Родное гнездо

Стервятник

      Встреча с магриттовским дождём обошлась мне дорого - это я понимаю, проснувшись ещё затемно от жаркой боли, разламывающей сустав. Мышцы голени и бедра каменные под рукой, когда я ощупываю ногу, как чужую - нечто мешающее, источник боли, зачем-то прикреплённый к телу. Конечность согнута, свёрнута, как опалённый лист.       Ощущаю затылком злорадную ухмылку. Тень. Конечно... смеётся, ведь я малодушно ненавижу собственную конечность. Ту, которой могло бы и не быть. Из горла рвётся хриплый смех пополам со стоном - и этот звук будит Птиц. Некоторых, но потом они расталкивают остальных, суетятся, мне мерещатся тревожно хлопающие крылья. Кто-то шепчет рядом, что-то спрашивая. Прогоняю хриплым рыком.       Эта боль - моя старая знакомая, но сегодня куда более безжалостная. Невидимый пыточный молот дробит кости. Я сгибаюсь целиком и обхватываю руками колено, баюкаю его, как больного ребёнка или щенка.       Время исчезает; не знаю, сколько я лежу баюкая ногу - кто-то из Птичек обвязывает её мокрым полотенцем. Они постоянно сменяются возле ширмы, но не заходят. Вполголоса зачитываю инструкцию к моим похоронам - это успокаивает, хотя я и знаю, что сейчас точно не умру.       Шорох шин за ширмой - на дежурстве кто-то из колясников. Пытаюсь угадать, чтобы отвлечься от боли: у коляски Ангела скрипят крепления, Фикус и Куст не додумаются, Дорогуша уже начал бы болтать. Пока я думаю, визитёр огибает ширму, и это совпадает с новым приступом боли. Издаю хриплый стон, кусая руку, на коже - безобразные вмятины от зубов. Новый удар невидимого молота.       На голову внезапно ложатся лёгкие ладони, гладят, убирают с лица спутанные волосы. Я чувствую запах от этих рук - графитовая пыль, - и поднимаю взгляд, встречаясь с тревожными глазами Курильщика. Откуда он здесь взялся?       - Зачем ты пришёл? - Хриплю я сквозь зубы. - Как ты узнал?       - Никак, неважно... - Он снова меня гладит. - Лежи. Я побуду с тобой, хорошо?       Вздохнув, просто отдаюсь на волю судьбы. Чувствую, как его пальцы перебирают пряди моих волос; ощущаю лёгкие приятные поглаживания - по голове, плечам, рукам, везде, куда Курильщик дотягивается. Но больше внимания он уделяет именно волосам - я редко кому позволяю к ним прикасаться, но ему, конечно, можно. Это немного меня расслабляет, кажется, даже боль притупляется. Курильщик гладит меня, что-то негромко болтая: то ли пересказывает последние новости, то ли рассказывает сказку. Я не вслушиваюсь в его слова, сосредотачиваясь просто на размеренном звуке его речи и ритмичном поглаживании, погружаясь в состояние, похожее на транс. ***       Курильщик оставался со мной почти весь день, пока наконец меня не перестали пытать мои собственные кости. В какой-то момент я переложил голову с кровати на его колени, и он явно был не против.       - Как ты себя чувствуешь? - Обеспокоенно спрашивает он, когда я приподнимаюсь.       - Уже намного лучше, малыш, - привлекаю его к себе и целую в щёку. Он обнимает меня и гладит по спине.       - Так как ты узнал? - Спрашиваю я, отпуская его и наливая себе воды из стоящей на тумбочке бутылки.             - Я не знал, - смущается он. - Правда. Но почему-то захотел прийти, как будто меня кто-то позвал...       - Не думал, что ты увидишь меня в таком виде, - я достаю раскладное зеркало. Имидж требует. Всё не так уж и плохо, однако взъерошенные волосы мне не нравятся.       - Но ты хорошо выглядишь, - отзывается Курильщик. - Прекрасно, я бы сказал.       Он снова тянется ко мне и целует. Это переходит в несколько весьма приятных минут, во время которых мы отрываемся друг от друга едва ли на секунду, а губы начинает приятно покалывать. С алыми от притока крови губами Курильщик выглядит ещё красивее, и я любуюсь, взяв его лицо в ладони. Наконец, залившись румянцем, он аккуратно убирает мои руки.       - Скажи, а можно?.. - Он запинается и опускает глаза.       - Что?       - Можно тебя причесать?       Я киваю и вручаю ему свою расчёску - деревянную, с узором из плюща, и вверяю волосы его заботе. Жаль, что не видно выражение его лица, но, судя по сосредоточенному тихому сопению, он весьма увлечён. Начинает, как ни странно, грамотно, с концов, постепенно поднимаясь выше. Медленно. Размеренно. Так старается...       Возможно, многие бы моего мнения не разделили, но расчёсывание волос - весьма интимное дело. И мои волосы можно было трогать только двум людям в моей жизни: брату моему и Курильщику. Не считая моментов, когда меня и не спрашивали, например, воспитатели, но для меня прикосновение к волосам без спроса - как для других прикосновение к лицу, например. Или к более интимным частям тела. Но с лицом сравнение подходящее: никогда не чувствуешь себя более неуютно, чем в момент, когда кто-то без разрешения касается лица. Всё равно что погладить по животу дикую кошку.       Отвлёкшись мыслями, не замечаю, что расчёсывание кончилось. Курильщик разбирает мои волосы и неловко переплетает пряди. Извиняющимся тоном из-за спины: "я никогда не умел плести косы". Наклоняю голову вперёд, и волосы выскальзывают из рук Курильщика, как змеи. Мне всегда нравилась в мифах Медуза Горгона...       Косу я заплетаю сам - нечасто делаю это, но руки помнят движения, и вскоре коса лежит на плече, почти ощутимо тяжёлая. С улыбкой провожу пальцами по изгибам туго переплетённых прядей.       - Нравится?       - Нравится, - улыбается в ответ Курильщик. Даю ему пару минут на любование и снова распускаю волосы. Киваю на расчёску. Как же хорошо, что он может понять меня без слов...       Усаживаюсь поудобнее и готовлюсь медитировать под мерное движение расчёски по волосам, скольжение сквозь пряди деревянных зубцов. Прикрываю глаза, зная, что больно мне точно не сделают. Может, Курильщик и неловок иногда, но сейчас очень осторожен, и от этого внутри разливается тепло.       - Я люблю тебя, - произношу я, не оборачиваясь. Курильщик всё равно услышит; и он слышит, прижимается к моему затылку щекой и шепчет:       - Я тоже тебя люблю.