Жнецы

      Дождь барабанит по крышам, отсчитывает звенящую мелодию, врезается мокрой россыпью в окна и оставляет за собой след острых мелких капель. Росчерк молнии предвещает устрашающий рев грома; после него как на похоронах — все еще страшно, но зато со знанием, что все уже позади.       Кому-то хорошо, кому-то плохо. Такемичи вот не знает, что вообще чувствует, потому что у него под ребрами неистово бьется сердце, как запертая в клетке трепыхающаяся и отчаянно желающая свободы птица. Очень иногда хочется навести на нее острие ножа, лишь бы угомонилась наконец и отложила попытки пробить толщину и без того поврежденных ребер.        Вдохи-выдохи не помогают, Такемичи до тошноты плохо. Ему бы в пору как можно быстрее до дома добраться, а он на мокром асфальте сидит и в небо грозовое смотрит.       Снова бьет молния, паутиной охватывая серое полотно. Тяжелые капли до Такемичи и байка не достают — они под каким-то навесом железным, о который дождь ритмично тарабанит без остановки.       Тем не менее Такемичи насквозь мокрый, без сил и возможности подняться. Попытается сделать это и свалится в обморок. Он себя хорошо знает. А силы свои тем более.        Ни единого человека на улице, идеальная пустота. Все равно он бы за помощью ни к одному из них не обратился. Так что отсутствие людей ему только на руку: никто этого обессиленного безобразия не увидит, отчего Такемичи на душе лишь немногим легче становится.       А сердце все еще стучит. Бешено так, с отдачей. Надоело уже Такемичи стук его слушать, но не вырывать же второй по важности орган. Пусть и к сожалению.        Невесомо огладив пальцами номерной знак: «GB779A», он отодвинулся подальше под навес, спиной опираясь о бетонную стену и проводя рукой по мокрому лицу, то ли в попытке себя приободрить, то ли бессмысленно влагу стирая.       Ни то, ни другое смысла не имело. Как и существование Такемичи в принципе. Так что делать, не делать. Все одно — толку никакого.        Прикрыв глаза, Ханагаки напрягает голову: «Думай, думай!», но не думается ему никак. Черепная коробка отзывается болезненной пульсацией, отчего Такемичи кривится, но от размышлений не отступается.       Продолжает соображать, только осторожней, чтобы себя еще больше не травмировать. И так плохо, зачем и без того плачевную ситуацию ухудшать?       Мысли вскоре надоедают, зудом забираясь под кожу, потому что думает Такемичи из раза в раз об одном и том же: нужно позвонить Ханме. Но как же ему не хотелось.       До боли в сжатой челюсти. До ярких вспышек перед глазами. До сжатых кулаков и побелевших костяшек. Страшно не хочется опускаться до просьбы о помощи.       А еще яростнее разум Такемичи отрицал то, что увидит Ханма, если все же окажется здесь. А увидит он беспомощного, сидящего на земле Ханагаки, который даже на блядский байк влезть и доехать до дома не может. Великолепное позорище.         Стиснув зубы, Такемичи уперто проговорил: «Терпи-терпи-терпи!», а когда открыл глаза, то уже нажимал на кнопку вызова контакта «IF42-71». Приложив телефон к уху, вслушался в протяжные гудки, умоляя не брать трубку.       — Не бери, не бери, не бери... Не бери, прошу тебя...        Гудок резко прервался.       — Сам позвонил, невероятно, – посмеялся голос на том конце провода. Такемичи глухо ударил кулаком по стене и закрыл глаза, опуская голову, второй рукой чуть ли не до треска стискивая пальцами телефон. — Соскучился по мне?       — Если собираешься издеваться, то я отключаюсь, – бескомпромиссно произнес Такемичи, едва находя в себе силы, чтобы добавить своему голосу твердости. На это ушло почти все, что было так кропотливо им собрано за последние тридцать долгих минут.        — Ладно-ладно, – хмыкнул Ханма. Его слова на недолгие мгновения заглушил громовой разряд, в небосводе отозвавшийся протяжным эхом и ярким ударом молнии. Дождь хлынул с новой силой, отыгрывая тяжелую композицию. — Я весь во внимании. Выкладывай.       Вдох-выдох. Глотка горела от царапающего дыхания. Такемичи остановился, чтобы не потерять сознание раньше положенного.       Голос его не слушался. Отказывался выполнять слабые команды своего хозяина, застревал где-то в горле и вырывался наружу хриплым дыханием. Пришлось царапнуть ногтями шею, возвращая себе остатки воли.       — Помоги мне... – выдавил из себя Такемичи сквозь стиснутые зубы. Он проклинает себя за это сейчас, будет проклинать и потом.       Прежде чем до крови расшибется об стену. Он это уж точно всецело заслужит.       Кровь мазала, как копоть, оставляя разводы на бледной, покрытой шрамами коже. Ее запах глубоко засел в легких — не откашляешь.       Да ему, в общем-то, и не надо. Чтоб точно запомнил, как делать не надо.        — Даже не знаю, – с притворной задумчивостью протянул Ханма. Такемичи снова сжимает пальцами телефон и тянется к кнопке сброса звонка.       У него перед глазами все отчаянно плывет, а Такемичи из последних сил удерживает себя в целостности, ибо если он развалиться прямо сейчас, то никакая помощь уже будет не нужна.       — Но ладно, так и быть. – Его негромкий смех заставляет палец Такемичи судорожно замереть у самой кнопки отбоя. — Диктуй адрес.        На выдохе Ханагаки пробормотал улицу и примерно описал место, в котором находился.        — Не пропустишь. Я возле байка. Кроме меня никого, – максимально сухо и кратко. Все, на что хватило сил. Не дожидаясь ответа, он вдавил пальцем кнопку и сбросил вызов.        Мокрые волосы липли ко лбу. Над головой снова засверкало. Небо разразил свирепый громовой удар. Такемичи судорожно вдыхает, убирает телефон и опускает ставшей тяжелой голову. Плечи в напряжении содрогаются.        Мокро.       Холодно.        — Мне холодно...

***

      Шум двигателя совсем рядом смешался со стуком дождя об асфальт, отзываясь на редкость неприятной вибрацией в костях. Безразличие заполнило чашу до краев, плескалось через край.       Слишком много воды для сегодняшнего дня. Слишком много бьющих о кожу тяжелых капель. Слишком много на него одного. Бесполезного и слабого.       Без возможности подняться или хотя бы открыть глаза. Сидит с опущенной головой, все еще мокрыми волосами и липнущей к телу насквозь промокшей одеждой.       Двигатель глохнет и по шуму совсем рядом Такемичи соображает: Ханма ставит свой байк рядом с его – Ханагаки – собственным. А что происходит потом кажется ему чем-то странным, плывущим на подкорке рассыпающегося пылью сознания.        Ханма садится рядом. Прямо на мокрый асфальт. Такемичи глаз не открывает. Были б силы, он с удовольствием, но нет ничего, кроме прислонившегося к его руке плеча. Даже дождь стал тише, уходя куда-то на второй план. И гром, гремящий высоко в небе немного успокоился. Или Такемичи так только почудилось.        Чужое прикосновение – влажное, но теплое – становится теснее, а Ханагаки и не против совсем. Сам же позвал. Зато холода нет. Ну, точно, обогреватель. И плевать, что под дождем. Тепло ведь, когда рядом.       Слышится вздох над самым ухом. На напряжение мышц сил нет, но внимание все равно острится, готовое вот-вот вонзиться поглубже. А глаза закрыты, упускают опасность. Такемичи хочется спать. Долго, много. Столько, сколько сможет. А чем дольше — тем лучше. Но для начала хоть бы до дома добраться.       Дома...        Дом рядом сидит, греет. К плечу прислоняется и молчит в томительном ожидании. Дом здесь и сейчас. Лучше, чем когда-либо потом, потому что потом — неизведанно и страшно.       В настоящем лучше. Так хоть приблизительно знаешь, чего ждать. Оттого на душе спокойнее, будто разлился по сердцу умиротворяющий бальзам. Будто можно остаться здесь навсегда. В моменте, когда ощущаешь контроль над чем-то столь непредсказуемым как жизнь.       Но глаза открыть все равно приходится, смотря на потемневший от воды асфальт. Ощущение, будто Такемичи черпает из Ханмы энергию. Забирает понемногу, пока тот добровольно делится, не прося ничего в ответ. Или пока не прося.        — А что взамен? – произносит Такемичи тихо, чувствуя саднящую боль где-то глубоко внутри. Будто что-то горит, опаляя глотку горечью. Неприятно — безусловно, но ничего не поделаешь. Пусть и воды наглотаться никогда не поздно.        — Твое внимание. Достаточно выгодная цена, не находишь? – Такемичи не смотрит, но отчетливо слышит ухмылку в его тоне. Сил от этого заметно прибавляется и получается пошевелить занемевшими пальцами.       Руки белые, как у мертвеца. Еще и костяшки корочкой крови покрыты, отчего сжимать-разжимать кулаки больновато, но терпимо. Бывало и хуже.       — Не болит?       Такемичи поднимает и поворачивает голову, чтобы взглянуть на Ханму. Проследив за направлением его взгляда, снова смотрит на поврежденную кожу.        — Хуй с этими руками, сердце бьется — уже спасибо, – ответил он ровным тоном, как бы парадоксально это не звучало, учитывая общее плачевное состояние изношенного организма.       Но, судя по улыбающемуся лицу напротив, Такемичи смог его развеселить. Ответной радости, увы, не последовало. Хотя Ханагаки и не рассчитывал.        Очень хотелось подняться, на байк быстрее сесть и до ближайшего укромного места доехать. Ханма мог бы и сразу помочь, а нет. Сидит рядом, греет, сам того не ведая, еще и заряд энергии дарит. Кретин редкостный.       У Такемичи зубы скрипят чуть ли не до треска белоснежной эмали. А Ханма вон, сидит, улыбается. Довольный, пиздец. И было бы отчего. Так нет, он ведь по жизни чокнутый. Тут и гением быть не нужно, по таким все сразу понятно становится.        Такемичи себя же благим матом кроет, теснее к чужому плечу прижимаясь. Может так получится в себя наконец прийти и срулить побыстрее, о чем внутренний голос твердит последние минут сорок, если не больше.       Но Такемичи себя умнее считает и как вздумается, так и делает. Еще и Ханму идиотом кличил. Сам-то тонет в болоте из раза в раз, куда кидается сломя голову без задней мысли. На одни и те же грабли становится, нос раз за разом ломает, а ему все мало.       Больше крови, больше зрелищ, чтоб застынул ты навечно. Ага. Видимо папаша последние мозги ему отшиб. Либо же у Такемичи очевидные проблемы, причем возникающие с постоянной регулярностью.       Это уже начинало понемногу раздражать, если не брать в расчет азарт, вспыхивающий от подвержения себя смертельному риску.        — «Мне бы лечиться», – вскользь подумал Такемичи. — «Хотя я уже лечусь. Вон, успокоительное сидит», – и снова глянул на Ханму из-под полуприкрытых век.       Тот с непривычной меланхолией наблюдал за падающей с неба завесой дождя, плотно перекрывающей обзор. За разбивающимися об асфальт крупными каплями. За сверкающими в небе яркими разрядами. За пустой безлюдной улицей.        По лицу Ханмы с темных волос вода течет. К телу мокрая одежда липнет. Он сидит, прислонившись спиной к бетонной стене, согнув ноги в коленях, на одно из которых закинул безвольно висящую руку. Второй он все еще прижимался к плечу Такемичи. Грел. Не знал этого, но делал.       А Ханагаки тепло и хорошо, будто не было никаких побочек от лекарств. Будто не было игнорирования своей потребности в еде и сне. Будто дождь не прибивал его к земле своей тяжестью и звенящим холодом.        — Поехали домой? – лениво предложил Ханма, повернув к нему голову. Такемичи не думал (как и всегда в присутствии Шуджи) — тут же попытался подняться. Качнувшись, он свалился обратно, ударившись о стену позвоночником и стиснув зубы от боли.       Ханма на это претензионно цокнул, приподнялся и взял Такемичи под локоть, рывком поднимая его с асфальта. Тот снова покачнулся, но на ногах устоял. Затем сделал два шага и рухнул на сидение своего байка, перекидывая через него ногу.        Заведя двигатель, Такемичи снял байк с подножки и позволил Ханме выехать первым, трогаясь с места сразу за ним и вскоре догоняя мерно урчащий IF42-71.        — «Домой», – с запозданием сообразил Такемичи, двигаясь параллельно с чужим – чужим ли? – байком.        Он едет домой. 

***

      Заходя в квартиру, Такемичи потер пальцами шею и недолго наблюдал за тем, как с его одежды и волос на пол падают капли воды. Только сейчас он задумался о том, что у него с собой нет ничего, кроме таблеток и, соответственно, переодеться не во что.       Тряхнув головой, Такемичи стащил с ног насквозь промокшие кроссовки вместе с носками, дабы не растаскивать по квартире воду, которой с него и так на пол будет литься предостаточно.        Ханма, также сняв обувь, взглянул на Ханагаки с долей усталости.        — И часто у тебя так?        — Что? – не понял Такемичи.       — Ну... Это твое сидение на земле под дождем и потребность в помощи, – Ханма пожал плечами, будто не призывал к ответу вовсе и мог обойтись совсем без него.       Но Такемичи справедливо рассудил, что уже втянул его в это, так что не имел права промолчать.       — Бывает иногда, – ответил он со странной интонацией, больше похожей на безразличие, нежели беспокойство, которое должно было присутствовать.       — Это из-за твоего лекарства? – уточнил Ханма с плескающимся во взгляде интересом. — Хотелось бы знать, чего еще ожидать от тебя.       Подняв с пола две пары обуви, Ханма направился в сторону одной из дверей дальше по коридору. Такемичи двинулся следом, слыша тихий стук капель о деревянный пол.       — Ага, – буркнул Ханагаки, глядя на то, как Ханма ногой открывает дверь, за которой находится ванная. — В один момент просто исчезают все силы. Иногда везет, иногда нет. Сегодня не повезло.       Оперевшись плечом о дверной проем, он недолго наблюдал за тем, как Шуджи ставит обувь на дно керамической ванной.        — Херово, – прокомментировал Ханма, выпрямляясь и проходя мимо стоящего на прежнем месте, не шевелящегося Такемичи.       Повернувшись к нему, Ханма ткнул указательным пальцем ему в грудь, прямо в солнечное сплетение и улыбнулся одними глазами.       — Стой здесь, – После чего развернулся и скрылся в глубине квартиры.        Вернулся он спустя всего несколько минут: в сухой одежде и с небольшой стопкой вещей в руках, которые он с торжественным видом вручил Такемичи, так и стоящему, опираясь плечом о деревянный каркас.        — Спасибо, – поблагодарил он. На плечи легли ладони, бесцеремонно развернувшие его на 180° и подтолкнувшие вперед, прямиком в ванную.       И как только Такемичи оказался внутри, Ханма захлопнул дверь.        — Свои шмотки на сушилку повесь, она справа, – донеслось из-за двери и Ханагаки тут же повернул голову вправо. И правда, сушилка. Железная такая. Пустая.       Оставшись с собой один на один, Такемичи мельком осмотрелся. Чисто, светло. Напротив двери широкое зеркало поверх настенного шкафчика. Он смотрит на себя и боится пошевелиться, потому что если отражение исчезнет, поплывя рябью, то его точно стошнит.       Лучше и дальше смотреть на свое лицо: красную от удара о стену переносицу, глубокую горизонтальную царапину от осколка стекла на левой скуле, беспощадно обкусанные в кровь губы.        Отвернувшись, Такемичи в быстром темпе снял с себя мокрую одежду, оставшись в одном только нижнем белье и, как было сказано, — повесил вещи на сушилку, сразу после этого вытираясь отданным вместе с вещами полотенцем.       И только когда кожа перестала быть влажной, Такемичи натянул на себя сухую одежду. Черная футболка с принтом «Slipknot» почти доставала до колен, а шорты пришлось что есть силы затягивать на талии, чтобы они вообще остались на нем.        Но все лучше, чем насквозь промокшие вещи, так что Такемичи и не думал жаловаться. Были у него условия и похуже. С температурой под сорок, ломящей болью в мышцах, лихорадкой и ощущением, что ты горишь заживо.       Воспоминания далеко не самые приятные, но Такемичи относился к этому с равнодушием: было и было, а что было прошло. Главное — живой.        Выходя из ванной, Такемичи зачесал за ухо отросшие черные пряди, чтобы не мешали и отправился на кухню прямо к шуму кипящего чайника. И пока Ханма возился с приготовлением чая, Такемичи свалился на стул, прислушавшись к барабанящим по стеклу дождем.       Гром до сих пор не утих, яростно сотрясая небо, а яркие вспышки на нем виднелись за призмой толстого стекла. Стекающие по нему капли чертили витиеватые дорожки, стремительно падая в самый низ.       Такемичи наблюдал за этим, пока Ханма не поставил перед ним кружку с чаем, приземляясь на один из пустующих стульев прямо напротив Такемичи.        Глядя в дымящуюся чашку, Ханагаки поблагодарил Шуджи наклоном головы. До носа донесся душистый запах ягод вперемешку с имбирем.       Вместе с разлившимся по пищеводу сладким напитком, внутри отчетливо повеяло теплом и Такемичи стало совсем уж уютно. Даже мокрые волосы не смогли сбить настигшее его умиротворение.        — Когда погода успокоится, – начал Ханма, отхлебнув из своей кружки и потянувшись к лежащим на столе сигаретам. — Покатаемся, может?       Зажав губами фильтр, он щелкнул зажигалкой, поджигая тонкую белую бумагу.        Метнув взгляд к окну по которому струились серебристые ручейки, Такемичи пожал плечами, делая глоток и возвращая взгляд к Ханме; тот, выдыхая облако дыма, смотрел на Ханагаки с вожделеющим ожиданием.        — То есть ночью? – уточнил Такемичи для верности.       Что-то ему подсказывало, что гроза стихнет только ближе к полуночи. Да и к тому же его кроссовки вымокли почти что насквозь...       — Даже утром. Не пойду же я босиком. И вряд-ли ты сможешь найти для меня обувь среди своей, – Такемичи пожал плечами и увидел в глазах Ханмы переливающиеся огоньки веселья. — А так, в принципе, идея неплохая.        — Отлично, – улыбнулся Шуджи. — Попробую что-нибудь придумать с твоими кроссовками. Может, феном просушить?.. – произнес он задумчиво, крутя между пальцев сигарету. Такемичи на его вопрос только плечами пожал.        — Не испорти только, они у меня одни.        — Заметано, – широко улыбнувшись, Ханма, с все еще зажатой меж пальцев сигаретой, шутливо отсалютовал ему. А Такемичи только и оставалось, что прятать слабую улыбку за изгибом керамической кружкой. 

***

      Дождь – как и предсказывал Такемичи – утих с наступлением ночи, когда черное полотно неба запестрело россыпью звезд и зашло за горизонт пылающее светило.       До момента выхода наружу Такемичи даже успел проспать пару часов, что явно не способствовало восстановлению режима сна, о чем ему любезно сообщил Ханма. А Такемичи честно и совершенно искренне послал его нахуй.       Погода же на улице была вполне сносной. Запах мокрой земли впился в легкие и вызвал легкое головокружение. Лужи разлетались во все стороны грязными каплями, стоило колесам байка наехать на них.       Такемичи честно старался объезжать их, чтобы не намокнуть снова, но это представлялось почти что невозможным, учитывая прошедший ливень. И единственное, на что оставалась надежда — отсутствие у проезжающих мимо водителей желания обдать его самого, и заодно байк, водой из лужи.        Постепенно набиравшаяся скорость вывела к мосту и стоило только колесам коснуться платформы, как Ханма выкрутил газ и стремительно сорвался с места. На то, чтобы сгруппироваться, Такемичи потребовалось всего мгновение, после чего взвизгнули шины, унося его вперед.       Скорость ударила в кровь, циркулируя в мозгу и заставляя сильнее вцепиться пальцами в руль. Ловко маневрируя между машинами, Такемичи видел мелькающий между авто уже знакомый номерной знак. Он то исчезал, то появлялся, петляя с одной полосы на другую, въезжая в мизерное расстояние между машинами.        Выезд с моста все ближе. Теперь диктовал не здравый смысл, а разыгравшийся в жилах бурлящий, словно кипящая лава адреналин. Такемичи выкручивает газ.       Цифры на спидометре стремительно растут. В ушах свистит ветер, обтекая тело равномерным потоком. Свободно висящая на теле одежда бьется о кожу, Такемичи слышит как взвизгивают шины, оставляя тормозной след на асфальте и как громко сигналят им автомобили.       Он мчится в свете множества фар, нагоняя Ханму и на краткие мгновения вырываясь вперед.        Двигатель утробно рычит, вибрация мотора чувствуется где-то в костях. Два байка, идущие друг другу вровень, резко разъезжаются в разные стороны, огибая перестраивающееся на другую полосу авто.       И снова они чуть ли не подрезают друг друга, на скорости вылетая с моста. Где-то в дали звучат сирены, отдаляясь с каждым оставленным позади метром. Такемичи сбрасывает скорость, проезжая светофор. В этот раз победа осталась за ним.        Проглотив колотящееся в глотке сердце, Ханагаки царапнул пальцами руль, ощущая прилив эйфории. Повернув голову, он увидел, как Ханма, оторвав руку от байка, показал ему большой палец.       После чего вернул ладонь к рулю, заезжая в поворот. Такемичи свернул следом, узнавая путь до набережной.        Оставив байки на ближайшей парковке, Такемичи выслушал восторженные комментарии Ханмы об их заезде. Про то, что они могли разбиться было решено не говорить, так как оба об этом прекрасно знали и оба были не против.       В этом Такемичи разделял сумасшествие Ханмы и особенную любовь к риску. В чем-то они были похожи.       Остановившись у перил, ограждающих от падения в морскую бездну, Такемичи облокотился о прочную преграду ладонями, созерцая водную гладь. Безмятежное отражение луны в ней.       Ханма где-то сбоку завозился и поднял с земли плоский камень. Заведя руку за спину он прицелился, бросая его в воду. Луна исказилась, вода пошла рябью.       Камень, продвигаясь вперед, подпрыгнул и ударился о воду четыре раза, прежде чем погрузился ко дну. Ханма разочарованно вздохнул, оглядываясь в поисках еще одного «блинчика».       — У меня обычно получается лучше, – пробормотал он, беря еще один камень, достаточно плоский для того, чтобы пустить его по воде.        — Верю, – Такемичи хмыкнул, наблюдая за тем, как Ханма снова целиться, в чем ему здорово мешают перила, и снова метает камень.       На этот раз ударов было шесть, на что Ханма довольно улыбнулся и повернул голову к Такемичи.         — Попробуй, – предложил он, на скептический прищур синих глаз отмахиваясь: — Не будь таким нудным. Давай. Обещаю, что не буду смеяться.       Такемичи вздохнул. Что ж... Попытка не пытка. Деваться некуда.       — Ладно, – согласился он, подбирая камень. Не такой уж и плоский, но должен подойти.        Замахнувшись, Ханагаки одним резким движением запустил камень в воду.       Раз, два... Не сделав третьего прыжка, он остановился – чему предшествовало стремительное замедление с каждым новым ударом о поверхность воды – и утонул.       — М-да, – хмыкнул Такемичи, глядя на то, как неудавшийся фрисби идет ко дну. — Этого я и ожидал.        — Неправильно ты делаешь, – со вздохом отозвался Ханма, уже успевший найти новый «блинчик» и теперь невысоко подкидывающий его в ладони. — Нужно ниже руку ставить. И кидать не так резко.       Вручив Такемичи второй только что подобранный камень, Ханма медленно и наглядно продемонстрировал то, как стоит сделать.        Такемичи насчитал девять ударов и искренне оценил:       — Круто, – после чего попытался повторить то, что показал ему Шуджи.       Раз, два, три, четыре... Лучше, чем в прошлый раз, но все еще недостаточно.       — Схватываешь на лету, – посмеялся Ханма, потрепав Такемичи по волосам. Облокотившись локтями о перила он возвел глаза к небу. Такемичи засмотрелся.         Отражение мириад звезд, калейдоскоп далеких галактик, чернильный развод ночного неба — все в янтарных, странно блестящих глазах. Мелкие огни в них отзывались ярким светом и как же, мать его, это было красиво.       Сияющее великолепие блеснуло, будто подсвечиваясь изнутри в свете луны и у Такемичи от этого зрелища перехватило дыхание. В пятки ушло сердце. Широко распахнулись глаза, желая четче увидеть блистательную картину.         — Заглядываешься на меня, Хана? – посмеялся обладатель самых-блять-красивых-глаз, переведя свой взгляд на Такемичи. Отражение звезд в радужке замигало новогодней гирляндой и стало чуть тусклее. Выдох дался через чур тяжело.       — Я не... – хотел было соврать Такемичи, вовремя остановив себя и украдкой сжав пальцы в кулаки , впившись неровными ногтями в ладони, оставляя на коже кровавые полумесяцы.       Кратковременная вспышка боли вернула ему контроль над собой и Такемичи смог свободно вдохнуть.       — Просто... – Что, просто? Сознание напрочь отказалось придумывать оправдания, будучи полностью поглощенным красотой чужих глаз.        Пришлось заставить себя не смотреть. Такемичи просто не мог больше делать этого. Вместо завораживающего янтарного взгляда он предпочел уставиться на водную гладь, которая не шла с этими глазами ни в какое сравнение.       От стыда у Такемичи огненным жаром начало печь кончики ушей.       — Да ладно, – насмешливо протянул Ханма крайне издевательским тоном, от которого Ханагаки стало еще хуже. Приобняв его за плечи, Шуджи не прекращал глумиться. — Скажи честно. Или слабо?       Скинув с себя его руку, Такемичи ощутил накатившее облегчение. Вцепившись пальцами в перила, он упрямо продолжал сверлить взглядом водную гладь. Ведь если он только допустит мысль о том, чтобы взглянуть на Ханму снова, то последствия будут необратимыми.       И после этого точно придется оборвать все контакты, потому Такемичи искренне ненавидел терять контроль над ситуацией.        Вдохнув, он вкрадчиво и совершенно спокойно произнес:        — Иди нахуй.        — Сам иди, – беззлобно отозвался Ханма с прежней лукавой ухмылкой. Такемичи захотелось утопиться, но всего на мгновение, потому что сразу после возникновения этого желания он вспомнил, что не любит холод.       Так что Такемичи предпочел остаться на суше. Пусть и позыв с разбега прыгнуть прямо в морскую пучину все еще играл где-то в мышцах, готовых вот-вот напрячься для прыжка.        — Пошли отсюда, – Такемичи оторвался от перил, разворачиваясь. — Иначе я за свои действия не ручаюсь.        — Как хочешь, – пожал плечами Ханма, двигаясь следом за Ханагаки прочь от набережной. — Есть предложения?       Такемичи ненадолго задумался. Идея была. Одна.       — Если осталось желание, то давай прокатимся. Я знаю одно место с трамплинами.        Повернув голову к Ханме, чтобы оценить реакцию, Такемичи удовлетворенно хмыкнул: в янтарных глазах загорелся пламенный огонек азарта.        Несколько часов пролетели как один: множество падений и дикой скорости отпечатались в сознании с отчетливой ясностью, отчего слегка кружилась голова.       Стоило только вспомнить недовольство Ханмы от покоцанного байка к наступлению утра — губы сразу складывались в насмешливую улыбку, которая ему вовсе не принадлежала. Тем не менее Такемичи улыбался.       Не под действием препаратов ему было хо-ро-шо. Удивительным образом он чувствовал радость, когда смеялся в унисон с Ханмой, сидя на все еще влажном асфальте с отбитым боком и ступней. Когда рядом стоял поцарапанный байк, а небо медленно светлело все больше с каждой прошедшей минутой.        И если раньше после ночных прогулок Такемичи отправлялся домой в гордом одиночестве, то сейчас рядом был Ханма, байк которого мерно урчал чуть впереди, задавая выученное наизусть направление.       И Такемичи, впервые ведомый кем-то кроме себя самого, следовал за Ханмой с трепетающим от радости чьей-то компании сердцем.        Никогда раньше он не испытывал настолько обширный калейдоскоп эмоций, как это было в присутствии Шуджи. Такемичи должен был честно поблагодарить его.       Чтобы набраться решительности, ему потребуется какое-то время, но рано или поздно он скажет. Такемичи просто не имеет права промолчать.       Но, а пока скрытая теплота во взгляде и будет его немой благодарностью. Оставалось только надеяться, что хваленная проницательность Ханмы не подведет, и он поймет все сам.