Будь моим смыслом

Первое, что Миша чувствует, придя в себя, это холод. Адский холод. Вот же… Холод ведь — один из главных Мишиных врагов. Так уж оно повелось по жизни. Миша и «Короля» своего написал-то отчасти под воспоминаниями из детства далекого о том, как малышом совсем чуть насмерть не замерз в лесу. Для него взрослого холод стал синонимом бедности. Холод это: дрянная нищая квартирка на окраине города, одежда не по сезону, вечно промокшие ноги, вечная головная боль от не проходящей простуды, одиночество пустой постели, ноющий мучительно пустой желудок и постоянный страх, не за себя даже, за сына и его здоровье. Ну а теперь похоже холод собирается обрасти для него еще одним рядом ассоциаций. На этот раз холод — это еще и боль. Боль впившихся в запястья и щиколотки тугих пластиковых стяжек. На этот раз холод — это бьющий в едва открывшиеся глаза яркий свет. Это закоченевшее тело, привязанное крепко к стулу. Это судороги и иголки онемения, пронзающие с головы до ног от попыток пошевелиться. Это ком тошноты в горле, паника, и ледяной пол под босыми ногами… — Доброе утречко! — приветствует его откуда-то сбоку неприятный едкий голос. Таким голосом разговаривают обычно в театре и кино, изображая пародии на ученых, книжных червей и мелких чиновников. Крысиный такой голосок, чуть картавый, шепелевящий немного, мог бы быть забавным, как и сам появившийся в поле зрения невысокий плюгавый мужичонка с лицом, похожим на морду пекинеса, вот только Мише не смешно. Поставь их рядом, так Миша бы сморчка этого был бы на голову выше, но сейчас он связан, и мужичонка, над ним возвышаясь, явно этой нынешней разницей наслаждается. — Хорошо ли спалось? — интересуется он с улыбкой больше похожей на оскал гиены. Молодой Миша бы съязвил что-нибудь, но Миша нынешний чужой сарказм награждает презрительным молчанием. — А говорили, птичка нам попалась певчая, — не теряя этого своего фальшивого веселья бормочет мужичонка, а потом, резко изменившись в лице, так, словно в него бес вселился, наотмашь отвешивает своему пленнику хлесткую пощёчину. — Отвечай, когда я к тебе обращаюсь, или отрежу язык! — цедит сквозь зубы, а потом снова улыбается этой своей жуткой улыбкой и уже как будто бы миролюбиво интересуется: — Понял? — Нахуй иди! — отвечает Миша холодно и тоже улыбается разбитыми губами. На сей раз психованный мужик его не бьет, только пинает стул под ним, отчего тот опасно качается, и отойдя, присаживается на своё кресло. — Если твой мент окажется таким же несговорчивым, — говорит оттуда, уткнувшись взглядом в телефон, — развлекаться с тобой будет интересно. Я люблю ломать упрямых! От мечтательных нот в его голосе Мишу почти тошнит. А ещё ему теперь очень страшно. Не за себя страшно, за Андрея. Наивно было надеяться, что с ним всё это никак не связано, но иногда Мише хочется быть наивным. Похититель его тем временем вновь переключает на него своё внимание. Подходит и, тыча в лицо телефоном, командует: — Ну же, улыбнись! Для милого снимаем! Мише хочется сначала отвернуться, но потом мысль приходит о том, что вот это фото, возможно, будет последним, где Андрей его увидит живым, поэтому голову поднимает без страха и в камеру смотрит, стараясь хоть бы взглядом успеть сказать всё, что не успел. — Поревел бы хоть для приличия! — морщится недовольно похититель, но потом, махнув рукой, решает видимо, что вобщем-то и так сойдёт. На холод у Миши реакция вырабатывалась рефлекторная годами. Он от него всегда пытался абстрагироваться, вот и сейчас отлетает, пялясь в пустоту, то-ли на минуту то-ли на час, пока его не трясут за плечо, требуя назвать пароль от телефона. Сначала Миша собирается упрямиться, но его похититель рычит, что если он продолжит выкаблучиваться, то фото Андрею полетят сразу в кровавых соплях. Этого Мише не хочется. Он ведь понимает прекрасно, что увидит Андрей его избитым, и крышу у него сорвёт. Пусть лучше думает, что он спокоен и, ну уже не совсем, но относительно цел пока. Похититель набирает номер Андрюшин с его телефона, и Миша прислушивается всеми силами к их разговору, но не потому, что его сильно волнуют условия сделки, которую, конечно же, не выполнит никто, а чтобы голос Андреев услышать хоть так. Бандит это, конечно же, замечает и едва ли не тычет экраном ему в лицо, командуя: — Давай, скажи милому пару ласковых! На помощь позови, а то вдруг мои слова его убедили недостаточно! Миша шумно вздыхает, собираясь с силами, пытается совладать с голосом, но он всё равно дрожит предательски, когда с посиневших от холода губ срывается тихое и мягкое до неловкости: — Андрюш… — срывается и повисает в тишине, пока по ту сторону экрана не раздаётся отчаянное: — Миша! — будто Андрей надеялся до конца, что его обманывают, блефуют, а вот теперь понял, что всё по правде, и понимание это звучит паникой в звуке родного имени. Хочется успокоить его, утешить, и Миша почти без дрожи уже говорит: — Андрюш, всё будет хорошо! Я люблю тебя! — а потом, торопливо и почти строго просит-требует: — Только пожалуйста, пообещай мне, что не будешь винить себя, и не станешь идти у них на поводу! Эти люди — бандиты, они должны оставаться в тюрьме! А меня они всё равно уже не отпустят, Андрей, я… Видимо решив, что этого достаточно, даже более чем, похититель заклеивает ему рот припасенным предусмотрительно металлизированным скотчем. Правда на этом он не останавливается. Коротким и резким ударом бьет кулаком в живот, отчего невольно приходится мычать от боли сквозь кляп. Хуже всего не боль, хуже всего то, что Андрей слышит, что ему больно. Слышит, и судя по тому, как кричит в трубку, сходит с ума от страха и ярости. — Пока что кралю твою мы особо не трогали. Но чем больше ты будешь медлить с выполнением сделки, тем активнее мы тебе красотулю твою будем присылать по запчастям. — угрожает бандит. — Пальчик раз, пальчик два… — начинает перечислять и смеётся едко. Мишу тошнит, голова кружится от холода и слабости, но даже так он всё равно слышит Андреево более чем уверенное: — Я всё сделаю! ***** Просто так время с ним проводить этому, как Миша успел уже узнать, не просто бандиту, а бандитскому боссу, тому самому, за которым Андрей гонялся, видимо скучно. Нет, Миша уверен абсолютно, что когда дело дойдёт до пыток, тот будет более чем заинтересован в совместном времяпрепровождении, так сказать, но сейчас зовет своих бугаев, и велит им пленника перенести в какую-то камеру. Его наконец отвязывают от стула, хотя руки всё равно связывают сразу же за спиной, на сей раз уже тем же скотчем. Но хоть есть возможность размять ноги и на том спасибо. Помещение, по которому его ведут, большое и видимо все-таки обжитое, раз сопровождающие его ходят без курток, как и сам их босс. Пол, впрочем, от этого менее ледяным, увы, не становится. И да, это действительно завод. Вокруг по коридору куча комнат: где-то можно увидеть ещё от прошлых владельцев оставшиеся стопки папок с каким-то наверняка важными когда-то бумагами, теперь превратившимися в ненужный хлам; где-то осталась брошенная мебель; какая-то посуда; на стенах плакаты и информационные щиты. Миша пытается запомнить дорогу, но комнат слишком много… Его конечной станцией становится какая-то совсем уж странная узкая-узкая длинная каморка с полом из проржавевшей железной решетки, высоким потолком и чёрными от сажи стенами. Двери тут нет, вместо неё бандиты притаскивают ржавую тяжёлую крышку, возможно от сейфа, и для надёжности приваливают её старой тумбочкой. — Тут раньше была скотобойня, — говорит один из бандитов, усмехаясь, — а в камере этой опаливали туши, здесь, знаешь ли, очень удобно сжигать трупы, ну или не трупы… Мишу всего передергивает. Он бы вскочил на ноги, чтобы как можно меньше касаться этой решетки, покрытой видимо человеческим пеплом, но когда ты крепко связан по рукам и ногам, сделать это проблематично. — Да заткнись ты! — прикрикивает на болтливого бандита его товарищ. — Босс вообще велел с ним не разговаривать! Второй огрызается вяло, и вскоре оба уходят, оставляя пленника в гордом одиночестве. Хотя какая уж тут гордость?! Вот теперь уже Мише и страшно и тошно. Он сжимается клубочком, пытаясь согреться, но какой там?.. Потолок проломлен и сквозь него и такую же проломленную крышу долетают изредка снежинки и с ними порывы свежего, не пропитанного гарью воздуха, но легче от этого не становится. ***** Миша не знает, сколько времени он проводит вот так. Ему кажется, словно он уже намертво примерз к этой решетке, а по небу время суток сейчас не определишь. Оно зимой одинаково серое от туч, хоть днём хоть ночью. Когда слышатся наконец чьи-то шаги, он им почти что рад, как и тому, что его наконец выносят из этого ада даже почти осторожно. Вялого от слабости, его толкают на кресло в соседней комнате. Чужие руки торопливо разматывают скотч на ногах. — Мент твой решил ловушку нам устроить, но мы то всё знаем, у нас кроты есть среди ментов, — усмехается очередной бандит, кажется один из тех, что его похищали, — так что хана тебе, птичка! Босс очень зол, на пазлы тебя разберёт не иначе! Ну я хоть развлекусь, пока ты целый ещё. А то ни себе ни людям! И тут, собравшись с силами, Миша бьёт своего будущего насильника освободившейся ногой. Удар не особо удачный, но вот очень удачно рядом оказывается какой-то хлам, об который бандит спотыкается и падает, ударяясь башкой об угол стола. Дальше Миша помнит размыто: как перепиливал скотч чужим ножом, исцарапав им все запястья; как, убедившись в том, что урода этого не убил случайно, торопливо натягивал на босые ноги чужие здоровенные ботинки, слушая с ужасом быстро приближающиеся шаги нескольких пар ног, и как успел в последний момент вышмыгнуть за дверь. Давненько Мише не доводилось бегать от кого-то по заброшкам. Но видимо мастерство таки за долгие годы не пропилось, потому что выход в виде разбитого окна в одной из комнат Миша интуитивно находит быстро и даже вылазит через него весьма проворно. Сейчас он себе благодарен за то, что за прошедшие двадцать лет не отъелся и не остепенился. Мысленно он себе ставит галочку, если таки выйдет из всей этой заварухи живым, поблагодарить своего тренера, гоняющего его в зале без всякой пощады, и Анфиску, которая со своей этой хореографией даже его, от природы неуклюжего, научила быть пластичным и изворотливым. Вот только вскоре Миша признаёт с разочарованием, что одной неплохой физической подготовки опять мало. Ему бы ещё курсы по выживанию в дикой природе сейчас не помешали. Потому что он бы может и попытался затеряться где-то среди других ангаров и корпусов завода, но преследующая толпа настойчиво теснит его все дальше и дальше от завода, пока они не оказываются в лесу. ***** В лесу прятаться хорошо летом, когда вокруг густая зелень, хорошо прятаться весной и осенью, в черноте ночи и тенях деревьев, но зимой… Это лишь вопрос времени, когда его таки настигнут и убьют. Следы на свежем снегу отчетливые, да и сам снег его тормозит. Закоченевшие ноги увязают в сугробах, снег забивается в ботинки, жжется, как огонь. Бежать бесполезно, он понимает это прекрасно, но природное упрямство не дает так просто остановится. Да и вроде он всё ещё на шаг впереди своих преследователей, так что теплится слабая надежда, мол ну а вдруг… Но нет, жизнь в сегодняшней шахматной партии видимо играет против него, потому что внезапно раздается выстрел, обжигая болью плечо и сбивая его с ног. Вот только сдаться так просто он всё ещё не готов. Мише говорили не раз, что он упрям, как осел, и Миша полностью с этим согласен. Не был бы упрямым, давно бы уже сдался, и не было бы тогда ничего: ни карьеры, ни квартиры, ни отношений с Андреем… Сейчас упрямство заставляет его подняться через боль и слабость на ноги и продолжить уже не бежать, конечно, но хотя бы идти, спотыкаясь, падая время от времени, но не останавливаясь. В голове туман, но Миша всё равно не может не заметить на белом полотне сугробов черный провал. Нора, может пещера, инстинкт велит прятаться, и Миша повинуется. Это глупо, конечно, ну куда он спрячется, если на снегу следы свежие а теперь ещё и кровь? Они его не поймали до сих пор потому только, что поиграть хотят. Раненую добычу преследовать весело. Смеются вон, кричат вслед, травят, как зверя… Перед глазами плывёт всё, ноги подкашиваются. Он падает снова, пачкая кровью снег, снова поднимается с трудом, увязая в сугробе. Весь промок уже и ноги стёр в сапогах без носков, замёрз. И эта нора, или что там, хрен её знает, сейчас кажется ему спасением. В другое время ему бы ума хватило понять, что десятой дорогой надо обходить это место, но сейчас омеге, измученному и испуганному, просто хочется спрятаться. Эх, а ведь если бы не снег, мог бы и в самом деле найти здесь себе спасение, а так самого себя в ловушку загоняет. Но хочется до конца на что-то надеяться, пусть это и глупо. Земля под ногами осыпается крошкой, когда Миша заныривает внутрь. Нора довольно глубокая, и он скользит чуть под скат вниз, вглубь пещеры, пока не утыкается вдруг во что-то мягкое и теплое, что-то шерстяное и…явно живое. БЛЯТЬ! Осознание приходит, как гром средь ясного неба, и откуда только прыть берётся, чтобы вслед за этим осознанием рывком, как пробка из-под шампанского, рвануться в панике прочь. Впрочем, надолго его не хватает. Все силы уходят на этот отчаянный рывок. Да и смысла бежать нет уже. Поздно. Вон они его палачи выстроились шеренгой рядышком. Голова кружится отчаянно, ноги не держат, Миша в сторону пытается пятиться, но падает на колени без сил. Прямо над головой гремит выстрел, а вслед за ним смех. Играют, как кошка с мышью. Но Миша уже из игры выбыл. Вот теперь с него уже хватит. Остается только замереть и ждать смиренно своей участи. Всё равно это лучше, чем перед уродами этими на коленях ползать и умолять о пощаде. Он участь свою готов встретить с гордо поднятой головой. Дайте только отдышаться немного, черти… И вдруг, когда Миша уже слышит щелчок затвора и ведёт мысленно обратный отсчёт до финального выстрела, внезапно раздается рев, яростный, громкий. Перед глазами всё плывёт, и Миша, заваливаясь на бок, видит только как вырывается из берлоги огромное темное пятно и бросается на его преследователей. Слышно, как трещат кусты, гремят выстрелы, как кто-то в ужасе кричит, и как ревет разбуженный разъяренный зверь, а потом вдруг обрушивается резко на спящий лес тишина, и в ней слышно отчетливо, как хрустит снег под неспешной поступью тяжелого тела, становясь всё ближе и ближе. Мише уже почти всё равно. Он на снегу лежит без сил, вокруг крови натекла уже приличная лужа, дышать всё тяжелее, и веки сами слипаются. Тяжёлое едкое дыхание обдувает шею, мокрый нос тычется в неё, и Миша, глаза приоткрыв с трудом, смотрит на зверя, огромного, грозного, с перепачканной в крови мордой, и сам голову запрокидывает покорно. Раз всё закончится так, то пусть хотя бы закончится быстро. Шершавый обжигающе горячий язык царапает влажную от невольных слез щеку, тяжёлая лапа ворочает его, как бревно, задевает раненое плечо, и в этот момент Миша почти с радостью проваливается в темноту, уверенный, что в этот раз уже навсегда.