Потерявшийся цветок

      Александр радостно вешает подаренный ему недавно плакат. Он слишком контрастно чёрно-пёстрый по сравнению с пустующей, идеально отбеленной стеной высотой в два этажа. Сиротливое тёмное пятно слегка рябит. Квадрат Малевича? Может быть. В любом случае это пока он тут грустит один. У Алекса появилась новая цель: заклеить всю стену подобными постерами, то есть постерами любимых групп. Правда, у этой цели был небольшой нюанс — у него не было любимой группы. Не было той, которую бы он постоянно слушал, знал бы всех участников, все демоверсии песен и места всех-всех концертов.       Сейчас зима. Согласно графику, изучаемая им страна на три морозные месяца этого года — Исландия, прошлые три была Ирландия, а до них, летом, была Греция, и так далее... Это значит, что всевозможные обыденные дела или ежедневные действия должны быть так или иначе связаны по тематике с этой территорией: надо питаться национальными блюдами, читать исторические факты, смотреть на пейзажи местной флоры, найти или посадить растения, произрастающие там, изучать литературу, кинематографию. Музыки это тоже касается. Если он хочет что-то послушать, то это обязательно должно быть оттуда. И так каждые три месяца, из года в год. Он не знает, что такое слушать песни по желанию из нутра. Так нельзя. Значится, и любимой группы как таковой он тоже особо не имеет. Просто где-то внутри помнит то светлое время, когда он свободно наслаждался песнями Дэвида Боуи и Фрэнка Синатры... Но это было давно.       Поэтому цель — обклеить всю оголённую стену плакатами с любимыми группами... Майлза? Ну да. Первый же постер именно от него. Значит, и закончить эту идею нужно по начатой схеме.       Ему стало интересно, что вообще он слушает, когда ему грустно, весело, под что он активнее всего танцует, любит ли он танцевать, под что делает зарядку, пишет курсовые, что поёт в душе, как часто он моется, с каким жанром ассоциирует себя. Благо сегодня у Алекса будет возможность узнать эти личные детали и задать вопросы напрямую — его же пригласили на какую-то вписку вечером с целью помочь "развеяться". Возможно, Кейн действительно прав и это поможет. Такие истерики не случаются у ненапряжённых людей. Хотя Ал себя таковым и считал до сегодняшнего утра...       Сейчас он просто взял украденный из парка камень, добросовестно отданный Майлзом перед его уходом, и выкинул в окно. В закрытое окно. Сквозь стекло. Да, оно проломилось, и он улетел далеко в полузастывший сад. Ну и что? Зато забило столько бунтарских ключей, столько загорелось серотониновых искорок, столько радости и свободы наполнило его изнутри. И ему мало. Он решительно кинулся к своему винтажному трюмо с уже разбитым когда-то в таком же порыве зеркалом, собрал все расписанные и исчерченные в таблички бумажки и, яростно смеясь, разорвал, раскидывая остатки вокруг себя. Он пытается убежать от тяжёлой блеклой тучи, названной "навязчивость".       В комнату задувал прохладный вечерний ветер. Но ему не было холодно — дышать стало только свободнее и свежее. Где-то на полу валялись обрывки с надписями "прочитано...", "просмотрено...", "вторник 8:15...", "давление 89/61", "луна растущая", "мытьё полов в пн, ср, пт".       Зато маленький чёрный квадрат покойно висел и оттенял весь этот образовавшийся беспорядок. Алекс достаточно раскрепостился к назначенному событию.

***

Далеко в глуши болотистого луга Сижу. Один. Не жду заботливого звука, Терплю правления ангин. Вдруг бьёт флуоресцентный блик, Натыкается на почку. Испепеляет куст колючих ежевик, Сохраняя домик цветочку. Теперь нянчит луч стебелёк. Пропадают минорные тучи, Не лезут букашки в зрачок. Хочется тянуть живуче. Побег влечётся к мажорному солнцу. На кролика белого смотрю: Тот всё за часами рвётся. Бредит. Пускай. Не хочу. Поругался со всеми травинками. Зовут обратно в омут. А цветок, раскрываясь смешинками, Тащит за собою шоггот*.

***

— Тебе точно можно столько пить? — Майлз тревожно посмеялся, доливая вот уже который шот. Не сказать, что его степень алкогольного опьянения сильно отличалась от алексовой. — Смотри, да ты же шатаешься! — А у самого ноги подкашиваются! Я всё равно выпью больше.       Кто-то в начале вечера бросил вызов "кто больше выпьет и ни разу не проблюётся, тот что-то там на халяву...", но Алекс так особо и не расслышал, каков предлагаемый приз. Ему просто захотелось хоть как-то влиться в непривычную для него атмосферу. Поэтому он делал, как всегда, лучшее из того, что мог. Разумеется, при входе с первых шагов он немного испугался новой обстановки: было уже очень шумно и, несмотря на немаленькие размеры квартиры, многолюдно, но находившийся рядом Майлз придавал ему покорного спокойствия.       Тем более, всё оставшееся время он редко отходил от него и с каждым новым глотком выдавал всё больше и больше шуток. На чью-то колкую насмешку по поводу длинных волос приглашённого приятеля он очень резко дал понять, что завалить хлебало никогда не поздно или что-то в этом духе. Алекс был польщён. И немного покорён. За него никогда не заступались. — О-оу, Майлз, это ты? Сидишь тут и грустишь. Чего к остальным не выходишь? — симпатичная силиконовая блондинка внезапно появилась прямо над душами стоящих возле стола с выпивкой. Если бы тут был клуб с шестами для стриптиза, то такая дама не вызывала бы никакого удивления. Но, по всей видимости, она была уже знакома с Майлзом, и тот слегка вздрогнул. — Привет, Ан... Дже... Из... Ха-ха, я так пьян. — Одри. Уже имени моего не помнишь. А вот в ту ночь... — Да, именно, Одри. А я тут, это... — Точно, Майлз, пошли танцевать. — Александр в очень резвой манере помчался в центр скопления двигающихся в такт людей. Честно, не понравилась ему эта напыщенная фальшивая мадам.       То ли так влияли выпитые два литра мартини, смешанные с джином, то ли растущая луна, но этот юноша вёл себя слишком непосредственно для человека, редко бывающего в социуме. Как маленькая обезьянка, которую выпустили из клетки, он начал копировать и подражать отплясывающим вокруг. Немного неумело и скованно, но старательно. Вслед за парнями поплелась и эта фифочка. Начала недвусмысленно тереться и активно лапать того, кто даже и не помнил, как её зовут. По всей видимости, они уже когда-то имели некую интимную, такую же нетрезвую связь. Девушка вертелась прямо возле паха Кейна. Впрочем, так делали почти все танцующие рядом.       За всё прошедшее время, пока ребята находились здесь, Алексу было уделено сто-о-олько внимания. Он поговорил более чем с тремя живыми людьми за день! Более того, Майлз пару раз даже назвал его своим приятелем! Алекс никогда не был чьим-то приятелем. Это оказалось так приятно. Но он не хотел расставаться и отдавать так скоро полюбившийся объект разговоров и веселья. Он хотел полностью окунуться, поглотить всё его внимание. — Пойдём покурим? — Алекс мягко постучал по плечу качающегося в такт, избегая противного и глупого взгляда блондинки, стоящей прямо напротив, и при этом попал прямо в глаза Кейна, жаждущие поскорее убежать от этого назойливого банного листа.

***

— Спасибо. Я думал, мне опять придётся сталкиваться лицом к лицу с обвисшими дойками. Это было просто кошмарно! Как страшный сон. — Майлз, вдоволь просмеявшись, сделал максимально глубокую затяжку. Скрутку он стрельнул у кого-то, кто был уже под такой дозой, что оправдание "завтра верну" показалось вполне правдоподобным. Они сидели в одной из незанятых комнат. Конечно, было не принципиально уединяться в тихом месте, но это был единственный яркий и привлекающий проход, на который повелись пьяные головы и к которому привели шатающиеся ноги. — Ты часто ходишь по таким вечеринкам? — Ну, даже не знаю. Бывает, иногда хочется чего-то такого, одноразового, выталкивающего из обыденной рутины. Но не часто. Иначе голова будет болеть много. — У меня и без этого голова болит. Что за чушь бьёт из колонок вот уже третий час подряд? — в попытке сдержать всплеск неуловимого хихиканья Алекс перехватил косяк из рук лежащего Майлза прямо перед его носом и отскочил на некоторое расстояние от кровати, иронично изображая вальяжный вдох дыма. — Эй, я не так выгляжу со стороны! Хватит у меня его забирать.       На фоне надрывистого хохота звучали какие-то типичные глубокие биты, которые Алекс хоть и назвал чушью, но тем не менее сам начал под них неосознанно и рывкообразно качаться. — Как под такое вообще можно танцевать? — ему стало саркастически смешно от самого себя. — У тебя слишком хорошо получается. Ты случайно в детстве не ходил на балет?       Александр от такого комментария стал ещё энергичнее танцевать, раскачиваться на ногах, вертеть в воздухе руками, смеша этим Майлза, и подпевать несуществующий текст песни так, как будто он сегодня Рик Эстли* и все софиты направлены только на него. — А теперь, пожалуйста, в стиле Фредди Меркьюри. — Что? Почему именно он? — невзирая на свою же отрицательную реакцию, Ал серьёзно начал очень пластично и естественно плавно изгибаться в области поясницы, наклоняя вместе с собой невидимую стойку от микрофона и экспрессивно крича в неё слова из "Богемской Рапсодии". — Да-да. Именно так он и делает. Ещё жопой покрути, — такое даже шуточное властвование в голосе диктующего роли у Алекса не вызвало никакого сопротивления. Наоборот, он захотел показать, что да, я способен и на такое. Всё твоё внимание на мне. Только скажи, и я сделаю, исполню. Марионетка, которую можно свободно использовать. — Хватит столько курить, ты ещё маленький. Мама с папой узнают — ругаться будут.       Шутки шутками, а Майлз таки отобрал дымящуюся самокрутку у него из рук. Примерно как когда тебе только что купили новый самокат, и ты катаешься по очереди со своим уличным другом. Чтобы забрать, пришлось побегать по всей комнате с криками "тебе уже хватит!", пока длинноволосое дитя не споткнулось об выпирающий угол кровати. — Не будут. У меня нет родителей. — Оу, прости. Я не знал... — от такого заявления Кейн смачно так поперхнулся. — Они давно умерли. Я живу один, — эмоции на лице Алекса нисколько не сменились при таком повороте разговора. Как была, так и осталась беззаботная улыбка. — Совсем один! Я, блять, живу в громадном двухэтажном доме абсолютно один! Представляешь? — Ал, ты чт... — Поехали, покажу! Эта квартира наполнена духом отупляющей тоски.       Ну а что Майлз? Он за любой подобный движ, тем более, за такси не ему платить, завтра воскресенье — просыпаться рано ни к чему, и ему, в конце концов, очень весело с этим пусть и странным, но интересным пареньком. Ну, или он уже слишком пьян, чтобы пытаться выяснять какие-то пустячные детали.

***

— Вот это хоромы. А чё так светло-то? Прям глаза режет. — Мать хотела быть ближе к богу. Покрасила всё в "божественно-райский" цвет.       Майлз смотрел широко раскрытыми глазами на огромный холл при входе. Тут было очень пусто и предельно минимизированно, даже для отдельно стоящего дома. Первыми в глаза бросались огромные дверные проходы без дверей и ведущая на второй этаж широченная лестница. А ещё громадная бриллиантовая люстра с висюльками и шариками, переливающимися всем спектром преломляемых лучей света, которая подмигивала ему в глаза кричащими бликами. Если бы не дующий из ниоткуда ветер, то этот потолочный драгоценный паук с сотнями лап не был бы столь живым и подвижным.       Даже просто стоя у парадной двери можно было оценить масштабы и цену этого дома. — И это всё твоё? — Не только это. — Алекс зазывающе побежал вверх по ступенькам.       В коридоре, ведущем в комнату, куда направились молодые и пьяные, висела пара-тройка безрамочных, сливающихся со светлыми стенами картин. На холстах был линейно, по хронологии изображён полный цикл появления, распускания и опадания листьев на каком-то тёмном дереве. Крайне странный выбор рисунка, однако смотрелось действительно лаконично. Проход был порядочно длинным. На всём пути от начала лестницы до крайней двери с двумя по виду важными створками встретилось всего лишь два узорных столика со стоящими посередине пёстро-зелёными и ухоженными сансевиериями.       Последняя дверь, в которую они вошли, открылась громко, с серьёзным и строгим деревянным скрипом. — Это что, кабинет твоего отца?.. Это Fender Telecaster, как у Джими Хендрикса? А это Eric Clapton's Gold Leaf Stratocaster? И Gibson J-160E ? Ал, это же очень дорогие коллекционные виды! Таких больше нигде нет, это единственные экземпляры. — Я знаю, — Алекс гордо прошёл внутрь комнаты, продвигаясь к стоящим на подставках электрогитарам.       Посередине стены висело начерченное чёрно-белое изображение фабрики с дымящейся трубой с подписью "Turner Kunst Klang Industry". От углов кабинета до картины расстелился громадный застеклённый книжный шкаф. Перед ним стоит сравнительно мизерный, но дорого пахнущий красным деревом рабочий стол. Он был аккуратно прибран: не было лишних белых бумажек, ручки были разложены от большей к меньшей, рамка с какой-то фотографией стояла перпендикулярно столу ровно на пересечении одной трети деления стола. Ни одной пылинки. — Это фабрика твоего... — Да. Хочешь подержать? — Александр довольно протянул свои руки, держащие струнный увесистый проводник в мир рок-музыки, стоящий около 850.000 долларов. Примерно столько же, сколько стоят швейцарские часы ручной работы, висящие прямо над входной дверью. — Шутишь?       Несмотря на высоко гуляющие по всему телу Майлза градусы, гриф в руках Кейна повёл себя покорно. Такого тактильного восторга наработанные грубоватые мозоли на пальцах давно не испытывали. Ему даже стало стыдно за свою наждачную кожу, которой он касался ребристой стали струн. — И ты всё это время молчал, что у тебя дома покоятся такие золотые слитки. Почему ты не умеешь играть? — Мне нельзя было. Мать запрещает прикасаться. — Ты же говорил, что она давно умерла. — Я до сих пор иногда слышу её голос...       Алекс немного поник и зажмурил глаза. Видно, ему неприятно это вспоминать. Хочется начисто промыть уши с мылом, чтобы не слышать тех грязных жестоких слов. Майлз доверчиво вложил гитару обратно ему в руки. — Попробуй. — Не могу... — Давай. Это не сложно, — он аккуратно подошёл со спины, упорно подталкивая тонкие сопротивляющиеся запястья к глянцевому корпусу в нужную позицию. — У тебя такие холодные руки. — Мне нужно ещё выпить, — Александр ринулся к закрытому шкафу, в котором оказался наполненный всякими дорогими и старыми напитками мини-бар. Он взял ирландский виски в каком-то красивом остро-рельефном стекле и разлил его по гранёным тумблерным стаканам. Кейну стало смешно от такого количества налитой жидкости, заполнившей доверху весь сосуд. — Это пьют не так. — Кто сказал? — и Алекс в один заход опустошил почти весь разлившийся янтарём алкоголь. Поморщился, но сделал серьёзный и деловитый вид. — За что тут нужно дёргать, чтобы звучать, как Мик Ронсон*?       Майлз, получив разрешение взять другую, более удобную для него акустическую гитару, показал ему парочку базовых аккордов.       На удивление, это оказалось несложным. Майлз даже на секунды засомневался, не наврали ли ему об отсутствии опыта игры. Ал внимательно впитывал каждое его слово и как зеркало повторял каждое движение. "Нам надо будет как-нибудь собраться и ещё порепетировать. У тебя прямо дар!" было очевидно напрашивающимся комплиментом.       В какой-то момент в нём неожиданно проснулся крутой недоджазовый импровизатор, что начало путь какой-то совершенно беспредельно странной, но настолько же гармонично уложенной мелодии. Парни вошли в кураж. Полетели попутно придуманные шуточные рифмованные строчки про какого-то грустного моряка, который плывёт по молочной реке с плюшевыми розовыми обезьянами и долетает до своей любимой жены — Луны, чью боковую сторону груди мы видим с нашей Земли. Даже в пьяном угаре это казалось полной бессмыслицей, но кого это волнует? Алексу предложили развеяться, и сейчас он максимально безудержно качается на порывах того нетронутого ветра, что дует с самых весёлых праздников до самого утра. Он вдыхает те первые кофейные ноты, которые пинают на первые шаги с постели. Он ощущает тот воздух, как последние молекулы кислорода, что залетают в альвеолы лёгких человека, месяцами лежащего в коме. Он пробует свою первую в жизни шоколадную конфетку, которую ему всегда запрещали. В сердце под названием "пустыня Атакама" прошёл одушевляющий дождь спустя целых семь несчастных лет. Наземное управление установило связь с космическим кораблём. Он чувствует себя живым.       Через тяжёлые плотные занавески засветили первые утренние лучи и направили на их тени ещё больше ликующего звенящего света. Майлз засмотрелся на играющего Алекса. Такой обаятельно нелепый, маленький, но в то же время стойкий, непонятный, постоянно пытающийся убежать от долгого зрительного контакта, но всеми движениями тела показывающий, что ему очень комфортно, и хитрая улыбка на его лице выдаёт какое-то тайное желание открыть личный секрет. — А я пишу песни для "The Golden Beetles". — Серьёзно? — Секунду... — И он убежал, небрежно скинув гитару на пол. Кейну не понравилась идея оставаться здесь, в кабинете, одному. Как будто откуда-то на него пристально смотрели осуждающие глаза. Да ещё и стоит он рядом с двумя ценными инструментами, как если бы он был вором и решил побаловаться ими перед кражей. Он решил, что там, куда убежал его друг, сейчас поинтереснее. Тот даже дверь в комнату не закрыл, поэтому найти её среди ряда таких же одинаковых по форме и виду оказалось задачкой для слабоумного. — Ал, почему... — Алекс стоял посреди объёмной кучи разорванных в клочья бумажек, некоторые из которых поддувались ветром из разбитого пятна в окне и улетали то к выходу, то обратно в огромном полупустом помещении. У Майлза возникли вопросы, но он смог вымолвить только непонятный набор гортанных слогов. — Смотри, — он поднёс уже целые, но исчерканные и исписанные листы бумаг. Действительно, среди строк узнавались те красивые слова, которые недавно пела новообразовавшаяся группа. — Вот ведь говнюк, а говорил, что пишет всё сам. И сколько он тебе платит? — А подобные данные не разглашаются просто так.       Так и хочется шлёпнуть его по затылку за такую издёвку. Но угол зрения упал на слившийся с белыми стенами и полом рояль. Смешно, но при первом обзоре комнаты он его даже не заметил. — Так ты пианист? — Ну, да. — Вот оно что. — Ты любишь вальс? — Что?       Алекс подбежал к такому же как из стены взявшемуся стеллажу, во многом превосходящему по наполненности тот, который стоит у Майлза дома. Восемь рядов метра по три в длину, не меньше! И все полки плотно заполнены виниловыми пластинками, ещё и в алфавитном порядке. Он взял какую-то потрёпанную упаковку и поставил в рядом стоящий, явно повидавший и услышавший много в этой непростой жизни, граммофон. — Я обожаю вальс. Всю его идею и его любое исполнение. Мне так нравится, сколько любви и блаженства он озвучивает без лишних слов. Такая мятежная буря пылкой страсти с последующей колющей трагичностью. Я слышу, как, выжимая последние осколки рассудка, поёт беспамятно влюблённая душа. Словно пролетает стрела неумелого лучника, задевает мою кожу на щеке, а потом чудесная лесная фея покрывает меня только что сплетённым шёлком. — Он в наслаждении закрыл глаза и начал раскачиваться в такт из стороны в сторону, одновременно размахивая в воздухе невидимой дирижёрской палочкой. — Что ты видишь? — Я вижу, как ты смешно раскачиваешься и сейчас точно упадёшь. — Да нет же. Закрой глаза. Что ты видишь, слушая вальс? Я отчётливо вижу викторианскую роскошную свадьбу, где бедную девочку заставляют жениться на старом бароне. Вот, слышишь, как она страдает? Слышишь, как её душа требует свободы и мечется в поисках истинной молодой любви? — Алекс подошёл к Майлзу и шуточно пригласил его на танец.       Они безудержно весело изображали фрагмент какого-то царского бала, носясь по всей комнате. Кейн искренне уловил те сказочные видения, которые ему пытались донести. Он теперь тоже слышит звуки празднично звенящих фужеров и цоканье каблуков из-под длинных подолов платьев. — А вот здесь она сбегает далеко-далеко, на обрыв скалы. Она разбегается со всей дури и прыгает прямо в бушующее море, но её друзья птички приносят ей пару крыльев, и она со спокойной душой мчится босиком по поверхности воды, улетая в закат. — Ну ты, конечно, лирик... Эй, ты чего? — Александр снова пустил слезу.       "Это слишком любимый мною вальс,*" — читалось по его губам между обрывистым шмыганьем носа. Ещё и утренние лучи красиво ложились на слегка взлохмаченные каштановые волосы. Пара невинных прядок выбилась из общей картины и навязчиво мельтешила перед Майлзом. Он сначала осторожно, но потом по-свойски запустил руку в копну волос, беспорядочно нежно водя ею туда-сюда. Давно хотел так сделать. Они остановились. Алекс посмотрел на него своими заплаканными, теми самыми широко раскрытыми глазами. Ему хотелось придать хоть какое-нибудь утешение, и первое, на чём споткнулся одурманенный безгрешностью лица разум, было прижать свои губы к его, а потом резко убрать из-за страха, из-за страха испугать. Получился быстрый неуверенный чмок. За эти доли секунды Майлз понял, что этого трепетного касания слишком мало, чтобы перекрыть наплывшую волну эмоций от прозвучавшей мелодии. Он просто не знает, что ещё можно сделать. Он слышит бешено разогнавшийся стук сердца. Свой или нет — непонятно.       Но это и не важно. На него направлен слегка загоревшийся и напуганный взгляд. В нём видно: ему дают разрешение на повторение действия. Кейн, не выходя из оставшейся после вальса позы, притягивает Алекса за талию и целует так нежно, как если бы он прикасался к самой фарфоровой и много раз склеенной фигурке. Он чувствует девственность целующих губ, поэтому берёт инициативу и его голову в свои руки и подталкивает ближе к себе. В ответ получает робко раскрытый рот, пытающийся впустить мокрый проникающий поцелуй. Маленькое тело растерянно дрожит, как валяющиеся на полу обрывки на свистящем ветру, и буквально тает в объятиях Кейна. Расплывается настолько, что подпирающие сзади за шею руки перенимают разгоревшийся очагом наслаждения жар, исходящий от него.       Алекс резко выталкивается из рук. Уже перестал дрожать. Успокоился? У него пугающий бешено устремлённый взгляд. Он неожиданно мощно накидывается на зачинщика этой сцены, придавливая широкую спину к стене. Бесцеремонно и манерно обводит языком уголки губ, пытаясь ворваться в чужой рот. С какого момента он тут стал командовать? Майлзу до смеха не понравилась данная игривая проделка, и пусть он тут и гость, но подстилаться под парнишку меньше него не собирался. Поэтому, посмеявшись прямо в неумело двигающиеся губы, в шутку, с доминантностью поменялся позициями и уже по-взрослому проник языком в жаждущий открытый рот. Его намеренно раздразнили до неугомонного зверского желания.       Нежными их последующие действия назвать сложно. Мокро. Влажно. Хищно. Кроваво? У Алекса достаточно потрёпанные губы, чтобы при их посасывании незажившие ранки покорно рвались. Ноги стали ватными. Он разрешил терзать себя. Вернее, безумно хотел. Желал этой пронизывающей все нервы, но наполняющей внутри стойкой защищённостью металлической боли. Это такое сиюминутное дурачество.       Эта внезапно возникшая между ними химия легко поддавалась объяснению: они просто слегка переборщили с выпитым спиртным. Так ведут себя все пьяные друзья, а потом просто устало засыпают, где упадут. Ведь так?