Жнецы

      Глаза. Горящие в темноте глаза. При виде них Такемичи становится дурно. Из густого мрака к нему тянутся руки — изуродованные и переломанные, обтянутые кожей. Кости торчали наружу, а вместо крови из отвратительных ран сочилась черная гнилостная жидкость.       Но хуже всего был запах, въевшийся сначала в глаза, – отчего те заслезились – а после и в легкие. Сморгнув слезы, Такемичи порывался отпрыгнуть, как дикий уличный кот от протянутой ладони, но ноги будто прилипли к полу. Или к тому, что было вместо него.        Прочь, прочь! Вам здесь не место! – Но голос утонул в тишине, так не издав и звука.        Гнилые пальцы почти дотрагиваются в попытке разорвать на куски. Везде, из каждой щели на него взирают холодные мертвые глаза. Пустые, безжизненные, будто покрытые сухой ледяной корочкой.        В голове смешался противный писк и шум крови. Такемичи схватился за голову и открыл рот в беззвучном крике. А затем проснулся.           Резкий подъем из лежачего положения заставил испытать чувство пульсирующей боли в затылке, а сковавший тело ужас запустил бешеную работу сердца. Оно колотилось одновременно в груди, горле и ушах. Ощущалось в желудке.        Такемичи сглотнул и принялся лихорадочно трогать ладонями голову, торс и все, до чего мог достать прямо сейчас. Но никаких черных следов вязкой, мерзко пахнущей жидкости.       Только холодный пот, стекающий со лба. И тот он утер размашистым движением руки.        Все тело сковывал медленно отступающий ужас. Спешно оглянувшись, Такемичи быстро заморгал, пытаясь понять, где он находится.        Диван, крепко стиснутое в дрожащих пальцах одеяло, как обычно, заботливо оставленная для него подушка... О, боже.        Облегченный вздох разрезал тишину. Быстрый взгляд на часы подсказал время — 5:21. Свесив ноги к полу, Такемичи тихо поднялся и подошел к плотно зашторенному окну.       Одернув ткань, он выглянул на улицу. Светало.        Тяжело оперевшись о едва теплую батарею поясницей, Такемичи выдохнул, окончательно приходя в себя. Головокружение все еще не давало покоя, но почти успело сойти на нет.       Остатки кошмара утрамбовались в его голове, на их месте остался осадок. Но было отрадно осознавать, что все позади.        Он простоял так еще около минуты, ожидая, пока сердцебиение придет в норму. И только после этого оторвался от батареи, шагнув вперед на негнущихся ногах.       До того нарастающий шум в голове начал постепенно снижаться. Стало ощутимо легче, как ментально, так и физически. И отрицать этого Такемичи не мог.        Вышел он в залитый уютным полумраком коридор опираясь о стену рукой для надежности, и переставляя ноги неторопливо. Потому, что знал — ему некуда торопиться.       Чтобы не споткнуться приходилось щурить глаза, тщательнее вглядываясь в утренние сумерки.        Оказавшись в ванной и нащупав выключатель, он некоторое время справлялся с тем, чтобы зрение привыкло к яркому свету. И, не глядя, шагнул к раковине, выкручивая кран с холодной водой.       Зачерпнув ее в ладони и плеснув себе в лицо, Такемичи аж передернуло, зато глаза тут же распахнулись и сонливости как не бывало.       До скрипа закрутив винт и стерев влагу с кожи, он на ходу попытался сделать что-то со своими взъерошенными волосами и в итоге просто пригладил их мокрыми руками, дескать: «и так сойдет». Все равно некому им любоваться.       Нормальные люди в такое время обычно видят десятый сон и даже не думают просыпаться. Такемичи бы с удовольствием сделал также, но после кошмара смыкать глаза откровенно не хотелось. Как и видеть нечто подобное еще раз. Хватит с него на сегодня.       Выскользнув из ванной, он сделал всего пару шагов, прежде чем его заторможенное внимание привлек свет на кухне. А вот это уже интересно, – подумал Такемичи, тихо шагая к источнику яркого освещения.       Пусть и не рассчитывал на то, что сможет не привлечь к себе внимание. Он уже сделал это своим посещением ванной комнаты.        И потому хватило одного только осторожного шага в кухню, чтобы встретиться с интересом пламенных глаз.        — Ты ложился вообще? – на ходу осведомился Такемичи, пересекая помещение и оказываясь возле кухонного гарнитура.       Поставив греться чайник, он достал из шкафчика кружку, в которую закинул пакетик с заваркой. Затем развернулся, оперевшись бедрами о столешницу, и посмотрел на сидящего за столом на Ханму.       — Не-а, – лениво протянул тот, стряхивая серые комочки с сигареты в пепельницу. Перед ним на деревянной поверхности также стояла полупустая чашка с кофе, и при виде нее Такемичи даже не удивился отсутствию внешней сонливости у Шуджи. — Мне хватило пары часов вечером. А ты то почему так рано?       Такемичи-я-никогда-не-вру-Ханагаки потер пальцами шею и недолго пораскинул мозгами, после чего сухо ответил:       — Плохой сон.        Ханма, понятливо хмыкнув, не стал его расспрашивать, точно зная, что у Такемичи подобное — обыденность. Пусть и сам не до конца привык к его ночными хождениям в попытке утрясти только что пережитое во сне.       Сам Такемичи рассказывать сверх необходимого не решился и повернулся обратно, когда вскоре вскипел чайник. Залив кипяток в кружку, он разбавил его холодной водой.       Опустившись на стул, Такемичи сделал глоток чая и молча отказался от предложенной сигареты. Горло и без того было через чур сухим. Если он сейчас закурит, то многократно усугубит и без того не самую приятную ситуацию.        В утренней тишине было едва слышно размеренное тиканье часов и чириканье птиц за окном. С каждой минутой рассветало все больше, но свет все еще горел и никто не тянулся к выключателю.       Видимо, оба знали, что если лампочка погаснет, то оба начнут засыпать от через чур уж уютной обстановки. И сигарету Такемичи так и не взял, опустошая наполнение своей кружки.        — Как нога? – разрезал тишину вопрос Ханмы. Подняв на него глаза, Ханагаки покачал левой нижней конечностью. Слабая вспышка боли подсказала — заживает.        — Терпимо, – отозвался Такемичи, потерев колено пальцами. Отставив чашку, он задрал штанину и посмотрел на медленно тускнеющую гематому. При нажатии на нее стало ощутимо больнее, потому Такемичи, скривив губы, расправил штанину и подмял ногу под себя. — Думал, что будет хуже.        — Не перелом — уже счастье, а? – Ханма ухмыльнулся и закурил вторую сигарету, до того одиноко лежавшую на столе в стороне от остальной пачки и зажигалки.        — В точку, – не мог не согласиться Такемичи. Повреждение костей было, пожалуй, самым худшим, что могло случиться (разумеется, после потери конечности).       Так что отделавшись поврежденным коленом из которого хлестала кровь, он выдохнул, заверяя: «Не сломал!». Для Такемичи — облегчение, для Ханмы — ахуй, потому что Ханагаки даже ступить на левую ногу не мог, а выглядел так, будто отделался безобидной царапиной.        — Напугал, пиздец, – пробормотал Ханма недовольно, морщась, как от головной боли. Такемичи в ответ лишь усмехнулся, разводя руками в стороны.       — Да все же нормально в итоге. Живой, без костылей и гипса.        Фыркнув, Ханма затянулся и на выдохе произнес:       — Просто будь осторожнее. Почему за твою ебаную сохранность переживаю я, а не ты?        Такемичи показалось, – он очень надеялся, что показалось – что он слышал в его интонации обеспокоенность. И та граничила с раздражением.       Будучи не до конца уверенным, как это воспринимать, Такемичи понизил тон.       — Смею предположить: потому, что меня никто этому не научил?        Ханма, внезапно растеряв весь настрой, вдавил сигарету в пепельницу. Подняв на Ханагаки глаза, полные чего-то странного — того, что он никогда прежде не видел, Шуджи хотел было что-то сказать, но не решился. Лишь молча выискивал на лице Такемичи ответы на невысказанные вопросы.       Взгляд поглощал внимание, не позволял отвести глаза и в воцарившейся тишине оба пытались понять каждый свое. В такие моменты Такемичи особенно ненавидел собственную недальновидность.       — Я не могу залезть тебе в голову, – сказал он, почти физически ощущая недосказанное «к сожалению». Ханма, отставив бдительное внимание, коротко вздохнул.        — Это и не нужно, – его голос остался ровным. — Я не ты. Просто спроси — отвечу на все, что только смогу. Я не отношусь к тем, из кого ответы приходится щипцами вытаскивать.        Такемичи открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут же закрыл. Спорить неожиданно перехотелось. Возможно потому, что он знал — Ханма прав.        — Может ты и болтаешь много, но это не значит, что каждый раз по делу, – отозвался Такемичи мрачно.       — Ты просто не умеешь слушать, – Шуджи примирительно улыбнулся и протянул к нему руку, заправляя за ухо несколько прядей. — И чем раньше научишься, тем проще тебе будет.        Стряхнув с себя его пальцы, Такемичи нахмурился. Никакой слепой агрессии, только обоснованное негодование.        — Потому что тебя невозможно слушать. Это блядская пытка.        — Если еще не сбрендил, значит, очень даже возможно, – Ханма подпер свое лицо ладонью и вскользь усмехнулся. — Признай, я тебе нравлюсь. Так или иначе.        Такемичи едва не дернулся, сильнее нахмурившись в ответ на лукавую ухмылку, выражая загоревшимися глазами явный протест.        — Ты меня бесишь. Сейчас — особенно сильно, – проговорил он сквозь скрежет зубов, сжимая пальцами край стола, чтобы удержать себя на месте.       Казалось, эти слова лишь больше раззадорили Ханму. Окрасившийся снисходительностью голос утешил:       — Конечно, Хана, конечно. Как скажешь.       Отвернувшись, Такемичи стойко проигнорировал его провокацию и встал из-за стола, ставя точку в разговоре. Будто это могло остановить Ханму от продолжения этой темы немного позже.

***

      Через несколько часов, уже полностью отделавшись от сонливости, они выбрались из дома. Оказавшись на улице, Такемичи не сразу поверил в то, что он вышел куда-то днем (даже утром), потому что обычно их прогулки происходили ближе к ночи.       И в основном они расходились где-то на рассвете, встречаясь при этом либо в сумерках, либо при свете закатного солнца.       Из-за больной ноги Такемичи решили ехать на байках, которые по прибытию оставили на парковке. Идти было немного неудобно, постоянно приходилось переносить вес на правую конечность, тем самым прихрамывая, но Такемичи правда старался шагать как обычно.        Заметив это, Ханма фыркнул и, взяв его под локоть для большей устойчивости, сказал: «Не делай вид, будто все в порядке, калека». Такемичи, задохнувшись возмущением, хотел вырвать руку и идти самому, но Ханма не позволил.        В итоге шли в молчании. Ханагаки — недовольный, хмурый от обиды, а Шуджи — на удивление спокойный, тащащий его вдоль дороги, медленно сменяющейся сначала землей, а после песком. Заброшенная часть пляжа встретила шумом бьющихся о берег волн и криками чаек вдали.        И пока Такемичи, застыв статуей, смотрел на водную гладь, Ханма скинул с себя куртку, бросая ее на песок и садясь сверху. Такемичи этого почти не заметил, слыша и видя только морские гребни, разбивающиеся о мокрую песчаную поверхность.       Запах соли пропитал легкие, но дышать тяжелее не стало. Голова внезапно пошла кругом и ему пришлось отвернуться.       Глядя на Такемичи снизу-вверх, Ханма кивком указал на свободное место сбоку от себя. Помедлив, Ханагаки приблизился и сел рядом, даже не пытаясь сохранить ничтожную дистанцию в пару сантиметров. Ему, ровным счетом, было уже наплевать.        — Где же твое пренебрежение, Хана, – усмешка, возникшая на лице Шуджи, была расценена Такемичи как очередной повод поиздеваться над ним.        — Мне уже нельзя беспокоиться о своих личных границах. Приехали блять, – сокрушался он с оттенком раздражения в тоне, потирая пальцами переносицу и пытаясь не сойти с ума.       Это действительно очень выматывало. Такемичи никогда в жизни не встречал таких людей, как Ханма, после разговора с которым он чувствовал себя выжатым лимоном.        — Ну, ты не очень беспокоился о них, когда решил попробовать мою кровь на вкус, – парировал Шуджи, беспечно пожимая плечами, пока Такемичи отчаянно краснел.       Прижав колени к груди, он уткнулся в них лбом, желая провалиться под землю.        — Нашел, что вспомнить... – пробормотал Такемичи, не обращая внимание на болезненную пульсацию в колене. Сейчас это волновало его меньше всего.        — Было бы странно об этом забыть, не находишь? – поинтересовался Ханма.       Отвернув голову, Такемичи попросил:       — Отвали.        — Ты мог бы сказать честно.        — Сказать что?        Делать вид, будто он ничего не понимает, было трудно. Особенно когда физически ощущал на себе этот взгляд.        — То, что я тебе интересен.        Такемичи вдохнул прерывисто, безуспешно попытался согнать с лица румянец, жгущий кожу. Подняв голову, он уставился на Ханму в упор и спросил:       — Разве я это когда-то отрицал?       Шуджи полминуты не мог найти ответ, и Такемичи понял — это 1:1. Его губы растянулись в победной улыбке, но ненадолго. Слова Ханмы вынудили поубавить пыл.       — Нет. Ты ведь никогда не врешь, – он ухмыльнулся, только когда заметил секундное смятение Такемичи, быстро скрывшееся за маской неприступности.       Хорошо, 2:1. А вот Ханме о том, что внутри у него бушует ураган, Такемичи не собирался. Сам догадается. Если, конечно, сможет.        Признавать проигрыш в этой сомнительной дуэли страшно не хотелось, и потому он лихорадочно соображал, пока наконец не зацепился за едва ни проскользнувшую мимо мысль:       — Зато ты вполне на это способен. Хочешь обсудить со мной это? Уж поверь, я с удовольствием вспомню каждое слово.        Такемичи думал, что это триумф. В его глазах промелькнул отблеск безоговорочной победы, но и тут Ханма смог вырваться вперед, не позволив Такемичи опередить себя в словесном поединке.       — А ты помнишь каждое мое слово? Не ты ли говорил, что слушать меня — пытка? – и, словно желая добить омрачившегося Ханагаки, он добавил: — Это так мило, Хана. Прямо музыка для ушей.       Чертыхнувшись, Такемичи наградил Ханму тяжелым взглядом и сжал ладонь в кулак. Он думал, что такой аргумент убедит Шуджи заткнуться, но вместо этого тот изобразил театральный испуг.        — О, нет, как страшно! – последовавший смех заставил Такемичи лишь больше нахмуриться. Где-то на шее яростно запульсировала венка, обжигая изнутри. — Я прекрасно знаю, что бьешь ты не слабо, но этого не всегда достаточно, – весело произнес Ханма, отодвигаясь подальше от Такемичи. — Иногда жертву еще и догонять приходится.        Подобная формулировка неожиданно вызвала улыбку. Но, наверное, не самую лучезарную, судя по тому, как Ханма нервно усмехнулся в ответ.       Поднявшись с нагретого места, он сделал шаг в сторону и, спрятав руки за спину, сказал:       — Это я так... Вдруг ты не в курсе.        — Ага, оправдывайся, – хмыкнув, Такемичи медленно поднялся и отряхнул штанину от песка. Затем оценил свои силы и добавил: — Пока можешь.        Такемичи сделал шаг вперед. Ханма два назад.        — Ты через чур категоричен. Не думал пересмотреть свои взгляды?        — Обязательно подумаю над этим. Сразу после того, как вырву тебе язык, – бескомпромиссно отозвался Такемичи, делая еще два шага.       Ханма, попятившись, резко развернулся и бросился бежать. Такемичи — сразу следом, игнорируя приглушенную боль в колене. Он почти смог забыть о ней, пока мчался вдоль береговой линии вслед за Ханмой, едва поспевая за ним.        Очень быстро им стало плевать на морскую воду, пропитавшую обувь. Брызги попадали на одежду, оставаясь на ткани темными каплями.       Летнее солнце грело и без того разгоряченные бегом тела. На мокром песке оставались две пары следов, перекрывающие друг друга.       Сбившееся дыхание царапало слизистую, но Такемичи улыбался, выкрикивая что-то в ответ на колкости Ханмы. Замедляясь все больше, он окончательно остановился.       Опираясь ладонями о колени, Такемичи тяжело дышал, чувствуя, как в глотке бешено колотится сердце. И вскоре к нему подошел Шуджи, успевший недалеко отбежать, прежде чем заметить, что Такемичи больше не мчится вслед.        — Уже все? – поинтересовался Ханма, задорно улыбаясь. Выпрямившись, Ханагаки хрипло рассмеялся и сделал несколько шагов прочь от моря, рухнув на песок. Все еще восстанавливая дыхание, он ответил:       — Ты слишком быстрый.         — Это ты слишком медленный, – махнул рукой Ханма, точно зная, что сил у Такемичи не осталось и этот подкол останется без ответа. Пока что.        — Иди нахуй, – отозвался Такемичи вяло, точно не желая вставать. — И думай над тем, как обратно. Там твоя куртка осталась.        — Так нахуй идти или думать?        — А ты совмести. Кто из нас невозможный придурок, – полу-вопрос, на который Ханма хотел было ответить, но Такемичи его остановил, поняв все по одному только взгляду. — Это ты, лис.        — Почему это? – скрестив руки на груди, Ханма состроил недовольное лицо и взглянул на Такемичи сверху-вниз.        — Потому, что не зря говорят: со стороны виднее, — сказал он, оставшись невозмутимым.        — Вроде как, это я здесь самый внимательный к мелочам, – пробормотал Ханма, вздохнув и вдруг переведя тему. — Подняться сможешь?       Прикрыв глаза, Такемичи собрался силами и неторопливо встал, пусть и откровенно не хотел этого делать. Его воля — сидел бы дальше, пока окончательно в себя не придет.       Но судя по засиявшим глазам Ханмы, он что-то задумал. А Такемичи просто отдал ему штурвал, потому что возможности (да и желания) сопротивляться не было.        Оказавшись на ногах, он отряхнулся и поднял на Ханму вопросительный взгляд. Тот растянул губы в ухмылке и, развернувшись к Такемичи спиной, пригнулся, стараясь не касаться штанинами песка. Ханагаки приблизился и неуверенно спросил:        — Ты уверен?        — Да, Хана, уверен. Залезай уже, – нетерпеливо потребовал Ханма, коротко обернувшись на него через плечо. — Ты сам не дойдешь, развалишься. Так что перестань бессмысленно упираться, ладно?        Такемичи тяжело вздохнул и не без опаски ухватился за шею Шуджи, позволяя ему надежно обхватить свои ноги, одна из которых все еще побаливала, в том числе от прикосновений.       Выпрямившись, Ханма – судя по звукам – довольно усмехнулся и уверенно направился вперед, следуя обратно к месту, где они остановились изначально. Ориентиром служили полу размытые следы их ботинок, тянущиеся, по ощущению, бесконечно далеко.        Не расцепляя одеревеневших пальцев, Такемичи прижимался к спине Ханмы так, будто желал слиться в единое целое. Заметив это, Шуджи попытался его приободрить:       — Эй, Хана, – позвал он. — Верь мне, и все будет в порядке. Идти не так далеко, так что расслабься. Вряд-ли тебя унесут чайки. Я им тебя так просто не отдам.       Легче от этого стало лишь совсем немного. Но спустя менее, чем минуту, напряжение в теле сошло на нет, и Такемичи повис на спине Ханмы, отдавая ему полную ответственность за то, что он рано или поздно свалиться. Сосредоточенность мышц оставалась лишь в руках, держащимися за шею Шуджи, в которую он вскоре уткнулся лбом.        Закрыв глаза, Такемичи вслушался в шорох шагов и буйство волн совсем близко. Гортанные крики чаек вдалеке и тихий, едва слышимый гул ветра, тащащий за собой мелкие ветки и песчинки.       На какое-то время он растворился в фоновом шуме. Не чувствовал ни тела, ни мыслей, будто прекратил существовать.       Это ощущение было где-то на границе дремы и реальности, где Такемичи успешно балансировал, чувствуя разве что, то, как ноги безвольно покачиваются на весу.        Ему действительно показалось, что это был сон, продлившийся несколько минут, выйдя из которого Такемичи ощутил небольшой прилив бодрости.       Сидя на лежащей на прежнем месте куртке, он потер большим пальцем травмированное колено. Ханма расслабленно сидел рядом, смотрел вдаль и молчал.        Тряхнув головой, Такемичи прогнал заторможенность и с усилием моргнул. Окончательно в сознание его привело прикосновение к своей ладони. Раскрыв от удивления глаза, Такемичи взглянул на Ханму и, не дождавшись ответа, скользнул глазами ниже.        Чернила татуировок на коже, неожиданно переплетенные в замок пальцы и соответствующее тепло вместе с предательски ускорившимся сердцебиением.        — Что ты делаешь? – спросил Такемичи настороженно, с трудом оторвав взгляд от их рук и взглянув на оставшегося безмятежным Ханму.       Тот на него не посмотрел, но все равно ответил:       — Привожу тебя в чувство самым доступным способом.        Такемичи ему не поверил, но сказать об этом не решился. Боялся даже пошевелить пальцами, будто опасаясь разрыва тактильного контакта.       Он и сам этому поразился, не находя в себе хотя бы отголоска возмущения. Голова была пустой. Слышен только прибрежный шум и бурлящая в ушах кровь.        Молчание затягивалось удавкой на шее. Такемичи не знает, что говорить, и потому выпаливает первое, что приходит на ум.       — Я не могу остаться, – произносит он скорее для себя, нежели для сидящего рядом Ханмы. Тот не отрывал взгляд от шумных волн и ответил только спустя долгую минуту.       — Почему?        Вопрос эхом отразился в черепной коробке и заставил испытать удушливое чувство неприязни. Такемичи хотел было дернуться, но что-то удержало на месте. И он остался сидеть, как приклеенный, не в силах двинуться.       — Потому что встреча — начало расставания. Умрешь либо ты, либо я, – проговорил, в конце концов, Такемичи, явно пересиливая себя.       Он почти выплевывал слова в небрежной манере, всеми силами подавляя колыхающуюся внутри злость: в первую очередь на самого себя.        Такемичи злился и не понимал. Хотел крушить и ломать, но переплетенные пальцы казались такими необыкновенно притягательными, что даже не вызывали должного отторжения. И оставалось только удерживать себя на месте, будто попав в притяжение чужого существования.        Они, как магниты разных полюсов, оказавшиеся в нужное время в нужном месте — не оторвать. Да и не то, чтобы кто-то из них этого хотел. По крайне мере Такемичи — точно нет.        — А если я скажу, что могу подарить тебе счастье? Или по крайней мере то, что ты под этим словом подразумеваешь, – взгляд Ханмы все же оторвался от водной глади и устремился к нему.       Слегка сжались пальцы в немой просьбе дать шанс. У Такемичи внутри все перевернулось и участилось дыхание.       — Я тебе не поверю, – ответил он таким ровным тоном, будто не пытался тщетно совладать с громким и многократным стуком собственного сердца.       Оно пробивало ребра, требовало освобождения. Того, что обеспечить Такемичи никак не мог, даже если бы очень постарался.        — Тогда останься и проверь мои слова вшивость. Что ты теряешь?        — «Время?» – эхом отозвался внутренний голос. Но Такемичи знал, что он готов отдать Ханме хоть все года, что уготованы ему судьбой. И потому выдавил из себя одно единственное: — Ничего.        Ничего не потерять и ничего не получить. Лишь потратить впустую время... Звучало не так плохо, как отдать что-то за просто так.       Но сомневался ли Такемичи на самом деле? Наверное, нет. Он всего лишь боялся сделать шаг вперед.        — Меня пугает неизвестность, – вынес вердикт ставший твердым голос. Янтарные глаза блеснули небывалой решимостью. — Проведешь меня? – и, усмехнувшись, он негромко добавил: — А вот к обрыву или нет — узнаем потом.        — Проведу, хоть на край света, – Ханма улыбнулся весело, как привык. И почти шепотом добавил: — Сомневаешься во мне, Хана?       У Такемичи как камень с души при виде этого выражения. Оно означало, что все под контролем. Все будет хорошо.        — Никогда, – Такемичи слабо качнул головой. — Просто я привык сразу представлять самый ужасный исход. Так безопаснее.       — В этом весь ты, – не расцепляя их пальцев, Ханма сунул руку в карман лежащей на песке куртки и вытащил оттуда изрядно смятую пачку. Открыв ее, он досадливо вздохнул: — Последняя.        — Не страшно, – Такемичи не заметил, как ушла злость. Не заметил и того, как у него в груди ощутимо потеплело. — Зажигалка, надеюсь, не пустая?       — Обижаешь, – фыркнул Ханма, сжимая фильтр в зубах и закуривая. Отбросив пустую пачку, до того успешно смятую в кулаке, он с наслаждением затянулся поглубже и выдохнул дым.       Руки все же пришлось расцепить, чтобы успешно дотянуться до сжатой в чужих пальцах сигареты и бесцеремонно забрать. Ханма на это лишь усмехнулся слабо и не моргая наблюдал за тем, как Такемичи делает затяжку, на выдохе кашляя от горького дыма, попавшего не в то горло.       Курить одну сигарету на двоих было привычно. Никакой брезгливости. Лишь молчаливое наслаждение от заполняющего легкие дыма и передача друг другу полуистлевшей бумаги, набитой табаком. Такемичи даже казалось, что когда он прижимал фильтр к губам, то чувствовал сохранившееся на нем тепло.        Забавно, на самом деле. В своих беспокойных снах Такемичи видел этот циркулирующий неизвестностью ужас...        Будущее.       И честно считал, что оно ему не светит. Никогда и ни при каких обстоятельствах.       Было отрадно осознавать, что думать об этом означало крупно ошибаться. Но о чем еще позволено размышлять, когда дожить до рассвета — проклятие, избавляющее от забытья долгожданной смерти?       Все, о чем раньше мечтал Такемичи, было прекратить свое существовать. Не хотел жить, но и не хотел умереть. Теперь ближайшим планом было взглянуть на мир ясно, а не через завесу призрачной дымки в голове и перед глазами.        Он не знал, куда приведет этот путь, но идти становится легче, когда его рука сжимает другую. Когда парные татуировки переплетаются вместе с пальцами, въедаясь чернилами в сердце...        Такемичи поднял взгляд на Ханму. Тот докуривал. Безмятежный взгляд, до того снова обращенный к бескрайнему морскому горизонту, вдруг встрепенулся и обратился к нему.       Затем опустился ниже, к находящимся в паре сантиметрах друг от друга рукам. И накрыл ладонь Такемичи своей, надежно сжимая. Дым, подхваченный ветром, устремился ввысь причудливыми витками.        ... Кажется, они оба не против.