Когда подует восточный ветер

      — Сестрица Лю, тебе не кажется, что давать ему такие книги ещё слишком рано? — младшая сестра Цинь, Цинь Ваньюэ, склонилась к уху Лю Минъянь и горячо зашептала. — Всё-таки история Троецарствия полна жестокости, негоже малышу Цзю знать о таком.       — Ты правда думаешь, что ребёнок, пробывший в рабстве почти всю жизнь, не знает ничего о человеческой жестокости? — прошелестел между ними старческий голос, и по спинам обеих девушек пробежал холодок чужой тёмной ци.       Они сидели в библиотеке внутреннего дворца и, пока Сяо Цзю медленно и упорно разбирал текст в свитках, мучались бездельем.       С тех пор, как старейшина Мэнмо внезапно решил взяться за мальчика по-настоящему, им практически не осталось роли в его обучении. И лично Лю Минъянь это не нравилось, потому что в милом ребёнке внезапно начало пробуждаться то, от чего все старшие жёны денно и нощно пытались его сберечь.       Милый и добрый малыш Цзю крохотными шажками двинулся в сторону демонического наследия, пусть и в обычной, человеческой форме. У мальчика начал меняться взгляд.       Не по возрасту осмысленное выражение засело в глубине его зрачков, превращая в давно истлевшего белого кошака Цинцзин.       — Старейшина, эта Лю считает, что не стоит тревожить только зарубцевавшуюся рану. Не лишайте мальчика того спокойствия, которое круг старших жён с таким трудом выстроил, — Лю Минъянь внутренне передёрнуло от бесстрастно-холодного взгляда Демона снов, но тем не менее она продолжила: — Знать историю государства необходимо, ведь на ней зиждется его будущее, но разве мы не должны беречь юные сердца от слишком раннего познания несправедливости мира?       — Как будто история вашего Троецарствия не очередная кровавая страшная сказка для будущих детей, — отражение старейшины Мэнмо махнуло рукавом в медном зеркале, которое специально для него поставили в библиотеке, а его лицо недовольно сощурилось. — Да и тебе ли, малышка Минъянь, поучать этого старика, прожившего уже тысячу лет?       — Эта Лю всего лишь хотела напомнить старейшине, что мир меняется, хоть иногда и незаметно для наблюдателя.       Малыш Цзю оторвался от свитка с вопросом о чтении очередного иероглифа, и разговор завершился сам собой.

***

      — Вы хотите сказать этому императору, что ничего не произошло?! — метка на лбу правителя Троецарствия вспыхнула алым. — Я самолично убью каждого, кто считает так, с особой жестокостью!       — Милостивый император, — старый офицер покорно бухнулся на колени, но подобострастного вида в отличие от всей остальной когорты вояк так и не приобрёл, — очевидно, Белая дева решила поприветствовать вас, нового хозяина Бинвуан-шу, и… — он запнулся, ещё раз обводя взглядом засыпанную лепестками землю, — выложила снежными ирисами главную площадь города.       — Этот император не нежная девица, чтобы так к нему относиться!       «А этот ничтожный подумал, что великодушный император мог бы быть рад такому шикарному приёму. Как жаль, что он ошибался».       Чёртовы искры брызнули в сознании, окисляя гнев в жажду. Император скрипнул зубами.       В воздухе неумолимо фонило энергией Инь — она прямо-таки клубилась над цветами, и даже обычно нечувствительная к такому Ша Хуалин обрела в движениях непривычную томность. Однако за всем этим ароматом скрывалось ещё что-то, что усиленно от него прятали.       Чужая ци! Снежные ирисы должны были просто сбить его со следа, а не служить извращённым приветствием.       «Молодец», — усмехнулся голос в шелесте лепестков.       Император Троецарствия ощутил себя щенком, которому дали лакомство за правильно исполненный трюк, и позволил себя зло усмехнуться, незаметно складывая пальцами особые поисковые печати, нацеленные на светлую ци. Его собственная, тёмная и клубящаяся, незримыми гончими бросилась вперёд, повинуясь хозяину, но, даже напав на след, вернулась ни с чем.       Цепкий заячий хвостик чужой игры ушёл прямо у него из-под носа, словно провалившись сквозь землю.       Император выбросил свою ци в воздух, пытаясь успокоить мысли, и снежные ирисы по всей площади начали истлевать прямо на глазах. Уставший старый офицер вздохнул, но ничего не сказал.       Ша Хуалин метала молнии, но замолчала после первого же слова.       Цветы исчезли — площадь снова стала пустой и неказистой, оголив серый булыжник и… тонкую ниточку чужой силы, паутинкой кружащую вокруг Императора.       Старый офицер не обратил на неё никакого внимания, скорее всего, видеть ци он не мог, а вот неуспокоившаяся ещё Ша Хуалин выбросила руку вперёд, надеясь подцепить чужеродное заклинание.       Из-под когтей кровавого генерала добыча уходила редко, поэтому, когда паутинка играючи спряталась за рукавом Императора, демоница почувствовала себя оскорблённой.       — Оставь её, — холодно проговорил Ло Бинхэ, когда пламенем в глазах его генерала можно было поджигать напалм за тысячи ли от них. — Это забавная, но безопасная печать. Этому императору любопытно, кто осмелился подослать её, поэтому оставь её целой.       — Да, император, — Ша Хуалин буравила взглядом золотую нитку, уютно устроившуюся в складках богатого ханьфу.       «Когда великий император разгадает шутку этой печати, я лично выйду его поздравить», — прошелестел в ушах улыбающийся голос, и Ло Бинхэ, сначала заслушавшийся, сбросил с себя очарование.       Ему предложили игру. И вызов был принят.

***

      — Этот вот одного понять не может, — сказал Шан Цинхуа в перерывах между раскусыванием дынных семечек, — чего они так с ним возятся? Император же ничего не приказывал.       Они с господином Мобэем сидели в одной из беседок и наблюдали за очередным уроком малыша Цзю. В этот раз Лю Минъянь отрабатывала с ним махи коротким деревянным мечом, и ничего интересного в это уже давно не было.       Предавший Лорд начинал скучать даже в компании господина.       — Наверное, потому что они считают его своим ребёнком, — Лорд Севера сделал глоток укрепляющего отвара из чащи и покосился на неугомонного слугу. — Этим умным женщинам скучно в императорских покоях, вот они и нашли себе занятие.       — Этот слуга согласен с господином, но…       — Но?       — Но не проще ли им тогда было бы просто уйти, чтобы освободиться?       — Они не могут просто так уйти, — Мобэй-цзюнь замолчал, глядя на размахивающего игрушечным мечом малыша Цзю. — Если бы могли, давно бы ушли. Но они чувствуют, что без них наш император просто сойдёт с ума, а потому остаются рядом хотя бы ради сохранения мира.       Шан Цинхуа на несколько минут задумчиво уткнулся в семечки. В тишине, повисшей в беседке, звенели крылья драконьих мух и переливалась звуками музыка ветра. Уже начавшие краснеть листья клёнов волновались от лёгкого ветерка.       Идиллия как она есть.       — Этому миру в любом случае суждено сгореть, чтобы переродиться. Какая же разница, кто подожжёт фитиль?       — Никто не хочет обрекать себя на слишком большое количество проклятий в посмертии.

***

      Императорский дворец огромен и пуст. Цзю выходит из своей комнаты, шлёпая босыми ногами по гладком дереву, и звук скачет по стенам огромными лягушками эха.       Собственные шаги его оглушают.       Нет никого: ни слуги у двери, ни полупрозрачных духов в углах галерей, ни страшных демонических чиновников в огромных приёмных залах. Сколько ни кричи, никто не услышит.       Кукольный домик в человеческую величину прекрасен и отвратителен. Цзю шагает дальше, стараясь ступать как можно тише, но малейшее его движение заставляет окружающие декорации оживать: поскрипывать и шуршать, щёлкать и течь — и от этого никуда не сбежать.       Цзю проверяет комнату за комнатой, оставляя за собой спальни для слуг, приёмные и кухни, многочисленные балконы и переходы. С неба льётся пустой серый свет, почти как в той странной и белой металлической комнате из снов — свет, от которого не появляются тени.       Пусто. Гулко. Т и х о. В садах нет даже муравьёв — императорский дворец выступает громадой пустой декорации чужого величия.       Цзю рассматривает пылинки, кружащие в воздухе, почти незаметные, и чувствует, как время утекает сквозь пальцы. Ещё немного и он срастится, врастёт в неправдоподобность окружающих подделок и сам станет таким же. Идеальным, прекрасным — и абсолютно пустым. Игрушечный домик достоин своего хозяина — никому не нужного кукольного мальчика.       Во внутреннем дворе гарема тишину можно резать ножом. Все вещи там, где и должны быть, даже любимая пипа Нин Инъин занимает своё почтенное место на стойке. Цветы на столах, косметика, украшения, дорогие наряды — всё разложено так, словно девушки вышли из комнаты на несколько фэней.       Цзю плачет навзрыд посреди комнаты Лю Минъянь. Никто не придёт.       Какой бы идеальной не была кукла, она не заменит настоящего человека.       Малыш Цзю снова остался ни с чем. Он кричит и мечется, срывая картины со стен и сбивая мебель, пока к его ногам не падает старый меч.       «Пора», — думает он. И заносит клинок.       В мгновение перед тем, как лезвие пронзит заполошно бьющееся сердце, Цзю просыпается. Нин Инъин, склонившаяся над ним, утирает его мокрые от слёз щёки. В её глазах голубками порхают беспокойство и страх, отчаянье и желание защитить. В глазах Нин Инъин — безусловная любовь.       И Цзю бросается ей на шею. Он не один. Не один, пока тёплые руки, обнимающие в ответ, могут его согреть.

***

      — Старшие жёны желают вам успехов в кампании, — резюмировала Ша Хуалин, после прочтения очередного письма из дворца. Обычно она не выполняла обязанности секретаря, но сейчас с ними не было Лю Минъянь, и разгребать бумаги приходилось ей.       С учётом малого количества достойных битв и резко охладевшего к ней супруга, чёртовы свитки ей хотелось разорвать ещё в то мгновение, когда те попадали на глаза. Однако приказ императора всё ещё был приказом, поэтому бумаги оставались целыми, хоть и с подпалинами по неважным краям.       — Действительно? Они как всегда заботливы, — хмыкнул Ло Бинхэ, не отрывая взгляда от раскинувшегося за городской стеной леса. С балкона резиденции градоначальника открывался весьма занимательный вид на волнующиеся от ветра высокие деревья, то тут, то там начинающие отливать осенним золотом.       Чужую улыбку он чувствовал на кончиках пальцев, и больше ничем иным. Золотая нитка печати, казалось, дремала в складках его рукава и лишь изредка поблёскивала на свету, словно высовываясь полюбопытствовать о происходящем снаружи.       — Генерал Мобэй сообщает об том, что план снабжения войск через Бинвуан-шу разработан и он вернётся в строй в ближайшие дни, — сообщила Ша Хуалин после прочтения следующего письма.       — Он мог быть здесь давным-давно, если бы не его страсть к Предавшему Лорду. Хотя наблюдать, как они ходят вокруг да около, довольно забавно, — император усмехнулся.       Ша Хуалин многозначительно промолчала и вытащила следующее послание из стопки. Перемывать кости Лорду Севера и его непризнанному жениху было весело во дворце, где Минъянь и Ваньюэ соревновались в язвительности и красноречии, но обсуждать подобное с императором… она посчитала это ниже собственного достоинства.       Взгляд Лю Минъянь, полный смеха и притворного укора, всплыл в памяти и царапнул сердце. Ша Хуалин потянулась к следующему письму. Два свитка в её руках были практически одинаковыми, с одним лишь различием — имена девушек были разными.       — Глава клана Молочного колокольчика и регент школы Золотого клевера предлагают вам своих дочерей в качестве наложниц, мой император. Обе, по их словам, прекрасны, умны и готовы усладить вас не только видом, но и делом.       — Что ты сама о них думаешь? — Ло Бинхэ перевёл на неё искрящийся ехидством взгляд. Почти такой же, какой был у него перед началом кровавых оргий в Бесконечной Бездне когда-то очень давно. Ша Хуалин почувствовала, как где-то в грудине снова зажёгся огонёк нежной влюблённости. Бессмысленный и беспощадный.       — Что они писали эти письма под диктовку друг друга.       — Или они столь глупы и наивны, или дочери не так уж хороши, или дело тут вовсе не в них.       — Если они передадут вам сына, замаскированного под девушку, я клянусь лично убить их за нанесённое вам оскорбление, — Ша Хуалин выпустила когти и хищно осклабилась.       — Не стоит, — император вновь отвернулся к лесу. Ниспадал вечер, и от усиливающегося ветра на море деревьев начинался шторм. — Это будет даже забавно.       — Это из-за того учителя, который отказался идти с вами? — её голос дрогнул и осыпался осколками стеклянной маски кровавого генерала. Перед лицом настоящих чувств своего супруга она всегда стояла обнажённой и такой слабой, что боялась сама себя.       — Нет, вовсе нет, — Ло Бинхэ мотнул головой, потирая кончики пальцев, сначала замёрзших, а теперь налившихся горячечным жаром. — Просто иногда мне ещё хочется экспериментов, нужно же пробовать что-то ещё, — он подозвал её жестом и усадил на колени, — чтобы вкус любимых блюд не приелся.       Ша Хуалин улыбнулась и устроилась на широкой груди императора, тоже наблюдая за лесом. Огонёк в её груди разгорелся от этой нехитрой ласки, ненадолго скрывая мысли о скором возвращении во дворец и двух новых девушках-наложницах. Если к старым жёнам она уже привыкла, а к кружку Поднимательниц неба относилась как к сёстрам, то все новенькие девушки в их цветнике вызывали у неё жгучую ревность.       Но пока они были вдвоём, и она успокаивающе, словно большая дикая кошка, потёрлась щекой о плечо супруга. Пока он был её и только её.       В шелесте листьев пронеслось незаметное «Дамский угодник», и ощущение чужого взгляда исчезло совсем. Ло Бинхэ тоже прикрыл глаза.       Сказать, что она была права, он бы не смог и с клинком, приставленным к горлу.

***

      — Прибыли наряды для старших жён! — объявил один из демонических служек, и за ним вереницей потянулись духи с десятками свертков и шкатулок. Гостиная Цветущих бегоний, бывшая тихим убежищем ещё совсем недавно, наполнилась перестуком и шелестом. Шан Цинхуа, зарывшийся в документы на одном из диванчиков, поморщился, но промолчал — он скрывался от чинуш из министерства снабжения уже половину дня, а потому старался не жаловаться почём зря. Канцелярские крысы держали ухо востро на каждый его случайный хомячий писк.       Старшая сестра Цинь, Цинь Ваньюэ, полулежащая в кресле со свитком, коротко глянула на Предавшего Лорда, а потом проводила насмешливым взглядом младшую сестру, подорвавшуюся с места, чтобы быстрее всё рассмотреть.       — Все платья личные, Ваньжун, никто не заберёт твоё, — мягко пожурила её Лю Минъянь, принимающая из рук слуги собственный свёрток. Она немного приподняла обёртку и улыбнулась сама себе: цвет одежд был очень близок к тому, который она носила пору своего ученичества.       Нежный лотос, расцветший на закате. Что-то из давно ушедшей юности.       — Какое оно красивое! — Цинь Ваньжун закружила по комнате с переливающимся золотом ханьфу, разглядывая, как скользили искры по его ткани.       — Кажется, в этот раз мастер решил устроить нам вечер воспоминаний, — кивнула Цинь Ваньюэ и показала Лю Минъянь свой наряд, похожий цветом на одежды сестры.       — Интересно, кто ему подкинул такую мысль…       Свёртки для Нин Инъин, Ша Хуалин и трёх даосок слуги унесли прочь, видимо, чтобы оставить в личных покоях, но два, самый большой и самый невзрачный, оставили в зале.       Лю Минъянь и Цинь Ваньюэ переглянулись. Повинуясь пассам ци, бумага развернулась, и их взглядам явились комплекты для Сяо Цзю, маленькие, но в то же время изящные ханьфу и нижние одежды. Почти все в светло-зелёном цвете.       Старый мастер, любимец Нин Инъин, как всегда, угадал. Именно цин идеально подчеркнул фигуру и стать малыша Цзю.       И, как назло, именно он был любимым цветом ненавистного белого кошака Цинцзин.       Цинь Ваньюэ прикусила губу. Риск нарваться на гнев их царствующего супруга был слишком велик.       — Шицзе Нин не позволит А-Цзю это надеть.       — И в то же время она не позволит ему это не надеть, — парировала, глядя ей в глаза Лю Минъянь, и они обе снова повернулись к свёртку. — Это слишком красиво, чтобы лишать Сяо Цзю шанса покрасоваться перед императором и всем двором на его светском дебюте.       — Думается мне, что достопочтенные старшие сёстры как обычно перегибают палку, — молчавший до этого Шан Цинхуа поднял взгляд от бумаг. — Император же не животное, чтобы как-то там цвет смог вывести его из себя. Годы его буйства давно ушли — всё будет в порядке.       — Но…       — Гораздо важнее, как будет вести себя Сяо Цзю, а не во что он будет одет.       — Значит, нам нужно научить его придворным манерам! — Цинь Ваньжун, окончившая игры с ханьфу, встала рядом с креслом сестры.       — Безусловно, — кивнул ей Шан Цинхуа и повернулся обратно. — Это будет куда полезнее споров о цвете ткани.       — Этой сестре кажется или Предавшему Лорду взбрело в голову поучать этих старших супруг? — Цинь Ваньюэ расплылась в предупредительной улыбке.       — Верно, разве Лорд Хомяк тридцати трёх министерств, несостоявшийся ещё жених Лорда Севера, опытнее этих старших жён? — в тон ей произнесла Лю Минъянь и переглянулась со старшей сестрой Цинь. Глаза обеих девушек сверкали ехидством.       — Этот слуга понял, что его слова были лишними, и просит благочестивых супруг простить его, — на скривившемся личике Шан Цинхуа проступили усталость и пренебрежение, но сам он этикетно взмахнул рукавами и склонил голову.       — Будет тебе, — Цинь Ваньжун легонько ткнула его в макушку, прямо у основания пучка, и посмотрела на сестру. — А ты, Ваньюэ, прекрати издеваться над министром Шаном. Он и так работает чуть ли не больше всех в этом дворце.       — Только ты называешь его так… — Лю Минъянь улыбнулась и придвинула к Предавшему Лорду вазочку со сладостями. — Не злись на этих супруг, Лорд Хомяк. Эти очень ценят тебя, поэтому и придираются.       — Этот слуга знает, — Шан Цинхуа поднял голову и практически мгновенно сунул что-то в рот, прежде чем снова уткнуться в бумаги. — Чем больше мы кого-то ценим, тем больше опекаем.       — Тогда твой Лорд ценит тебя просто безмерно, — пробормотала Цинь Ваньюэ за что получила тычок от младшей сестры.       На какое-то время они замолчали, и только шелест свитков Предавшего Лорда нарушал тишину. Слуги подали чай, и комната утонула в ленивой неге в ожидании вечерней трапезы.       Через палочку благовоний и несколько отложенных документов, дверь в гостиную Цветущих бегоний с грохотом распахнулась. На пороге стояла Цю Хайтан, разгневанная и по обыкновению оскорблённая до глубины души.       — Почему вы не позвали меня на примерку? — с порога начала она, не соблюдая ритуалов приличия.       — И тебе здравствуй, старшая сестрица Цю, — наморщила носик Цинь Ваньюэ. — Ты так быстро вернулась, эти жёны и не знали, что ты уже во дворце.       — Поездка по делам Хуаньхуа закончилась гораздо быстрее запланированного, — отрезала Цю Хайтан и подошла к двум оставшимся свёрткам с одеждой. — Это супруга полагает, что последний нераспакованный пакет достался ей?       — Верно полагает, — отозвалась Лю Минъянь, не скрывая раздражения в голосе. «Старшую сестрицу Цю» во внутреннем дворце недолюбливали, но хамить ей прямо было себе дороже — старая стерва (а она была старше большинства девушек в цветнике) слишком умело строила козни.       Особенно с помощью маленькой Хозяйки дворца.       — Сяо Цзю как обычно получает самое лучшее, — скрипнула зубами Цю Хайтан, подхватывая свой свёрток. — Что сейчас, что десятилетия назад. И выглядит точно также, — она подошла к двери и обернулась, прежде чем выйти прочь: — эта жена откланивается.       Когда её шаги стихли, Цинь Ваньжун подала голос:       — Пришла, нахамила и ушла.       — Порадуемся же, что хотя бы Цю Хайтан не меняется, — в тон ей отозвался Шан Цинхуа и стянул из вазочки ещё одну сладость.

***

      — И не надоело тебе ещё над ним шутить, а, бессмертный мастер? — «дедушка Мэнмо» серой хламидой отразился в водной глади перед самым берегом. На песке сидел медитирующий заклинатель и словно бы нарочно делал вид, будто не замечает ни демонического лорда, ни жуткой супружеской печати на своём поясе, ни кружащей вокруг тёмной ци.       — Нет, вовсе нет, — несколько минут спустя ответил человек и открыл глаза. — Этот мастер напротив, даже считает, что императору стоило бы иногда давать такие загадки.       — Он припрёт тебя к стенке и прости-прощай твоя супружеская метка, — Мэнмо осклабился, обнажая острые клыки. На поверхность воды, где было его лицо, села стрекоза, точно на нос, и заклинатель скрыл улыбку за углом рукава.       — Пусть только попробует. Мой супруг, может, и будет чуть слабее вашего императора, но создавать проблемы из воздуха умеет воистину виртуозно.       — Как же ты в нём уверен.       — Ну так я ведь сам его обучал. Он давно превосходит этого мастера, хотя в тренировочных боях всегда поддаётся.       — Твой ученик — дурак, — резюмировал старейшина Мэнмо, и водомерка испуганно шарахнулась в сторону от движения под собой. — И как тебе только хватило ума на нём жениться?       — Зато он со мной честен. А даже если он и дурак, это вовсе не мешает этому мастеру надеяться на него, — заклинатель с улыбкой дотронулся кончиками пальцев до чёрной печати, висящей на поясе, и погладил её по краю, почти как котёнка. Демонический старейшина цыкнул и растворился в водной ряби.

***

      Сон повторяется. Из раза в раз, стоит закрыть глаза и дать телу заснуть. Цзю видит пустой дворец, бродит по коридорам, зная, что для выхода нужно просто попытаться убить себя.       Смертельная опасность разбивает иллюзию вдребезги.       Дедушка Мэнмо пожимает плечами — проникнуть в сознание Цзю он не может, как не может никто, пока на нём сдерживающая печать, но что творится под ней — загадка даже для него.       Снятая печать вернула бы чужеродные сны, терзающие Сяо Цзю, и старшие жёны единогласно отвергли эту идею.       Нин Инъин предлагает Цзю спать в её комнате, чтобы быть рядом, и он соглашается. Соглашается, чтобы изучать дворец дальше.       В одну из особенно лунных ночей что-то неуловимо меняется.       Комнаты гарема длинной вереницей вились по внутреннему двору, и в одном из зеркал Цзю видит себя. Повзрослевшего, выросшего почти вдвое, но всё такого же тонкого и жилистого. С идеальной осанкой, сложной причёской и расшитым нефритово-зелёными нитями чёрным ханьфу. Малыш Цзю смотрит во все глаза.       Он-взрослый ехиден, злобен и неуловим. У него синеватые губы и почерневшие пальцы. Он стоит рядом с императором в полный рост и не склонив головы — тонкий бамбук, пропитанный смертельным ядом.       Сяо Цзю боится и всей душой обожает будущего себя.       Будущий он тянет императора за ворот ханьфу и целует выкрашенными ядом губами, подливает отраву в вино, осыпает вытвой подушки и ставит поганые цветы в вазы.       Император боготворит того, кто жаждет его смерти. Малыш Цзю шарахается от зеркала, оступается и пребольно бьётся затылком об пол — и просыпается.       Нин Инъин обеспокоенно смотрит на него с другой половины кровати и тянет руки, чтобы обнять. Цзю касается губ кончиками пальцев — они сухие и тёплые. Обычные. Чистые.       Печать не-поцелуя горит на них. Он зарывается лицом в ткань на плече шицзе и пытается прогнать из головы дурное видение.       …последние капли мыслей исчезают только с рассветом.