Жнецы

      Замешательство в глазах Ханмы очень понравилось Такемичи. И если бы смех не вызывал болезненных ощущений под ребрами, то он непременно расхохотался бы. Это зрелище стоило всего, через что он пережил за эти три недели.        Казалось, в молчании прошло не меньше, чем вечность. Наконец отмерев, Ханма сделал несколько шагов назад, пропуская Такемичи внутрь.        Закрыв за собой входную дверь, Ханагаки поднял на Шуджи взгляд и позволил себе умиротворенную улыбку. Впервые с того момента, как он оказался в больнице.       Все хорошо. Теперь он дома — именно там, где должен быть.       Так и не проронив ни слова, они оба молча смотрели друг на друга. И когда Такемичи открыл было рот, чтобы что-то сказать, Ханма шагнул к нему, обхватив лицо ладонями.        — Скажи: да или нет?       Вопрос остался без ответа. Взяв Шуджи за шею, Такемичи заставил его наклониться и нетерпеливо поцеловал.        Губам стало ощутимо теплее, в сердце ударил стремительный поток горячей крови, текущей плазмой по венам и почти причиняя боль. В тишине коридора не было слышно ничего, кроме рваных вдохов между поцелуями.        Стук пульса казался бесконечно громким. От стремительно накатившего жара у Такемичи подкосились ноги. Чтобы не упасть, он крепче сжал руки на шее Ханмы, ощущая под пальцами то, как лихорадочно бьется артерия под его кожей.        Это было просто еще одним доказательством его не безразличности, но Такемичи все равно мельком усмехнулся в поцелуй. Ханма отстранился на несколько мгновений, потянув за собой вскоре оборвавшуюся ниточку слюны.        — Какого хера? – спросил он сквозь шумное дыхание, даже не думая о том, чтобы убрать руки от лица Такемичи. Тот же, в свою очередь, так же не спешил и лишь текуче улыбнулся.       — Сюрприз.        Пренебрежительно фыркнув, Ханма скользнул ладонью к затылку Ханагаки и дернул вниз резинку. Волосы короткой волной упали на шею, перекрывая бледность кожи смолью легких кудряшек.        За все время, проведенное в больнице, Такемичи не стриг волосы. Не только потому, что не хотел. Любые острые предметы были под запретом, что не удивительно.       За три недели пряди отрасли настолько, что доставали до плечей. Такемичи успел оценить это лишь единожды, первый и последний раз посмотрев в грязное зеркало в душевой.        То, что он тогда увидел, ему совсем не понравилось. Бледное, осунувшееся лицо. Пролегшие под глазами глубокие тени. «Сползшая» вниз светлая прядь, оставшаяся в сердце болезненным напоминанием из-за которого Такемичи стало дурно.        От воспоминаний его отвлекли пальцы, зарывшиеся в глубину волос и ласково огладившие край уха. Соскучившийся по его прикосновениям, Такемичи едва не замурчал, прикрыв от наплывшего удовольствия веки.        — Подкрасишь мне прядь? Корни успели отрасти, – пробормотал он, чувствуя, как после его слов Ханма подцепил светлый локон, ставший немного тусклее из-за вымывшейся краски.        — Само собой, Хана, – ровный тон Шуджи приносил Такемичи через чур много эмоций. Последний месяц он только и делал, что постоянно вспоминал то, как звучит его голос. Лишь это было способно усмирить бушующую внутри бурю. — У меня такое чувство, что если ты сейчас скажешь выброситься из окна, то я и это сделаю.        Такемичи не сдержал усмешки. Разлепив веки и встретившись взглядом с Ханмой, он никак не мог разорвать зрительный контакт. Его глаза...        Янтарные. Янтарные. Янтарные.        Источающие жар адского пламени два драгоценных камня. Раскаленное железо, оставившее вечное клеймо. Разливающийся в грудной клетке мед, такой сладкий, что зубы болят.         Янтарные. Они, блять, янтарные.        Это светит в его бесконечной ночи горячее солнце. Блестит в собственном сиянии чистое золото. И цена ему — жизнь, которую Такемичи беспрекословно положил на алтарь. Только бы свет в непроглядных сумерках не погас.        — Люблю, – раздался в затянувшемся молчании приговор. И любит — это еще мягко сказано.        У Такемичи внутри теплится чувство, которому еще не придумали название. Но это однозначно что-то более высокое и недостижимое, нежели любовь.        Что-то, связавшее их непрерывной связью. Словно одно тело продолжало другое. Одна на двоих кровь и два связанных сердца, мерно бьющихся в унисон.        — Иначе ты бы меня не поцеловал, – усмехнулся Ханма, заправив волосы Такемичи за ухо.        — Просто ты пахнешь как дом, – отозвался Ханагаки без улыбки, с предельным спокойствием и будто бы придыханием. — То, где начинается и заканчивается твоя кожа и есть дом, понимаешь?        — Ты преувеличиваешь, – хмыкнул Ханма, обведя пальцами линию его челюсти. И когда Такемичи захотел возразить, добавил: — Идем, будем возвращать тебе прежнюю красоту. Хотя ты, безусловно, и без этого симпатяшка.        Убирать руки Такемичи не хотел. Наружу рвалось: «Мне мало, мало, мало», но когда ладони Ханмы соскользнули с лица, Такемичи уступил с несвойственной ему покорностью.        Сидя на бортике ванной, он невольно вспомнил то, как Ханма красил его волосы впервые. Упоминание невзначай было воспринято серьезно и Такемичи даже удивился. Как настолько безалаберный балбес мог выдавать подобное в самые неожиданные моменты?        Он вскользь усмехнулся и это не укрылось от внимательных глаз Ханмы, стоящего чуть в стороне и размешивающего краску.        — Я скучал по этому, – признался Шуджи, не удержавшись от лукавой улыбки, на которую Такемичи смотрел с затяжным любопытством.          До того он мог только воображать как ухмылку Ханмы, так и его самого. Краски образа в голове Ханагаки с каждым днем медленно тускнели, но он прилагал все возможные усилия, чтобы тот не исчез окончательно.        Сейчас же Такемичи мог не только видеть, но еще и дотронуться; только протяни руку. И пусть желание сделать это было велико, он не стал. Еще обязательно успеет.        У них впереди, кажется, ближайшая вечность, и осознание этого факта грело Такемичи душу, разливаясь по сердцу умиротворяющим бальзамом.        — И, к слову, твои вещи даже целы, – сказал между тем Ханма, домешав краску и подцепив пальцами светлую прядь на голове Такемичи. — Желание кинуть твой телефон в стену, а кофту сжечь было велико, но я не стал.        И Ханагаки даже не знал, шутит он или говорит серьезно. Потому что глаза у Ханмы оставались сосредоточенными, а на губах играла озорная улыбка.        Нанося краску ему на волосы, он будто вовсе не придал особого значения своим собственным словам. А вот Такемичи призадумался.        — А ключи что? Ничего не сказал потому, что собирался положить их мне в гроб?        Наверное, Ханма знал. Понимал, что Ханагаки мог сломаться за эти три недели. Так что говорить об этом сейчас было более, чем разумно.        Может он убьет его собственноручно после таких то слов. Этот способ умереть был, пожалуй, самым удачным из всех, какие Такемичи только мог себе представить.       — Собирался вогнать один из них тебе в глотку, как только увижу, – спокойно ответил Ханма, распределяя краску по всей длине пряди. Такемичи вымученно улыбнулся.       — Почему не сделал этого двадцать минут назад?        — Твоя красота сразила наповал. Аж забыл, что хотел сделать, как только тебя увидел, – ухмыльнувшись, Ханма бросил одноразовый пластиковый стаканчик в мусорное ведро под раковиной и, отойдя, открутил вентиль, чтобы отмыть пальцы от краски.        Такемичи успел было подумать, что он больше ничего не скажет. Но вытерев руки о полотенце Ханма развернулся, оперся бедрами о стиральную машинку и произнес:       — А вообще мне бы не слишком хотелось нанести тебе вред. Любой степени тяжести, – и, чуть погодя, нехотя добавил: — Несмотря на всю мою склонность к жестокости.        Такое откровение вызвало у Такемичи недолгое изумление. Скорее от неожиданно подобранного момента сказать это, нежели от смысла вымолвленных слов.        — С какой такой радости? – деликатно поинтересовался Такемичи, безуспешно стараясь сохранить невозмутимость. Но гипсовая маска уже спала с его лица и удерживать ее смысла не имело, потому Такемичи перестал пытаться.        — За красивые глазки, Хани, – Ханма, отшатнувшись от стиральной машинки, подался вперед, протянул руку к его лицу и щелкнул Такемичи по носу, не скрывая тихого смеха.        — Ну ты, как обычно, – проворчал Ханагаки, даже не пытаясь увернуться от короткого поцелуя в губы, пусть он все еще пытался удержать вспыхнувшее внутри недовольство.        — Ты, между прочим, тоже, – по-лисьи прищурившись, Ханма повнимательнее вгляделся в его лицо и сказал: — Все такой ужасно чувствительный и возмущенный любым моим действием Хана.        Фыркнув, Такемичи – к собственному удивлению – не ощутил укола адреналина или хоть какой-то злости. Он был спокоен.        — Если хочешь меня позлить, то даже не рассчитывай. Больше мою безудержную агрессию ты, наверное, не увидишь, – пожав плечами, Такемичи недолго наблюдал за театральным ужасом, который изобразил Ханма, сразу после рассмеявшись.        — Так это же чудесно, красавчик, – протянул он, отчего-то довольно улыбаясь. — Меньше мучиться от этого будешь. А заодно и я от твоего грустного личика.        Не сразу поняв, что испытывает смущение, Такемичи отвернул голову, стараясь не смотреть на Ханму вовсе. От выражения его лица внутри все переворачивалось с ног на голову и Такемичи хотелось встряхнуться.        — Не приставай, – терпеливо попросил он, дергая уголком губ и полностью игнорируя периферию зрения, показавшей то, как Ханма снова сократил расстояние.       — Зачем бы мне?        Открыв было рот, чтобы что-то ответить, Такемичи застыл, потому что Шуджи поцеловал его в щеку. А после мазнул губами подбородок, при этом касаясь кончиками пальцев бортика ванной, на котором сидел Такемичи.        Уперевшись ладонью в плечо Ханмы, Такемичи попытался увеличить дистанцию, но тот не сдвинулся ни на сантиметр. Лишь усмехнулся и лизнул уголок губ Такемичи, отчего тот встрепенулся и, попытавшись отодвинуться с непривычки, чуть не свалился.        Удержав его за воротник футболки и потянув на себя, Ханма утешающе протянул:       — Ну-ну, Хана, не обязательно ломать себе позвоночник. Мы можем обойтись и без этого.        — Отлипни уже, иначе меня сейчас приступ тахикардии хватит. Успеем еще наобниматься, лис, – проворчал в ответ Такемичи, не оставляя попыток отодвинуть от себя Ханму.       Тот, конечно, для вида состроил обиженное выражение, но все же отступил. Непонятно, правда, что больше на него подействовало: возможный обморок Такемичи или понимание того, что они никуда и никогда друг от друга не денутся.        Следовательно, и времени у них три вагона и маленькая тележка. А может, и того больше, кто ж его знает.        Не торопясь подниматься с нагретого места, Такемичи попробовал подышать, чтобы успокоить громко стучащее сердце. Вышло скверно, но он все равно проговорил:       — Кстати, одна из самых больших проблем в моей жизни решилась. После таблеток, разумеется.        Заинтересованный, Ханма выпрямился и быстро заморгал, будто пытался прогнать наваждение.        — Так?.. – протянул он. — Я весь во внимание.         Решительно вдохнув, Такемичи сжал пальцами керамический бортик. Несмотря на радостность новости, его все еще слегка потряхивало (пусть Такемичи и поразился тому, что все еще способен испытывать страх).       — Больше некому колотить меня до синяков, – по поползшим вверх бровям Ханмы Такемичи понял: он действительно удивился, и судя по тому, как загорелись глаза, жаждал подробностей. Потому Такемичи не посмел томить.        — Когда мать забрала меня и привезла домой, отцу словно крышу сорвало. Не буду вдаваться в подробности, но он попытался меня задушить. Это стало для матери последней каплей и она, угрожая полицией, вышвырнула его и заодно все его вещи за дверь, – помедлив, Такемичи вдруг неприятно улыбнулся и добавил. — Ну, и у меня был нож. Против такого аргумента сложно спорить, согласись.        Впечатленный откровением, Ханма усмехнулся и согласно качнул головой. Глаза у него засияли, как китайские фонарики, а губы неожиданно сложились в вопрос:       — Ты в порядке? – и, поняв, что немного ошибся, тут же исправился: — В смысле... Ты не ранен?       — Нет. Шея немного побаливает, но следов, вроде как, не осталось.         Поднявшись на ноги, Такемичи повернулся к зеркалу и покрутил головой в попытке тщательнее разглядеть кожу. И ведь действительно, ни следа, что даже не удивительно.       Как только пальцы сжали шею, Такемичи дернулся назад, ударяя отца точно в колено. Бросившись на кухню, он быстро вытащил из деревянной подставки нож, пока Аянэ устраивала грандиозный скандал.        Слезы у нее лились рекой, но это не помешало ей обернуться ужасающим вихрем, швыряющим в чемодан вещи и не дающим вставить ни слова поперек. У Такемичи тогда на лице возникла победная ухмылка. Они смогли, как бы не было страшно.       Когда входная дверь с грохотом захлопнулась и провернулись оба замка, Аянэ затихла и хрипло кашлянула в кулак. Настрой у нее резко угас и она поникла, обнимая себя руками.        Возникший рядом Такемичи не успел вставить ни слова, попав в ловушку хрустальных объятий. Он почувствовал, как заболели ребра, но даже не пискнул, слыша бесконечные извинения.       За то, что не смогла сделать это раньше. За то, что допустила такое. За то, что повела себя эгоистично. За все, что случилось в его жизни.        Такемичи и самому было жаль. Он был слишком слаб для того, чтобы поступить так самостоятельно. Но ему было радостно от того, что это все-таки произошло.        Потому, успокоив Аянэ настолько, насколько это было возможно, Такемичи выскользнул из квартиры через окно в своей комнате и помчался к Ханме со всех ног. Это было для него на первом месте.        — Ты не перестаешь меня удивлять. И это радует, – отозвался Шуджи, наблюдая за ним. И увидев улыбку Такемичи через отражение, добавил: — Краску, кстати, уже можно смыть. Фен на прежнем месте.        Закрывшаяся за ним дверь отрезала Такемичи от тишины остальной квартиры и он открыл кран, крутя вентили в попытке настроить нужную температуру воды. На то, чтобы смыть краску с волос ушло совсем немного времени и следующие десять минут Такемичи потратил на то, чтобы полностью высушить волосы.       Было даже что-то приятное в том, чтобы спокойно сделать все, что нужно. Ведь последний месяц Ханагаки если и посещал душ, то в очень сжатые сроки.        Вода была холодной, а время ограничено. Еще и треснутая плитка заставляла особенно поторопиться, лишь бы больше не чувствовать ее под своими ногами.        Потому Такемичи был крайне рад оказаться дома и облегченно выдохнуть по завершению сушки головы. Не глядя потрогав запястье, он досадливо фыркнул, когда не обнаружил на ней резинки.        Заправив волосы на уши, Такемичи развернулся и вышел из ванной. Только шагнув в коридор он хотел было позвать Ханму, но тут же обнаружил его стоящим у стены прямо рядом с дверью.        Подавив удивленный вдох, Такемичи растерянно спросил:       — Ты чего тут?..        Вместо ответа Шуджи мельком улыбнулся и, взяв его за запястье, повел за собой вглубь квартиры. Ханагаки даже не сопротивлялся, все еще не до конца справившись со своими эмоциями.        Он честно не ожидал, что Ханма станет ждать его в коридоре. Ведь обычно получалось так, что тот уходил на кухню и в ожидании курил, пока Такемичи занимался своими делами в ванной.          А тут он неожиданно терпеливо дождался его около двери и даже не сказал ничего по типу: «Какой же ты долгий, мог бы и побыстрее». Но Такемичи просто скинул такое поведение на достаточно долгое расставание, ударившее по ним обоим, даже если это были всего три недели.         Миновав коридор и оказавшись в гостиной, Ханма вдруг остановился и, по-прежнему держа Такемичи за запястье, потянул его за собой на пол. Мягкость ковра отделила их от холода досок и Такемичи даже не поежился.       — Почему именно здесь? – спросил он, по-птичьи склоняя голову на бок. Мест для посиделок было достаточно, но Ханма по какой-то причине выбрал именно это.        — Ну... Здесь много места, – он небрежно пожал плечами. Как только Такемичи хотел было ответить, Шуджи приблизился и накрыл его губы своими.        Поверхностный, едва ощутимый поцелуй показался Такемичи смехотворным, и когда Ханма чуть отстранился, он приоткрыл губы, чтобы снова что-то сказать. Но тут же забыл о чем именно, потому что ладонь, до того лежавшая на шее, теперь крепко сжимала подбородок.        Прерывисто вдохнув, Такемичи почувствовал, как горячий язык скользнул вдоль нижней губы и Ханма приблизился, снова поцеловав. От неожиданности Такемичи подался было назад, но Ханма держал достаточно крепко, чтобы он не смог вырваться.       Смяв пальцами его плечи, Такемичи что-то невнятно промычал, ощущая, как странное чувство скручивается в желудке. Глубина поцелуя заставила его сжаться.        Прокатившаяся по телу волна дрожи сковала задрожавшие руки и Такемичи почти ощутил болезненность от того, как целовался Ханма. Было в этом что-то издевательское.        Шуджи то давал недостаточно, откровенно дразня, то нарочно перебарщивал, точно зная, что этим вызовет у Такемичи фейерверк перед глазами. И ведь ни разу не ошибался, каждый раз попадая точно в цель.        Когда Такемичи начало не хватать воздуха, он снова дернулся назад и пальцы Ханмы удивительным образом разжались, прекращая эту мучительно-сладостную пытку.        Вжавшись спиной в корпус дивана, Такемичи загнанно дышал, жадно наполняя легкие кислородом. Желание сказать Ханме что-нибудь особенно едкое было велико, но еще больше ему хотелось просто надышаться.        — Раздражаешь... – невпопад пробормотал Такемичи, пытаясь пересилить отдышку. — Наглый, невыносимый и...        — И бесконечно любимый, – мурлыкнул Ханма, плавно сократив дистанцию между ними и ласковым жестом заправив волосы Такемичи за ухо. — Тебе понравилось, Хани, можешь не отнекиваться. Ты ведь никогда не врешь?       Вопрос, очевидно, был риторическим, и все равно Такемичи сухо кивнул, на мгновение отводя взгляд. Чувство от поцелуев с Ханмой было чем-то на границе безликой пропасти и седьмого неба; идеальный баланс, который хотелось испытать вновь.       Потому, только-только отдышавшись, Такемичи схватил Ханму за воротник футболки и потянул на себя. Ему не хватало прикосновений, не хватало всего.        Бесконечное чувство жажды, которое никак не получается восполнить. Словно чаша заполнена до краев и дальше просто некуда.        Но Такемичи не может насытиться, ему недостаточно. Нужно было больше, глубже, сильнее.        Сжимая пальцами успевшие растрепаться волосы Ханмы, Такемичи брал все, что только мог, выпивая до дна и не оставляя ни капли. Желание не утихало и все еще было мало, но Такемичи пришлось отступить, потому что он начал задыхаться.        При сплетении языков у него в груди будто распускались цветы и это чувство хотелось повторить бесконечное количество раз, до самой потери пульса. Но сейчас он глубоко дышал, стараясь успокоиться, а Ханма глядел на него с хитрой улыбкой и полным пониманием в глазах.        Мягко взяв Такемичи за запястье, Шуджи поцеловал его пальцы и приложил ладонь к своей щеке, вскользь ухмыльнувшись.       — Я даже начал забывать о том, кто ты, – усмешка на лице Такемичи наверняка вышла особенно умиротворенной.        Никогда прежде он такого за собой не замечал. Все дело в трезвом рассудке, о котором он так давно мечтал и получив который еще долго не сможет поверить в то, что это действительно правда.       — И кто же? – улыбнулся в ответ Ханма, потеревшись щекой о его ладонь и прикрыв веки. От этого зрелища у Такемичи растаяло сердце.        Затопившее изнутри тепло выдернуло его из реальности на несколько мгновений и Ханагаки пропустил тот момент, когда рука Ханмы оказалась у него на затылке, а жар дыхания ощущался на коже.        — Бог Смерти, – шепнул Такемичи, не торопясь соединять губы в поцелуе. — Но признаюсь честно: мне с тобой хорошо.        А значило это многое. Больше, чем Такемичи мог выразить словесно. Но судя по дернувшимся уголкам губ, Ханма и сам все понял.        Улыбка как шум радиостанций — расплывчатая и бесконечно далекая. Такая, какую он не сможет поймать, даже если очень постарается. Оставалось только смотреть, мимолетом любуясь, будто видит впервые.        И пока Ханма не опустил с лица это выражение, Такемичи потянулся к его лицу, обведя изогнутые в улыбке губы двумя большими пальцами, будто удерживая.        — Что ты делаешь? – насмешливо поинтересовался Ханма и Такемичи едва смог его услышать. Настолько тихим был голос, что мешался со стуком сердца в ушах.       — Запоминаю, – ответил Такемичи также едва слышно, словно повышение тона было способно разрушить все, что они так долго и кропотливо строили.        Все еще дотрагиваясь до мягких губ на чужом лице, Такемичи слегка надавил, проверяя, действительно ли это происходит прямо сейчас. Накрыв его руки своими и сдвинув их ниже, Ханма усмехнулся и тихо сказал:       — Тебе не нужно это делать. Потому что я никуда от тебя не денусь. Сможешь увидеть все, в любой момент, только скажи...        Подавшись вперед, Шуджи поцеловал его, все еще держа за руки; настолько легко, что Такемичи мог выдернуть их в любой момент. Но делать этого не стал. Не хотел.       Было мягко, тягуче и тепло. Даже жарко. Они целовались так, будто пытались слиться в единое целое. Будто поцелуй был смертельным поединком, в котором заведомо нет победителей.        Все было до боли правильно, как первые строки жирных чернил на не тронутом никем пергаменте. Как первые шаги, не способные быть неверными.        Они оба боялись совершить ошибку, останавливали друг друга и вместе с тем себя от того, что могло привести к бесконечному падению. Но сейчас оба знали: их чувства — не ошибка. Каждое прикосновение — доказательство вспыхнувшего между ними напряжения.          Даже если под ногами нет ничего, они построят каждый мост в ручную, а после сожгут ради собственного развлечения и забавы. Это было безумием, полностью устраивающим обоих.        Тепло рук скользнуло под футболку и Такемичи разорвал поцелуй, сквозь хриплое дыхание проговорив:       — Почему ты не остановишься?        — Потому что мне все равно, – безразлично отозвался Ханма, вдруг улыбнувшись и очертив пальцами линию чужого позвоночника.       В его глазах Такемичи прочел откровенное: «Ты интереснее всего, что существует в этом мире. Романтичнее разведенных мостов. Я не жажду идеала, мне нужен лишь ты».        Не дождавшись ответа, Ханма повалил его на спину, придавливая к полу. Заведя руки ему за голову, Шуджи зафиксировал запястья в удобном для себя положении.        — Не двигайся, – сказал он низким, чуть хриплым голосом, от которого все внутри Такемичи стремительно сжалось, а сердце провалилось в желудок.        От грохота пульса в ушах он почти не услышал его слов, но кажется понял все по слабым движениям пересохших губ. Смочив их быстрым движением языка, Ханма коротко взглянул на него из-под полуприкрытых век и мельком ухмыльнулся.        А Такемичи растаял, лежа под ним чистой лужицей удовольствия.        — Не считаешь это чем-то странным? – спросил он, едва способный выдавливать из себя слова и складывать их в предложения.        Замерев, Ханма всмотрелся в его глаза в попытке понять, о чем конкретно идет речь. И когда наконец понял, то коротко рассмеялся.       — Не думал, что тебя будет волновать этот вопрос, – помедлив, Ханма понизил тон, будто их мог услышать кто-то посторонний. — Меня никогда не тянуло к парням, так что считай это неожиданным интересом.        Не сдержав усмешки, Такемичи прикрыл на мгновение веки.        — А меня никогда не тянуло вообще ни к кому. Хотя это, наверное, и без того понятно...        Остановившись на полпути к его лицу, Ханма задрал футболку Такемичи по живота и обвел пальцами ребра. Помня просьбу не двигаться, Ханагаки лишь сжал пальцы в кулаки, спешно облизывая губы. Строить из себя невозмутимость становилось все труднее.       Явно не торопясь, Ханма осмотрел доступную его обзору кожу. Обилие шрамов и свежие синяки на ребрах.        — Куда ты успел вписаться? – спросил он, поднимая на него глаза. Такемичи отвел взгляд, пытаясь найти честные ответы в трещинах на потолке.       — В изголовье кровати, – выдохнул он, и, не в силах игнорировать заострившийся взгляд, добавил: — Случайно. Знаешь, какие у них там полы в палатах скользкие?        — Не знаю и очень этому рад, – не сдержал улыбки Ханма, трогая подушечками пальцев растянувшиеся по коже Такемичи светлые шрамы.       Прикосновения к ним уже не вызывали боли, потому Ханагаки лишь усмехнулся, устремляя взгляд в потолок. От скользящих по торсу пальцев было слегка щекотно и Такемичи с не меньшей заинтересованностью снова наблюдал за тем, как плавно меняется выражение лица Ханмы.       Тот, указав на один конкретный шрам, задумчиво произнес:       — Этот, дай угадаю, от ножа?        Такемичи, точно помнивший каждую отметину и причину, по которой та красовалась на его коже, неторопливо ответил.       — Ага. Там еще от ожога должен быть. Подними футболку повыше, увидишь.       Глаза Ханмы блеснули хищным интересом и он сделал, как было сказано; медленно задрал одежду выше, до самой груди. От ключицы и ниже тянулся неровный, рваный рубец, как коряво размазанное пятно краски, навечно застывшее кляксой на теле.        — Охренеть можно, – раззадорившись, Ханма потянулся было к шраму, но вдруг остановился, подняв взгляд на Такемичи. — Позволишь?       — Валяй, – лукаво улыбнувшись, Ханагаки с праздным любопытством наблюдал за тем, как Ханма кладет ладонь ему на грудь.        Медленно пальцы скользнули чуть выше и коснулись острой ключицы. Ощущение у Такемичи сложилось такое, что Ханма пытается отложить в памяти каждую клеточку его тела, будто Такемичи не позволит дотронуться до себя снова.        — Я раньше считал их отвратительными, – поделился Ханагаки. Взгляд Ханмы скользнул к его лицу и ладонь замерла, остановившись вместе с прикованным к его глазам вниманием. — Но потом понял... Каждый мой шрам говорит о том, что мне удалось пережить.       Наверное, конкретно от него это должно было прозвучать странно. И чтобы перебить это чувство, Такемичи игриво протянул:       — И наверное, я жил только ради встречи с тобой.        Изумившись на мгновение, Ханма коротко рассмеялся.        — О, нет, прошу, только не надо сейчас обесценивать свою жизнь. Даже для тебя это слишком.       Прикусив язык, Такемичи решил не заикаться о своей нелюбви к жизни в целом, потому что Ханма бы в ответ на это укусил его, да посильнее. Хотя не то, чтобы Такемичи был слишком уж против...       — «Слишком» — это хотеть воткнуть мне ключ в горло, а при встрече поцеловать.        Смирив его взглядом, Ханма нехотя ответил:       — Если тебе так не терпится, то могу устроить. Хочешь?       У Такемичи на языке крутилось слишком многое, чтобы он смог сосредоточиться быстро. Так что слова нашлись только спустя бесконечно долгие мгновения:       — Хочу. Заодно проверим, не проебал ли ты их. Хотя я не отдал бы тебе ключи, не будь до конца уверен в том, что ты сможешь сохранить нечто ценное.       — Ты разве считаешь свою жизнь ценной?        Открыв и закрыв рот в беззвучной попытке сказать что-то, Такемичи не находил ответа. В одно невероятное мгновение он забыл все слова какие помнил и не мог выдавить из себя ни звука.       Ханма тем временем наслаждался воцарившейся глухой тишиной. Это почти означало его победу в этой дуэли.       — Если так думаешь ты, то почему бы и нет, – сказал Такемичи тихо. Ханма в ответ ухмыльнулся и, убрав руку с груди, слез с его бедер.        Получивший немое разрешение двигаться, Такемичи одернул вниз задранную футболку и сел, глядя на Ханму сквозь призму задумчивости. И этого было достаточно для того, чтобы Шуджи отозвался чуть нервно:       — Думаю, мне еще долго придется привыкать к этому твоему состоянию. А ведь это я еще не выяснил, можешь ли ты цапнуть.        В ответ Такемичи лишь усмехнулся.       — Я и сам в себе не до конца разобрался, так что не переживай.        Времени у него для этого действительно почти не было, так что это могло стать приятным развлечением для них обоих.        — Боюсь, нам еще только предстоит понять, что со мной, – добавил он чуть тише и украдкой улыбнулся.        — О, думаю, горы трупов будут вполне способны развеселить меня, – ухмылка на лице Ханмы вышла почти кровожадной, отчего Такемичи зябко поежился.        — Ты псих, – отозвался он с наглядным равнодушием и наградил Ханму стальным взглядом. Тот в ответ бодренько заулыбался, порывистым движением руки взъерошив волосы.        — А ты параноик. Как знать, может мы все-таки под стать друг другу.        — Я просто беспокоюсь о том, как бы это не возымело плачевных последствий. Я еще не до конца уверен в том, что могу себя контролировать.       Скривив губы, Такемичи немного погодя добавил:       — Но ты, разумеется, уже что-то задумал.        — Есть у меня одна идейка, – начал Ханма и по выражению его лица Такемичи сразу стало все понятно.        — Было у нас уже что-то подобное. Мы тогда в ментовке три дня просидели, – сказал он, пока Шуджи не успел заявить об очередной абсурдной затее, которая точно выйдет им боком.        — Да ладно тебе. Когда я в последний раз ошибался?       — Прошу, не заставляй меня вспоминать это безумие.        Состроив кислую мину, Ханма вскоре преобразился на глазах и криво улыбнулся, понижая тон:       — Обещаю, ты не пожалеешь.        Вдох дался Такемичи через чур тяжело, и все же он сдался.        — Ладно. Но в случае чего, это будет твоя вина.        — Заметано, Хани.