Виновные в одних и тех же грехах

Шум дождя за окном медленно стихал. Тяжелые капли больше не истязали крышу ветхого чердака. Невидимый гигант устал барабанить толстыми пальцами по битой медной кровле, безуспешно пытаясь сорвать ее, сковырнуть, лишь бы добраться до вожделенной добычи. «Добычей» Эрен становиться не желал. Обитательница простой обувной коробки с потрепанными краями и аккуратными овальными отверстиями по бокам согласно зашуршала, постукивая острым клювиком по картонным стенкам своего невзрачного убежища. Эрен снял крышку и насыпал внутрь несколько зерен золотистого пшена. Раньше кормил с руки, но в последнее время перестал. Знал, что было уже все равно и ничего не изменить, но упрямо поступал по-своему. Маленькая горлица смотрела на зерно не видя, беспокойно перебирая тонкими лапами. Пришлось взять ее хрупкое тельце в ладони и подсадить ближе к корму — только тогда птичка начала неуверенно клевать желтые кругляши. Эрен шумно вздохнул и нахмурился — лоб прорезала глубокая складка, брови сплелись в одну жесткую линию. Горлица больше не хромала и не волочила по земле раненое крыло, но выпустить на волю ее по-прежнему было нельзя. Так объясняла мама. Птица стала ручной, говорила она. Даже если улетит и не вернется за подкормкой, добывать пищу сама, чтобы выжить, вряд ли сможет. И правда: сколько бы раз Эрен ни пытался отпустить горлицу — из окна собственной спальни, с крыш чужих домов, — ничего не получалось. Птица не хотела улетать. А в тот единственный раз, что все-таки взмахнула крыльями и ненадолго скрылась за соседним зданием, все равно потом вернулась назад, как ни в чем не бывало усевшись на знакомый подоконник Эреновой спальни. А ведь в миг, когда он впервые взял ее в руки, завернув несчастную птицу в собственную футболку, горлица билась в ладонях так, что Эрен едва не переломал ей все кости, хрупкие и легкие, как бумага, изувечив еще сильней. Словно он пытался не спасти ее, а убить. Маленькая горлица этого, конечно, не понимала. Возможно, отучив ее от рук, что хотели когда-то помочь, но в конце концов сгубили едва ли не хуже тех, кто швырял в перелетную птицу мусор и камни, Эрен все-таки добьется своего. Горлица отвыкнет и улетит, со временем забыв его и обретя настоящую свободу. Эрен закрыл коробку и понес обратно, к себе, а затем вышел на улицу. Сегодня путь лежал в клинику, где занимался изысканиями и помогал страждущим Гриша, его названый отец. Его «хозяин».

* * *

«Клиника» состояла из одной хирургической комнаты, пары вспомогательных помещений и небольшой квартирки на втором этаже, что также принадлежала Грише. Выглядело заведение непритязательно и убого, но в этом, кажется, и заключалась основная идея. Местные все равно называли его «клиникой» — а как иначе? Сегодня был День пилюль и инъекций. Он наступал раз в несколько недель. Приходил неотвратимо и неизбежно, точно осенний ливень вроде того, что обрушился на город этим утром, или завтрак, или что-нибудь еще столь же неприятное, но необходимое. Эрен опаздывал на два часа. Или больше. Гриши на месте не оказалось. В этом не было ничего странного: к внезапным исчезновениям отца Эрен давно привык. К тому же он не явился в оговоренное время — сам виноват. Это могла быть и очередная попытка научить Эрена дисциплине. Примирить с суровой реальностью из череды уколов, разившей гадкими металлическими запахами. Если так, попытка эта оказалась провальной. Снова. Он был сумеречным, но не настоящим. Слишком слабый. Хрупкий. Бесполезный. Что толку от увеличенной силы, обостренных чувств и повышенной скорости, если его ранг навсегда останется на уровне D — самом низком из всех возможных? Что толку быть не таким, как все, если единственное, что продлевает твою жизнь, — новая инъекция и горсть медикаментов? У каждого сумеречного был «недостаток» — изъян, ментальный или физический, что «компенсировал» полезные и одновременно разрушительные способности. Эрену, словно бы назло, достался самый паршивый. Дефект, что делал пустым само его существование. Клиника была заперта, но Эрен знал, где Гриша хранил запасные ключи — на самом виду. Нужно было только залезть на мусорный бак и вскарабкаться на козырек над крыльцом, а там заглянуть под горку из кирпичей. Эрен без труда попал внутрь. Скучающим взглядом он обвел до боли знакомую обстановку. Все здесь было на своих местах. Привычные запахи серы и меди. Старые инструменты, начищенные до блеска. Запаянные до времени ампулы, ждавшие своего часа. Неприступный сейф с лекарствами. С последнего визита Эрена ничего-то не изменилось. Внутри царил все тот же образцовый порядок. А все же кое-что, почуял Эрен, еще не вглядевшись, не признав, что именно, было не совсем так. Может быть, что-то лежало не на месте? Гриша не изменял собственным привычкам, всегда возвращая предметы ровно туда, откуда взял их, на места, которые им назначил. Эрен не хотел бы однажды очнуться и узнать, что и он был такой же вещью, с назначенным местом, уложенной в определенной позиции. Поэтому опаздывал. Вечно болтался не там, где нужно, и не с теми. Занимался не тем, что от него ожидали. Как-никак, жетон с номером у него уже был. Как у вещи на большом производственном складе. У отбракованной вещи. Так и не поняв, что же его смутило, Эрен вздрогнул: справа повеяло ненастным северным ветром. Комнату наполнил холодный воздух. Поискав, заметил разбитое окно и маленькую белую коробочку на столике рядом. Крышка от нее валялась на полу, сбитая сквозняком или рукой человека. Или скорее не-человека. В коробочке, где хранился набор усилителей, не хватало ровно трех. Эрен не удивился краже. Не поразился тому, как неряшливо, незатейливо была она выполнена. Не изумил его и тот факт, что воры схватили не всю коробку, а «позаимствовали» только три препарата. Дело было не в скромности, страхе или благородстве. Принять бóльшую дозу за один раз без необратимых последствий им бы не удалось. Сбыть усилители на черном рынке целыми партиями, не поштучно, было не так просто. Значит, их было трое, плюс-минус. Эрен не был силен в математике, но считать до трех он умел. Гриша, скорее всего, отправился за полицией или другой подмогой, обнаружив следы преступления. Эрен точно знал, что отец — его «хозяин», человек, с которым у них был заключен условный «контракт», как между нормальным и его сумеречным, — не пойдет выслеживать воров в одиночку. Не станет марать руки. Даже зная, что никакая полиция или кто-нибудь еще в этом деле помогать ему не станут. Эрен помнил одну троицу, что ошивалась возле обиталища доктора Йегера. Эти вечно нуждались в адреналине, возможности помахать кулаками, или топорами, или чем придется — чтобы подзаработать или просто так, между собой, для разрядки. Эрен не знал имен, но, так получилось, помнил, где располагалось их «логово». Один из множества бараков на окраине города, прибежище бездомных сумеречных. Там прятались и встречались меченые вне закона. Наверное, мальчишки его, Эрена, возраста не должны знать слишком много о теневой стороне жизни. Нормальные мальчишки. Но Эрену слишком часто бывало скучно. Он не знал, куда себя деть, к чему приспособить, чем заняться. Вот и следил за одними, знал кое-что про других, а третьих давно мог бы сдать полиции со всеми потрохами, но это было бы тоже, наверное, слишком скучно. Узнает отец — Эрену несдобровать. Мама ужасно расстроится. Но ему в этот несостоявшийся, отложенный на неопределенный срок День пилюль и инъекций — Эрен был этому рад, и лишь его слабое, хрупкое тело с ним было несогласно, — необходимо было сделать хоть что-нибудь. Помочь, пригодиться. Или что-нибудь разрушить. А быть может, кого-нибудь спасти.

* * *

Мама говорила, Эрен родился не здесь, но далеко за пределами Эргастулума. Порой верилось в это с большим трудом. Несмотря на юный возраст, Эрен знал здесь каждую улицу и закоулок, яму и тень. Он дышал этим городом, а город питался им — и такими, как он. Словно Эрен не только появился на свет именно здесь, но основал и выстроил этот город и воздвигал с каждым новым шагом, побегом из дома, вылазкой в неизвестные края. Неважно, как часто Эрен бывал в самых темных, скрытых уголках Эргастулума, он всякий раз находил еще неизведанные. Он ступал по тихим улочкам, умело сокращая путь, срезая острые углы. Ощущал себя частью огромного лабиринта — силы, с которой никогда не смог бы управиться сам. Об этом напоминали его собственные руки и ноги — вечно в бинтах, пластырях и самодельных повязках, сделанных кое-как, из того, что имелось в карманах или дома. Он без ошибки отыскал и нужный квартал, и ту самую улицу, и скопление бараков, одинаково серых, пустых на вид, смердевших молчаливым произволом. Дальше — проще: Эрен отправился на шум. Ни одно препятствие не помешало ему тихонько пробраться внутрь невысокого здания. Первый этаж был пустынен и безлюден. Тогда Эрен поднялся на второй. И сюда он тоже опоздал. Всё уже случилось. В нос ударил знакомый, характерный запах, выдававший присутствие сумеречных. Его могли чувствовать только сами меченые — такие как Эрен. На некрашеном выскобленном полу — бездвижные тела: одно, второе, третье. Последнее — совсем еще ребенка, девочки его, Эрена, возраста, лет восьми-девяти. Может быть, старше: дети, проживавшие в этих районах, часто выглядели младше своего возраста из-за недоедания, нехватки тепла и света. К виду крови Эрен давно привык — собственной и чужой. Не впервые наблюдал уродливые раны с увечьями, как бы Гриша ни старался скрыть свою работу от детских глаз. Знал, что такое смерть. Но все равно не мог не поразиться тому, что открылось здесь, в тесной серой комнате. Такой ярости и злобы Эрен не встречал прежде ни у кого. Он видел много драк. Противники сходились, желая если не убить, то наверняка покалечить один другого, чтобы повысить свой ранг или подтвердить его. Но редко эти сумеречные по-настоящему ненавидели друг друга. Даже когда усилитель затуманивал разум, снимая оковы, спуская с цепи потаенных монстров и зверей. Был это один из воров или громила добыл усилитель иным способом, казалось уже неважным. Но что ему все-таки сделала… она? Сил в руках Эрена было немного, но их все-таки хватило. Сжать в кулаке увесистый камень, что подобрал на улице по пути сюда. Не слушать недовольные шепотки потревоженных мертвецов. Тихо-тихо подойти сзади. Сделать быстрый, тяжелый взмах. В конце концов ему удалось и помочь, и пригодиться. И даже разрушить. А главное — спасти. Ее. Убрать и оттащить прочь увесистое, грузное тело не было самым сложным. Гриша не учил Эрена бороться с гигантами и спасать других детей, таких же, как он, вырывая чужую жизнь из железных пальцев. Ее первый вдох был надрывным, гортанным, а все же несмелым. Тонкие пальцы тянулись к горлу, будто силясь разорвать его, довершив работу своего палача. Она дышала нежадно, робко и боязливо. Словно ждала просьбы, разрешения или приказа. На ее шее не было жетона. — Я Эрен. Как тебя зовут? Стоило догадаться, что сейчас она не могла говорить. И не сможет еще очень долго. На молочно-белой коже малиновыми, багряными, лазоревыми лепестками распускались жестокие цветы. Вместо имени — тихий надсадный хрип. Эрен протянул руку — помочь подняться. Быть может, виной всему была тяжесть, затравленная, свинцовая, что застыла в ее темном взгляде. Несколько секунд, пока рука висела в воздухе, тянулись, кажется, долгие часы. Он живо представил: сейчас она оттолкнет его, а то и набросится сама. Ничего этого, однако, не произошло. Она показалась ему нездешней. До лопаток, длинные жесткие волосы — чернее смоли. Плотно сжатые губы, темные серьезные глаза, что смотрели цепко и внимательно — на него. Она держалась прямо, будто в защитной стойке, и чего-то ждала. Эрен только не знал, от него — или от самой себя. Они долго стояли друг перед другом. Молчали, пока Эрен наконец не спросил: — Их было трое? Она не кивнула. Обвела взглядом комнату — иззябшие губы словно молились. Что-то считали? Что-то, что никак не сходилось. Один, два… — Что вы наделали?! Вначале их действительно было трое. Но остался, похоже, только один. Эрен был сумеречным, на груди болтался жетон. Наверное, заметив его, этот, Третий, появившись вдруг в пустом проеме, недолго размышлял над причиной устроенного хаоса. Он не казался большим и особенно сильным, но Эрен был куда слабее — практически любого. А еще ему никак нельзя было… Не успев дотянуться до Эрена, Третий свалился со сдавленным стоном. За один прыжок она оказалась рядом. Стон обратился в звериный рык, когда одним росчерком обнаженного клинка та подрезала подколенные сухожилия на правой ноге и сразу — на левой. Так же стремительно опустила рукоять на висок, оглушив крикуна. Все случилось в один резвый промельк. Она атаковала стремительно, а двигалась ловко, по-кошачьи. Нападала отточенно, так, будто занималась этим — побеждала, калечила, убивала — каждый день. Она была стихией, облаченной в бренную плоть. То, как держала клинки. Кинулась с ними на врага. Небрежно отбросила оружие прочь. В ней не было гнева или злобы. Она просто делала то, что умела. То, чем жила. Вынесла приговор и тут же привела в исполнение. Она была воплощением силы. Той, что у Эрена не будет никогда. Ничего человечьего не было в этом самоотверженном акте защиты другого, каким бы человечным поступок ни был сам по себе. И все же она защитила его, Эрена. Не думая, не сомневаясь. Наверное, теперь они были квиты. Счеты сравнялись, и свой долг Эрену она выплатила сполна. Мгновение назад быстрая и легкая точно ветер, она стояла перед ним, прерывисто, виновато дыша. Уязвимая, безоружная: клинок, острый и смертоносный, лежал рядом, выпущен из руки, ненужный, неугодный и неприятный. На ее шее не было жетона. Потеряла? Хранила где-нибудь еще? А главное — кто и когда успел обучить ее драться — так? Наверное, ему следовало испугаться. Послушать мольбы природного инстинкта, твердившего: пора уйти, скрыться, убежать. Вместо этого Эрен остался. Он стоял и как завороженный смотрел, пока тишину не прорезал бархатный и какой-то стеклянный, безжизненный голос. Словно один из мертвецов в серой комнате воспрянул и вернулся в мир живых. — Что же ты делаешь, Микаса? Шарканье вялых ног по грязному полу. Хруст битого стекла под сапогами и гул неспешных, тяжеловесных, надменных шагов. Микаса. Ее имя. — Забыла, зачем мы пришли сюда? Укоризненно прицокнув языком, «мертвец» остановился перед Эреном, но обращался по-прежнему к Микасе. Словно здесь и сейчас, посреди разрухи, боли и смерти, остались только они, мужчина и девочка, вдвоем. — Забыла все, чему я тебя учил? Человек в зеркальной маске, похожей на рыцарское забрало — Эрен видел такие на картинке в детской книжке, одной из тех, что ему читала мама, — опустился перед ним на колени. Осторожно, едва касаясь кончиками пальцев — руки чистые, белые, ни пореза, ни ссадины, — выпростал жетон из-под одежды, внимательно и долго-долго рассматривал. Не снимая своей причудливой маски. Не произнося лишних слов. Будто и вовсе не дыша. Эрен ударил его первым. По белой, ухоженной руке, по длинным изящным пальцам — выдернул собственный жетон со всей досадой, неприязнью и злостью. Не к человеку в зеркальной маске, но к кусочку металла с номером ранга на обратной стороне. Его ранга. Нельзя было увидеть, что происходило под маской. Человек осклабился? Удивился? Стиснул зубы? Почему-то Эрен был убежден: незнакомец криво, с лукавством усмехнулся. Посмотрел на него так, словно увидел впервые только сейчас. А затем поднялся и встал в полный рост. — Поиграли — и хватит. Пора заняться делом. Эрен все еще сжимал в кулаке ненавистный жетон. Запоздало, некстати подумал о том, что его камень так и остался валяться где-то в стороне и защищаться было нечем. Защищаться, однако, не пришлось. Человек в зеркальной маске не повалил его наземь, не поднял руки́, чистой и аккуратной. Не схватил, приставив к горлу спрятанные где-нибудь бритву или нож. Человек в зеркальной маске, не отступив от Эрена ни на шаг, только положил ему ладонь на плечо — заботливо, по-отечески. Так поступал порой Гриша, если хотел Эрена в чем-то убедить или заставить слушать. Незнакомец слегка, но достаточно крепко сжал плечо Эрена и развернул к Микасе. Они встали лицом к лицу. Эрен, упрямый и своевольный, непокорный и гневный, не сопротивлялся. Не спорил. Не пытался бежать. Cлишком слаб, чтобы стать героем. Все, что он мог, — это подбирать раненых птиц, лишая свободы. Спасать других детей, меняя их судьбу от плохой к еще хуже. Эрен ослабил пальцы, выпустил жетон. И остался стоять на месте. Если он сбежит — или попытается, — Микаса останется с «мертвецом» наедине. И что-то может тогда случиться? Так или иначе, допустить этого Эрен никак не мог. — Микаса. Пришло время. Ты знаешь, что нужно сделать, — медленно, с глубокими паузами произнес незнакомец с серебряным забралом вместо живого, человечьего лица. Помедлив, она подняла из пыли свой алчный клинок.