Когда подует восточный ветер

      Хрупкая человеческая фигурка, раскинув руки, вышагивала по широким мраморным перилам, оделяющим площадь от пропасти, вместе с рассветом. Длинные чёрные волосы шёлком блестели в первых солнечных лучах, а белые одежды развивались от лёгкого ветерка. Фигурка казалась миражом или явлением духа осенней дымки, тонкого и прекрасного.       Бинвуан-шу, утомлённый ночной попойкой, спал, и только мерные шаги разбавляли утреннюю тишину.       Фигурка замерла, любуясь раскинувшимся перед ней видом зелёной долины, и солнце словно бы замерло вместе с ней, не смеющее идти дальше.       На другом конце площади, там, где стояло опустевшее поместье градоначальника, из дверей беззвучно вышел мужчина в тёмных одеждах. Он поднял голову к розовеющему небу, высматривая что-то неясное для себя, а потом оглядел пустующую в столько ранний час площадь, мгновенно цепляясь за одинокого человека у самой пропасти.       «Наконец-то», — одними губами вырвалось у обоих.       Мужчина неотрывно следил за фигуркой и медленно, шаг за шагом, приближался к ней.       Когда до перил оставалась всего половина пути, фигура в белом вдруг порывистым движением развернулась, взмахнув изящными рукавами, и, заметив утреннего гостя, склонила голову к плечу и солнечно улыбнулась. Протянула руки вперёд, словно приглашая в объятия, и, наблюдая, как всё ускоряется шаг приближающегося мужчины, начала отступать, точно танцуя, пока не достигла края.       Фигурка замерла на мгновение, заглянула в глаза подоспевшему к перилам Ло Бинхэ, улыбнулась ещё раз и одним слитным движением бросилась в пропасть спиной вперёд.       Император дёрнулся вслед за ней, призывая Синьмо, но сколько бы он не искал, странного белого человека нигде больше не было. Он исчез так же, как и первый солнечный луч, как воспоминание о сне, из которого император вынырнул несколько часов спустя, сне, оставившем только горечь упущенного шанса на самом кончике языка.       Император Троецарствия мог заполучить что и кого угодно, но то, чего он по-настоящему хотел, всегда оставалось для него недосягаемым, сколько бы лет не прошло.       Вы ведь были правы, ядовитый учитель. Этот ученик ни на что не годен.

— Ну и зачем всё это было?

— Чтобы подарить надежду, вероятно. Мне показалось, это будет красивым жестом.

— Перестань разбивать ему сердце. В какой-то момент осколки будет уже не собрать воедино.

— В какой-то момент он осознает, что ему необязательно дробить себя, чтобы стать счастливым.

***

      Сяо Цзю рывком сел на постели. Рядом в кресле дремала Нин Инъин, придерживающая книгу раскрытой ладонью. В полутьме сумеречной комнаты мальчику чудился чей-то взгляд.       — Дедушка Мэнмо? — тихо позвал Цзю, осматривая всё в поисках зеркала.       — Он самый, — прошелестел песком голос. — Ты уже чувствуешь, когда этот старейшина приходит?       — Этот ребёнок всегда чувствует.       — Хорошо, — старейшина появился в медном зеркале, усаживаясь в отражающееся там кресло. — Это значит, что твои силы пробуждаются, малыш. Император будет рад это слышать.       — Силы?..       — Могущество бессмертных заклинателей, которых Ло Бинхэ практически стёр из-под этого неба.       — Которые были готовы его убить, — Сяо Цзю прокрался мимо Нин Инъин, которая после стольких лет во дворце совсем перестала обращать внимание на знакомые шаги и потеряла былую настороженность. Откуда он знал это о ней, ему было неведомо: ведь тогда он не жил. Но голос в голове, тот, который изредка звучал в самых чёрных кошмарах, сочился недовольством и презрением.       Захотелось щёлкнуть языком и спрятать лицо. Сяо Цзю пересилил себя и уселся на полу у самого зеркала.       — Людям только дай волю, — дедушка Мэнмо усмехнулся. — Проживёшь пару сотен лет и поймёшь, что они очень любят лить кровь и справлять бессмысленные свадьбы, сколько бы лет не прошло.       — Но этот ребёнок ведь тоже человек.       — Это ненадолго. Я уверен, что этот цветник не позволит тебе пренебречь собственным талантом. Ты станешь прекрасным заклинателем, малыш Цзю. Этот старик может видеть это уже сейчас.       — Этот ребёнок… видел себя во сне недавно. Взрослого себя, — Цзю сглотнул и потупился. Ему было стыдно об этом говорить, но и держать в себе он этого уже не мог.       — И как тебе? — в голове дедушки Мэнмо впервые за очень долгое время источал настоящее любопытство.       — Отвратительно, — выплюнул вместе с самим Цзю мерзкий внутренний голос. — Будущий я склизок, злобен и пропитан ядом от кончиков волос до чёрных ногтей. И…       — И?       — И он любовник нынешнего императора.       — Неизбежно, — загрохотал песчаным хохотом демонический старейшина. — Ло Бинхэ всегда был слишком помешан на своём первом учителе, с которым у вас удивительно похожие лица. В тебе уже проявляются его черты, и это не остановить. Тебе стоит только принять свою судьбу и наслаждаться ей. В конце концов, твои пророческие сны сами начертали тебе такое будущее, малыш Цзю.       — Этот ребёнок не хочет становиться подстилкой даже самого императора!       — Тогда не будь его подстилкой, — резко посерьёзнел дедушка Мэмно. — Не становись частью разношёрстного глупого цветника. Будь как она, — он кивнул на спящую Нин Инъин, — только лучше. Заставь императора зависеть от тебя, чтобы ни одно решение он не мог принять, не посоветовавшись с тобой, чтобы он ставил тебя выше всех прочих. Стань самим императором.       Перед глазами Цзю проносятся картинки. Вот он, предстающий перед императором в день своего совершеннолетия, изящный, вышколенный и непокорный, тот, которого сам император сжирает взглядом, стоит ему показаться на пороге.       Вот император дарует ему новое имя и делает ему предложение, от которого невозможно отказаться — вступить в его гарем. Ведь зал замолкает: всем интересным, каким будет согласие единственного ребёнка, взращённого цветником.       Гулкую взволнованную тишину прорезает громкий шлепок пощёчины.       «Никогда. Если уж хочешь заполучить меня, я должен быть единственным, противный щенок».       Неслыханно! Зал взрывается шёпотом и вздохами, стража сжимает в руках оружие — один приказ и непокорного мальчишку ждёт смерть.       Цзю, сменивший имя, степенно покидает зал. Император лишь ухмыляется ему вслед. Игра обещает быть интересной.       Когда Цзю проморгался, в комнате было уже светло. Из зеркала на него с ехидной улыбкой глядел старейшина Мэнмо:       — Видимо, слова этого старика навели тебя на новое видение. Не хочешь поделиться, малыш?       — Этот ребёнок не хочет, — надул губы Сяо Цзю и покосился на Нин Инъин: ей давно пора было бы проснуться, но, видимо, демонические силы удерживали её во сне. И не давали возможности пожурить его за недостойное поведение.       — Как скажешь, — голос дедушки Мэнмо сочился ехидством. — Тогда этот старейшина откланивается. Ему ещё стоит предупредить других старших жён о проявлении твоих сил. Готовься, малыш. Твоя новая жизнь скоро начнётся.

***

      Шан Цинхуа остервенело грыз кристалл сахара и, подперев голову рукой, наблюдал, как из угла в угол гостиной ходят навстречу друг другу Лю Минъянь и старшая сестра Цинь, Цинь Ваньюэ.       — Этот не думает, что достопочтенным жёнам стоит так беспокоиться о том, что у Сяо Цзю проявились силы заклинателя. Всё же он — маленький гость императора, мальчик-провидец, чему как не развитию золотого ядра улучшить его способности?       — Помолчи, хомячий лорд, этим достопочтенным супругам сейчас не до твоего писка, — шикнула на него Цинь Ваньюэ, и Шан Цинхуа послушно притих: когда она была в дурном настроении, даже её полынного цвета одежды внушали ужас.       Вместе с нежно-розовым ханьфу Лю Минъянь их облачения создавали прекрасную пару, шелестящую по комнате дорогими тканями, словно два небесных карпа резвились в кристально-чистом пруду. Он даже залюбовался.       Самому Шан Цинхуа давно пришлось сменить любимые нежно-медовые цвета своего пика на тёмно-синие с серым — его господина, и только извечный пучок на макушке вместе положенной когда-то короны сохранял его связь с прошлым. Сахар таял на языке таял как память об ушедшем.       — Если наш царственный супруг решит, что Сяо Цзю опасен и решит его убить, никто не сможет ему противостоять, — коротко и сухо сказала Лю Минъянь ни к кому конкретно не обращаясь.       В воздухе сразу запахло пламенем и песком.       — Если мы не начнём развивать его силы сейчас, мы можем просто упустить нужный момент, и его время пройдёт. Он может навсегда остаться смертным, ты понимаешь это? — в тоне Цинь Ваньюэ тоже прорезалась сталь. — Или, что ещё хуже, он обозлиться на весь мир, как этот проклятый учитель. Такого будущего ты хочешь нашему малышу Цзю?!       — Я хочу, чтобы он был счастлив, а не стал нашей заменой.       — О чём ты, Минъянь?       — Я не желаю ему стать новой птицей в этой золотой клетке. Ты и сама прекрасно знаешь, что, если Ло Бинхэ получает что-то в свои руки, он уже никогда не сможет отпустить это до конца. Пусть на свободу только один — смерть. Ты помнишь трёх сестёр-даосок?       — Помню.       — Ты помнишь их лица?       — Минъянь, я…       — Им не позволено даже умереть, понимаешь? Император не отпустит их, пока они не умрут совсем опустошёнными, — Лю Минъянь рухнула в кресло. — Моя мать была такой, и я была такой. Человеческой куклой, рабыней в золотой парче. Я не хочу этого Сяо Цзю.       Цинь Ваньюэ застыла напротив неё, стоящая над сгорбленной фигурой в кресле. Они всё ещё ощущались единым целым, расколотые чжаном воздуха надвое.       — Ты выросла, Лю Минъянь, — вырвалось у Шан Цинхуа непривычно хриплым и взрослым голосом. — Выросла и поняла, что значит быть матерью.       — Мы все это поняли, хомячий лорд, — прошептала старшая сестра Цинь.       — Тогда всем стоит решать, как преподнести императору новые силы малыша Цзю. Не стоит взваливать себе на плечи столько неслучившейся беды. Вы больше не одни.       Тяжёлое молчание в комнате треснуло, рассыпалось и улетучилось вместе с дымом зажжённых на столе благовоний. Сейчас с них можно было писать поучительную картину для будущих поколений с названием вроде «Там где прошлое сталкивается с будущим». Но Шан Цинхуа давно убил в себе романтика, оставив только прожжённого циника. Это не раз помогало ему выжить, но сейчас собственная холодность дробила его даже больше положенного.       — Спасибо тебе, министр Шан, — негромко сказала Лю Минъянь, украдкой вытерев уголки глаз рукавом ханьфу.       — Надеюсь, это имя станет чаще повторяться достопочтенными жёнами, и они оставят все свои глупые шуточки.       — Это только на один раз, запомни это, — тоже негромко, но куда более ехидно добавила обернувшаяся к нему Цинь Ваньюэ, — министр Шан.       — Тогда этот предлагает выпить чая в честь этого события.       Всё медленно возвращалось на круги своя.

***

      — Не хочу это платье, несите другое! — она бросила в служанок расшитое золотом ханьфу и притопнула ножкой — это был не первый её отказ за сегодня, и даже привыкшую к ним Цю Хайтан это начинало раздражать.       — Хозяйка Хуаньхуа, смилуйся и выбери уже что-нибудь! Император приедет быстрее, чем ты соберёшься.       — Не тебе, старая дура, поучать меня! Для дражайшего мужа эта госпожа должна выглядеть совершеннее небожительницы.       Обменялись любезностями. Цю Хайтан вынула из рукава ханьфу трубку и закурила: она обзавелась этим хобби недавно и периодически баловалась, раздражая мелкую хозяйку дворца. Юным, вроде дурнушки Цинь Ваньжун, табак не шёл, а вот ей, «поувядшей сливе» их цветника, — вполне.       А ещё всех неугодных можно было бесить дымом. Цю Хайтан это забавляло.       Мелкая хозяйка топала ножкой, пугая слуг, и уже который раз отказывалась от нарядов и украшений. Без них она выглядела как заставшая в вечной юности умалишённая, возомнившая себя принцессой.       Отчасти, — сделала затяжку Цю Хайтан, — она ею и была.       А её достопочтенный император зачем-то приставил за ней наблюдать.       Колечки из дыма плавно поднимались к потолку, словно в укор Цю Хайтан, исчезая из видимости. Если бы она могла просто взять и уйти, растворяясь в бесконечных галереях дворца, она была бы гораздо счастливее. И не наблюдала бы, как мелкая хозяйка дворца хлестала плетью девицу из прислуги совершенно без повода.       Вмешиваться было бессмысленно. Цю Хайтан поняла это после десятой попытки. У принцесски не находилось даже мысли о том, что кто-то ещё может иметь значение, кроме Императора и её самой.       — Эй, старая дура…       Жизнь вообще редко поворачивалась к Цю Хайтан светлой стороной после того, как в её жизни появился противный Цзю. И хотя он был мёртв уже несколько десятилетий, ненавистные глаза недавно встретились ей на невинном лице ребёнка.       Маленький гость императора, тот же Цзю, снова нашёл её. Но теперь она знала, что от него стоило держаться подальше.       — Старая дура, ты слушаешь?!       — Что? — отозвалась Цю Хайтан, даже не скрывая усталого раздражения в голосе.       — Как эта госпожа тебе?       Мелкая хозяйка дворца стояла перед ней удивительно молчаливая с своём нежно-фиолетовом ханьфу с серебряной вышивкой — совершенно не в своём стиле. В волосах у неё блестели яшмовые шпильки, и Цю Хайтан поняла: она пыталась изобразить из себя Нин Инъин из далёкой императорской юности. И с закрытым ртом у неё это даже получалось.       — Эта считает госпожу очень милой. Императору она очень понравится, — она выпустила из себя дым, словно дракон с фресок, и улыбнулась, грустно и устало.       Мелкая хозяйка дворца была похожа на её младшую сестру, если бы она успела родиться. Цю Хайтан не чувствуешь боли, только серое сожаление.       — Пошли уж, хозяйка Хуаньхуа, скоро будут подавать ужин.

***

      Император, бросивший столько времени на поиски белого духа, возвращался в отведённые ему покои градоначальника и злился. Синьмо на поясе сверкал и жаждал крови, подкрепляемый его гневом, а по земле стелилось столько тёмной ци, что даже цветы медленно умирали под её гнётом.       «То, чего ты по-настоящему хочешь, ты никогда не получишь», — сказал когда-то мерзкий учитель.       Учитель добрый, не-его, только качал головой и грустно улыбался за тонким веером. «Ты не можешь изменить то, что тебе предначертано. Но ты можешь постараться не упустить свой шанс, когда он наконец-то появится перед тобой».       Император Троецарствия тогда зубами хотел выгрызть своё. Но не стал.       Потому что это счастье тоже было не-его. И он отступил. А сейчас чей-то голос, приятный и мелодичный, звал его по ночам, а сегодня вот явился на рассвете, но добраться до него не получалось, как бы ни хотелось.       Ло Бинхэ хотел рвать на себе волосы и проливать чужую кровь, лишь бы успокоить зудящее внутри чувство обиды на судьбу. Императору хотелось, чтобы всё закончилось, он — вернулся во дворец к своему прекрасному цветнику, а шепоток, от которого бежали искры по позвоночнику — плавно стёрся из памяти.       «То, чего ты по-настоящему хочешь, ты никогда не получишь».       В покоях его ждали обеспокоенная (и потому злая) Ша Хуалин и по обыкновенному бесстрастный Мобэй-цзюнь. Человеческие и демонический военачальники ожидали приёма в кабинете, и нужно было снова брать себя в руки. Император Троецарствия не должен был показывать своих слабостей, иначе гори синем пламенем его Троецарствие…       Император молча проследовал к своему рабочему столу — бумаги перед ним лежали практически горкой. Ещё одна головная боль.       — Господин, вы наконец-то вернулись! — защебетала Ша Хуалин, пытающаяся скрыть раздражение в голосе. — Эта Ша так беспокоилась о вас, что уже хотела броситься на поиски!       — Уж не думаешь ли ты, что этот Император не способен сам о себе позаботиться? — Ло Бинхэ придавил её тёмной Ци, и она задушенно засипела:       — Нет, господин, что вы! Эта Ша не смеет даже думать о подобном. Она всего лишь хотела позаботиться о своём достопочтенном супруге.       — Тогда ступай и подготовь ему чай.       — Эта Ша исполнит всё в лучшем виде! — Ша Хуалин, кровавый генерал императорских войск, рядом с ним всегда была всего лишь девчонкой, наглой и бесноватой. Сейчас же она, потрёпанная и испуганная, шелестела звоном монет на одеждах в кухню, кричать и распоряжаться, словно маленькая госпожа — и эта её черта умиляла и раздражала Императора одновременно.       — Вы буквально отшвырнули её, достопочтенный господин, — негромко, словно рокот ледяной глыбы, сказал Мобэй-цзюнь.       — Её болтовня доставляет этому императору одну головную боль.       — Этому генералу избавить господина от леди Ша?       — Не стоит утруждаться. Мы вернёмся в столицу достаточно скоро, чтобы неудовольствие стоило смерти прекрасного полководца.       Император откинулся в кресле и осмотрел комнату. Дорогая, но безвкусная, мебель, паршивые картины, занавешенное окно — ничего не цепляло взгляд, заставляя гудящую и тяжёлую голову болеть ещё пуще. Ничего, кроме…       — Откуда здесь этот цветок?       …кроме нежного снежного ириса в стеклянной вазе прямо перед ним.       — Этот генерал не знает. Он уже был здесь, когда этот пришёл.       «Император гневается?» — насмешливо протянул ненавистно-обожаемый голос, обжигая чужим дыханием ухо.       Тонкий запах был едва различим, и Ло Бинхэ пришлось практически уткнуться в него носом, чтобы почувствовать. Энергия Инь защекотала ноздри.       Мигрень отступила.       Ло Бинхэ едва сдержал порыв броситься прочь от голоса и вместе с тем — ринуться его искать, однако внешне остался бесстрастным. Даже когда чужие пальцы, прохладные и почти не ощутимые, начали массировать его затылок.       Движение было таким отточенным и спокойным, словно для них это был давно привычный ритуал помощи. «То, чего ты по-настоящему хочешь, ты никогда не получишь».       «Сейчас твоя голова пройдёт, достопочтенный Император. Даже великим иногда нужна помощь в самых простых вещах».       Ло Бинхэ прикрыл глаза и буквально ощутил человека за собой: хрупкого, тонкого, язвительного, но в глубине души — доброго и чуткого. Как снежный ирис, зажатый в пальцах: одно неловкое движение, и он сломается. Двери покоев тихонько стукнули: Мобэй-цзюнь всегда знал, когда ему следовало уйти.       «Кто ты?» — подумал Император как можно громче, лишь бы этот белый дух смог его услышать.       Голос замолчал, а движение пальцев в волосах замедлилось. Призрак задумался. Остатки мигрени ещё потряхивали разум, но уже сходили на нет. Времени у них оставалось катастрофически мало.       «Ты будешь зол, если узнаешь».       Пальцы исчезли из его волос. Дух за спиной отступил.       «Кто ты?»       — Господин, вашего внимания требует один посетитель, — тихо проговорил вернувшийся генерал.       — Не сейчас, — практически рявкнул на него Император.       «КТО ТЫ?!»       «Не сейчас», — насмешливо-разочаровывающе протянул дух, прохладными кончиками пальцев дважды проведя полосы на его загривке.       — Господин, этот просит прощения, но он вынужден настаивать.       «КТО?!»       Вопрос остался без ответа: дух снова ушёл, не спросив императорского дозволения. Редкое существо, способное так нагло и так своевольно распоряжаться его терпением. Эти выходки раздражали Ло Бинхэ так же, как и заставляли сладко замирать что-то внутри давно очерствевшего сердца.       Так могла делать только Нин Инъин, когда они встречали вместе рассвет холодным февральским утром. Там, где её вечная молодость переставала играть значительную роль, и они просто ждали восхода на уединённой террасе её покоев, укрытые меховыми накидками и невинно сидящие рядом, как в давние ученические времена.       Когда Ло Бинхэ был просто Ло Бинхэ, без ужасающего императорского придыхания, и когда он был в неё влюблён. Снежный ирис сломался в пальцах — время ушло.       — Господин! — вновь позвал его генерал Мобэй, возвращая в реальность. — Ваш посетитель!..       Он не успел — двери распахнулись, и в проёме показалась человеческая фигура. Меч на поясе, опрятная дорогая одежда, неброские, но утончённые украшения — всё это выдавало в нём странствующего учёного, которых эта земля не видела с момента уничтожения практически всех заклинателей.       — Этот мастер приветствует Императора.