Иносказательно

. . .       — Я правильно понимаю, — Томми сложил руки на груди, — ты сейчас собираешься стать приёмным сыном ублюдка, который предал твоего отца? Фанди знал, что он так отреагирует, хотя и надеялся, что его хоть немного поддержат.       — Этот, как ты сказал, ублюдок, не убегает от серьёзных разговоров, — он оскалился, — и готов стать тем, кого у меня не было фактически! Мой «отец» меня бросил одного, если ты забыл, он умер, сразу после того как взорвал к чертям то, после чего я всегда был на втором месте! Нет Л’Манберга, так и жить незачем, конечно! Что нам какой-то сын!       — Вот как, ну, блять, понятно! Теперь я понимаю, почему Эрет у тебя кандидатура на эту роль... Чёрт… Видел бы ты, в каком состоянии был Уилл, видя, как ты уничтожал стену, блять! Знаешь, что он сказал? Что построил её, чтобы защитить тебя. После Эрета, тебя, после всех, Уилбур уже никогда не доверял своим, знаешь? Даже мне. Как доверять своей семье, если твой сын сжигает ёбанный флаг ёбанной страны, которую ты построил для него, да ещё и по приказу твоего худшего врага?       — Думаешь, — сквозь зубы протянул Фанди. — он хоть когда-нибудь пытался быть семьёй для меня? Томми подался вперёд, готовый кричать, но едва открыл рот — раздался голос Гостбура, который ни с чем нельзя было перепутать. Будто у него перманентный ком в горле.       — Фанди? — Призрак постучал в дверь. — Ты не занят? Томми шумно втянул в лёгкие воздух, резким движением дёрнул за ручку двери. Призрак действительно стоял на пороге, и за его улыбкой скрывалась грусть. Точнее, не так. Он одновременно был беспечным и грустным, весёлым и подавленным, не маскируя ничего. Фанди считал, что так быть не должно. Так не бывает.       — Привет, Томми. Привет, Фанди. Не хотел бы ты сходить со мной в теплицу? — сказал Гостбур, и тон его был, как мёд со льдом. Его обыкновенное состояние... Слабый запах ладана и святая наивность. Фанди угукнул и вышел, не оборачиваясь. Стеклянная теплица стала для них местом таких разговоров, от которых Гостбур бежал обычно. Всё ещё в молчании, но хоть как-то. Фанди знал, что говорит фенхель, и нарочито садился в зарослях, пытаясь так достучаться, дать понять: ничего не в порядке, он не знает, что делать, и мечтает об определённости. Но Призрак только таскал ему листики ламинарии, такие же синие, как его сосуды для печали. А ещё мать-и-мачеху. Он очень старался быть хорошим отцом, не замечая (или специально игнорируя) то, что его попытки направлены не туда.       — Хочешь немного синего? Руки Гостбура были словно измазаны незабудкой, и в чашке сомкнутых ладоней лежала синева. Он действительно говорил о ней, как о сосуде для грусти, как о губке. Подразумевалось, что изначально сосуд прозрачен, будто стеклянная склянка, и становится цветным, заполняясь, но Фанди никогда не видел эти штуки прозрачными, получая их от Призрака. Может, поэтому они и не работали. Фанди отвернулся. Скрывать боль, вместо того чтобы смотреть ей в лицо? Его раздражало это. Не успел он оглянуться, как Гостбур пришёл опять, теперь уже с корзинкой, которую поставил рядом. Фиалки? Фанди улыбнулся, постаравшись вложить в эту улыбку всё выражение сарказма, на которое он был способен. Гостбур улыбнулся тоже, но ласково и потерянно. Он, конечно, сарказма не понимал, и от этого стало только паршивее. По стеклянной крыше забарабанили капли дождя. Призрак повернул голову, выглядя, будто перемена погоды щёлкнула что-то в нём, сделал несколько шагов к двери. Детский восторг в его немного пугающих отсутствием блеска тёмных глазах заставил Фанди завидовать тучам за окном.       — Было приятно провести время, Фанди, — сказал Сут и вышел под усиливающийся ливень. Фанди знал, что дождь может растопить Гостбура к чёрту, как и снег, и он не понимал такой нездоровой тяги к осадкам, но не стал идти и останавливать самоубийцу. Хочет растаять, как сахарная фигурка? Сожжённый флаг в его прозрачные руки. Фанди отправил тревожную весть Филу почти против воли, хмуро запихивая корзину с фиалками куда-то под лавку. Ему были нужны слова, а не цветы. . . .