Корабль, спущенный на воду

Кларк застигнут врасплох: девчонка уже сидит рядом, свесив ноги с борта. Он заприметил её ещё издалека и притворился камнем, чтобы она не заметила, что на корабле кто-то есть. Но она, конечно, заметила, да и корабль ей был интереснее, чем Кларк. Приходится сидеть с ней и занимать время болтовнёй, рассказывать про шхуны, клиперы, галеоны и каравеллы. Не пускать же её в лабораторию? Поэтому он делится с ней сэндвичами, уже подсохшими с утра, но она их уплетает с удовольствием, болтает ногами и не отстаёт с вопросами. В шутку он говорит, что изобретает машину времени, а она мечтательно признаётся, что обожает корабли и путешествия. В тот момент, когда они доели подсушенные сэндвичи, когда волна достала брызгами до босых ног, когда профиль Кларка был красиво освещён рассветным солнцем; когда Кларк докурил сигарету с шоколадным ароматом и элегантным движением отправил окурок в воду — Амальтея поняла, что влюбляется. Поэтому придумывала всё новые и новые темы для разговора, чтобы был повод оставаться рядом. Поэтому, сбросив шорты, ныряла с борта, и футболка закономерно промокла насквозь. Поэтому приходила вновь и вновь — на ржавое накренившееся судно можно было пробраться по металлическим мосткам. Приносила свежие бутерброды, чай в термосе, не могла наговориться, попробовала его сигареты, сморщилась: «запах вкуснее». Кларк в своих широких светлых штанах и в кремовой рубашке, расстёгнутой на груди, казался ей капитаном корабля, и она скрывала свою минутную робость за небрежными словами. Он удивлялся и замирал, когда она подбегала сзади, прижималась грудью к его плечу, когда он на планшете анализировал графики зависимостей и таблицы, требовала рассказать, что он делает — нехотя признавался, показывал модели ментальных проекций. Поджав ноги на кушетке в пыльной лаборатории, она с замиранием смотрела, как синтезированная кошка гоняет синтезированную мышь; потом он обеих отключил, курили на борту вместе и в этот раз плавали вдвоём; она подплывала и брызгалась водой, старалась прикоснуться, купалась при нём в одних трусах, изображая смущение, когда грудь показывалась над водой; он смеялся и брызгался водой в ответ: «Тебе же всего пятнадцать» — мучительно было эти слова слышать, потому что думать она могла только о нём, и ещё о синтезированных мышах, которых боялась до судорог в ногах. Самое же странное, думал Кларк, что он тоже влюбляется в эту девочку; и что с этим делать? О синтезированных мышах он уже не думал, он думал о синтезированной копии Амальтеи. Утренние часы на ржавом остове корабля были безмятежны. Они курили, ели, купались, загорали, и даже молчать вместе было интересно. Он удивлялся, откуда она столько всего знает в свои пятнадцать; она восхищалась каждым его движением, и даже его очки казались ей чем-то оттеняющим его силу и непокорность. Ей не верилось, что ему немногим за тридцать — он выглядел моложе, на двадцать четыре; у него — красивые запястья и мощные косые мышцы; ему нравились её гибкие ступни и точёные ключицы; он расчёсывал её спутанные волосы. Она ненавязчиво прикасалась мягкими ладонями к его плечам, и мышцы его напрягались; он старался отводить взгляд от её груди, не думать слишком много о её губах; но стряхивал крошки с её подбородка, незаметно касаясь губ, а в воде её волосы красиво прилипали к голым лопаткам и плечам. Они много времени проводили в лаборатории — Амальтея забиралась с ногами на кушетку, вдохновляла, наводила на мысли, соглашалась быть моделью для заимствования черт личности и сознания. Полупрозрачные копии её лица и рук оживали. Необычно было видеть в воздухе свой контур, сидящий на потёртом стуле с кожаной обивкой. Когда Кларк вышел, она наклонилась и поцеловала себя в губы. Её копия ответила на поцелуй, и девушка отпрянула, потому что внутри разлилось что-то необъяснимое и горячее. Её тело было подростковым, девичьим, женственным, желанным и трогательным — он замирал в дверях, когда заставал её за исследованиями убежища. Корабль, чуть накренившийся вбок, стоял тут с незапамятных времён, и лаборатория получилась сама собой, когда собирал тут материалы, поношенные компьютеры, проекторы, сбрую анализаторов и выцветшие аналитики. Кларк фотографировал девушку, говоря, что это нужно для ментальной проекции, но выбирал самые невесомые и воздушные образы в лучах утреннего солнца; однажды — без спросу, совершенно обнажённую, когда она стояла на носу корабля и готовилась нырнуть; Амальтея, конечно, видела его, появившегося из каюты, сгорала от желания и неловкости, поэтому помедлила ещё несколько секунд и лишь затем нырнула, подняв брызги до небес. На снимке она получилась янтарная, тёмным кофейным силуэтом, полупрозрачная статуэтка перед полётом в небо. Ей нравилось быть полностью откровенной с Кларком. Она рассказывала про все свои синяки и царапины, откуда они взялись. О том, что папа стал бывать дома всё реже, а с мамой давно перестали разговаривать. Кларк слушал внимательно и задавал вопросы. Про царапины, синяки и про родителей — одинаково внимательно. Про её мысли, сомнения и вредных подруг — тоже внимательно. Это было впервые в её жизни. Может быть, Кларк видел в ней расстроенного и обиженного ребёнка, который все поводы для расстройства рассказывает подряд. Это неважно. Её притягивало к нему, как магнитом. Амальтея обучалась у Кларка: он много рассказывал про механизмы и электронику, про космос, культуры и языки, про музыку и программирование. Всё одинаково интересно слушать. И ещё у него невозможно приятный голос. Вечером они, абрикосово-оранжевые под усталым солнцем, сидели рядом, и Амальтея, склонив голову на его плечо, рассказывала, как было бы здорово путешествовать на разумном корабле, который понимает с полуслова или без слов. Чтобы можно было плыть по волнам и нырять в подпространство, гонять на колёсах и дрейфовать под облаками. Кларк, усмехнувшись, пообещал в будущем построить для неё такой корабль. «Ловлю на слове»,— Амальтея, встрепенувшись, обернулась к нему, неожиданно серьёзная,— «подаришь на день рождения?» — «Вряд ли на ближайший, в шестнадцать ещё рано рассекать по галактикам» — «Тебя не спросили!» Она любила дурачиться и дразнить Кларка, но ей хватало внимательности понять, что она ему тоже симпатична. Ночами Амальтея изо всех сил сжимала ногами одеяло и не знала, что предпринять. Он как-то спросил, нравится ли ей кто-то из мальчиков. Какие могут быть другие мальчики, если есть Кларк? Добрый, умный, удивительный. Она была возмущена, но в ответ лишь покачала головой — выразительно, насколько смогла. Его теперь не оставляла идея разумного корабля — смешной термин, но он уже готов был поделиться копией своего сознания с кибернетической машиной, чтобы никогда не покидать Амальтею, везде её сопровождать; только вот не из ржавых же обломков строить такое. Пока ему не приходили в голову никакие идеи. Поэтому он продолжал работать над ментальными проекциями — теперь только в человеческом образе. В день, когда Амальтее исполнилось шестнадцать, он показал ей почти готовую модель. Девушка, к счастью, не была похожа на Амальтею сильно — та призналась, что её это пугало бы, и изобрели вместе симпатичную смуглую южанку, миловидную и такую же порывистую, с характером. «Все твои импульсы я не смогу прочитать, только некоторые» — «Сколько сможешь» — в момент, когда он крепил датчики к её телу на той же старой кушетке, девушка была согласна на всё; будоражила нагота, поражало то, что будет кто-то ещё с её сознанием; подружатся ли они? Девушка испытывала удивительную неловкость под сосредоточенным взглядом Кларка в этой маленькой пыльной лаборатории. Словно она впервые перед ним настолько открыта. «Какие запахи тебе нравятся?» — «Дубы, которые пахнут баней. Чуть влажная земля, которая пахнет грибами. Сухая древесина, которая пахнет далёким костром. Солнечные поляны, которые пахнут земляникой. И ты, которая пахнешь летом, терпкой свежестью, едва заметно — нежным потом, уютной курткой и тёплой улыбкой». Она улыбнулась и запомнила эти слова наизусть. За болтовнёй было проще скрывать неловкость. Сколько раз она обнажалась перед ним, втайне желая, чтобы он увидел её всю, но сейчас, опутанная проводами, чувствует себя уязвимой и одинокой. И почему-то немного несчастной. Она моргает, стараясь скрыть непрошеные слезинки. К счастью, Кларк в этот момент занят аппаратурой. Потом, когда всё закончилось, они вдвоём сидели на столе, пили виски с колой, потому что день рождения, и ей хотелось хотя бы чего-то недозволенного. Он рассказывал: «Представляешь, сначала это будет твой полный соулмейт, а потом вы будете приобретать каждая свой опыт, будут самостоятельные линии развития». Амальтея в широких джинсах, босиком — ни разу не забиралась на корабль в сандалиях или кроссовках, всегда оставляла на берегу, потому что до мостков несколько метров нужно было идти по колено в воде,— и в распахнутой рубашке. Она провела ладонью по голому животу. Грудь обнажилась, и девушка едва сдерживалась, чтобы не дотрагиваться до неё, и ей ужасно хотелось, чтобы это видел Кларк. Ей захотелось провести по его плечам и спине — плечи в капельках пота, но ей и это нравилось. В лаборатории было душно, хотя дверь нараспашку. Синтезированная девушка сидела неподвижно и впитывала её сознание. Кларк сказал, сколько памяти заняло сознание Амальтеи — число было внушительным, но она не запомнила. Её волновали бури в душе, скованность в груди, пересохшее горло, заледеневшие ступни и ладони, и она снова отхлёбывала виски с колой. «Хочу курить» — «Тебе же не нравится» — «Ну ладно тебе!» — они вышли на палубу, потому что процесс импорта данных должен занять ещё несколько часов; они плавали, и Кларк трогательно подстраховывал её, когда девушка слишком глубоко погружалась. Было прохладно, и она натянула джинсы поверх мокрых плавок, отвернулась и запахнула рубашку. Он посмотрел на её покрасневшие в холодной воде ступни, взял за руку и посадил рядом. Растирал ей холодные ноги, накрыл какой-то выцветшей тканью и, обняв, притянул к себе. Они смотрели на ленивые холмы по ту сторону залива, прижавшись друг к другу, и во всём мире было очень тихо, лишь волны гулко плескались о старый борт. Пальцы Кларка бережно поглаживали её плечо и задевали мокрые волосы. С волос капало на палубу и на коленки. Тени от них двоих были сиреневые и нежные. Спустя десять лет Амальтея всё так же будет считать, что это был один из лучших моментов в её жизни. Синтезированную девушку они назвали Тианой. Кларк хотел было дать ей имя Амальтеи, но Амальтея возмутилась и сообщила, что будет ревновать, а он лишь хочет не путаться, когда будет одну называть другой. Он рассмеялся, но не знал, это шутка или всерьёз. «Тогда предложи имя» — «Тиана» — «Почему?» — не говорить же, что это слегка похоже на испанское «я тебя люблю». Тиана обнажена, и Амальтея поздоровалась с ней, хлопнув по поднятой ладони, потому что обниматься неловко; Тиана спокойно улыбнулась; ей приготовили одежду. Грудь такая же, думала девушка, стоя напротив. Но фигура изящнее, хотя очень похожа. И чуть более смуглая кожа. Если вглядываться, Тиана — идеализированная она. Они долго разговаривали, и Тиана ничем не отличалась от живых девушек. Ей было всё любопытно. Она пахла горьким шоколадом. Она слишком настоящая, и Амальтея чувствовала себя немного странно, поздно вечером уходя с корабля и оставляя Кларка вдвоём с кибернетической девушкой. На полдороги домой она вспомнила, что забыла на берегу сандалии, с сомнением посмотрела на свои босые ноги, но вернулась. Обулась и долго стояла, пытаясь определить, что происходит на корабле. Там ровно горел тусклый свет в иллюминаторе одной из кают. Могло показаться, что это отблески догоревшего вечера. Девушка вдохнула полной грудью свежий воздух, закашлялась и пошла домой. На следующий день Кларк был на корабле один. «Тиана ночью пропала, я не услышал». Амальтея не знала, как его поддержать. Она испытывала одновременно облегчение от того, что девушки нет на корабле, и сожаление, что так и не пообщались с Тианой нормально. День вышел неловким. Они даже не купались, хотя ветер тёплый. Кларк много курил, а она сидела рядом, обняв колени. — Они всегда уходят,— сказал Кларк тихо.— Те, в кого вкладываешь больше всего сил. Может быть, она вернётся. Но скорее всего, нет. В этот день Амальтея ушла домой пораньше. Ей было о чём подумать. Тогда она, конечно, не предполагала, что Кларка больше не увидит. Спокойно шла домой, подняла обломок ветки и проводила по колосьям вдоль дороги. Ветер волновал поля. Внутри было много воздуха. Настолько, что порой нечем было дышать. На следующий день Амальтею ждала только роза на подушке той кушетки, куда она любила забираться с ногами. К вечеру она почти убедила себя, что Кларк ушёл искать Тиану и скоро вернётся, но его компьютеров не было, и роза была слишком красноречива. Ей и в мысли не могло прийти, что однажды она придёт, а его не будет. Под ногами стружки, листы инструкций, коробка из-под пиццы. Она бесконечно бродила по кораблю и придумывала новые версии. День был свежим, и пахло скорым дождём, но ветер прогнал облака. К ночи она сжимала стебель, чтобы шипы ранили ладони. Нашла пачку с его сигаретами, закурила, но вот что удивительно: сигареты показались совсем невкусными. И она выкинула пачку, сделав лишь пару затяжек. Она чувствовала себя обманутой и снова сжимала стебель розы до капелек крови на ладони. В свой день рождения она сомневалась, не остаться ли тут на ночь, но что бы это изменило? Кларк всё равно ушёл бы, он слишком необъяснимый. Она не нравилась ни одному мальчику, так что это неудивительно, что и он ушёл без слов. Но ей так хотелось, чтобы у неё появилась подруга. И ей казалось, что с Тианой они будут всё делать вместе, вместе закончат школу и поступят в колледж. Она всю ночь об этом думала, смогла уснуть только под утро. На следующий день Амальтея нашла в лаборатории начатую бутылку сладкого вина и за день выпила половину, дрожащими пальцами стирая капельки вина с бокала. Её немного тошнило, и она лежала на палубе, расстегнув рубашку, чтобы свежий ветер принёс хоть какое-то облегчение. Потом ушла в лабораторию, на кушетку, от слёз и вина разболелась голова, и она уснула. А проснулась от того, что мёрзли босые ноги. Вокруг была ночь, и как будто это ей всё это приснилось. Неловкое движение, и бокал полетел со стола на пол, разбился на сотню осколков. Всегда у неё что-то наперекосяк, что-то разбивается. Она с трудом подавила желание наступить ногой на осколки, чтобы сильнее почувствовать боль и чтобы пошла кровь. Ей казалось, что с уходом Кларка она потеряла что-то важное навсегда. В темноте всё равно наступила на стекло и сидела, вытирая капельки крови и облизывая пальцы. Она приходила снова и снова, а потом они с мамой уехали из города, а потом мама затерялась в водовороте людей, а потом уже было не до Кларка и не до кораблей, и лишь Тиану она вспоминала иногда. Почти десяток лет она не думала об этом. Люди, машины, школа и колледж, Эмили, полиция, ворох маленьких и больших событий совершенно вытеснил эти речные сказки из её головы. Сейчас этот корабль, и необъяснимое возбуждение, и страницы воспоминаний — всё это наконец-то складывается в одну мозаику, и Кларк снова в голове как настоящий, и даже очертания её корабля, когда тот был спущен на воду, напоминали тот ржавый корабль, что стоял в заливе. Эмили никогда не говорила ей про Тиану. В дневнике строчки, которые посвящены синтезированной девушке, пропитаны теплом, и слезами, и доверием, и болью. Весь дневник — засушенные лепестки, следы от кофе, следы от краски, следы губ, отпечатки ладоней и ступней, тонкие прозрачные фотографии, нежные рисунки, ноты, цитаты и вклейки из журналов; в нём много про Амальтею, как будто лишь с Амальтеей странная жизнь Эмили обрела спокойствие. Но с Тианой ей было по-настоящему тепло. Они устраивали праздники цветов, они работали в оранжерее вместе, они тайком пробирались в бары. Кусочек жизни, который Эмили утаила от Амальтеи, хотя обычно делилась с ней всем. Когда Тиана уехала в другой штат, внутри Эмили что-то сломалось, и это было видно по записям. Она реже использовала цветные ручки и стала меньше рисовать. Потом она ожила, но горечь чувствовалась сквозь страницы. Амальтея поначалу не может поверить. Это могло бы быть совпадением, но несколько деталей красноречиво говорят, что это та самая Тиана — привычки, одежда, любовь к цветам, внимание к губам, сдержанность, акцент, смуглый цвет кожи, плавные движения — всё то, о чём Эмили упоминает в дневнике, Амальтея знает про Тиану, потому что сама занималась её созданием. Несколько раз Амальтея пыталась отследить, куда делась Тиана, но так и не смогла, а потом прошло несколько лет, и она вспоминала о синтетике случайно. Эмили тоже искала Тиану, когда пути разошлись, и вклеивала вырезки из газет, когда находила истории про бывшую подругу. Преподаватель на занятии оставляет Тиану одну в аудитории, выходит покурить, закрывает дверь на ключ, а когда возвращается, её нет: окна закрыты изнутри, все шкафы осмотрел, но нигде нет. Гениальная взломщица, думает он. Тиана сама не поняла, как так получается, что она может исчезнуть в одном месте, а появиться в другом. Об этом долго судачили в колледже, где училась Тиана. Когда Эмили пропала в третий раз — четыре дня назад,— когда уже не осталось надежды, что девушка появится вновь,— Амальтея откопала в своих вещах тот свёрток, её дневник, запакованный и перевязанный лентами. Она раскрывает и читает одну страницу за другой. Она понимает, что совсем не знала свою подругу. О её увлечениях, прозе, болях, упадках настроения. Она не спрашивала, чем та болеет, потому что ей казалось это бестактным. Амальтея сидит под деревом, вытянув ноги, и читает. Светит солнце, но лучше бы шёл дождь, как в ту первую встречу, которая, оказывается, не первая. Эмили давно уже знала её, видела много раз. Эмили давала ей всё: дружбу, заботу, помогала с деньгами и учебой, с работой, дарила прикосновения и поцелуи, когда Амальтее это было необходимо. А Амальтее даже в голову не приходило, сколько всего внутри у Эмили. Ей странно думать, что она сама запрограммировала самое большое разочарование близкой подруги.