Нежелезные дровосеки

Вадим приезжает на работу, как обычно, паркуется, как обычно и к себе идёт, как обычно. Вадим всегда приезжает к десяти, в разгар пары, поэтому в коридорах пусто. Настроение своё Вадим оценивает, как хорошее. Вчерашний утренний Серёженька – спасибо Волкову, натуральное – несколько скрасил бегство его психотерапевта. Услышав от Серёженьки откровения по поводу Алтана, Вадим поймал злость и панику: попытался – разумеется, безрезультатно – дозвониться. После работы съездил в деловой центр, где тот снимал офис – встретился с закрытой дверью. Подумав немного, огляделся по сторонам – камер не было, вскрыл простенький – а кого им бояться, да? – замок. Офис был пуст. Ни мебели, ни компьютеров, ни бумаг. Вадим прошёл внутрь, в кабинет, рассмеялся. Сказал в гулкую пустоту: – Вот сука. На ковре виднелось едва заметное пятно, чуть светлее, чем ворс – следы развлечений недельной давности. Видимо, так и не убрали. Оттуда же попробовал позвонить ещё раз. С тем же результатом. Вадим решил, что с терапией, видимо, на время можно закончить. По поводу Алтана же... Вадим решил, что тот ещё обязательно вернётся. Не выдержит и приползёт обратно. И после уже никуда не уйдёт. На Алтана его когда-то навёл Авраам Моисеич – тот был ведомственным психотерапевтом долгое время, параллельно преподавал в меде, Вадим его успел застать в самом начале службы. Моисеич ему, подписывая заключение, сказал: «Ты, Вадик, молодец, конечно, но врачей обманывать нехорошо. Нехорошо врачей-то обманывать, значится». Но социопатию так и не нарисовал. Пальцем погрозил только, чтобы Вадим больше так не делал. С Моисеичем Вадим приятельствовал, потому что из того можно было прекрасно добывать интересную информацию – тот был болтлив, как все старые евреи, любил рассказывать байки, свои и чужие. Вадим часть этих баек знал с другой стороны, так что прекрасно сопоставлял факты. Моисеич, посмеиваясь, рассказывал про своего дипломника из универа: наследника какого-то преступного клана, который вдруг решил, что хочет учиться. Все шесть лет его возили в универ водители на огромных чёрных тачках, распугивая и педсостав, и студентов. Парень, по словам Моисеича, был неглупым, учился нормально, в ординатуре честно отработал в ПНД, хотя, судя по всему, мог вообще не работать. Примерно никогда в жизни. После завёл себе частную практику с секретарём и офисом в элитном деловом центре. Больше всего Моисеича умиляло, что парень был непроходимо – по мнению Моисеича – голубым. Ходил весь в золоте, как цыганка, из длинных волос плёл всякие хитрые причёски и красил ногти. Вадиму понравилось. Вадим того выследил с лёгкостью – поискал по частным практикам, пробил номера, посмотрел, где живёт, поспрашивал по своим каналам. Можно было, конечно, спросить напрямую, но Моисеич мог о чём-то догадаться. Поэтому Вадим обошёлся своими силами. А дальше завертелось. Как надо. Алтан оказался красноглазой куколкой с осуждающим лицом и совершенно бешеным темпераментом. Вадиму очень нравилось с ним трахаться – тот выдавал нужный градус страсти и заводился вообще с ничего до почти невменяемого состояния. Вадима немного расстраивало, что тому подходил только строгий ошейник и взаимодействовать с ним по-другому было просто нельзя. Трахать его – богатого и потенциально опасного – было отдельным видом развлечения. Тот хотел чувствовать себя униженным и изнасилованным – Вадим ему позволял. И Алтан приходил, как лягушка из анекдота, снова и снова. А потом взревновал – сука – и сбежал. Вадим решил, что позволяет и это тоже. Пусть почувствует, как без него, поломается – и обратно. Решил пока заняться Серёженькой. И Серёженька потянулся сам. Серёженьке никакой строгий ошейник был не нужен – тот хотел, и тот был идейным. Свобода, равенство, братство – что там ещё? На сброшенную прямо посреди прихожей одежду у Вадима дёрнулся глаз – Серёженька в соседях у ба жил всего месяц, а культурных слоёв там было какое-то зашкаливающее количество. Скорость нарастания Вадиму не нравилась. После Серёженька сбежал – Вадим решил ему не мешать – завтра тот должен был всё равно на пары приехать. Можно было... поговорить. И только брошенное посреди ванной полотенце Вадима выбесило. Строгий ошейник – нет, но дрессировка не помешает. Днём Вадим съездил к ба – Серёженька как утром ушёл, так больше и не появлялся. Вадим успешно увернулся от пирога с яблоками – ба даже почти не обиделась – просидел у ба до позднего вечера, но Серёженьку так и не дождался. На ночь глядя решил ба навязчивыми расспросами уже не тревожить. Вадим идёт по коридору в свой кабинет, распахивает дверь и встречается глазами с Лерочкой – та выглядит заинтересованной. Вадим кивает Лерочке, забирает газеты со стола и почти заходит к себе, когда слышит в спину: – А, Вадим Адольфович, вам там ректор звонил: Разумовский заявление на увольнение написал утром. Ректор просил вас перезвонить, как будет время. Вадим медленно и глубоко вздыхает, оборачивается к Лерочке, говорит, улыбаясь: – Спасибо, Лерочка, я понял. К себе заходит, испытывая бешеное желание что-нибудь разбить. Ограничивается тем, что газеты на стол кидает. Включает чайник. Засыпает цикорий в кружку, смотрит на коричневый бесящий порошок. Уволился. Сука. Уволился. Вадим ждёт, пока чайник закипит. Потом, когда чувствует порыв этим же чайником к хуям всё разбить здесь, осторожно делает шаг назад. Ещё один. Садится за стол. Прикрывает пальцами глаза. Набирает ректора. – Вадим Адольфыч, приветствую! Не отвлекаю? Не занят? – Нет, Михаил Александрович. Секретарь сказала, у вас вопросики какие-то возникли? – Вадим Адольфыч, ты только не нервничай. Разумовский – был у тебя такой? – Да, Сергей Викторович. Ассистент, аспирант, дописывает диссертацию. – Ага, ага. Тут такое дело, Вадим Адольфыч: этот твой Разумовский утром в кадры залетел – девочки даже чаю попить не успели – и швырнул заявление на увольнение. Вадим медленно облизывает губы: – Так. – Я бы тебя не беспокоил – не в первый раз у нас программистов гуглы с твиттерами переманивают – но этот твой в причине увольнения написал знаешь что? «В связи с вступлением в интимную связь с деканом факультета» – тут в скобочках, извини: «очень хорошо потрахались в задницу» – «по его инициативе». Чё у вас там случилось такое, а, Вадим Адольфыч? Эти дуры растащили уже – думали, шутка – а у меня тут весь ректорат гудит. – У нас случилось... небольшое недопонимание. Ему заявление подписали уже? – Нет пока. Смотри: ты у нас на хорошем счету, не хотелось бы... Вы там сами попробуйте решить, пусть скажет, что на спор такое написал. Шутка для КВН. – Хорошо, Михаил Александрович. Спасибо за информацию. Вадим очень аккуратно кладёт трубку. Достаёт свой телефон, набирает Серёженьку – звонок сбрасывается. Вадим медленно выдыхает. В стопке газет безошибочно находит «Сфинкса с головой голубя». На третьей полосе Серёженька стоит с плакатом про жопу во всей красе. Ю. Пчёлкина докладывает, что активист и открытый гей Сергей Разумовский не боится увольнений, потому что на кафедре, где он работает, либеральные ценности разделяют все: от декана до последнего студента. Серёженька может говорить об этом уверенно, потому что открытость и видимость – главное правило любого меньшинства, которое хочет получить равные права. У Вадима начинает дёргаться веко – он его придерживает. Выходит из кабинета – Лерочка ничего не пишет, смотрит, склонив голову к плечу. Вадим старается не скрипеть зубами. Он проходит половину пути до преподавательской Серёженькиной кафедры, когда вспоминает, что ёбаный цикорий так и остался в кружке не залитым. Возвращается обратно. Забирает кружку и моет её. Вытирает тщательно. В преподавательской пусто, за Серёженькиным столом ничего подозрительного нет. Пара дедов, швыркающих чаем, шевеля седыми бровями, докладывает, что никакого Серёженьки не было. Вадим смотрит расписание и идёт к кабинету – тот закрыт, две девочки сидят на подоконнике и слушают один плеер на двоих, разделив наушники. Вадима встречают нестройным «здрасьте». – Разумовский где? Девочки пожимают плечами. Вадим думает, что к хуям отчислит старосту, который не доложил об отсутствии преподавателя. Вадим возвращается в свой кабинет. Лерочки на месте нет. Достаёт телефон и звонит ба. – Димочка! А ты чего так рано? Серёжа сказал, ты вечером позвонишь. – Он дома? – Нет, уехал. Он сказал, что с тобой договорился и ты за птичкой приглядишь. – Ба, а давно это было? – Утром ещё – разбудил меня, весь заизвинялся. – Ба, а он что-то ещё сказал? Оставил? – Инструкцию только, как её кормить. И ключи. Вадим закрывает глаза. – Ба, а он сказал тебе, куда уезжает и надолго ли? – Димочка, он сказал, ты в курсе. Голос ба становится тревожным. Пиздец на хуй, блядь. – Да нет, я просто... Я вечером заеду, ба. Вадим всё-таки позволяет себе ударить кулаком по столу. – Ах ты сука. В дереве остаётся вмятина. Вадим думает. Волков ходит в зал по вторникам, четвергам и субботам. До завтра ждать нельзя. Вадим звонит в свой фитнес-зал и за жалких три минуты уламывает девочку на ресепшн выдать ему телефон Волкова. На будущее делает пометочку: пожаловаться, что в элитном клубе телефоны раздают, кому попало. Волков отвечает сразу. Его «да?» какое-то нервное. – Олег Давидович, здравствуйте. – А, это ты. Чё надо? – Встретиться. Волков мнётся, сопит в трубку. Говорит: – Ладно, хуй с тобой, в салон ко мне приезжай. Волков диктует адрес, Вадим аккуратно записывает. Вадим решает, что после того, что Серёженька натворил, хуже уже не будет. Выходит – Лерочка сидит на месте и что-то печатает снова – говорит: – Я в главный. Лерочка только кивает с задержкой. Само собой, забудет через три секунды. Похуй. Вадим едет по указанному адресу, собирая все пробки. С пятого раза находит парковку – Волков свой салон чётко в центре воткнул. В салоне его встречает девочка-администратор с тоннелями в ушах такого размера, что туда бы башка младенца легко прошла. Вадим говорит короткое: «я к Волкову», и девочка его ведёт за собой в дверь с надписью «Служебное помещение». Волков сидит в кабинете в стиле «дорого-богато» – бессмысленная кожа, бессмысленная массивная мебель. Девочка предлагает сделать кофе, Волков предлагает ей пойти на хуй и не мешать им. Девочка не обижается. Ну и зря. Волков сидит на боковом диванчике и выглядит херово: щетина, красные глаза, мятая футболка – забухал, что ли? – но никакого постороннего запаха в кабинете не чувствуется. – Ну и чё ты хочешь? – Олег Давидович, что вы ему сказали? Волков дёргается: – Кому? – Олег Давидович, вчера утром ко мне приехал Серёженька и потребовал его выебать. А сегодня он пропал. Ещё раз: что вы ему сказали, что пошли такие резкие перемены в его поведении? – Ничего. Он меня забанил. Вадим думает. Можно было бы, конечно, применить старое доброе ультранасилие – у Волкова только первичная подготовка, вряд ли он сможет долго сопротивляться. Вадим подходит ближе, Волков смотрит на него снизу вверх честными глазами. Вадиму хочется его ударить. Вадиму сегодня хочется всех ударить. – Олег Давидович. Давайте так: у меня есть ощущение, что вы мне что-то недоговариваете. Я привык своим ощущениям доверять. Может, не будем усугублять ситуацию? – Чё ты хочешь от меня? Сказал же: не знаю я, где он. – Он оставил мне свою ворону. – В смысле? – На передержку, видимо. Куда он уехал? – Да не знаю я, куда он уехал. – Хорошо. А что ты знаешь? Волков закрывает лицо ладонями. Говорит одно короткое: – Пиздец.