Пиковая масть

Так скажи мне,

Есть любовь, есть любовь ли в твоём сердце

Или доброта в глазах?

Убивать, убивать, убивать ты хочешь,

Ведь тебе неведом страх.

© Песня Judgement - Empire of Geese

      Третье октября.       По больничной палате разносилась мягкая приглушённая музыка. Она была настолько тихой, что, возможно, можно было услышать равномерное тиканье настенных часов.       Пик сидел на мягких белых простынях больничной кровати. А на стуле возле кровати сидел Куромаку — мэр города, и он был очень серьёзен.       Наконец, давящее молчание прекратилось. Пик решил заговорить первым. Его голос был осторожен и слегка сдавлен — казалось, он был, мягко говоря, в шоке.       — Что ты имеешь в виду, говоря «нет»? — напряжённо спросил он, крепко вцепившись в простынь руками.       — То и имею в виду, — всё так же холодно ответил Куромаку, поправив очки. — Тебя не казнят.       Молчание повисло вновь. Пик, глубоко вздохнув, положил левую руку к себе на колено. Другая его нога затряслась в нервном тике. Пик явно нервничал, и Куромаку это, очевидно, заметил. Он сложил руки на груди и серьёзно посмотрел на своего племянника.       — Помнишь, однажды я упоминал, что в нашей стране власть передаётся по наследству?       Пик, всё ещё крайне удивлённый, растерянно кивнул.       — Это отчасти неверная формулировка, — продолжил Куромаку. — Если нынешний мэр сочтёт своего ребёнка недостойным власти, он может сделать наследником любого другого своего родственника или же отречься от «престола».       Пик нахмурился. Он моргнул, и в его взгляде начала проявляться осознанность. Он приложил палец к губам, но на раздумья у него ушло не более пяти секунд. Он вдруг вздрогнул и в упор посмотрел на Куромаку.       — То есть… погоди. К чему ты клонишь? — в его голосе было лёгкое подозрение, смешанное с ещё не прошедшим удивлением, а также некое осуждение. — Ты считаешь Зон… Амбрелла недостойным власти?       — Не подумай ничего плохого. — Куромаку нахмурился и глубоко вздохнул. — Амбрелл слишком мягкохарактерный. Он хороший человек, но политик из него будет никакой. Несмотря на то, что я и Алебард учили его с детства, его доброта мешает ему следовать принципу, заданному ещё моим дедом.       — Принципу? — Пик изогнул бровь.       — «Любая жертва ради цели», — серьёзно ответил Куромаку. — Мне самому, буду честен, временами трудно придерживаться его. Что будет с Амбреллом, займи он кресло мэра, я и думать не хочу.       Пик тяжело вздохнул и подпёр рукой, которую облокотил на колено, подбородок. Он посмотрел в потолок и задумался.       Если подумать, то его дядя был абсолютно прав. Зонтик неплохой человек, добрый, терпеливый и справедливый, но он не создан для политики. «Настырные чиновники выпьют из мягкохарактерного Зонтика всю кровь», — с усмешкой подумал Пик.       Если честно, Пик втайне всегда мечтал о кресле мэра. Конечно, не прямо здесь и сейчас, а много позже. Он немного завидовал своему кузену, но, тем не менее, понимал, что тот в этом не виноват.       Пик, конечно, осознавал всю ответственность, последующую за креслом мэра. Но ведь никто не заставляет его становиться мэром здесь и сейчас, верно? Разумеется, это будет только после смерти Куромаку, да и то лишь с учётом совершеннолетия Пика. Совершеннолетие, к слову, было не за горами. Как ни посмотри, а предложение было неплохим. Пик считал, что справится. В конце концов, он прирождённый лидер, как считал он сам.       — А если я откажусь? — вдруг спросил он.       Куромаку неопределённо хмыкнул. Он, вероятно, ожидал чего-то такого.       — Ты не откажешься. Я же тебя знаю.       Пик издал странный звук, больше похожий на усмешку. Он задумчиво кивнул. Верно, дядя был прав. Он не откажется.       — Хорошо. Я понял. Но какое это отношение имеет к тому, что меня не казнят? — Пик недоверчиво фыркнул. — Неужели это только лишь ради достойного наследника?       Куромаку не мог не закатить глаза.       — Разумеется, нет. Я не скажу тебе всё здесь и сейчас, думаю, ты понимаешь, почему. Тебя должны через некоторое время выписать. Не знаю точно, когда, но предположительно через два-три дня. После выписки ты должен будешь подойти ко мне после школы. Я тебе всё объясню. Но учти, работы у меня сейчас много, поэтому не рассчитывай на то, что я уделю тебе слишком много времени. Я также поставлю на тебя печать сокрытия магии, дабы сенсоры и врачи не определили, что ты Пиковый. Протяни левую руку.       Пик послушно протянул левое запястье. Куромаку сделал непонятное движение рукой в воздухе, и густая серая магия окружила Пика. Тот смотрел за процедурой с неподдельным трепетом. Вдруг его тело пронзила колющая боль, быстро сменившаяся тупой, и он дёрнулся. Куромаку что-то шикнул, и Пик с трудом удержался от крика.       Наконец, всё закончилось. Куромаку выпрямился и отряхнулся — впрочем, его одежда была не грязной, так что жест был чисто символическим. Он сложил руки за спину.       — Как ощущения?       — Чувствую себя так, будто из меня выбили всю пыль, как из ковра… — пробурчал Пик. — Немного в висках стучит. Это нормально?       — Да. Скоро должно пройти. — Куромаку кивнул.       Повисло минутное молчание, как вдруг Пик прервал тишину:       — Прошу прощения, дядя… но можно ли мне будет быть в курсе хода расследования по поводу убийства мамы?       Куромаку вздрогнул и на секунду отвёл взгляд, но эта секунда, благо, прошла, и Куромаку снова восстановил спокойный вид. Он глубоко вздохнул.       — Да, разумеется. Я позабочусь об этом. — Куромаку вновь кивнул, как вдруг его правая щека начала излучать странный серый свет. Пик выпучил глаза. — Что такое?       — Дядя… Ваша щека, она… светится.       Куромаку вздрогнул и схватился правой рукой за щёку. Его взгляд выражал смесь ужаса и удивления. Он в шоке отошёл на пару шагов назад, но с трудом взял себя в руки и, обратившись к Пику, выговорил:       — Я быстро!       И тут же исчез за дверью, сильно ею хлопнув.       Пику оставалось только проводить своего дядю непонимающим взглядом. Что это сейчас было? Его щека что, засветилась? Почему Куромаку выглядел таким… испуганным? Если честно, такую эмоцию на его лице Пик наблюдал последний раз более десяти лет назад.

      «История, 5 класс. Парграф 4. Масти в Средневековье.

      …Наши предки, чтобы определить масть своим детям, в обязательном порядке ставили им магическую печать на правую щёку. Когда их магия пробуждалась, печать на щеке приобретала один из символов, означающих принадлежность к той или иной масти, в зависимости от типа пробудившейся магии: Бубны, Червы, Трефы или Пики. Цвет печати напрямую зависел от цвета их магии…»

*

*.................*

      Двадцать второе сентября, день.       — А, Куромаку! Видишь? Я беспомощен и скоро умру! Теперь ты доволен?       Голос Риккардо, намертво прикованного к железному креслу, странно совмещал в себе предвкушение, веселье и отчаяние. Это заставило упомянутого Куромаку зло скрипнуть зубами. Этот грязный сестроубийца ещё и имеет совесть называть его по имени в таком тоне, к тому же ещё и издеваться над ним? Куромаку с трудом подавил дрожь, вызванную чистейшим гневом. Полицейские охранники, стоящие рядом с Куромаку и копающиеся в каких-то приборах, кинули на того обеспокоенные взгляды.       Так или иначе, вопрос Куромаку проигнорировал. Он ближе пододвинул к себе микрофон, после чего заговорил несколько злым тоном, пусть и старался держаться максимально холодно и безразлично:       — Твои последние слова?       Куромаку было плевать, что скажет Риккардо. Была б его воля, он бы убил подонка тут же, даже если бы пришлось сделать это собственными руками, без магии. Проблема в том, что этот вопрос был обязательным, когда дело касалось казни Пиковых, — в конце концов, перед смертью люди временами способны говорить нечто интересное. Тем не менее, он чувствовал непонятную горечь. Он покачал головой, дабы избавиться от наваждения. Этот грязный сестроубийца не заслуживает сострадания.       Риккардо медлил. Он слегка нахмурился и опустил взгляд. Несколько секунд, когда он молчал, показались Куромаку вечностью.       — Простите меня, Чарли и брат, — ровным голосом, в котором сквозило раскаяние, произнёс Риккардо.       Куромаку действительно было плевать, что скажет Риккардо. Он решительно нажал рычаг, который активировал прибор, настроенный на то, чтобы мгновенно убить сидящего в железном кресле.       И вдруг стёкла, отделяющие Куромаку и охранников от Комнаты Смерти, лопнули.       Куромаку успел только выставить вокруг себя слабый магический щит. Он уберёг Куромаку от бьющегося стекла, но в следующий момент лицо и тело мэра обожгла неизвестная ему магия салатового цвета. Куромаку вдруг почувствовал, что его кожа плавится, а крик боли и шока, грозящийся вот-вот вырваться из груди, стало чуть ли не невозможно контролировать.       И Куромаку закричал, настолько это было больно. Две секунды показались ему вечностью — но Куромаку тут же почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Слабый магический щит с тихим хлопком развеялся.       Куромаку с громким шмяканьем упал на пол, лишившись сознания.

*

*.................*

      Двадцать второе сентября, вечер.       Куромаку чувствовал себя так, будто ему проломили череп. Казалось, всё его существо плавится. Правая щека горела от боли, словно ему отвесили усиленную магией пощёчину, из глаз текли селёзы по, впрочем, той же самой причине: было слишком больно.       Тело мэра агонизировало. Каждую его косточку словно заламывало, руки нещадно тряслись, а ноги и вовсе, казалось, были сломаны. Куромаку издал полухрип-полустон, силясь хотя бы сесть. Очки отлетели в другой конец помещения, но это не помешало Куромаку оглядеться. Он только сейчас заметил, что взгляд ему застилает кровь, ранее, очевидно, обильно стекающая с его головы.       И он замер. Он хрипло вскрикнул и буквально онемел.       Каждый охранник был мёртв. Каждый из них был убит максимально жестоким образом: то, как выглядели их тела, согнутые, вывернутые и неполные, Куромаку предпочёл бы забыть раз и на всегда.       Он почувствовал, как его желудок делает сальто, к горлу подступает тошнота, а к глазам — слёзы. Он едва успел встать на четвереньки, проигнорировав тупую ноющую боль, — его тут же вырвало.       Куромаку, шатаясь, поднялся на ноги. Его тело крупно тряслось, а слёзы, несмотря на отчаянные попытки их остановить, и не думали прекращать неконтролируемо литься из его глаз. Куромаку усиленно подогнал поток магии к мозгу, надеясь скинуть иллюзию.       Но ничего не изменилось.       Тело Куромаку неконтролируемо затряслось, и ему пришлось приложить усилия, чтобы не упасть на окровавленный и заблёванный пол от боли и безнадёги. Он закрыл глаза дрожащими руками, дабы снова не акцентировать внимание на телах охранников.       Стоял в ступоре он, впрочем, недолго. Как ни странно, отрезвила его именно колющая боль в правой щеке.       Руки Куромаку всё ещё сильно тряслись, но он смог сконцентрировать в одной руке лечебную магию, дабы залечить свою рану на голове, полученную, очевидно, от столкновения с полом во время его обморока. Куромаку глубоко вздохнул и подобрал потрескавшиеся очки, после чего нацепил их на переносицу.       Он снова осмотрел пол (он сморщился, не в силах сдержать отвращение и горечь), тела охранников (тут он сморщился уже от ужаса: он слишком ясно ощущал, что все до единого были мертвы достаточно давно) и отвернулся.       Его взору предстала Комната Смерти, видная через пустое отверстие, где раньше было укреплённое магией стекло. Сейчас она была вся в осколках. В железном кресле — единственном предмете в Комнате — никого не было. Внезапная догадка поразила Куромаку. Он крепко сжал кулаки, что казалось, что он сейчас расцарапает себе кожу до крови.       Риккардо Де Карли. Сбежал, напоследок убив всех, кроме Куромаку, грязный сестроубийца.       Куромаку вновь затрясло, как в агонии, но на сей раз от гнева. Он вновь едва устоял на ногах.       — Убью подонка… — одними губами прошептал Куромаку. В его тихом голосе было столько ненависти, что, казалось, больше уже быть не может. С его лица, заляпанного высохшей кровью, снова неконтролируемо потекли слёзы.       И вновь его отрезвила колющая боль в щеке, заставившая его едва ли не вскрикнуть. Впрочем, сей порыв он с трудом, но сдержал.       Куромаку осторожно коснулся своей щеки. Не больно, но и не очень приятно.       Он взмахнул рукой, и серая магия образовала в воздухе зеркальную поверхность. Неплохая замена обычному зеркалу, пусть это заклинание Куромаку и использовал крайне редко. Затрат требует мало, пусть и развеевается за пару минут.       Куромаку повернулся к зеркалу правой стороной лица, дабы увидеть щёку. И онемел. Снова.       На его правой щеке, полностью красной, был пульсирующий знак Трефовой масти серого цвета. Куромаку снова неконтролируемо задрожал. Ему вдруг стало очень страшно.       Вокруг него была гора изуродованных трупов, а в самом центре стоял он — растерянный и абсолютно испуганный.