Границы дозволенного

Тишина давила. Она была наполнена не только неловкостью, но и густым, удушающим напряжением, которое витало между ними, словно дым от наркотических косяков, которых они накурили за ночь. Нам-Гю чувствовал, как его сердце сжимается, наблюдая за тем, как Танос отворачивается, пряча взгляд. — Теперь... — Танос говорил с трудом, словно каждое слово давалось ему с болью. Его голос был хриплым, как всегда после ночи в клубах, когда он, перебрав спиртного, срывал голос, выкрикивая свои рэп-строчки. — Теперь нам нужно забыть об этом. Это ошибка. Мы просто перебрали всякой дряни, вот и все. Он снова отдёрнул руку, его пальцы судорожно вцепились в простыню. — Я... я не гей, Нам-Гю. И не надо думать, что... что это что-то значит. Ты же знаешь меня. Нам-Гю сглотнул подступивший к горлу ком. Он знал. Он знал эту чёртову манеру отгораживаться от всего, что вызывало у него страх. Знал, что под маской наглого, циничного рэпера скрывается парень, отчаянно боящийся своей собственной тени, боящийся того, что могут о нем подумать другие. И сейчас, когда они были на пороге чего-то важного, эти страхи вылезли наружу, превращаясь в острую, режущую гомофобию. — Я и не думал, — прошептал Нам-Гю, смотря в пол, чтобы Танос не видел влаги в его глазах. Его сердце болезненно сжалось, словно кто-то с силой сдавил его в кулаке. Он любил этого парня. Любил давно и безответно, и теперь, когда этот шанс так внезапно появился, его с такой же жестокой резкостью отталкивали обратно. — Значит, это просто ошибка, — повторил Нам-Гю, пытаясь придать голосу хоть немного уверенности. Но внутри он чувствовал, как надежда медленно, но верно умирает. Он хотел услышать отрицание, увидеть хотя бы намек на сомнение в глазах Таноса. — Да, — Танос говорил уже более твёрдо, словно убеждая самого себя. — Просто ошибка. И лучше нам ее не повторять. Забудем, будто ничего и не было. Нам-Гю кивнул, чувствуя, как в груди застывает холод. Он понимал этот страх, это отторжение. Он видел, как Танос боится, и понимал, что не сможет его переубедить. Сейчас, когда Танос так яростно отталкивал его, Нам-Гю ничего не оставалось, кроме как сдаться. — Хорошо, — прошептал он, его голос дрогнул, выдавая боль. — Забудем. Он встал с кровати, торопливо натянул на себя одежду. Каждый шорох ткани казался оглушительным в этой тишине. Он понимал, что сейчас ничего не изменишь. Танос не готов. И, скорее всего, никогда не будет готов. Не сказав больше ни слова, Нам-Гю покинул комнату, оставив Таноса наедине со своими демонами и разбросанными по комнате обломками их прошлого вечера. Слова Таноса «просто ошибка» эхом отдавались в его голове, каждый раз причиняя новую порцию боли. Он ощущал себя разбитым на осколки, словно зеркало, в которое врезался снаряд. После этого разговора они словно разорвали невидимую нить, которая так долго их связывала. Нам-Гю, ощущая, как внутри него появляется огромная пустота, ушел с головой в свою работу. Он стал брать больше смен в клубе. Его мир теперь казался хаотичным и лишенным смысла. Он перестал слушать любимые плейлисты, чувствуя, что ни одна музыка не может отразить ту боль и пустоту, которые он чувствовал внутри. Он даже удалил из телефона общие с Таносом фотографии, словно пытаясь вычеркнуть его не только из своей жизни, но и из своей памяти. Он перестал отвечать на сообщения и звонки Таноса. Когда он видел его номер на экране телефона, его сердце болезненно сжималось, но он упорно игнорировал эти порывы. Каждый раз, когда Нам-Гю вспоминал их близость, тепло прикосновений, его охватывало отчаяние. Он буквально запретил себе думать о Таносе, словно это было чем-то греховным, чем-то, что причиняло ему боль. Ночь превращалась для Нам-Гю в кошмар. Он стал спать гораздо хуже, часто просыпался в поту, вскакивал от каждого шороха, надеясь, что Танос стоит у его двери. Но утром его ждала лишь холодная пустота его квартиры. Он начал все чаще заглядывать в бар, стараясь забыться в алкоголе, заглушить боль от потери и постоянные раздумья о том, почему их отношения так и не получились. Он пытался найти какое-то утешение в бессмысленных разговорах с барменами и незнакомцами, но ничто не помогало ему заполнить ту пустоту, которую оставил после себя Танос. Танос, в свою очередь, после их разговора, погрузился в еще более глубокий хаос. Он проводил ночи в клубах, не ища замену Нам-Гю, а пытаясь заглушить себя и свои мысли. Он уходил с головой в музыку, в наркотики и алкоголь. Он целыми днями запирался в своей студии, создавая все более мрачные и противоречивые треки, которые были полны агрессии и тоски. Его творчество стало хаотичным, словно отражало бурю внутри него самого. Он почти не спал, питался от случая к случаю, и его физическое состояние стремительно ухудшалось. Каждый новый день начинался с похмелья и сожаления, но он тут же вновь бросался в омут саморазрушения. Он не искал утешения в мимолетных связях, а лишь пытался заглушить свои чувства, убедить себя, что он ничего не чувствует к Нам-Гю. Он избегал любого проявления близости, как будто она могла выдать его тайну. В своих текстах Танос то высмеивал любовь, то уходил в депрессивные размышления, полные противоречий и самобичевания. Он не мог понять самого себя, он метался между отрицанием и желанием, между страхом и надеждой. Он не мог признаться себе, что ему не хватает Нам-Гю, что его присутствие в его жизни было чем-то важным. Они оба знали, что избегают друг друга, но каждый раз, когда их взгляды случайно пересекались на улицах, в толпе или клубах, то они оба отворачивались. Но за этой показным равнодушием скрывалось желание, с которым они уже не могли совладать. Прошло несколько долгих недель. И в один из дождливых, серых дней, Нам-Гю случайно наткнулся на Таноса в баре. Он не собирался его искать, но словно невидимая сила притянула его к этому месту. Они стояли в разных концах помещения, но их взгляды невольно встретились. В этот раз, когда Танос посмотрел на Нам-Гю, в его глазах не было прежней неприязни. Там был какой-то странный микс тоски, вины и, возможно, робкой надежды. В эту секунду оба поняли, что они больше не могут бегать от своих чувств. Нам-Гю, уставший от постоянной борьбы с самим собой, подошел к Таносу, и в этот раз они сели за один столик, чтобы выпить по одному, всего лишь одному стакану и поговорить. Это был долгий, трудный разговор...