Жнецы

      — ... И твоя молчаливость вынуждает повториться... Ханагаки-кун, ты ведь понимаешь, что это нужно в первую очередь тебе?        Такемичи ежится. Но вовсе не от холода, а от глубокой неприязни.       Что-то внутри препятствует речи и он надрывно кашляет, пытаясь вытолкнуть вставший поперек горла ком.        Казалось, еще пара позывов, и он выплюнет гортань вместе с ошметками плоти и крови.       Такемичи сгибается пополам и шумно дышит, через силу глотая скопившуюся во рту слюну.       — Когда это случилось?       Скривившись, он глубоко вдохнул сразу, как только понял, что снова обрел способность говорить. После стольких то надоедливых вопросов из глубины его души должна была выплеснуться кипящая лава, но этого не произошло.       Слишком привыкший полагаться на неконтролируемые вспышки агрессии, Такемичи оказался дезориентирован. И лишь сейчас подумал о недавнем уколе.       Что, блять, у него в крови на этот раз?       — Я сказал, что не помню.        Ведь он действительно не помнит. Все в голове перемешалось и застыло единой кровавой картиной, разобрать детали которой не представлялось возможным.        На сеансах с Ватанабэ они почти не обсуждали то, из-за чего Такемичи попал к нему. Потому что сознание самого Ханагаки отвергало эти воспоминания, как слишком травмирующие.        Поэтому он до сих пор избегал этих мыслей, предпочитая заглушить их очередной порцией таблеток.       С ними мыслительный процесс здорово затормаживался и больше не приходилось беспокоиться о том, что это вскоре догонит его.       Без шанса на свои обычные эмоции и чистый разум, Такемичи просто плыл по течению и закрывал на все глаза. Даже если был на грани жизни.        Да какая уже разница? Все равно ничего не получится. В его то состоянии.        — Совсем не помнишь деталей той ночи, верно? – уточняет женщина, в лицо которой Такемичи не смотрел, чтобы случайно не запомнить.        Она вроде бы называла свое имя, но он успел забыть его. Ну и плевать. Это знание в любом случае ничем ему не поможет.       — Да, – сухо ответил Такемичи, подтянув колени к груди, пусть делать это на стуле было не очень то удобно. Здесь слишком холодно, чтобы он смог заставить себя этого не делать.        В полной тишине помещения раздавалось чирканье ручки по бумаге и в немом ожидании Такемичи невольно отодвинулся куда-то на второй план, разглядывая кабинет.       Все такое чистое, до идеального блеска выдраенное, что даже мерзко.        Фыркнув, Такемичи отвернулся и уставился в пол. Все лучше, чем смотреть на окружение и чувствовать подступающую к горлу тошноту.       Он понял, что через чур увлекся своей отвлеченностью только после того, как женский голос позвал его очень уж настойчиво.       Подняв голову, Такемичи пару секунд глядел на врача, непонимающе моргая.        — Ханагаки-кун... – начала она досадливо, но быстро переключилась на утомленное спокойствие. — Мы говорили об имплозивной терапии.        — А это?.. – начал было Такемичи, на что женщина одобрительно кивнула.       — Сущность лечения состоит в намеренном погружении пациента в травмирующие воспоминания с целью реинтеграции подавленных эмоций. Простыми словами... – она на мгновение задумалась, но Такемичи ее уже не слышал.        У него так громко заколотилось сердце, что заглушило ее голос. Но более простое объяснение было ни к чему.       Он и так все прекрасно понял. И был до смерти напуган.        Ватанабэ говорил ему об этом, предупреждал. Пытался смягчить ситуацию, но Такемичи отвергал любые попытки, надеясь на везение, которое никогда не было благосклонно к нему.        Нет, нет... Почему нельзя оставить его в покое? Почему?       Где он так согрешил, что ему придется снова окунуться в этот омут с головой?        А сможет ли он из него вынырнуть? Или останется там навсегда, в своем главном ночном кошмаре, преследующим каждую ночь?       — Это, пожалуй, единственный эффективный способ... Твой лечащий врач одобрил его.        Такемичи стремительно выскочил из своих мыслей и ощутил прилив ярости.        — Он, что?        Заметив резкую смену настроения, женщина осталась невозмутима. Возможно, только внешне. Ебучее омерзительное притворство этих белых халатников.        — Доктор Ватанабэ дал добро. Вы работали с ним последние два года, и он успел изучить твое состояние достаточно, чтобы давать рекомендации.        Резкий вдох и выдох, желая подавить звон в ушах. Накрыв запульсировавшую венку на шее рукой, Такемичи почти до скрипа сжал челюсть.       — Он же знал... Он не имел права... – заговорил он несвязно. Врач покачала головой.       — Доктор Ватанабэ просто хотел помочь тебе. Теми силами, которые входили в его компетенцию. И все же окончательное решение принимал не он, так что не стоит попусту тратить силы на злость, Ханагаки-кун. Они еще пригодятся тебе в дальнейшем.       Такемичи пытался дышать, но получалось у него скверно. Гнев душил и плескался через край переполненной чаши.        Прикрыв на мгновение глаза, Такемичи выдавил из себя вялое:       — Ладно, – вдохнул он. — Давайте разберемся с этим раз и навсегда.        Пусть Ханагаки и не мог ставить условия, он был обязан хотя бы попытаться. Женщина его потуг оценила и мягко улыбнулась, указав ладонью на стоящую у стены кушетку.        — Прошу, – сказала она. — Тебе не помешало бы прилечь.        Эти слова никогда не приводили ни к чему хорошему, но Такемичи молча подчинился. Поднявшись со стула и игнорируя недолгий скрип ножек по полу, на ватных ногах он дошел до самой стены.        Остановился и, набираясь решимости, медленно опустился на самый край. Пока Такемичи ложился, врач взяла оставленный им стул и поставила его рядом с кушеткой.        Сев, она попросила:       — Расслабься и закрой глаза. Как будешь готов, скажи мне об этом.        Тело чувствовалось застывшим камнем. Из недр поднялся ураган, заметавшийся внутри непрерывным потоком.       От тревоги у него по ощущениям на пару градусов подскочила температура и загрохотал в ушах пульс.       — Ты переживаешь, это нормально. Глубоко вдохни...       Умиротворенный голос бил по сознанию словно гипноз, и Такемичи больше ничего не осталось, кроме как послушаться.       — Отлично. Один, два, три... Теперь выдыхай.       Дыхание на счет и спокойный тембр над ним позволили мышцам разжаться, но чувство внутри почему-то не ослабло. И он просто понадеялся, что это пройдет.        — Я... Я готов.        Находясь в темноте, ориентиром для Такемичи служил лишь голос врача, проводивший его все дальше и дальше по коридорам воспоминаний.       За плотно запертые им же двери, на которые были навешаны таблички, предупреждающие о повышенной опасности.        «Не подходи — убьет»; «Не открывать без необходимости»; «Небезопасно!».       Когда-то давно Такемичи сам повесил их, а теперь срывает собственными руками. Пора взглянуть своему страху в глаза.       — Ты должен идти по коридору, хорошо? – растворившись в темноте, Такемичи едва заметно кивнул сглатывая. — Та ночь должна быть за единственной дверью прямо перед тобой. Открой ее.        — Она заперта.       — Значит нужно отпереть. Ты ведь не мог избавиться от ключа?        Действительно, не мог. Вот же, ключ.       Ржавый, забытый временем, он с щелчком прокручивается и дверь со скрипом открывается всего на сантиметр.       — Мне... Нужно зайти внутрь? – уточняет Такемичи полу-шепотом, будто по ту сторону скрывался обезображенный слепой яростью монстр, готовый накинуться в любой момент.       И Такемичи успел морально приготовиться к смерти. Когда, если не сейчас?       — Да. Тебе нужно вспомнить ту ночь настолько, насколько сможешь. Твое сознание само должно напомнить тебе детали по ходу погружения.        Вновь стало страшно. Но Такемичи не посмел открыть глаз. Взялся за ручку и потянул ее на себя, чувствуя, как начинает дрожать от протяжного скрипа петель.        И вот ему снова 13. За окном снова май 2004 года. Снова ночь, снова ругань из кухни.        Такемичи слышал это слишком часто, чтобы продолжать бояться. Он распахивает дверь своей комнаты и, не чувствуя ног, шагает вперед.        Наблюдать за этим с горы накопленного опыта и знаний было забавно. Такемичи ведь уже видел это.       Он знает, что будет дальше. Знает, и не хочет допустить этого.       Если бы только он мог вернуться назад во времени...        — Ханагаки-кун, пожалуйста, не отвлекайся. Следуй за этим воспоминанием, не теряй его.       Померкшие перед глазами события восстановились, и словно через VHS кассету Такемичи смотрит на то, как его босые ноги ступают по ледяному полу. Идет до самой кухни и застывает, скрытый тьмой коридора.           Видит ссору отца и матери. Видит, но не слышит их слов. Будто вместо слов льется запал жгучего жара, обдавшего Такемичи, стоящего за порогом в холоде незнания.        Он опять чувствует, как тело каменеет. Мать стоит к нему спиной, но Такемичи знает, что она плачет.       Потому что плечи у нее так трясутся только из-за слез.        Отец же стоит в пол оборота. У него на лице застыла ярость. Такая сильная, что Такемичи внутренне вздрогнул, ощущая поднимающуюся со дна панику.        В ушах у него вата, но зрение ловит все, что разворачивается перед глазами. Такемичи видит, как отец замахивается...        Его собственное тело двигается само. Он срывается с места так, будто собирался в полете ударить отца ногой, но вместо этого Такемичи хватает со стола нож.        Блеск металла отражается в свете горящей под потолком лампы. У него колотится в приступе ужаса сердце.        Острие направленно на отца. Своим хрупким телом Такемичи закрывает мать, не слыша ее слов и не реагируя на попытки отодвинуть его в сторону.        Он не может допустить того, чтобы с ней что-то случилось. Не может позволить снова сделать ей больно.       Не может двинуться даже несмотря на весь тот страх, что иглами пронзил все тело разом.       — Я больше не... – начал было Такемичи, медленно выныривая из кончающегося воспоминания, но его дернуло назад с такой силой, что он едва не подавился.        Мать сидит на полу, голос у нее дрожит от слез, а на щеке медленно расцветает сочный кровоподтек. И внутри у него все обрывается.        — Грязный ублюдок! – словно из-под воды слышит он собственный голос.        Крик больше напоминал звериный, нежели человеческий. Такемичи знает – помнит – как все внутренности разом обожгло кипятком, а мысли отключились.        Бешенство, которое он тогда испытал, нельзя было сравнить ни с чем. Даже извержение вулкана показалось бы мелочью в разрез с тем, что тогда происходило у него внутри.       Такемичи бил наотмашь, крепко сжимая рукоять кухонного ножа в руке. Порез на теле отца от плеча до груди.       Рваная кровавая полоска у него на лице, капли которой попали на волосы и одежду. Они устремлялись вниз и оседали на паркете.       Все еще ничего не слыша, в следующее мгновение Такемичи оказался на полу, предварительно очертив своим виском угол столешницы.       Боль была оглушающей. Кровь текла до подбородка, устремляясь вниз по шее.        Нащупав теплую жидкость, Такемичи понял, что теряет сознание.       Все дальнейшие события после пробуждения он помнил смутно из-за сотрясения, которое диагностировали приехавшие вместе с полицией медики.       Не стихающий вой сирен и боль от наложенного шва. Голоса вокруг. Ночные фонари, слепящие глаза.       А затем снова темнота бессознательности.        Такемичи выдохнул:       — Я просто хотел защитить маму.        Он не мог дать ему и дальше оставаться безнаказанным. Нельзя причинять окружающим вред и не получить удар в ответ.        — Нельзя было оставлять его в живых.       От твердости, вложенной в эти слова, у Такемичи заболел язык.        — Ты хотел убить своего отца?       — Я... Нет... Я хотел защитить ее. Любой ценой.       — Даже ценой Его жизни? – снова спросила врач с прежней осторожностью. Такемичи поморщился, как от головной боли, но глаза не открыл.       — Я бы все равно не смог. И мама бы сильно расстроилась. Но если бы у меня была возможность вернуться в ту ночь, я бы добил его.        Женщина понятливо хмыкнула и спросила:       — То есть у тебя есть определенная тяга к насилию?        — Да.        — И тебе не жаль тех, кому ты причиняешь боль?       — Они бьют в ответ. Это честно. Но вообще... – на несколько секунд он замолчал, прислушиваясь к себе. — В последнее время мне не хотелось драться. Совсем.        — Драки были твоим способом выместить злость?       — Так я чувствовал хоть что-то, – лениво отозвался Такемичи, нехотя разлепив веки и уставившись в потолок. — Мне было необходимо удостоверяться в том, что таблетки добили меня не до конца.            Рассказывать о том, что он пропускал приемы, Такемичи не собирался. Многого хотят.       Хватило ему двух лет на этой отвратительной дряни, зовущейся лекарством.        Надеяться оставалось только на то, что его все-таки выпустят. И сделают это без очередного назначения.        По крайне мере, Такемичи уже чувствовал себя чистым, из-за чего не мог не улыбаться, глядя в перекрытое решетками окно.        Забавно, на самом деле. По ощущениям — тюрьма, на деле — лечебница, откуда стоило бы делать ноги и как можно быстрее.        Но, увы; впереди еще две долгие недели, которые ему предстоит постараться пережить. Все-таки у него был резон вернуться.