Корабль, спущенный на воду

Ночная гостья, хоть и прикрыта своими фантастическими волосами с головы до колен, всё-таки совсем без одежды, и девушка заворожённо смотрит на неё, чуть ли не прозрачную, не обращающую внимания на свежий ветер. Гостья садится напротив девушки — почти в такую же позу, что и она, и откидывает волосы с лица — в точности так, как прошлой ночью хотела сделать девушка. У неё мягкие и тонкие черты лица с непостижимыми скулами, а глаза кажутся ещё более драгоценными и чайными. Это так странно и так знакомо. В груди ноет, насколько она напоминает Эмили — если бы не длинные воздушные волосы, чуть золотистые в закатном свете. Глаза такие же нереальные, губы чуть более яркие, чем нужно. Девушка мгновение не может оторваться, рассматривая; торопливо прожёвывает хлеб, делает глоток вина и говорит: — Привет. Хотя совершенно уверена, что гостья её не поймёт. Девушка только надеется, что теперь она не напугает её случайным неосторожным движением. Она берёт второй бокал — конечно, она приготовила его,— наполняет на треть ежевичным вином и протягивает. Через мгновение русалка осторожно принимает его — обеими руками, вглядываясь в отблески вечернего солнца в янтарно-красной жидкости. Порыв свежего ветра, но она не обращает внимания на него, а лишь плавно заправляет прядь светлых волос за ухо. И делает небольшой глоток, взглянув перед этим на девушку. — Вкусно? Этот вопрос, конечно, остаётся без ответа. Но девушка, с улыбкой наблюдая за гостьей, и так понимает: ей понравилось. И кажется очень необычным. Выражение её лица удивлённое, и она снова делает глоток, пытаясь распробовать, и даже глаза прикрывает от непривычных ощущений. — Не успели познакомиться, а уже спаиваю тебя. Вот, держи. Девушка протягивает ей кусочек хлеба с хрустящей корочкой и придвигает глубокую мисочку с оливковым маслом. Наблюдательная гостья тут же обмакивает хлеб и откусывает. На мгновение застывает, потому что этот вкус для неё тоже определённо непривычен, но старательно прожёвывает и теперь чередует вино с хлебом. Её подбородок блестит, и девушка, улыбнувшись, наклоняется и оттирает пальцем масло с её губ и подбородка. Как же похожа… Та же линия подбородка, те же неуловимые складочки в уголках губ. Плечи прозрачной гостьи чуть напрягаются, но она не отстраняется, и девушка, заметив, что её пальцы тоже в оливковом масле, берёт полотенце и вытирает ей ладони. Гостью не смущает собственная нагота; она чувствует себя, кажется, так естественно, что девушка тоже не видит в этом ничего необычного. Она лишь спрашивает: — Тебе не холодно? Гостья едва заметно качает головой, и девушка мимолётно удивляется — неужели она поняла вопрос? Но всё равно берёт плед и закутывает молчаливую собеседницу. Гостья осторожно проводит узкой ладонью по ворсу: он меняет цвет, и она заворожённо рисует на нём тёмные и светлые узоры. А ведь хвоста у неё нет, запоздало думает девушка; ежевичное вино делает её смелее, и она накрывает ладонью её босые ступни; гостья чуть заметно поджимает пальцы на мгновение, но снова не делает попытки отстраниться или убежать. Это потому что она не в воде, расслабленно думает девушка. Такие красивые ноги — она любуется ими, потому что тело её удивительной посетительницы скрыто под пледом, а мордашка снова вся перепачкана в масле и крошках; девушка вытирает её и ещё наливает ей в бокал вина. — Только сразу много не пей. Старайся прочувствовать каждый глоток. Даже хорошо, что прохладно. Мысли остаются свежими. Они по очереди обмакивают хлеб в оливковое масло. От этого уютно. От вкусов, от того, что они рядом, от того, что молчание не тяготит. От того, что гостья не торопится скрыться. От пледов. От того, что ветер наконец стих. От тёплого борта корабля. Девушка включает тихую музыку. Она видит, как плечи её гостьи снова застыли на долю секунды, а глаза широко раскрылись, но тихие глухие ударные и неторопливая гитара делают своё дело. Тело едва заметно двигается в такт музыке. Когда композиция заканчивается, девушка снимает гитару и спрашивает: — Хочешь, сыграю для тебя? Ответа, конечно, она не дожидается. Просто берёт несколько тихих аккордов. Сейчас, когда музыка живая, рождается на глазах у гостьи, она и вовсе замирает, пытаясь впитать в себя новые ощущения. Девушка вспоминает самые мелодичные композиции, на ходу придумывает новые. Корпус гитары большой, звук глубокий, и девушка лишь жалеет, что не может одновременно играть на нескольких инструментах. Закончив, она довольно улыбается. — Понравилось? Её гостья неуверенно кивает. Но уж это точно не могло ей показаться! — Ты ведь понимаешь, что я говорю? Просто пока не разговариваешь? — она снова тихонько включает музыку на проигрывателе. Светлая девушка снова кивает головой, более уверенно. — Тогда давай знакомиться. Я Амальтея. На мгновение она застывает от запоздалого испуга. Она уже давно никому не представлялась своим настоящим именем. У неё было бесчисленное количество имён, документов и прозвищ. То имя, которое сейчас прозвучало, она не назвала бы даже во сне, так приучила себя. Имена, поддельные документы, идентификаторы, которые она меняла десятки раз — всё это стало сейчас неважным. Её звали Сангрия Сакура, когда она красила волосы в розовый; её звали Эдита Турмалин, когда выступала с древними песнями в парижских кабачках. Она была Маруся, когда знакомилась с сомнительными продюсерами; она была Киоко, когда, выиграв в очередной раз, снимала номер в отеле на окраине города и падала навзничь на прохладную постель, почти обнажённая, в сине-белых полосатых трусах, с распущенными волосами, зная точно, что несколько часов можно просто побыть в покое. Её скулы и неуловимый цвет волос позволяли ей сочинять истории про разные страны и города; «Мой папа был турецко-подданный»; она танцевала в прозрачных синих шароварах, в золотистой жилетке и в удивительном гриме под именем Далия, и потом, сидя в ванне, отчищала ступни от золотистых блёсток, а плечи от розовой пудры. Когда она была Нана, она разговаривала по-грузински и по-японски. Амальтея — так её назвал отец, звёздный романтик, а мама просто смирилась, и имя это девушка хранила у себя глубоко в сердце. Сейчас она так легко произнесла это имя, что сама замерла. Только сейчас, когда в её жизни происходит что-то нереальное, ей хочется оставаться собой. — Амальтея… Выговор у гостьи чистый. Она пытается распробовать на вкус это имя. — А тебя как зовут? Гостья смотрит на неё непонимающе. — Похоже, у русалок не бывает имён… На этой планете точно. Будешь Мариной? Мне кажется, тебе подходит. Хотя ты не морская русалка, а речная. Ну не называть же тебя Флюминис, это не звучит. Хотя… — Не Марина и не Флюминис,— уверенно говорит гостья. — Всё-всё, поняла, никакой экзотики. И вообще, скажешь сама, когда захочешь. Девушка кивает еле заметно и смотрит на бокал вина. — Ты права, пока хватит. Давай танцевать? Амальтея сама не знает, почему эти слова звучат. Но после нескольких бокалов кажется, что можно чуть больше, чем обычно. Она прибавляет музыку, встаёт на ноги и берёт за руку девушку. Та даже не пытается придержать плед — он соскальзывает с плеч, и Амальтея, глубоко вздохнув, берёт второй рукой её за талию — бережно, едва касаясь, и показывает ей движения; кожа удивительно тёплая. Они медленно кружатся под спокойную музыку — саксофон, немного клавишных и тихие щёточки на ударных; ночная гостья очень старается, хотя поначалу и наступает на ноги Амальтеи; пугается этого, замирает, но девушка увлекает её дальше, и наконец чувствует, как тело партнёрши расслабляется, как она вовлекается в мягкий ритм звучания. Амальтея одобрительно улыбается ей, и робкая улыбка касается губ девушки. Амальтея думает, насколько это трогательно и чувственно: она сама одета, и даже рубашка застёгнута почти на все пуговицы, лишь ноги босые, чуть тонут в мягком песке; а девушка обнажена, и только волосы бесконечным потоком укрывают её, плещутся в такт плавным движениям; и ни одной из них не кажется это неправильным. Её волосы в свете заходящего солнца совсем не серебристые, а латунные, мерцающие, почти медные в отблесках огня — как у Эмили; Амальтея на мгновение замирает и продолжает тихо двигаться. С Эмили они сделали короткие стрижки в одно время; но у Амальтеи волосы пышные и красивой шапочкой, а подруга осталась не до конца довольна — у неё мягкие волосы, и она жаловалась, что похожа на мальчика-подростка. Амальтея поцеловала её тогда в щёку, и это немного примирило девушку с действительностью. Губы ночной гостьи совсем рядом, и Амальтея, почти не дыша, смотрит на них, цвета гранатовой кожицы, едва заметно потрескавшиеся на ветру. Девушки почти полностью соприкасаются телами, и на мгновение мысль сбросить рубашку; только ночная гостья произносит её имя — «Амальтея» — таким глубоким песочным шёпотом, что замирает в груди; тихо отстраняется, ещё долгое мгновение стоит рядом, невесомая, прижав ладони к груди, и неуловимо исчезает — два шага, тихий всплеск, круги на закатной масляной воде. Из проигрывателя звучит песня с одного из ранних альбомов «Битлз». Девушка чуть прибавляет громкость, обессиленно прислонившись спиной к борту корабля, и глубоко вздыхает. Когда она не знает, что ей делать, ей важно оказаться рядом с кораблём. Ей сразу спокойнее. Она расстёгивает пуговицы на рубашке и проводит ладонями по своей груди. Как она упустила момент, когда воздух стал таким тёплым? В вельветовых брюках почти жарко, но двигаться не хочется. Девушка, повозившись, закапывает босые ступни в прохладный песок. В груди что-то мягко ноет. Песня заканчивается, и девушка прикрывает глаза. Снова эта мягкая грейпфрутовая горечь — короткие удивительные минуты дарят столько тепла, но неизбежно заканчиваются тихим всплеском на воде. Она перебирает все мгновения — капельки масла на подбородке гостьи, и цвет ежевичного вина на просвет на хмуром солнце, и прикосновение к тонкому обнажённому телу — она рассматривает свои ладони, и ей кажется, что они неуловимо мерцают в сгущающихся сумерках; и этот миг перед тем, как девушка растворилась в воде. Поразительно, какое эфемерное понятие — порядок. Кажется, только днём прибиралась. Амальтея поднимается на палубу и растерянно смотрит на разбросанные пледы, забытые коробки и книги, блюдца стопкой: иноземное вторжение тут ни при чём, просто готовилась к пикнику. Она качает головой и старается придать кораблю хотя бы видимость порядка, но, конечно, это совершенно бесперспективно. Уютно ей тогда, когда под рукой куча всего нужного, когда можно лишь протянуть руку, чтобы достать нужный плед или взять чашечку какао, примостившуюся на коробке из-под свежераспакованного реактора. Почему-то Амальтея чувствует себя в полном порядке, когда бродит по восточным базарам среди суеты и цветастых продавцов. Одежда, украшения, сладости; красивая, но ненужная посуда, пластинки, старые фотоаппараты и открытки; она перебирает браслеты и серёжки. Она старается сохранить серьёзность, стоя босиком на картонке и примеряя винтажное платье за занавеской, когда объёмистая торговка убеждает её, что это настоящий «Валентино». Корабль её тоже превращается в восточный базар, украшенный веточками, вещами и безделушками. Эмили бы понравилось. Амальтея снова думает, что черты лица русалки неуловимо напоминают и Эмили, и Камиллу. Что-то из прошлого, что никогда не забудется. Русалка приходит к ней ночью, незадолго до рассвета, неслышно,— когда Амальтея спит, завернувшись в тонкий плед; удивительная девушка гладит её по плечам, расчёсывает волосы кончиками пальцев, и Амальтея, не до конца проснувшись, прижимается щекой к её коленке. Она удивительно тёплая. Глаза раскрывать до конца не хочется. Сквозь ресницы Амальтея подмечает растрепавшиеся волосы, босые ноги, ладонь у тихо вздымающейся груди, поблёскивающие глаза. Она улыбается едва заметно и накрывает ладонью тонкую руку русалки. Засыпать не хочется, но она снова окунается в небытие. Через секунду она выныривает из сна, как из глубокой воды — ночная гостья прикасается к её плечам и спине. И в плечах эти новые ощущения, и даже в груди. Девушке хочется ощущать прикосновения везде, по всему телу. Но губы не слушаются. Может быть, потому что мелькает далёкое воспоминание — Эмили так же бережно прикасалась к её плечам. Наутро, конечно, рядом никого нет; снова свежо, поэтому снова вельветовые брюки и синяя клетчатая рубашка. Двумя ладонями Амальтея приводит волосы в порядок, умывается и чистит зубы, сидя на корточках возле ручья — нашёлся в сплетениях корней в двух десятках метров выше. Лицо пощипывает от студёной воды. Пальцы ног покраснели в прохладной мокрой траве. Но скоро земля прогреется — тут это происходит стремительно, девушка уже выучила. Она берёт сумку через плечо — набрать плодов к обеду, приготовить что-нибудь необычное; кидает в сумку книгу по истории древних цивилизаций — откопала вчера в корабельной библиотеке, заинтересовалась; и шагает по светлой просеке в лес. Птицы верещат, щёлкают, свистят и издают странные звуки, как будто соревнуются, кто раньше проснётся и начнёт будить остальных. Амальтея улыбается мимолётно — ей сейчас приятна любая мелочь. Настроение необычно хорошее, во всём теле лёгкость, и девушка подозревает, что ночная гостья не совсем непричастна к этому. Под ногами хрустят прелые ветки, трава мягко приминается, под рубашку, распахнутую на животе, заползает свежий воздух. Эти ощущения тоже прекрасны. Она вспоминает прикосновения ладоней русалки. Так странно думать: русалка. Как будто это что-то обыденное. Но за последние дни нового слова для неё не нашлось. Имя не прижилось, и ничего не остаётся, как считать ночную гостью сказочным существом, вполне осязаемым и настоящим. Амальтея вспоминает вечерний танец и проводит ладонями по щекам, потому что чувствует, как они покрываются румянцем. Солнце скользит сквозь ветви, и влажная трава под ногами уже кажется более тёплой. На поляне Амальтея останавливается и некоторое время не дышит. Потом глубоко вздыхает, зажмуривается и снова открывает глаза. Перед ней — большое светлое здание. Оно в точности такое же, каким был её колледж. Тот самый, куда она ходила вместе с Эмили. Несколько минут девушка стоит и просто смотрит на здание. На крыше не хватает листов металла, и таблички на входе никакой нет — а она вообще была там? Ступеньки такие же потёртые, чуть сбитые на уголках. Она преодолела несколько миллиардов километров. Она нашла планету, пригодную для жизни. Она наконец смогла остаться одна и перестать скрываться. У неё есть персональный корабль, который варит ей кофе. Подводные существа дарят ей жемчужины. Она познакомилась с настоящей русалкой. Казалось бы, что может быть ещё такого, чтобы обескуражить её? Но светлое и большое здание колледжа заставляет её вытереть влагу в уголках глаз. В такое поверить сложно. Девушка поднимается по обшарпанным ступенькам и босиком идёт по прохладному мраморному полу в холле. Пол покрыт мелкой известковой пылью, она едва слышно поскрипывает под ногами. Здание пустое, но стенды на стенах, фотографии, цветы в кадках — всё то, что она могла бы припомнить с закрытыми глазами,— на месте. Цветы пыльные, как обычно. Ручка на двери двадцать восьмой аудитории со щербинкой. Стёкла огромные, и подоконники низкие и широкие, поэтому всегда забиралась на них с ногами на перерывах. Окна тоже давно не мытые. Тридцать шестая аудитория. Дверь старенькая, рассохшаяся. Сейчас она не кажется такой высокой, как раньше. Амальтея берётся за ручку, входит в класс и садится за парту — третью в среднем ряду, где всегда сидела, пока училась в колледже. За окном лето, и поют птицы. Всё так, как тогда.