Жнецы

      — Да, я понял, – глаза закатываются сами собой. Такемичи честно не хочет смотреть в зеленые глаза напротив, потому пялится куда-то вбок, фокусируя взгляд на серебристой серьге. От ветра звенья слегка покачиваются и на Такемичи это начинает действовать как гипноз, отчего лишь на мгновение дурно становится.        — Без столкновений и увечий участников, – настойчиво вбивалась в мозги и без того известная информация. Ханагаки больше не берется спорить, лишь заторможено кивает.       Кто же знал, что он настолько ослабит хватку на руле, что чуть не создаст аварию со смертельным исходом. Но Такемичи стыдно не было, так что плевать. Никто даже не пострадал.       А о саднящем бедре и локте было решено умолчать во избежание еще более длинного выговора, от которого уже начало клонить в сон.       — Просто посиди в сторонке, если вдруг стало хуево, ладно? Не лезь, если не уверен, что справишься.       Чья-то рука приобняла за плечи. Такемичи даже не дернулся, что можно считать оглушительным успехом. Обычно он кидался в сторону от прикосновений как от гранаты, которая должна вот-вот рвануть, впиваясь в кожу летящими во все стороны осколками.       — Не кипятись, – раздался насмешливый голос Ханмы над самым ухом, вызвавший странную, сыплющую искрами вспышку где-то под ребрами. — Я обязательно за ним пригляжу. Все будет нормально.       Такемичи набрал в легкие побольше воздуха. Пальцы предупреждающе сжали плечо.       — Да, Хана?        Такемичи сдавленно выдохнул, мысленно попрощавшись с остатками набранной решимости.       — Да.        Скепсис задержался в зеленых глазах, прежде чем их обладатель не махнул рукой, дескать: «свободны». До того сжимающий грудь тугой обруч исчез, больше не вызывая мерзкое чувство удушения.        — Пока-пока, – мурлыкнул Ханма, разворачиваясь вместе с Такемичи и двигаясь прямо к оставленным у обочины байкам. Под ногами захрустело битое стекло. Множество включенных фар и уличных фонарей не позволили остаться в ночной темноте.        Стоило им оказаться в стороне от остальных, как Ханма притянул его поближе к себе – голову коротко вскружил запах табака смешанного с бензином – и проговорил на ухо:       — Слушай, если тебе так сильно хотелось сдохнуть, то мог сказать мне об этом сразу. Я бы устроил.        — Отвянь, – попытка убрать от себя чужую руку не увенчалась успехом, отчего Такемичи фыркнул, поднимая хмурый взгляд на Ханму. — Что?        Улыбка на его лице окрасилась ядом и Такемичи не знал, как это расценивать. Шуджи мог выкинуть абсолютно что-угодно и Ханагаки понятия не имел, что от него ожидать. Эта охренительная непредсказуемость не на шутку пугала и Такемичи очень захотелось увеличить дистанцию, как вдруг лицо Ханмы приобрело более приятное выражение.       — Да не шугайся ты так, – посмеялся он, все же отпуская, чем Такемичи незамедлительно воспользовался, отходя на шаг. Возникло непонятное ощущение, будто Ханма убрал от него руку с неохотой.       Эта мысль больше напоминала острый бред, нежели реальную, тянущую на минимальную правдоподобность версию. Потому Такемичи постарался отделаться от нее как можно быстрее, пока та не успела развиться, укрепляясь на подкорке сознания.       С Ханмой и так связано слишком много непонятного, царящего хаосом в черепной коробке, чтобы Такемичи хотелось разбираться еще и с этим.        — Дебильные у тебя шутки, – в конце концов комментирует он, награждая Ханму тяжелым взглядом, на что тот лишь шире улыбается и словно на глазах расцветает.       Не зря его Такемичи долбоебом называл, точно не зря. Уже голова болеть начинала от этой улыбки на лице Ханмы, которая порой застывала гипсовой маской — не стащишь, даже если постараешься.        А Такемичи даже стараться не хочет, от этого представления только смеяться и остается.       А у него, между прочем, губы разбитые. Разбитые настолько, что улыбаться больно; запекшиеся кровью ранки заново открываться начинают и Такемичи губы руками накрывает, пытаясь удержать болезненную улыбку.       — Тебе нравится, – пожал плечами Ханма и Такемичи не посмел возразить, потому что возражение это было бы чистейшей ложью.       Если он бесится от этих шуток жутко, то это еще не значит, что ему не нравится. Просто Такемичи вслух об этом никогда не скажет, чтобы Ханма поменьше лыбился как последний идиот. Никому от этого хуже уж точно не станет, а Такемичи может даже спать нормально начнет.        — Иди ты, – фыркает Ханагаки, влезая на байк и снимая его с подножки. Двигатель привычно заурчал, рассыпаясь приятной вибрацией в самых костях.       Где-то в десятке метров завозился Ханма, заводя мотор и медленно трогаясь с места. Такемичи надежно сжал пальцами руль, не желая повторять недавнюю ошибку и двинулся следом.        Ночной воздух привычно окутал тело в прохладный кокон, развивая своими порывами одежду и волосы отросшие настолько, что их приходилось стягивать в низкий хвостик. Длины едва хватало, чтобы сделать это, и даже при лучшем результате четверть прядей все равно свободно болтались и иногда здорово мешали обзору.       Всю дорогу Такемичи упрямо смотрел на дорогу, медленно, но верно раздражаясь от трепыхающихся на ветру волос. Слезая же с байка на парковке около круглосуточного магазина, Такемичи грубо дернул несколько черных прядей.        — Отрезать бы их нахуй, – пробормотал он с откровенной злостью, которая улетучилась слишком уж быстро, стоило только слуха коснуться голоса Ханмы.       — Да ладно, не бесись. Зато ты красивый, – он беспечно пожал плечами, проходя мимо застывшего Такемичи прямиком к освещенному у входа зданию. — Идешь?       Покрывшиеся камнем мышцы резко пошли трещинами, освобождая Ханагаки от оков оцепенения. Чертыхнувшись, он бодро зашагал следом за Ханмой, специально не глядя на него.       Тем не менее Такемичи кожей чувствовал застывшую на лице Шуджи самодовольную ухмылку. И чтобы окончательно не слететь с катушек, Такемичи остался снаружи, сидя на крыльце подальше от фонарей, в то время как Ханма отправился в магазин, перед этим горячо пообещав поторопиться.       Уверенность в том, что он просто издевается, подскочила до рекордного максимума и у Такемичи яростно запульсировала венка на шее.        Ощущение того, что по венам вместо крови течет огонь было через чур четким, отчего пошла кругом голова. Вцепившись пальцами в выглядывающее из-под рукава запястье,       Такемичи с ощутимым нажимом прошелся по коже ногтями, оставляя ярко-красные полосы. Он мог сконцентрироваться только на боли, потому надавил сильнее, отпечатывая на коже слабо кровоточащие борозды.        Чувство пожара внутри ушло и из легких вырвался облегченный выдох. До того напряженные плечи содрогнулись в коротком спазме и опустились.       Такемичи больше не обращал внимание на пульсирующую боль, прикрыв раны плотным рукавом. В этот раз он переборщил, но чувство сожаления о содеянном так и не пришло, потому что раньше Ханагаки испытывал его слишком часто.       И возможно Такемичи знал какого это — хотеть причинить себе боль. Он не был готов признаться в этом даже самому себе, так что говорить о ком-то другом и подавно не имело никакого смысла.        Лишь сформировать мысль об этом было трудно, а сказать вслух так и вовсе невозможно. Просто иногда Такемичи становится настолько невыносимо, что не остается ничего другого, кроме как колотить пол до разбитых в кровь кулаков.       Или расшибаться о стену до тех пор, пока ему не станет хоть немногим легче. Пока не отпустит берущее на удушающий чувство неприязни.       Поэтому он прячет руки в длинных рукавах. Чтобы никто не увидел кровавое великолепие, устроенное собственноручно. Проще умолчать, потому что Такемичи знает, что не сможет объяснить. Знает, что никому не будет дела.       Когда рядом только одиночество, постепенно в это не наполненное ничем пространство врывается боль. И Такемичи больше не хотелось крушить и ломать. Его ярость устраняли разводы крови на теле.       От ярко-красных брызгов перед глазами его отвлекает открывшаяся дверь магазина, откуда выходит Ханма с пакетом в руках. Увидев Такемичи на прежнем месте он подходит и садится рядом.       Шуршит целлофан, негромко бьется при соприкосновении с асфальтом алюминий.        — Ел хоть? – спрашивает Ханма, просовывая руку в пакет. Такемичи задумывается лишь на мгновение.       — Нет.        — Опять двадцать пять, – Шуджи цокает и достает что-то из пакета, буквально впихивая это в руки Такемичи.       Из-за густой темноты разглядеть удалось не сразу, но в свете близстоящего фонаря получилось увидеть завернутый в пленку сэндвич. Желудок немедленно свело спамом и Такемичи только сейчас в полной мере осознал, насколько был голоден.        — Спасибо, – целлофан в его руках шелестит, пока Такемичи распутывает полупрозрачный кокон. Краем глаза он покосился на Ханму: тот достал из пакета алюминиевую банку.       Щелкнуло ключ-кольцо, раздалось негромкое шипение. Отхлебнув напиток, Ханма довольно улыбнулся, пихнув Такемичи локтем.       — Ешь давай. Я твои кости собирать не буду.        — Да я тебя и не просил, – закатывает глаза Такемичи, откусывая кусок от сэндвича.        Ночь была наполнена чем-то неизведанным и непонятным, по-своему уютным и сложным для понимания. Он даже не на таблетках, а мысли все равно упрямо путаются, создавая моток из множества нитей, тянуть за которые абсолютно бессмысленно.        Такемичи глядит на крошки асфальта под ногами, затем на Ханму. Тот молча пьет, барабаня пальцами по банке и смотрит строго вперед. От Ханмы пахнет сигаретами и бензином, он одновременно близко и бесконечно далеко.       Как морок, за который никак не получается ухватиться руками. Постоянно ускользает прочь. Такемичи чувствует накатывающие от этого волны раздражения. Знает, что нужно усилить контроль над своими действиями, но удержаться не в силах: задевает пальцем мизинец Ханмы, при этом глядя на его руку настороженно.        Тот на внезапное прикосновение реагирует сразу, устремляя взгляд янтарных глаз к Такемичи. Но тот лишь головой качает и молча продолжает есть, отводя взгляд.       Он узнал то, что хотел, а просвещать в это Ханму казалось чем-то странным. Ну что он ему скажет?        — «Теплый, значит настоящий», – вскользь думает Такемичи и снова на чужую руку смотрит. Ладонь, видневшаяся из-под рукава куртки, вся была покрыта мелкими шрамами, которые так сразу и не заметишь, если не приглядываться.       Костяшки в мелких, почти заживших ссадинах. Ногти короткие, ровные, в отличие от тех, что были у Такемичи: криво обгрызанные с запекшейся коркой крови по бокам — последствия интенсивных попыток пооткусывать себе пальцы. Ну или хотя бы ногти. Под корень.       Беспощадно выдрать не позволяла боязнь боли, так что Такемичи вовремя останавливал себя.         Подкравшееся к нему чувство было как молния, ударившая при извержении вулкана. Бурлящая лава волнами раскатилась по венам, спазмом ударяя в мозг.       Такемичи не мог дать этому чувству точного объяснения, потому что стало через чур горячо. Жар затопил тело изнутри и Такемичи вцепился пылающими пальцами в ворот футболки. Из глотки вырвался сдавленный хрип.        — Эй, – настороженный голос над ухом заставил прокатиться по телу – от горла до легких – волне удушения. Перед глазами стремительно зарябило и тут Такемичи стало по-настоящему страшно.        — Нормально, – произнес он едва шевелящимися губами.        Это уже было. Такемичи знаком с этим ощущением, но не способен взять себя в руки. Ему жарко и страшно, а тело трясет как при жутком ознобе.       Где-то сбоку от себя Ханма поставил банку. На заднюю сторону шеи ощутимо надавили чужие пальцы.        — Не задыхайся, – как по команде после этих слов в легкие хлынул кислород. Такемичи даже не заметил как перестал дышать.       Перед глазами все отчаянно поплыло, но картинка не успела развалиться, по кусочкам собравшись воедино. Жар отпустил, будто его и не было. Шум собственного дыхания был сравним с бушующим штормом.        На мгновение Такемичи показалось, что его сейчас вырвет. Зажав рот ладонью, он задержал дыхание и мысли в голове заметались как торнадо: «Нет-нет-нет! Терпи-терпи! Не сейчас... Только, блять, не сейчас!»       Сглотнув волну желчи, оставившей на языке омерзительное послевкусие, Такемичи убрал ладонь ото рта, с тихим треском разжимая челюсть.       Сложилось впечатление, словно зубы успели прилипнуть за недолгие пару минут. Есть больше не хотелось.        — Сука, – выругался Такемичи, откусывая кусок сэндвича и заставляя себя жевать. Срочная потребность перебить отвратительный вкус была выше его дурацких хотелок.        Воцарилось недолгое молчание, словно в один момент их обоих накрыл непроницаемый вакуум. В ушах у Такемичи отчетливо зашумела кровь.       — Ну и что это было? – в голосе Ханмы удивительным образом смешалось непонимание и настороженность, перерезаемые нитью усмешки.       Такемичи хотел было промолчать, но проглотив пищу все же ответил:       — Начало панической атаки? – предположил он с возникшей на губах нервной улыбкой. — Не знаю. Правда не знаю.       Ханма понятливо хмыкнул и пока Такемичи продолжал запихивать в себя остатки сэндвича, придвинулся к нему вплотную, клоня голову вбок. В ответ на соприкосновение виска Ханмы со своей макушкой, Такемичи слабо боднул его головой.       Шуджи это не остановило и никак не оттолкнуло, что в свою очередь должен был сразу же сделать Такемичи, но Ханма теплый и успокаивающий, так что Ханагаки спешно проглотил вспыхнувшее чувство негодования.        — Будешь плакать мне в плечо? – раздался на удивление спокойный голос Ханмы. Как волны тепла исходящие от мерно гудящего радиатора.        — Ага. Из-за тебя же, – Такемичи слишком поздно прикусил свой собственный язык.       Мысленно он успел проклясть себя трижды, прежде чем Ханма ответил ему в странной игривой манере, по-прежнему прижимаясь к нему рука к руке.        — И что же я успел такого вытворить, что довел такого как ты до слез? Обижаешься на мои шуточки, Хана? Ты знаешь, что я не со зла.        Сунув в рот остатки сэндвича, Такемичи скатал пленку из-под него в шарик и бросил себе под ноги. Тон Ханмы не походил на привычный издевательский или редкий меланхоличный.       Сейчас в нем говорила ранее неизведанная фривольность, из-за которой Такемичи впал в недолгий ступор. Каждая новая сторона Ханмы заставляла его притормозить, чтобы тщетно приглядеться, а после так и не разобравшись досадно вздохнуть.        — Просто с тобой мне не так одиноко, – со вздохом произнес Такемичи. Ментально он находился в ночи двухнедельной давности, начавшейся на детской площадке и закончившийся в квартире Ханмы.       В ту ночь выяснилось, что Такемичи не умеет хранить свои тайны и потому сейчас он лишь украдкой вздохнул: «Горит сарай, гори и хата».       Толку от его молчания не будет, Ханма все равно все видит и слышит, даже если Такемичи молчит.       — Так все же я был прав, – хмыкнул Шуджи, приобняв его за плечи и довольно усмехнувшись, что Ханагаки распознал по одной только интонации. — Получается, ты врезал мне тогда незаслуженно.        — Сам напросился, – мрачно отозвался Такемичи, вспоминая слова Ханмы в ту ночь. Кажется, в тот момент что-то внутри у него надломилось и мерзко хрустнуло.       Когда это что-то окончательно сломается не без помощи Ханмы было лишь вопросом времени. Но видимо Такемичи был не против, раз позволял ему это.       В любом случае на его состоянии тогда сказались несколько пропусков приема таблеток, в которых тоже был виноват Ханма.        Так что своей вины в произошедшем Такемичи совершенно не чувствовал. Пусть и бить Шуджи ему не понравилось, несмотря на бушующую внутри злость и желание выместить ее на том, кто в нем эту искру зажег.        — Я знаю, – веселился Ханма, не опуская с лица выражение крайнего удовольствия.       Такемичи от этого захотелось отодвинуться, но свешивающаяся на его грудь рука не позволила бы. Оставалось только отчаянно тушить разгорающийся под ребрами пожар.       — Никаких претензий. Просто шучу.       — Я уже говорил, что шутки у тебя дебильные? – устало пробормотал Такемичи в попытке двинуться в сторону — дальше от Ханмы.       Сжавшиеся на плече пальцы придвинули его обратно. Прикосновение обожгло. Два слоя одежды и бинты под ними не ощутились от слова совсем. Глаза Такемичи раскрылись от удивления.       — Не оставляй меня тут одного, – с демонстративной обидой протянул Ханма. Ханагаки и думать забыл о жгучем ощущении на коже. Создалось впечатление, что он общается с пятилетним ребенком. — Мне с тобой нравится, так что не уходи, ладно?       Тон, неожиданно сменившийся на деликатную шутливость, заметно повеселел. Такемичи, не желая больше убивать свои нервы, стряхнул с себя руку Ханмы, резко поднимаясь.        — Ты просто невыносим! – раздраженный голос Такемичи разнесся негромким эхом по округе. Раздавшийся за спиной смех Шуджи заставил Ханагаки закрыть лицо ладонями и надавить пальцами на веки. Происходящее все больше походило на цирк.        — Развлекаюсь как могу, – произнес Ханма. — Только не говори, что тебе это не нравится.       — Мне честно хочется убить тебя, – кривит губы Такемичи, опуская руки и поворачиваясь к Шуджи лицом. Видимо вид неприязни в глазах Ханагаки лишь сильнее развеселил Ханму, на лице которого расцвело хищное выражение. — Не смей!       — Я еще ничего не сделал.       — И не надо, – Такемичи скрестил руки на груди. Обороняться от выпадов Шуджи только так и оставалось.       — Да не ломайся ты. Я знаю, что тебе тоже весело. Где-то в глубине души — точно.       — Нет.       — Знаешь чей это ответ?       — Ханма!

***

      Такемичи не знал, в какой момент доверился Ханме настолько, чтобы позволять ему раз за разом выбирать места для посиделок. Но в любом случае эта ночь привела к безлюдному пирсу, окутанного пустынной тишиной. Только журчание воды, стук шагов и стрекотание кузнечиков.        Двигаясь вперед, вдоль невысокого деревянного заборчика, Такемичи остановился у самого края, глядя на песчаное дно, искаженное рябящими потоками воды. В ней тускло мигали звезды и едва удавалось разглядеть плывущее отражение луны.        Резко опустившиеся на плечи ладони заставили Такемичи дернутся от испуга, но все те же руки не позволили ему упасть в воду. Такемичи уже было сжал кулак и собирался развернуться, но Ханма поспешил его успокоить, сквозь приступы смеха обнимая за плечи.       — Ладно-ладно! Клянусь, больше не буду.        Криво улыбнувшись, Такемичи вздохнул, выпутываясь из объятий и садясь на самый край, свешивая ноги с пирса. Его высота оставляла между стопами и поверхностью воды около метра, так что Такемичи мог не беспокоиться, не промокнет.       Если Ханма, конечно, не решит шутки ради столкнуть его отсюда. Такемичи искренне надеялся на его благоразумность, сам не веря в то, о чем думает. Потому что Ханма и хотя бы какое-то благоразумие — два противоречащих друг другу фактора.        — Напомни, почему я все еще здесь? – скучающе интересуется Такемичи, пусть и прекрасно знает ответ на собственный вопрос.        Опустившись рядом – не изменив себе, пренебрегнув дистанцией – Ханма помедлил с ответом.       — Ну... – протянул он, запрокидывая голову и глядя в чернильное небо с блестящим звездным узором на нем. — Ты уже отвечал на этот вопрос. Потому что со мной тебе не так одиноко.         Такемичи потянулся к затылку и одним движением сорвал с волос резинку, цепляя ее себе на запястье. Тугого давления на корни больше не было и с губ сорвался облегченный выдох.        Слева вспыхнуло пламя зажигалки, на недолгое мгновение осветив окружение в совсем небольшом радиусе, оставляя вокруг оранжевые отсветы. Ханма сделал затяжку, выдыхая облако дыма.       Едкий запах не вызвал у Такемичи желания отвернуться. Наверное, привык. Посмотрев на сыплющую горящими искрами сигарету, Такемичи не сразу понял, что сказал это в слух:        — Тебе это правда нравится? Медленное самоубийство какое-то.       Ханма сделал две долгие затяжки и Такемичи успел подумать, что не получит ответ, потому отвел взгляд и снова уставился на воду. Топиться не хотелось. К счастью, разумеется.        — А тебе? – чтобы понять, о чем речь, Такемичи поднял глаза на Ханму.       Проследив за направлением его взгляда, Ханагаки уставился на задранный рукав, из-под которого виднелись застывшие корочкой крови длинные полосы. Как ни в чем ни бывало Такемичи одернул рукав, скрывая запястье.       — Об этом я и говорю.        Сделав очередную затяжку, Ханма приблизился к лицу Ханагаки, выдыхая едкий дым ему в лицо. Такемичи отвернулся закашлявшись.        — Неженка, – посмеялся Ханма, вернувшись на прежнее расстояние.       — Мудила, – оскалился Такемичи, подавляя желание столкнуть Шуджи с пирса. А потом может и следом прыгнуть, чтобы точно утопить. Схватить за волосы и погрузить под воду.       Держать долго, ровно до тех пор, пока тело не обмякнет из-за наступившей смерти. Такемичи тряхнул головой. Вот, что бывает, если долго не пить лекарство.       Бесцеремонно вырвав из пальцев Ханмы сигарету, Ханагаки сжал фильтр губами, втягивая в легкие едкий дым. Облако упало в легкие при вдохе и вылетело изо рта при прерывистом выдохе.       Оставшаяся на языке горечь заставила Такемичи скривиться. Как это вообще может кого-то успокаивать? Гадость, да и только.        Щелчком отправив окурок вниз с пирса, Такемичи недолго наблюдал за тем, как тот падает и тухнет при погружении. Повернув голову к Ханме, Такемичи даже не удивился, когда увидел, что тот поджигает новую сигарету.        — Сдохнешь же, – со странной примесью сожаления произнес Ханагаки, требовательно выставив руку. Ханма, помедлив, вытащил из кармана пузырек с препаратом и передал его Такемичи.       Погружая таблетку в рот, он старался не думать о том, в какой момент начал безропотно отдавать свое лекарство Ханме и даже не спрашивать зачем. Эти его эксперименты были хотя бы интересными. Да и Такемичи постоянно искал повод пропустить прием лекарства — слишком тучными становились мысли.        — Вряд-ли, – зевнул Ханма, лениво глядя на Такемичи, прятавшего пузырек себе в карман. — Если ты вдруг не заметил, то мне, в общем-то, все равно. – Заметив скепсис в глазах Такемичи, Ханма устало закатил глаза. — Посмотри мне в лицо и скажи, что я прямо-таки горю желанием жить.        — Ты не похож на самоубийцу, – отозвался Такемичи едва слышно.         — Но и на оптимиста тоже, верно?        Ханагаки вздохнул. Диалог все не клеился. Таблетки еще не успели начать действовать, так что причину своей заторможенности Такемичи упрямо не понимал.        — Не хочу ни жить, ни умирать. Типа, знаешь... Раз уж живу, то можно и остаться на этом свете, а если вдруг помру, то ничего страшного. Это самое доступное объяснение, которое я могу тебе дать.        — Ну и ну, – губы разломились в улыбке против воли. — Сколько у нас, оказывается, сходств. Одинаковых меток на запястьях случаем не найдется?       Приторный сарказм, явно подхваченный у Ханмы, рвался наружу сам собой и Такемичи просто не мог его контролировать. Шуджи в ответ посмотрел на него с искрящимися от забавы глазами.       — Нет, но вполне могут появиться, – Такемичи посмотрел на него с откровенным сомнением, на что Ханма лишь отмахнулся. — Было бы желание. Я почти уверен, что ты еще не набивал татуировки.       Шестеренки в голове наконец закрутились и механизм победно щелкнул. Логическая цепочка в голове сложилась, к чему Такемичи отнесся с прежним скепсисом.        — А ты? – спросил он вместо ответа на подразумевающийся вопрос.        — Не-а. Но хотелось бы, – пару раз щелкнув ногтем по сигарете, Ханма стряхнул комочек пепла, тут же подхваченный ветром. — Только вот, что именно... – покрутив меж пальцев сигарету, Ханма сквозь призму задумчивости взглянул на Такемичи.        — «Преступление» и «наказание». Тут и тут, – поочередно указав на тыльные стороны обеих своих ладоней, Ханагаки фыркнул, когда в глазах Шуджи зажглось непонимание. — Русскую классику не читал?       — Да я и японскую не читал, – пожал плечами Ханма, выдыхая дым. Такемичи помедлил, но все же решил попытаться снова.       — Так почему куришь? Ты мне так и не ответил.       Наставив на него указательный палец, Ханма сделал еще одну затяжку с явным наслаждением и на выдохе произнес:       — Не-не-не, ты не это сказал. Ты спросил, нравится ли мне, а не почему я это делаю.        Отодвинув от себя его руку, Такемичи наградил Ханму тяжелым взглядом.       — Но ты и на этот вопрос не ответил. А спросил в ответ.       — Все ты помнишь...       — Не уходи от темы.        Вздохнув, Ханма затушил окурок и швырнул его в сторону. Его взгляд упал на Такемичи, то ли изучая, то ли делая для себя какие-то выводы. А может, и все сразу.       Прошло ни меньше минуты, прежде чем Ханма снизошел до ответа.       — Не знаю. Мне просто нравится.        — Нравится вонять как табачная лавка?        Шуджи цокнул.        — Нет. Ты наверное не знаешь, но иногда если накуришься, голова кружиться начинает. Вот это мне и нравится. Ну и ощущение дыма внутри тоже приятное.        — И гниющих легких заодно, – подсказал Такемичи, ловя на себе полный иронии взгляд. — Что? Я второй раз в жизни попробовал. Херня знатная. Больше не буду.       — Все так говорят, – Ханма усмехнулся. — А потом стаж курения вырастает до десяти лет.       — Не больше?       — По-разному.       — Помирают потому что?       Ненадолго повисло тяжелое молчание.       — Слушай, почему у тебя все разговоры зациклены на смерти, а? Я понимаю раз, два, но ты уже которую тему заводишь, и все про смерть. Экономишь на интенсивном сеансе психотерапии и приходишь ко мне?       — Подобная хуйня всегда связана со смертью, – отозвался Такемичи хмуро.       — Ну ты себя то хуйней не называй, – улыбка на лице Ханмы заставила снова закатить глаза.       — Завали.        Слова погрязли в ночной тишине, вуалью затянувшей пространство вокруг. Прикрыв веки, Такемичи позволил телу расслабиться.       На плечо опустилась голова Ханмы, шутливо пихнувшего его локтем.        — Если станет скучно, то можно и про подобную херню поговорить. Я не против. Просто начинаю беспокоиться.       Вдох дался тяжело.        — Не говори того, о чем будешь жалеть.        — Никогда еще я не жалел о сказанном. Потом как-нибудь приведешь мне пример?       — Мечтай, – без намека на недовольство отозвался Такемичи, чувствуя, что начинает засыпать. На веки ощутимо давила тяжесть даже при учете того, что глаза уже были закрыты.       Чувство уюта затянуло сознание сладкой дымкой, отчего Такемичи стало совсем уж хорошо.       Куда-то в темноту его сопроводил запах сигарет, которым тянуло откуда-то слева.