Будь моим смыслом

Пробуждение выдаётся весьма странным, уже потому, как минимум, что оно вообще таки выдается. Миша так-то уверен был твердо в том, что всё, спета его песенка, а вот нет. Все-таки права похоже Анфиска была, когда говорила, что он живучий, как таракан. Хотелось бы верить, что это так, все-таки умирать, на самом деле, ему не хочется ну вот совсем. Точно не теперь, когда всё вроде наладилось, и счастье наконец и к нему постучалось в двери. Вот только, чтобы выжить, в его-то положении, ничего не делать — не вариант. Приходится, превозмогая усталость и боль, открыть глаза и начать шевелиться. Все-таки, даже если медведь великодушно не стал его есть, всё ещё оставалась вполне реальная возможность замерзнуть насмерть. С открытыми глазами меняется мало что. Вокруг всё та же непроглядная темень, только где-то сверху маячит мутным светом какое-то вытянутое пятно. Еще из странного можно отметить то, что ему как-будто бы уже и не холодно. Слабость в теле адская, но Миша всё равно пытается подняться неуверенно на четвереньки, вот только попытка эта оказывается провальной, потому что едва он начинает шевелиться, как сверху его прижимает что-то тёплое и тяжёлое, в чем Миша, проснувшись окончательно, опознает с ужасом медвежью лапу. Хрен знает, как в итоге оно так вышло, но факт остаётся фактом — он в берлоге сейчас, лежит под боком у медведя, оттого-то ему и тепло и мягко. Но почему он тут? Зачем? Это что-же, мишки теперь вот так стали запасы на зиму хранить? При себе держать добычу тепленькой, чтобы, проголодавшись, скушать её свеженькую за милую душу. На мысли эти Миша отзывается невольно слабым испуганным скулежом. Ну вот за что ему всё это?! Огромная медвежья туша тем временем шевелится, и замерший тут-же мышью Миша чувствует, как тычется вдруг в его шею мокрый медвежий нос. Говорят же, что перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь. Но за прошедший день Миша столько раз был на самой грани, что видимо кино его уже дошло до титров, поэтому сейчас он тупо глядит куда-то в пустоту и ждёт конца, стараясь не думать о том, что будет с его близкими, когда они узнают, какой была его смерть. Получается, откровенно говоря, хреново. Боже, а им ведь ещё и опознавать придётся то, что от него останется, а потом ещё и хоронить… От мыслей этих хочется выть, и Миша себе, в общем-то в удовольствие этом не отказывает. А потом замолкает резко от ощущения того, как шершавый огромный язык начинает вылизывать его лицо и голову. Язык тем временем, обслюнявив ему щеки, теперь щекочет шею, а вместе с ней и шалящие нервишки. Всё это время Миша старается не двигаться, до тех пор, пока наждачка эта не касается раны на плече. Если бы его спросили: насколько неразумно по шкале от одного до десяти было пихать в морду медведя, разорвавшего недавно нескольких человек, Миша бы этот свой поступок оценил в твёрдую десяточку. Вот только в моменте о разумности и неразумности думать ему некогда, и он просто делает то, что велят ему сделать боль и страх. Вот только какой-то очень уж терпеливый ему попался медведь, раз даже на такую наглость вопиющую он только рыкает коротко и вновь настойчиво тычется мордой в открывшуюся из-под сползшего халата рану. «Хочет крови, или зализывает?» — мелькает в голове напряженная мысль. Но боль вскоре прогоняет её, да и в целом любые попытки в размышления. Боль эта резкая, дергающая, как воспалившийся нерв в зубе. Она накатывает вспышками, изводит, и притупляет инстинкт самосохранения настолько, что вскоре Миша уже, сам того не замечая, цепляется беспомощно за густую жесткую шерсть на медвежьей шее, до тех пор, пока снова не проваливается в беспамятство. ***** — А теперь чётко и по порядку расскажи мне всё, что знаешь! — гремит за спиной знакомый строгий голос, и Андрей вздрагивает, выпуская из рук телефон, который всё ещё продолжал сжимать даже после завершения звонка. Телефон летит на пол, и теперь на экране, поперек Мишиной фотографии, тонким узором тянется чёрная трещина. Юрий Михайлович, чьего появления внезапного Андрей не только не ожидал, но и не заметил вовсе, заглядывает в экран и натурально багровеет, стискивая в кулаки огромные ручищи. — Рассказывай, кто они и чего хотят! — приказывает все-таки вернув себе самообладание, и Андрей рассказывает. А почему собственно и нет? Все-таки КГБшник, пусть и бывший. Может и предложит чего дельного. — И что ты намерен делать? — выслушав, спрашивает Юрий Михайлович, хмурясь. Да уж, не этого он ожидал, когда по пути домой с дачи решил вдруг спонтанно заехать проведать сына. Хотя… Почему не ожидал? Видимо как раз таки чего-то подобного и ожидал, раз дернуло его вот так без предупреждения приехать вдруг. Почуяло что-то нехорошее отцовское сердце, а он же сам с собой спорил, что вот мол зачем поеду, ну а вдруг не дома Миша, или не один, или занят чем важным… Так аж до самого дома доехал, прежде чем рванул обратно. И вот не подвела же чуйка. Хотя уж лучше бы подвела ей-богу! — То, что они требуют! — огрызается Андрей. — Найду фальшивых свидетелей, признаю, что взял не тех, и отпущу уродов этих под подписку о невыезде, а там уже, когда всё вскроется, они на дно залягут надежно. — А ты вместо них сядешь в тюрьму, за укрывательство особо тяжких, — перебивает его Михалыч. Но Андрей только кивает и парирует угрюмым: — Ну значит сяду! Главное Мишу сейчас вытащить! Горшенёв старший вздыхает тяжело и грузно оседает на стул. — Не отпустят они Мишку, сам же в милиции работаешь, понимать должен! Андрей трясёт упрямо головой, не желая признавать очевидного. Ну конечно же он всё понимает: у Миши открыто лицо, он видел главаря, а значит отпускать его точно никто не собирается. Но верить в то, что всё бессмысленно, не хочется до последнего. — Я попытаюсь их убедить… — бормочет он неуверенно, но Юрий Михайлович детский лепет этот слушать не намерен. — Накрывать их надо через сделку с подсадными, — говорит прямо и бескомпромиссно. — Им не дружки их нужны, а чтобы дружки их не сказали ничего лишнего на допросе. Они сами же их грохнут потом. Так что надо не херней страдать, а «колоть» этих двух да пожестче здесь и сейчас. А главаря их брать со спецназом. Сами они Мишу живым не отпустят, — добавляет Михалыч дрогнувшим все-таки голосом, — да и тебя грохнут, ну а так есть шанс, что убить не успеют, не до того им будет. Маленький шанс, но он хотя бы есть! Андрею только и остаётся, что признать чужую правоту. ***** Связями тряхнуть Михалычу удаётся мощно. Да и методы допроса у КГБшников, пусть и бывших, явно более эффективные, и если раньше уроды эти лыбились только нагло, уверенные в том, что скоро дружки найдут способ их вытащить, то после беседы с этими представителями старой гвардии рассказывают всё, как миленькие. При этом, что удивительно, покалеченными они не выглядят, а вот запуганными да, до усрачки. Хотел бы Андрей знать, что за секретные методики психологического ультранасилия практикуют в КГБ, но в целом, по тому, как сам Михалыч на его памяти на Мишку порой одним взглядом давил так, что даже рядом стоящим становилось некомфортно, в целом догадки на этот счёт у него есть. А вот самого его Юрий Михайлович в допросную не пускает. Да и вообще от себя не отпускает. Едва ли не за шкирку держит, лишь бы не убежал и сгоряча не натворил глупостей. Андрей его хладнокровию сейчас ой как завидует. Его самого расклад этот, при котором Мишу либо точно убьют, либо у него шансы будут на выживание пятьдесят на пятьдесят, сводит паникой с ума. Это ведь всё только предположения, а гарантий нет никаких, хоть ты убейся. И правда, слава богу, что оказался Юрий Михайлович рядом в нужный момент и невольно разговор их с главарем подслушал, иначе в одиночку он точно бы запорол всю миссию и Мишу бы погубил. — Не вини себя! — будто прочтя его мысли, говорит Михалыч в какой-то момент твердо. — Самоедством займёшься потом, когда Мишку спасем, — добавляет строго, предвидя попытки возразить, — а сейчас надо сосредоточиться на работе! Сделай всё возможное, чтобы уже я тебя ни в чем не обвинил! Внезапно, но эти слова срабатывают. Нужно отвлечься. Абстрагироваться. Подойти к делу с холодной головой, как если бы они пытались спасти кого-то чужого. Всё это Андрей крутит в голове, как мантру, и временами у него даже получается войти в нужное состояние. Тем временем часы тянуться подтаявшей на солнце резиной. Мучительно бесконечные. И даже насыщенность событиями их никак не ускоряет, а будто наоборот каждую секунду забивает чем-то важным, что требует внимания и осмысления. А происходит всего действительно немало. В спешке готовятся группы перехвата сразу по нескольким наводкам от их «гостей», поднимаются дела, чью взаимосвязь раньше не удавалось доказать, привозят в отдел всё новых и новых свидетелей. Ударить по этому крысиному гнезду важно разом, иначе, если начать дёргать за ниточки не в тех местах, накрывая мелких сошек, то главная добыча узнает, и в данном случае «синица в руке» им упущенного «журавля» никак не компенсирует. Права на ошибку у них сейчас нет, по крайней мере у Андрея точно. Потому что если для остальных, ну кроме Михалыча, ошибка эта будет стоить жизни заложника, что, конечно, плохо, но не прям критично, то для Андрея ошибиться — значит потерять всё. Потому что его ВСЁ — это Миша. А если не будет его, то и Андрею мир этот, где Миши нет, нахрен не нужен. Права на ошибку нет, да они и не ошибаются, но всё равно всё идёт в последний момент по пизде. — Андрей, поступила новая информация, — бесцветным голосом говорит в трубку Михалыч, — в отделе есть крыса! Они знают, что вы придете. А Андрей знает, что вся эта информация новая значит для них. Юрию Михайловичу даже озвучивать не нужно, чтобы Андрей понял. — Штурмуем! — приказ надо отдать, и пусть поздно уже, но для начала он себя утешит хотя бы местью. А может, если повезёт, погибнет в перестрелке. А дальше… Про дальше Андрей просто предпочитает не думать. ***** Видимо предупредили уродов этих тоже в последний момент, потому что свалить успели не все, а тем, что таки успели, на перехват заранее отправили ментов, чтобы перекрыли дорогу. Всё-же на джипарях огромных понтовых хер ты уедешь далеко по бездорожью, когда вокруг лес стоит частоколом, а сугробы навалило такие, что если увязнешь, то так до весны и не откопаешься. Так что с одной стороны успешно всё выходит, всё-таки и потерь среди личного состава нет, так только руку зацепило одному бойцу, и главаря взять удалось, но для Андрея всё это — пустой звук, а не успех, до тех пор, пока Миша не с ним рядом. Впрочем, мертвым Мишу найти тоже не удалось пока, а значит надежда есть. Надежда есть но она тает быстро, когда удаётся взять след. Андрею даже собаки не нужны для этого, он запах своего омеги чует лучше любой ищейки, и ведёт их верной дорогой глубже и глубже в лес, по петляющим чужим следам. Сложнее всего продолжать идти становиться, когда на следах этих появляется кровь. А вон на примятом снегу, будто призрак, остался силуэт упавшего тела. Виден кровавый отпечаток ладони. Дальше следы становятся запутаннее, а таких вот «призраков» встречается всё больше и больше. Отряд двигается в гробовом молчании. Говорить не хочется никому. Да и незачем. Только один матёрый спецназовец подмечает коротко: — Обратных следов нет. Но дороги там нет тоже. Никто не вернулся, а значить это может многое — случилось что-то, сбежали, решив, что в лесу замерзнуть лучше, чем сесть в тюрьму, засаду им устроили и ждут… Молчание становится ещё более напряженным. Ребята поправляют броники и оружие, тщательнее сканируют взглядом окрестности, прислушиваются чутко к звукам спящего леса. По-хорошему Андрея с ними так-то быть не должно. Он — следователь, а не спецназовец. Но всем и сразу было очевидно, что удерживать его бесполезно. Не возьмут с собой, так пойдет один. Против природы не попрёшь, а уж против любви тем более. Идти приходится недолго. И открытие это, как камнем по голове, приходит к ним как-то резко и неожиданно, хотя блин они готовились к тому, что что-то будет, последние несколько минут. Хотя, справедливости ради, к такому сколько не готовься — хрен подготовишься! Не каждый все-таки день доводится видеть разорванных на куски людей и кишки на ветках, даже с их работой. — Уходим! — командует старший в отряде. — Здесь медведь шатун поработал, выживших нет и не будет! Идём, пока не вернулся! Сначала Андрей возразить собирается, но потом, нет, не подчиняется конечно же, но думает о том, что ребят этих тоже дома ждут, их тоже любит кто-то, и они кого-то любят, и ради его личной драмы жертвовать собой, да и отрядом жертвовать со стороны командира, никто не обязан, тем более теперь, когда очевидно, что шансов нет. — Идите! — говорит он, снимая с предохранителя пистолет. — Я ещё поищу. — Это безумие! — рычит на него командир. — Самоубийство в чистом виде! Андрей только тускло усмехается и, махнув рукой, уходит по медвежьим следам. Теперь уже можно не спешить. Да и сил нет. Часть Андрея вообще надеется на то, что медведь самого его разорвет раньше, чем он найдет Мишу. Но судьба к нему даже в этой мелочи не хочет быть благосклонна. Вот она — берлога, а вот четкий отпечаток упавшего тела рядом с ней. Даже след от волос остался, но самого тела нет. Зато есть кровавый след волочения, прямо в берлогу ведущий. — МИША!!! — орёт Андрей во всю силу лёгких, но всё равно выходит не слишком громко и даже довольно жалко, из-за того, как спазмом сжимает в тиски горло боль. — Миша-а-а! — кричит он снова, переходя на вой. Пистолет падает в снег, утопая в лунке, оставленной чужой ногой. Да и хер бы с ним… ***** Когда Миша приходит в себя в очередной раз, то обнаруживает, что всё это ему действительно не приснилось. Он всё ещё в берлоге, и медведь, по непонятным причинам подозрительно благожелательно к нему настроенный, всё ещё греет его, притянув к себе тяжелой лапой. Удивительно, но плечо беспокоит его уже не так сильно. Да и кровь уже почти не идёт. Странно, конечно, всё это, но Миша себя чувствует слишком уставшим, чтобы думать о том, что и почему. К тому же ему всё ещё достаточно холодно, пусть в берлоге и очевидно плюсовая температура. Возможно, за такую наглость его сейчас съедят, но в поисках тепла Миша прижимается ближе и крепче к огромному горячему телу, и чудо, но и сейчас медведь не реагирует агрессивно. Сам крепче прижимает лапой и снова, фыркая, принимается пытаться вылизывать ему голову, как вылизывает кошка котят. Приятного в этом мало, но остается только смириться. Миша прикрывает глаза и, почувствовав, как тычется носом медведь ему в щеку, на пробу тянется погладить слабой рукой огромную морду. На этот раз замирают на мгновение оба, пока зверь не бодает его лобастой башкой в грудь, явно требуя продолжить. И Миша гладит его уже смелее, чешет за ушами и сам не замечает того, как снова проваливается в пустоту между сном и обмороком, обвив руками крепкую шею. Если бы он не спал так много, то поразился бы беспокойству, с которым принюхивается и ворочает его порой осторожно лапой этот гигантский зверь. Если бы он видел это, то перестал бы уже считать медведем медведицу. А вот в очередное своё пробуждение Миша уверен наоборот, что всё ещё спит. Откуда иначе может взяться здесь поблизости Андрей, зовущий его по имени. Но вокруг всё кажется более чем реальным, да и голос родной звучит с такой болью. — Андрей! — пытается Миша крикнуть в ответ, но получается какое-то слабое мяуканье. — Андрюш! Не обращая внимание на боль в плече, он поднимается на четвереньки и рвётся к выходу. Но сильные лапы тянут его обратно. — Пусти! Пусти пожалуйста! — просит Миша сквозь слезы, пытаясь вырваться из крепкой хватки. — Мне надо к нему! Пожалуйста! Странно, но зверь его как будто понимает. Не только отпускает, но и будто подталкивает, помогая выбраться на ослабевших руках наружу. Правда сам тоже идёт за ним следом, нависая сверху, будто закрывая собой и предупреждающе рыча. У замершего на коленях перед берлогой Андрея во взгляде буря эмоций. К оружию тянутся он даже и не думает, хотя и на Мишу смотрит так, будто глазам своим не может поверить. Да Миша и сам бы не поверил. — Андрей! Дюш! — зовёт омега снова, и зверь, принюхавшись, отступает, лизнув широко на прощание его щеку. — Спасибо! — шепчет Миша, кивнув, и тянется потрепать напоследок медведя по холке, прежде чем тот возвращается в свою берлогу. Ноги его держат плохо, когда сейчас он пытается к Андрею подойти. Колени подламываются, и он обязательно упал бы в очередной раз если бы сейчас его не подхватили осторожно крепкие родные руки. Андрей обнимает его отчаянно и целует заполошно, куда достанет, бормоча что-то неразборчиво сквозь слезы. Андрею плевать на то, что он весь мокрый от снега и грязный, что от него пахнет болью, страхом, медвежьей шерстью и кровью. Андрей настолько рад, что также обнимал бы его, даже если бы он вылез только что из канализации. Эта мысль Мишу заставляет слабо усмехнуться. Он обнимает Андрея в ответ и сам не замечает того, как начинает плакать. ***** Обратный путь обоим дается тяжелее. Оба устали, а Мишина рана даёт о себе знать, да и замёрз он пиздец как, и даже куртка, в которую Андрей закутал его, едва придя в себя, помогает мало, не сейчас, когда у него голые ноги и полные снега ботинки. Но видимо судьба, таки оказавшаяся к ним благосклонной, решает таковой быть до конца, потому что в какой-то момент они слышат жужжание снегохода, и знакомый голос кричит строго: — А ну-ка стойте, браконьеры проклятые! — Мы не браконьеры, дядь Мить! — кричит Андрей в ответ, прижимая Мишу к себе крепче. Снегоход скользит к ним из-за деревьев. — Андрюха?! — спрашивает старик растерянно и еще больше теряется, когда ему удается разглядеть, в каком они виде. — Вы чего это здесь?! Ещё и голяком… Что стряслось?! Что стряслось рассказывают коротко уже по пути, когда, уместившись втроем на стареньком «Буране» они едут в сторону завода. Рассказывает Андрей, потому что у Миши, почти заснувшего у него на коленях, сил на разговоры нет. — Это медведица была, — говорит Алексеич, когда рассказ доходит до самого интересного. — Я её знаю. Её Манькой зовут. Она сирота, росла у меня в сторожке, когда я ещё лесничествовал, поэтому и людей жалует, кроме браконьеров. Их ненавидит люто. Они в этом году детёныша её подстрелили. Ух как она бедная горевала! Как человек плакала, ты представь! А говорят еще у них, у зверей, души нет… Миша на этих словах тихонько всхлипывает Андрею в плечо. Когда поляну с трупами проезжают, Миша дрожит мелко и крепче цепляется за чужой свитер. — Всё закончилось! Не бойся! — успокаивает его Андрей. — Да я не боюсь! — выдавливает Миша срывающимся голосом. — Жалко просто… — Кого жалко? Их что-ли?! — переспрашивает Андрей удивлённо и совсем уж теряется от шока, когда Мишка кивает. Цедит холодно: — Уродов этих жалеть не за что! Сами виноваты! — Виноваты, — соглашается Миша и добавляет тихонечко: — Но люди же все-таки… Андрей головой качает и, умилившись, целует любимого своего в макушку. Досталось же ему сокровище такое, ну точно ведь ангел, даже врагов и тех вон жалеет. — Повезло же тебе, Андрюх! — бормочет себе в усы дядь Митя, наблюдая за ними в пол глаза. — Ой повезло! Андрей его за шумом мотора не слышит, да и не надо ему. Он и сам знает прекрасно, что повезло.