Жнецы

      Стук часов как похоронный марш, заставлял скривиться и впечататься глазами в кафельный, пропахший хлоркой, сплошь в мелких трещинах пол.       Белые стены увешанные плакатами с информацией о различного рода заболеваниях и их симптомах. Имели места быть и «памятки» о базовой гигиене, правилах поведения в больнице и т.д. Удалось даже выцепить взглядом две таблички с надписью «не курить».        Место не вызывало ничего, кроме удушливого ощущения поперек горла и желания оказаться за его пределами как можно быстрее. Выдраенный до блеска коридор слепил глаза, а от запаха чистящих средств в купе с какими-то лекарствами едва не атрофировалось обоняние.       Периодически поглядывая в сторону кабинета, Такемичи в очередной раз прочел: «кабинет врача-психиатра» и ниже номер «103».        И зачем он только притащился сюда так рано? Осталось подождать всего пять минут, но предыдущие двадцать и так были настоящей пыткой.       Все лучше, чем нахождение в собственной квартире. Такемичи мало хотелось снова получать по лицу ни за что, так что он предпочел под шумок вылезти через оставленное на распашку окно.        Нет, конечно, Такемичи мог бы позвонить Ханме, но телефон успел сдохнуть и даже не включался, а зарядка осталась брошенной около кровати. Тихо выругавшись себе под нос, Такемичи тут же резко поднялся, моментально среагировав на щелчок открывшейся двери.       Вышедшая оттуда девочка прошла дальше по коридору, опустив глаза в пол, а Такемичи шустро проскользнул в кабинет.        Дверь за спиной захлопнулась, а в нос ударил запах кофе, к которому он испытывал чистейшее чувство пренебрежения.        — О, Такемичи, – сидящий за столом молодой мужчина – Исао Ватанабэ – встретил его слегка удивленным взглядом. И пока Ханагаки целенаправленно шагал к обитому дерматином диванчику, тот глянул на циферблат наручных часов. — Консультация начнется только через десять минут...        — Я тебе мешаю? – деликатно поинтересовался Такемичи, устраиваясь на излюбленном месте; у подлокотника, ближе к темному углу возле которого на стене висело чучело лемура.       По старой традиции Такемичи мысленно поздоровался: — «Как вы, Джи Ен? Живы ли? Я скорблю».       Ватанабэ меж тем ответил:       — Нет. Просто привык к твоим опозданиям.        Ханагаки чудом удержался от того, чтобы закатить глаза. Знал бы он, из-за чего эти опоздания происходили. На самом деле потому, что Такемичи не хотел идти и тянул время как только мог, но Ватанабэ знать об этом было необязательно.       Хотя может он и сам давно обо всем догадался. Мозгоправ, все-таки.        — Значит я остаюсь. В коридоре химией несет, я чуть обоняния не лишился, – отозвался Такемичи лениво, откинув голову на кожаную спинку и уставившись в белый потолок.       Возможно за эти десять неоплаченных минут даже получится отдохнуть, пусть и надеяться не приходилось.       — Как угодно, – Ватанабэ поднялся из-за стола и включил кофе-машину. Такемичи мимолетом скривился. Как же ему хотелось уйти.       Они были знакомы достаточно давно, чтобы Ханагаки успел полноценно привыкнуть: рассказывает здесь только он. Из Ватанабэ информацию было и щипцами не вытянуть, так что Такемичи перестал пытаться. Все равно без толку.        Оставалось только из-под полуприкрытых век наблюдать за тем, как Исао с дымящейся кружкой в руках садится обратно и выдвигает ящик стола. Такемичи закрыл глаза.       Он знает, что это снова тот убогий блокнот. Нет смысла смотреть. К тому же на концентрацию внимания уходит слишком много энергии, тратить которую не было резона.        Такемичи чувствовал, что засыпает и потому глаза все же приходится открыть. Все еще мало верилось в то, что целый час драгоценного времени придется тратить на эту чепуху.       Ему даже таблетки выпить пришлось. А ведь мог бы и не пить вовсе!        — Спасите меня, бренный мир лишается творца, – проворчал Такемичи, растекаясь по дивану. Инициатива вести себя сдержаннее покинула его с воплем отчаяния.       Бедняжка. Не повезло ей зародиться в этой туманной, ничего не смыслящей и угашенной препаратами голове.        — Хочешь начать сеанс сейчас? – в затянутое призрачной дымкой сознание деликатно проскальзывает голос Ватанабэ. У Такемичи начинает колоть висок и он досадливо морщится.       — О, нет, – протягивает он. — Я за это не платил. Пей свой кофе и молчи пока не истекут оставшиеся минуты. – И снова закрывает глаза. Ватанабэ молчит. Потому что клиент просит.       А Такемичи этой возможностью пользуется; точно также, как и возможностью побыть в тишине оставшееся время.        Сознание требует посмотреть на настенные часы и посчитать сколько конкретно минут осталось до начала, но лень оказывается сильнее и глаза остаются сомкнутыми.        А ведь вместо того, чтобы просиживать тут свою молодость, он мог бы спать. Или подсматривать за собранием Тосвы вместе с Ханмой. Одно из двух. Все лучше, чем нахождение здесь: в надоедливом кабинете, пропахшим кофейными зернами и вдали от безопасности.        И видимо Такемичи действительно успел задремать, потому что голос Ватанабэ разрезал тишину через чур уж скоро, а где-то внутри зародилось ощущение кратковременного падения в пропасть. Будто душа стремительно упала куда-то в желудок.       — Что ж... – начал он, как всегда, неторопливо и с особенной осторожностью. — Ты готов начать? – Такемичи лишь вяло махнул рукой, дескать: «валяй». — Отлично. В прошлый раз ты сказал, что бессонница так и не прошла.        — Да, ага, – устроившись поудобнее, Такемичи снова почувствовал, что проваливается в сон, потому глаза снова пришлось открыть. Пусть ему страшно не хотелось этого делать.        — Это, в общем-то, абсолютно нормально. Но в твоем же случае...       Размеренный голос Ватанабэ действовал на него сильнодействующим снотворным и потому Такемичи страдальчески вздохнул.       — Это довольно странно, – продолжил Исао невозмутимо. — Этот побочный эффект давно должен был пройти, но поскольку этого не случилось я начинаю беспокоиться.        — Набэ, – взгляд Такемичи направленный на мужчину потяжелел. — Я уже говорил...        — Что причина другая, – мягко перебил его Ватанабэ.       Это на самом деле почти не было ложью. Таблетки действительно отнимали у него огромное количество сна, но...       — Ты так и не смог ответить, в чем именно заключается проблема. Я ведь здесь именно для того, чтобы помочь с этим, и ты об этом знаешь. Я тебе не враг.        — Но и не друг, – нехотя отозвался Такемичи, с трудом прокручивая в голове варианты того, как слезть с неприятной темы. Как на зло ничего путного придумать не получилось. Ебучие таблетки. — Не нужно меня задабривать, ладно? Это дохлый номер. И мы выяснили это еще два года назад.       Ватанабэ вздохнул и что-то чиркнул в своем блокноте. У Такемичи начал дергаться глаз.       — Хватит, – просит он устало. — Давай лучше так... Я называю причину, а ты перестаешь кошмарить меня насчет этой дряни.        Исао отложил блокнот и сделал глоток уже не дымящегося кофе из белой блестящей кружки.        — Хорошо, – кивок головы и встречный шаг в сторону компромисса заставляет Такемичи облегченно выдохнуть. Ненавязчивое молчание призывало к честному – а какому же еще? – ответу.       — Я... – начал было Такемичи, но тут же осекся. Ватанабэ не торопил, потому у него было время как следует подобрать слова. — Я слишком много думаю. Засыпаю только когда в голове наступает тишина или мозг отрубается от усталости. Чаще всего второе.        — Поделишься своими мыслями? Раз корень проблемы в них, то... – не закончив мысль, Ватанабэ ненадолго замолчал. — Решить проблему будет проще, если ты окажешь мне эту небольшую услугу.        Такемичи смотрит на доктора испытующе, с отчетливой свинцовой тяжестью, прежде чем ответить:       — Я думаю об одном человеке. Много думаю. Даже больше, чем обычно. И это заставляет напрячься.       — У этих мыслей есть основополагающий фактор? – подталкивает его к нужному курсу Ватанабэ.       Такемичи приходится нырнуть в глубину своего сознания и перерыть воспоминания. И тут он понял, что объяснить это попросту невозможно. Настроение ощутимо упало.        — Я не знаю, – он снова замолкает. — Это как ураган, сметающий все на своем пути. Но этот хаос по мне почему-то очень нравится.        — И почему же?       — Потому что он разбавляет мое одиночество своим присутствием.        И превращает в цирковое представление, – дополнил внутренний голос. Такемичи предпочел его проигнорировать.       — Я постоянно думаю о том, что это чудовищно удачное совпадение и мы не должны были встретиться настолько вовремя.        — Случайности не случайны. Знаешь такое выражение? – Ватанабэ улыбнулся одними глазами, а Такемичи потер пальцами переносицу.        — Но ведь такого попросту не бывает, – голос опускается до шепота в отрицании верить в реальность случившегося. — Я не должен сидеть здесь сейчас.        Да, он говорил о своем намерении самостоятельно закончить все.       Да, он собирался сделать это. Нет, он не планировал выжить. Нет, он не думал, что у него есть будущее. Нет, он не рассчитывал на то, что вернется.       Хотелось домой, но дома не было. Возвращаться некуда. А потом он свалился, как снег на голову и было непонятно, что с этим делать.       Только спустя время Такемичи решил — нужно брать от этой возможности все. И жалеть он будет лишь о том, чего не сделал.        — Почему же не должен? – вопрос Ватанабэ остается висеть в воздухе. Такемичи никогда не лжет.       — Не хочу говорить об этом.       — Хорошо, – слуха касается чирканье ручки по бумаге и шелест страниц. — Тогда вернемся к твоим мыслям? – в ответ лишь согласный кивок. — О ком именно ты думаешь?       Такемичи открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Ватанабэ жестом призвал его к тишине.       — Опережая твое возмущение: этот вопрос я задаю для того, чтобы мне было проще понять ход твоих мыслей. Но, конечно же, ты можешь не отвечать, если не хочешь.        Фыркнув, Такемичи вдруг задумался. Как его можно назвать? Хороший знакомый? Друг? Или...        — О лисе.        — О лисе? – переспросил Ватанабэ с легким недоумением.       — Этот лис по какой-то причине застрял в человеческом теле, и я со вчерашнего дня ищу ответ на вопрос почему это случилось. И как его расколдовать.        Кивнув в ответ на его слова, Ватанабэ снова записал что-то в блокноте. Это вызвало у Такемичи улыбку.        — Этот твой лис... – Слово «твой» отозвалось на редкость приятным эхом в черепной коробке и Ханагаки едва не заурчал от удовольствия. — Как можешь охарактеризовать его?       Над ответом даже не пришлось думать.       — Он наглый, громкий и абсолютно несносный нахал, – «Но мне это нравится» повисло в воздухе не озвученным. И снова Ватанабэ что-то записал.        — Тебе трудно терпеть его в своей жизни?       — Да. То есть нет... – запнувшись, Такемичи поморщился. — В смысле я считаю его невыносимым ублюдком, но позволяю ему остаться. Этот хренов лис слишком интересный. Мне без него скучно и мир теряет кислотные краски. – Подумав, он добавил: — Похоже на зависимость. Похоже ведь?       — Ну... – Ватанабэ помедлил с ответом. — В общих чертах – очень даже, но я бы не спешил с выводами.        — Как скажешь, – Такемичи безразлично пожал плечами. Исао же, коротко глянув на время, сказал:       — В твоей «зависимости» есть место ненависти?       Такемичи удивился.       — Я этого не говорил. Ненависть – слишком громко сказано.        — А нелюбовь?        Вопрос снова заставил задуматься. Что не любит Такемичи? Он не любит туман в голове, навязанную скуку, верхние этажи, кофе, долго смотреть в темноту, оставаться в одиночестве, яркий свет и холод.       Лис в обличье человека в этот список не входил. И ни одна из его черт, в том числе.        — Нелюбить, значит быть не готовым принять. А я принимаю любой исход.        — Что насчет неприязни?        Вдох дался тяжелее обычного.        — Неприязнь у меня к отцу и таблеткам, а к лису – только чувство недосказанности.        Такемичи привык к тому, что лицо Ватанабэ источает лишь спокойствие и уверенность, но как же сильно ему хотелось разглядеть хоть намек на понимание. Вместо этого Исао взглянул на него поверх блестящих стекол очков и спросил:       — Ты не говоришь ему потому, что не хочешь или не можешь?        Слова утонули в стремительно накатившем онемении. На то, чтобы совладать с собой, ушло около минуты.        — А как я об этом скажу?.. – в тоне отчетливо скользнула тень неуверенности.       Такемичи это очень не понравилось, но остановить себя не получилось, как бы громко не верещал внутренний голос.       — Я просто не могу... Даже слова подобрать не получается. Только о них и думаю постоянно. Не знаю, что сказать при встрече. Как выразить свои мысли и стоит ли вообще... Если я ошибусь, то это будет крах.        Ватанабэ смотрел на него еще какое-то время. Что-то писал в блокноте. И только после глотка кофе зазвучали слова. Такемичи не был уверен, что хочет это услышать.       — Ты никогда не можешь быть уверен, допустишь ошибку или нет, – голос звучал ровно, без давления. Ханагаки оценил. — Ошибки – наши учебники. Нельзя сказать заранее, к чему приведет просчет, но можно извлечь пользу: выстроить фундамент из этого горького пепла. Ты можешь учиться на своих ошибках, но постоянное сожаление – это впустую потраченное время. И я здесь именно для того, чтобы помочь тебе. В конце концов... Не попробуешь – не узнаешь.         У Такемичи пересохло во рту. То, о чем говорил Ватанабэ было простой истинной, но он просто не мог... Не знал, что делать. Метался от одной крайности к другой.        Стоило только представить, как все разваливается на глазах – нутро охватывал тихий ужас.        — Я не... – очередная осечка. — Что, если я все разрушу? Это может быть первый и единственный шанс.       — Сперва подумай, нужен ли он тебе, раз настолько хрупкий. Раз его можно сломать одним только откровением. К тому же не получится молчать целую вечность. Если отказываешься от человека на время, то ты отказываешься от него навсегда.            «Навсегда».        Навсегда отказаться от гарантии свободы. Даже если от такой хлипкой, Такемичи не готов. Наверное, он уже давно принял решение, просто понял это только сейчас.       Ведь ничего не будет иметь значение, если он променяет свой счастливый (в то же время абсолютно случайный) билет на молчание и сохранение зоны комфорта.        Нужно наконец найти в себе решимость. И разобраться со шквалом собственных мыслей.       — Ты должен мне помочь, – Такемичи впечатался в Ватанабэ резко осмелевшим взглядом. Тот улыбнулся в ответ.       — Всегда готов.         Мысли стали развиваться активнее; Такемичи поразился. Что ни день, то новое открытие. Кажется, он действительно сходит с ума. Медленно, но верно, методичными движениями доходит до ручки.        — «Что-то мне подсказывает, что этот глушман совсем не понимает намеков», – мрачно думается Такемичи, пока сам он старается побыстрее соображать; получается трудно из-за разбавляющего кровь препарата. — Как лучше всего донести до тупицы информацию?        Недолго размышляя, Ватанабэ глянул в блокнот, перелистнул страницу и сосредоточенно нахмурился.       — Подозреваю, что честно и открыто. Без прежней недосказанности. Но учти, что к каждому нужен свой индивидуальный подход.        — Я знаю, знаю, – махнув рукой, Такемичи потер большим пальцем запястье другой руки. — «Значит никаких больше таблеток сегодня. Буду говорить честно, без тормозов», – решил он и удовлетворенно кивнул.       Звучало как план. Нельзя позволить этой гадости остановить его. Если уж говорить честно, то только от чистого сердца и без влияния на него этих мерзких таблеток.        Ватанабэ он об этом, конечно же, не скажет. Весь прошлый сеанс на предыдущей неделе и так походил на завуалированный допрос. Такемичи по горло хватило.       Целый час ему пришлось ловко увиливать от вопросов, перескакивать с темы на тему и игнорировать особенно внимательное наблюдение.        Ни разу не соврать при всем этом оказалось задачей не из простых, но свои принципы Такемичи не подвел и вполне мог собой из-за этого гордиться. Ему даже подумалось, что Ватанабэ специально пытался вывести его на ложь, но Такемичи в подобном спец; так стойко игнорировать людей надо еще уметь.        Правда на Ханму эта акция не распространялась. Казалось, игнорировать его просто не представляется возможным. Этот голос заполнял собой все мысли и в крошки разбивал вытренированную годами стойкость.       Это раздражало. И удивляло.       Настолько умелых провокаторов Такемичи еще в своей жизни не встречал и страшно боялся упустить. Именно поэтому собрался позволить себе откровенность.        Он хотел переступить неосязаемую черту и точно знал, что сделает это сегодня же, когда действие препарата сойдет на нет, а разморенный организм с трудом удастся поднять с кровати.       Ночь обещала оставить неизгладимый отпечаток, о котором Такемичи пообещал ни за что не пожалеть.

***

      Что конкретно случилось – Такемичи упорно не понимал, потому что на отходниках от таблеток соображал слабо и с ощутимым трудом. Последним, что смогло воспроизвести подсознание, была ослепительная вспышка ярости, из-за которой глазной нерв прошибла вспышка острой боли.        Единственным, что удалось в полной мере осмыслить, был факт того, что Такемичи начал драку. И сломал несколько костей. Это было даже приятно, потому что смогло успокоить.       Он не помнил, когда именно причинение кому-то боли стало приносить какое-то особенное удовольствие, но Такемичи, в общем-то, было плевать.        Окончательно он пришел в себя только сидя на асфальте, лицезрея сбитые в кровь кулаки. Кожа стерлась и обнажала густую алую субстанцию, стекающую вниз по пальцам.       Болело из-за удара о землю колено, которое Такемичи попытался безуспешно отряхнуть от пыли.        Переведя дыхание, он поднял глаза на Ханму; тот стоял в нескольких метрах от него и пересчитывал наличку. Чужую. Трое хозяев купюр валялись на асфальте, в пыли и крови, брызги которой были, в том числе на асфальте и одежде Такемичи. От последнего факта он неприязненно скривился.       Придется просить Аянэ как можно скорее отстирать. А у нее и так руки далеко не такие нежные и приятные на ощупь, как раньше. Не хотелось просить ее еще и об этом. Остатки совести у него еще на удивление были при себе.       — Неплохо, конечно, но мог бы и предупредить, – голос Ханмы разнесся не громким эхом по ночной улице. — Хотя нет, обожаю сюрпризы, – даже отсюда Такемичи видел его довольную улыбку и сверкнувший в свете фонарей огонь в глазах, заставивший сердце сделать кульбит.        Сжав купюры пальцами одной руки, Ханма ногой перевернул одно из хрипящих тел на спину, надавив ботинком на плечо. Затем присел на корточки и без промедлений обшарил карманы олимпийки.       Такемичи было плохо видно, но судя по тому, что Ханма досадливо цыкнул, там было пусто. Поднявшись на ноги, Шуджи перешагнул через бурое темное пятно на асфальте и бодро зашагал к Такемичи.        Остановившись напротив, он сунул наличку в карман и протянул ему руку.        — Пойдем. Здесь больше нечего делать.        Сомкнув челюсть до боли в зубах, Такемичи задержал дыхание и схватился за протянутую руку. Когда пальцы Ханмы сжали его ладонь, он едва не зашипел от боли, но заставил себя терпеть и подниматься с асфальта. Когда же их руки расцепились, Ханма посмотрел на него со странной смесью жалости и восторга.        — Ты меня охренеть, как веселишь, Хана.       — Что? – не понял Такемичи.       — Я сказал, что ты меня веселишь. То, что ты устраиваешь, вводит меня в экстаз. Продолжай, пожалуйста, – ухмылка на лице Ханмы вызвала у Такемичи состояние больше похожее на предобморочное.       Боль в руках ушла куда-то на второй план, через чур быстро теряясь на фоне этого выражения.        — Пошли, – глухо произнес Такемичи, смыкая брови на переносице и устремляясь дальше по улице, прочь от места завершившейся драки. Спешные шаги за спиной подсказали шествие Ханмы без малейших промедлений сразу следом.        Только спустя несколько десятков пройденных метров Такемичи вспомнил, как Шуджи сжимал рукоять раскладного ножа, с лезвия которого стекали капли крови. Устремляясь на асфальт они разлетались мелкой рубиновой крошкой, почти не виднеясь на темном полотне асфальта.       Он смутно помнил, как окровавленное лезвие сияло в свете фонарей и в угрозе прижималось к чужой шее.        — Ты не говорил, что носишь с собой нож.        Голос Ханмы послышался сбоку. Такемичи не повернул головы.        — Ты не спрашивал.        — Не спрашивал о том, о наличии чего не подозревал?.. – рассеянно пробормотал Ханагаки. — Да, действительно. Находишь это странным?       Все же повернув голову, он встретился глазами с Ханмой. Тот остался беспристрастен.        — С чего ты взял?        — А о чем еще я мог подумать? – в открытую удивился Такемичи.        — Да вообще много о чем, на самом деле, – усмешка на лице Ханмы появилась также внезапно, как и любая смена его настроения. К этому почти получилось привыкнуть. — А что? Волнуешься из-за этой штуки?        Когда именно в его руке снова оказался нож – Такемичи не знал, но раздавшийся щелчок и сверкнувшее в густом мраке лезвие не внушали доверия.        — Если ты случайно не вгонишь его мне в живот, то я спокоен.        Ханма фыркнул и спрятал нож в карман.       — Поверь, твоей жизнью я дорожу даже больше, чем своей. Так что не переживай.        На какое-то время дар речи у Такемичи бесследно пропал. Как бы он не пытался заставить язык шевелиться, тот отказывался выполнять даже малейшие действия. Тело сковала неприятная дрожь напряжения.       Такемичи привык к тому, что сам он не ставит свою жизнь ни в грош, и потому слова Ханмы вызвали у него ступор, пронизывающий каждую клеточку тела.        Замерев, Такемичи понял, что даже дышать было трудно. Будто что-то мешало полноценно вдохнуть. В расшатанном препаратами организме вспыхнул пожар паники.        Остановившись напротив, Ханма взглянул на него с застывшим во взгляде вопросом. И Такемичи готов был поклясться, что сейчас упадет в обморок.       Этого не случилось лишь по той причине, что в легкие со свистом хлынул кислород, стремительный поток которого смог успокоить бешено стучащее сердце.        Язык все еще слабо слушался, но Такемичи смог приложить усилия, чтобы выговорить:        — Это тоже пустой треп?       Ответом ему послужил все тот же непонимающий взгляд.        Слова застревали в глотке. Он обещал быть откровенным. Обещал. И больше не посмел отступить.        — Даже мне плевать на свою жизнь. С чего бы тебе говорить об обратном?        Такемичи не верил. Просто не мог поверить в то, что кому-то есть до него дело. Разве Ханма остается рядом не потому, что ему весело? Не потому, что Такемичи способен его развлечь? Не потому, что считает интересным? При чем здесь его собственная жизнь? Даже если он вдруг перестанет существовать, можно будет легко найти кого-то другого.        Таких, как он – тысячи. Десятки тысяч. Никто не уникален. Точно не в мире, полном несправедливости.       Ведь быть уникальным – это справедливо. Каждый заслуживает отличиться хоть чем-то, даже самым малым. Но это просто невозможно.        Тогда что в нем такого особенного?        Что в нем такого удивительного?       Что есть в нем, чего нет в ком-нибудь еще?       Чем он заслужил эти слова?       Чем заслужил его?       — Это легче, чем просто забыть, – голос Ханмы оборвал нить размышлений, с грохотом врезающихся в мозг.       Такемичи его слов не понял. Шуджи вяло махнул рукой.       — Мне с тобой нравится. Не хочу просто выбрасывать тебя из своей жизни, сечешь? – ухмылка украсила его лицо снова. — Проще поберечь тебя лишний раз, чем молча уйти из-за собственных бредовых мыслей.        — Мыслей? – эхом отозвался Такемичи, все еще не до конца понимания о чем идет речь.        Ханма переступил с ноги на ногу и как-то нехотя ответил:       — Я считал, что ты – временное увлечение, которое надоест на следующий же день. Как оказалось, я ошибался.        Шестеренки в голове Такемичи упрямо тормозили, заставляя напрячься. Снова дала знать о себе боль в кистях. Вкупе с усталостью она была невыносимой. И потому собрать свои мысли в кучу оказалось охерительно тяжелой задачей.       — Тогда почему ты все еще здесь? Почему продолжаешь помогать?        В глазах Ханмы проскользнуло удивление и Такемичи не мог сказать наверняка, чем конкретно оно было вызвано. Но что-то подсказывало, что все же это были слова о помощи.       Когда же удивление растаяло, исчезнув в пламени глаз, Ханма усмехнулся и спросил:       — А разве непонятно? – он выдержал недолгую паузу, но Такемичи, посчитавший вопрос риторическим, так на него и не ответил. — Потому что ты мне нравишься.       Такемичи забыл о дыхании.        Нравится.        Он.       Ему.       — Что?        Ханма вздохнул. Такемичи чувствовал себя подслеповатым глухим.        — Мне кажется, что у тебя проблемы со слухом.       — Мне тоже, – согласился Ханагаки. Думательный процесс у него очевидно застыл наглухо. — Но я все равно не понимаю.       — Твои проблемы, – Ханма пожал плечами. И будто ему резко наскучил разговор, обошел Такемичи и двинулся дальше по улице. Тот поспешил следом.       — Ты серьезно? – слова прозвучали даже более недоуменно, чем он рассчитывал. Шуджи не остановился, но шаг замедлил и снизошел до ответа.        — Да я вообще сама серьезность. Не замечал?       — Ханма.       — Ну а что сразу Ханма? – фыркнув, он взглянул на Такемичи сверху вниз. — Это же ты честный ответ не принимаешь за правду.       — Я не... – хотел было поспорить Такемичи, но под всезнающим взглядом Шуджи тотчас заткнулся. По какой-то невиданной причине он хотел ему поверить. Сердце огнем горело и было уже неважно, продержится ли он до сентября.          Усиленно подавляя оглушающее сердцебиение, Такемичи понял: если не сейчас, то уже никогда.       У него больше не будет шанса сказать об этом. А если и будет, то станет слишком поздно и слова уже будут не нужны никому из них.        Он снова остановился, заставляя Ханму затормозить.        — Я хочу тебе верить, – речь далась тяжело. Произнести это вслух оказалось гораздо сложнее, чем он себе представлял.       Вспыхнувшая под ребрами оглушительная вспышка заставила его прерывисто вдохнуть и продолжить.       — Никто и никогда мне такого не говорил, так что не обижайся. У меня такое впервые. И просто на слово поверить охренеть, как не просто.        Пусть Такемичи и не говорил долго, дыхание все равно предательски сбилось. И прежде, чем Ханма успел что-то ответить, он твердо добавил:       — Ты меня спас. Если бы мы не встретились тогда, я был бы уже мертв. Спасибо.        Справившись с удивлением в рекордные сроки, Шуджи улыбнулся.        — Тебе спасибо.        Такемичи по-птичьи склонил голову на бок, глядя на него с не понимаем. Лицо Ханмы приобрело свое привычное насмешливое выражение и от этого у Такемичи будто камень с души упал.       — С тобой моя жизнь обретает краски и превращается в цирк, – шутливо поклонившись, Ханма потрепал его по волосам, не прекращая улыбаться. Такемичи же решил как бы невзначай поделиться:       — Мне нужно развеяться. Ощущение, что сейчас удар хватит.        После недолгих раздумий, Ханма кивнул.       — Есть одна идея. На огонь смотреть любишь?        Предчувствие у Такемичи было отнюдь не хорошим, но ни согласиться он не мог, потому что это было бы ложью. Шуджи на это через чур уж довольно ухмыльнулся.        — Тогда идем.

***

      Ханма поджег чью-то машину.          Шуджи-невозможный-долбоеб-Ханма поджег чью-то ебаную тачку.        Такемичи прокрутил это в мыслях еще несколько раз, чтобы точно убедиться в том, что это действительно произошло.        Когда он подтвердил свою любовь к огню двадцатью минутами ранее, он имел в виду явно не это. Но кто еще, как не Ханма, мог до такого додуматься?         Это просто феерический пиздец, – других слов у Такемичи не было. Только маты.        Огонь полыхал в ночной темноте и тишине. Пахло копотью, бензином, жженной резиной и тканью. Языки пламени почти доставали до лица. Только ощутив жар на своей коже, Такемичи сделал шаг назад. Затем повернул голову вбок.       Оранжево-красные отсветы от огня на лице Ханмы создавали особенно подвижную игру теней. Такемичи вслушался в спокойный шум трещащего пламени.        — А она точно не взорвется? – спросил он, прервав умиротворенную тишину и уже смирившись с тем, что Ханма – просто непрошибаемый придурок. Но ему это все еще нравится.       — Почему же? Взорвется, – лениво протянул Шуджи, на что получил полный ужаса взгляд. Если бы им можно было убить, то тот был бы уже три раза мертв.       Такемичи даже сказать ничего не успел; рука Ханмы сгребла его за шиворот и потащила назад, отпустив только когда они оказались на расстоянии около 15-ти метров от горящей машины. Открыв было рот, чтобы возмутиться, Такемичи был вынужден закрыть его из-за прогремевшего взрыва.        Кратковременный звон в ушах быстро сошел на нет. Открыв крепко зажмуренные глаза, Ханагаки проследил ошарашенным взглядом за покатившимся по асфальту горящим колесом.        — Валим! – скомандовал Ханма и бросился бежать. Такемичи, не успев сделать даже лишнего вдоха, кинулся следом.        Желание орать отборным матом было велико, но Такемичи заставил себя молчать. Нужно еще поберечь дыхание.         Остановились они только спустя минут десять, пересеча несколько кварталов, счет которых в голове Такемичи сбился еще на втором.        Сидя же на бордюре около проезжей части, он всеми силами пытался отдышаться, честно не обращая внимание на Ханму, сидящего рядом с той же проблемой. Тем не менее отдышаться у того получилось быстрее и сходу он начал подкалывать Такемичи.       — Испугался?        Ханагаки прерывисто вдохнул, кашлянул в сжатый кулак и попытался игнорировать то, что легкие горели огнем и каждый вдох причинял жгучую боль. На языке все еще крутились одни только маты и чтобы не сорваться, Такемичи отвесил Ханме подзатыльник. Как оказалось – не помогло.       — Мудила! – шипел он, уже сжимая руку в кулак и собираясь снова замахнуться. Шуджи, не медля ни секунды, перехватил его запястья и удерживал, пока Такемичи пытался вцепиться зубами ему в глотку.       — Успокойся, ты, буйный..!       — Успокоиться?! Отпусти, и я успокоюсь!       — Если отпущу, то ты меня случайно убьешь!        — Что значит «случайно»?!..        Поддавшись вперед с новой силой, Такемичи оскалился и уже собрался бить Ханму ногами, но тот оказался быстрее; пересилив через чур уж упорного Такемичи, Шуджи опрокинул его на спину и, по-прежнему держа запястья, прижал их к пыльной плитке. Ханагаки забрыкался.        — Придушу!        — Было бы за что, – протестовал Ханма, глыбой своего тела намертво пригвоздив Такемичи к земле. И наверняка это должно было его успокоить, но не тут то было.        — А если бы нас зацепило?!       — Я все рассчитал!        — Да кому ты пиздишь!        Такемичи точно понял, что ему в край сорвало тормоза только в тот момент, когда он на чистом адреналине резко напряг мышцы пресса и, приподнявшись над землей, ударил Ханму лбом прямо в нос. Потекла горячая кровь. Запястья освободились от захвата.        Но в противовес дрожащему от избытка эмоций телу, Такемичи остался лежать, тяжело дыша. Вспышка злости неожиданно быстро угасла сразу после крепкого удара.        Глядя на Ханму, сидящего в метре от него и зажимающего кровоточащий нос ладонью, Такемичи почувствовал, как его собственные губы изгибаются в ухмылке.        — Больно, вообще-то, – пробормотал Ханма с тенью обиды. Ханагаки, оперевшись о локти, сел и уставился на него взглядом, полным удовлетворения.        — Вот теперь я спокоен.        — Страдания других людей приносят тебе удовольствие? Не знал, что ты садист, Хана, – убрав руку от лица, Шуджи усмехнулся и слизал с губ кровь. — Но так даже веселее.        Неожиданно Такемичи поймал себя на мысли, что любуется. Кровь на его лице вместе с этим выражением смотрелись весьма гармонично и красиво.        Такемичи захотелось ударить себя, но пока что его крыша съехала не настолько сильно, чтобы он мог сделать это. Потому лишь отвернулся и свел брови к переносице.        Нужно будет обязательно отучиться так много глазеть на Ханму, иначе он рискует по уши влюбиться. А только этого чувства не хватало начать испытывать к этому полоумному.