Жнецы

      Прерывистый вдох и огненная вспышка боли, клеймившая ни в чем неповинное лицо. Такемичи на мгновение теряет ориентацию в пространстве и не успевает обрести ее, как жесткий удар сбивает его с ног. Приложившись поясницей о край стола,       Такемичи что есть силы сжал зубы. От этого давления у него заболели зубы. Слишком много боли на него одного, так что он решает исправить ситуацию и плотно сжатый кулак без колебаний врезается в челюсть.       Наотмашь, с приглушенным стуком взлетевшая в воздух ступня бьет в чужое бедро и Такемичи резко соображает: бежать!       Он срывается с места еще до того, как успевает окончательно понять свои действия. Он просто бежит. Нет, несется прочь с кухни, игнорируя крики отца. Босые ноги шлепают по полу, вынося Такемичи в коридор.       Он хватает свою обувь с порога и давит на ручку, наваливаясь на нее что есть силы. Дверь распахивается под давлением бешено несущегося вперед тела и Такемичи босиком вылетает в подъезд.       Гневный крик из глубины квартиры прерывает хлопок двери; круто развернувшись, Такемичи ударом ноги отрезал себя от жилплощади.        Торопливо ступая вниз по лестнице, он на ходу натянул на ноги кеды, несколько раз пошатнувшись и едва не покатившись кубарем по ступенькам. Как раз, когда он был на подходе к первому этажу, дверь на втором распахнулась с громким щелчком.        — Чтоб не возвращался, щенок! – и захлопнулась прежде, чем Такемичи успел показать отцу отставленный средний палец на здоровой руке.        Будучи у самого выхода из подъезда, Ханагаки запнулся, остановившись, и буквально повис на перилах. Пальцы отчаянно цеплялись за железные прутья, но в итоге тело тяжело опустилось на пыльные каменные ступеньки.       Попытка подняться отозвалась слабостью, пропитавшей все его тело словно паралитический яд. От этого Такемичи приложил кулак о перила, раздалось короткое звенящее эхо.       Удар отозвался пронзительной болью, протянувшейся от кисти до локтя, от чего Такемичи тихо взвыл, прижимая руку к груди.        Угаснув, боль оставила за собой лишь пульсацию. Выдохнув, Ханагаки снова попытался подняться.       Вспыхнувший перед глазами фейерверк потянул его обратно, но Такемичи заставил себя схватиться за перила и подняться упрямым рывком. Только успокоившееся плечо опять заныло. Одним только усилием воли Такемичи приказал себя шагнуть.       Затем еще раз и еще, до самой двери, на которую пришлось навалиться всем телом, чтобы открыть с негромким скрипом петель.        Вывалившись на улицу, Такемичи на мгновение показалось, что он ослеп. Настолько ярким был дневной свет, от которого защипало глаза. Избавиться от этого удалось не сразу; пришлось несколько раз усиленно моргнуть, чтобы зрение наконец пришло в норму.       Белые круги перед глазами зарябили, замерцали и только после этого исчезли, а Такемичи смог вернуть себе способность видеть. И первое, на что упал его взгляд, стал сидящий на ступенях, к нему спиной некто. При более детальном рассмотрении и критическому анализу стало ясно — Ханма.        Такемичи было дернулся, собираясь отшатнуться и пойти назад, но вместо этого ноги понесли его вперед. Потребовалось шагнуть всего три раза, чтобы оказаться сидячим на ступенях.       Такемичи показалось, что он больше не чувствует свое тело и это ввело в откровенный ужас, но спустя менее, чем секунду к нему пришло понимание — дело в слабости. Она разрослась по всему его телу, как паразит, от которого стоило давно избавиться, но ведь никак.        До носа донесся запах дыма. Такемичи не нашел в себе силы, чтобы отвернуться. Ему было до отвратительного гадко и дело вовсе не в едком запахе.       — М-да... – вклинился в недры сознания голос Ханмы. — Дела-а...        Все же повернув к нему голову, Такемичи увидел, как тот разглядывает его лицо: от рассеченной брови до разбитых губ, от стремительно наливающейся на скуле гематомы до слабо кровоточащего носа, успевшего местами покрыться тонкой корочкой запекшейся крови.       Такемичи ожидал увидеть насмешку или отвращение, но Ханма лишь глядел на него через призму задумчивости и крутил между пальцев сигарету.        Они смотрели друг на друга еще какое-то время. Под исходящий от тлеющей сигареты витиеватый дым. Под незамудренное чириканье птиц на деревьях. Под накатывающую новую порцию боли. Повисла тишина.       Ханма в конце концов отвернулся затягиваясь. Такемичи продолжал смотреть на него. Не было ни желания, ни малейших сил, чтобы отвернуться или отвести взгляд. Он лишь молча смотрит на то, как Ханма выдыхает дым, щелкает ногтем по сигарете, стряхивая пепел и затягивается снова.       А Такемичи все еще больно. Неприятное, назойливое чувство пульсирует повсюду и ему хочется выбить его. Избавиться. Вытравить и никогда не вспоминать.       Отворачивая голову от Ханмы, он поднимает руку к лицу, стирая кровь, капающую из разбитого носа. Разводы крови остаются у него на пальцах и кажется, что он вовсе не помог ситуации, судя по насмешливому взгляду Ханмы.       — Что? – бросает Такемичи устало. Сознание медленно уплывает от него. И снова это липнущее, словно банный лист чувство. Такемичи слизывает кровь с губ, возвращая себя в реальность.       — Да нет, ничего, – махнул рукой Ханма, затягиваясь напоследок и туша сигарету о ступеньку.       Встав на ноги, он щелчком отбросил окурок в сторону, тут же тормозя Такемичи, собравшего себя по частям в рекордные сроки для того, чтобы подняться следом.       — Мне, безусловно, нравится твоя самоотверженность, но сиди на жопе ровно, лады? – на не понимающий взгляд Такемичи, Ханма цокает. — Будь здесь и жди меня. Приходи в себя там, не знаю. Главное не отрубайся, понял?        Такемичи согласно кивнул, а Ханма, растянув губы в улыбке, спустился по ступенькам. Оперевшись плечом о подъездные перила, вскоре Такемичи прижался к ним головой.       Он не помнил, в какой именно момент веки потяжелели настолько, что их пришлось закрыть. Чувство безмятежной усталости погрузило его в недолгий сон.        Пробуждение, казалось, произошло сразу, как только закрылись глаза. От толчка в плечо Такемичи едва не подскочил на ноги как ошпаренный, но этого ему не позволило сделать гадкое бессилие, намертво пригвоздившее его к месту.       Злиться на это не позволило наполняющее кровь лекарство и все же Такемичи не мог не испытывать жуткую тяжесть, граничившую с омерзением.        Оторвав голову от перил, Ханагаки поднял изнуренный взгляд на снова сидящего рядом Ханму. Его бодрость заставила Такемичи скривиться.        — Тебе бы не помешало умыться, – сказал Шуджи, повертевший в руке бутылку с водой.       Судя по всему, купил он ее только что, пока Такемичи мирно спал в его недолгое – наверно недолгое – отсутствие.       — Было бы неплохо подняться в твою квартирку, но видимо тебя там не очень то ждут, – улыбнулся Ханма, с характерным пощелкиванием откручивая крышку. Такемичи ему не ответил, лишь молча подставил ладони, которые незамедлительно оказались наполнены прохладной жидкостью.       Плеснув водой себе в лицо, Такемичи потер пальцами засохшую под носом кровь, растер ладонями щеки, полностью игнорируя боль и повторил это все еще несколько раз, пока бутылка не оказалась наполовину пуста.       Вытерев лицо рукавом футболки, Такемичи тряхнул головой, окончательно приходя в себя. Под любопытным взглядом Ханмы он пощупал свой нос, убеждаясь в том, что тот не сломан, пусть Такемичи и был уверен в обратном в тот момент, когда с влажным хрустом приложился им о стол не без помощи отца.       Воспоминание о его шероховатой руке на своих волосах заставило Такемичи проглотить волну желчи, обжегшей горло и заодно пищевод.        Потянувшись к голове, он с нажимом пробежался пальцами по затылку, зарываясь ладонью в волосы, чтобы ощупать кожу. Прикосновения не жгли, значит отец все же не вырвал ему волосы вместе с кусками кожи, как было несколько раз до этого.       Облегченно выдохнув, Такемичи лизнул разбитую губу. Больно, но терпимо. Трогать гематому смысла не имело, так что пальцы надавили на рассеченную бровь, заставив коротко зашипеть от острого ощущения, словно под кожу вошла игла.        — Я в норме, – отрапортовал Такемичи сразу, как только понял, что может исправно дышать. Это не приносило дискомфорта, в отличие от все еще ноющего плеча. Прощупав и его заодно, Такемичи понял: не смертельно.       Что-то похожее на растяжение, но менее болезненное. Да и кажется, что шевелить рукой было вполне реально, если будет очень нужно.        — По твоей роже не слишком то заметно, – смеется Ханма, опираясь о ладонь подбородком, локтем при этом упираясь в колено. — Но как скажешь.       Трезво оценив свои силы, Такемичи произнес:       — Идем, – после чего вдохнул поглубже, вставая со ступеней. Стоило уйти как можно быстрее, если им не нужны дополнительные проблемы. Такемичи делает шаг. Без смятений, до боли в саднящем бедре.        — Ладненько, – усмехнулся Ханма, поднимаясь следом. — Снова приглашаешь?       — Еще чего, – воспоминания о проведенном на берегу моря времени отозвались странным приятным ощущением, которое Такемичи испытывал крайне редко и успел отвыкнуть от его существования.       Из-за того, что таблетки медленно, но верно отпускали, сознание ощущалось спутанным, мешая в полной мере понять всю сущность этого странного чувства.       — Ты сам сюда пришел. Можешь остаться, если нравится спать под открытым небом.       — Какие мы злые, – в своей привычной манере дразнит его Ханма, а Такемичи вместо раздражения удивляется тому, что успел к нему привыкнуть.       Это была третья их встреча только вдвоем, что не переставало казаться парадоксальным, но Такемичи не хочется уходить. Давило длительное одиночество. Из-за этого трудно было сказать — нравится ли Такемичи с Ханмой или это все происходит сейчас только потому, что у него нет другого выбора в общении.        Слишком неожиданно накатила хандра, которая, казалось, преследовала его ежедневно, стоило начать действовать препарату. Почему кто-то был способен обрести хотя бы одного друга, а Такемичи был вынужден оставаться один?       Разве он не такой же обычный человек, нуждающийся в том, кому можно рассказывать о своей боли? Что ему нужно сделать, чтобы обрести это? Выдержка у Такемичи далеко не железная и вот-вот она треснет по швам. И, видит Бог, он держался до последнего.       Он же увидит то, как сильно Такемичи ненавидит. Ведь у них есть то, чего нет у него и к чему он так сильно стремился.        — «У меня есть я», – повторил для себя Такемичи. — «Я сам расскажу себе, как прошел день. Сам успокою. Сам залечу раны. Я сам», – упрямо твердило подсознание, вдалбливая это в самое основание, чтобы никогда не забыть и никогда не нуждаться. Это уничтожит его. Абсолютно точно сотрет в пыль, сравняет с землей. Проглотит, не оставив даже частички.       — «Никто мне не нужен. Ни одна живая душа не способна помочь...»       — Эй, Хана, – голос, словно из-под плотной толщи воды. — Ты там уснул? Э-гей, земля вызывает, – маячившая перед лицом ладонь несколько раз щелкнула пальцами, возвращая его в сознание.       Остановившись, Такемичи поднял удивленный взгляд на Ханму.       — Ну наконец-то, – отозвался тот, удовлетворенно хмыкая. — Думал, придется водой обливать. — Он наглядно продемонстрировал бутылку воды, которую нес в руках. Такемичи тряхнул головой, игнорируя возникший спазм в плече.       — Извини, задумался, – пробормотал он, окончательно приходя в себя. Ханма, до того стоящий прямо напротив, вернулся на место по правую руку от Такемичи.        Остановившись на светофоре, Ханагаки уставился на светодиодные огни и пропустил тот момент, когда красный сменился зеленым. В чувство его привело прикосновение кончиков пальцев к спине, пробежавшихся, едва касаясь и вызывая у Такемичи волну мурашек.       Вернуться же к движению вынудили все те же пальцы, ухватившие его за рукав футболки и потащившие за собой без права на отступление. Потому Такемичи торопливо зашагал следом за Ханмой, держащим того за рукав до конца пешеходного перехода.        Отпустив, Шуджи замедлился, оборачиваясь и лукаво улыбаясь ему.       — Будь осторожен с этой штукой, Хана. Не поранься.        Такемичи не скажет о том, что это убивает его, отравляет существование, и вновь спешит за Ханмой, тут же вернувшегося к прежнему темпу ходьбы. Такемичи честно пытался придумать ответ, но вскоре отбросил эту затею.       Казалось, что сам Ханма уже успел забыть о своих словах и вовсе не нуждался в этом. Значит Такемичи мог не нагружать себя, что было только на руку все еще спутанному сознанию.         Наверное, он зря упустил тот момент, когда начал идти за Ханмой, даже не спрашивая, куда тот ведет его. Если бы не отвратительная пульсация в висках, Такемичи намеривался бы узнать. Но то ли не желание нагружать свой мозг еще сильнее, то ли безразличие к итогу этого шествия вынудили Такемичи даже не задуматься об этом.       Да и, в прочем, если бы Ханма хотел что-то сделать, то сделал бы уже давно, так что Такемичи не беспокоился. Кроме собственной жизни забирать у него все равно нечего. Да и вовсе не хотелось подозревать Ханму, но плачевный опыт в прошлом заставлял ниточки натягиваться, чтобы подумать о самом худшем исходе и успеть подготовиться.        Не то, чтобы Такемичи переживал. Ему и в самом деле плевать, ведь на свою судьбу он давно класть хотел и мало задумывался о своем благополучии. Даже если бы Такемичи грозила смертельная опасность, он бы принял ее как данность, потому что уже успел смириться и принять внезапные последствия со смертельным исходом.       И руки как раньше уже не дрожат. Не колотится сердце. Кажется, что ничего не способно удивить и эта безмятежность одновременно облегчала его и жизнь и вызывала тошноту. Ведь Такемичи сам нашел себе повод заскучать в отсутствии страха перед смертью.        Не было страшно и лишиться чего-угодно. Наверное, было бы жалко разве что свой байк. Он — единственное материальное, чем дорожит Такемичи. Потеря этой игрушки обошлась бы ему достаточно дорого и речь вовсе не о деньгах.       Просто эта побрякушка соединяет его с матерью. Это был ее подарок. Она подарила Такемичи бесценную свободу, пусть и только на время езды. Только так можно почувствовать контроль, найденный в смерти и убийстве себя самого, стоит только вырулить под опасным углом на скорости.       Без страха и смятений, он принимает любой исход.       Любой ли?        — Пришли, – выбил его из размышлений голос Ханмы. — А ты и в самом деле молчаливый. В прошлый раз мне не показалось, – хохотнул он, сильным рывком открывая подъездную дверь.       Чтобы понять где они, Такемичи пришлось проигнорировать его насмешку и оглянуться. Район был знаком, уже что-то.       Обернувшись, Ханма приглашающе махнул рукой и придержал для него дверь. Задумавшись лишь на мгновение, Такемичи скользнул внутрь, мельком осматриваясь; исписанные немногочисленными граффити стены, половину из которых явно пытались усиленно оттереть, судя по разводам плывущей вниз, но уже застывшей аэрозольной краски.       Кафельный пол на удивление чистый и не хрустит под ногами стекло. Даже окурков и битых бутылок нет. Такемичи оценил, поднимаясь по лестнице следом за Ханмой.       Подъем был недолгим — сразу до распахнутых дверей лифта. Оказавшись внутри, Такемичи прислонился спиной к железной стенке, не рискнув тронуть горизонтальный поручень.       Ханма тем временем нажал на кнопку пятого этажа. Двери медленно закрылись и лифт тронулся с места, отчего у Такемичи на мгновение перехватило дух. Ощущение не самое приятное, но все же терпимое. Его утяжеляло слабое головокружение; верный знак того, что вот-вот прекратится надоедливое действие таблеток.       — Не нравится мне твой вид, – протянул Ханма, внимательно глядя в лицо Такемичи, на вопросительный взгляд которого он неторопливо пояснил: — Бледный как мертвец. Аж жуть берет. Это из-за твоей микстурки? Или ты снова отложил сон в долгий ящик? Не самое мудрое решение. Просто, чтоб ты знал.        От слов Ханмы головокружение обещало перерасти в обморок, отчего Такемичи поморщился, закрывая глаза. Мир вокруг снова поплыл, вызывая накатившее чувство отвращения.        — Ага... Из-за «микстурки», – негромко отозвался Такемичи, всеми силами пытаясь удержать дрожь в голосе.       Когда лифт остановился и двери распахнулись, Такемичи оторвался от железной стенки, выходя на лестничную клетку. Оказавшись в более просторном месте, Такемичи облегченно выдохнул. Дышать стало проще.        — Не знал, что у тебя клаустрофобия, – раздался над ухом смех Ханмы, прежде чем тот, слегка касаясь лопаток, подтолкнул его вперед.       — «Слишком много прикосновений за час», – подумал Такемичи, справляясь с отголосками онемения в кончиках пальцев и ступая по треснутой кафельной плитке.       В одно мгновение ноги подкосились и Такемичи потерял ориентацию в пространстве, понимая, что падает. Ханма вовремя ухватил его под локоть, удерживая на ногах.        — В порядке? – осведомился он, крепко стискивая пальцами предплечье. Если бы не выработанная привычка терпеть, то это наверняка оказалось болезненным. В любом случае острую пульсацию в плече пришлось проигнорировать.        — Да, – на выдохе произносит Такемичи, высвобождая руку. Втянув в легкие побольше воздуха, он заставил себя снова устремиться вперед, словно ничего не было. Ханма на эту показную гордость лишь посмеялся.        — Чудеса то какие, – с отчетливым сарказмом произнес он, обходя Такемичи и заглядывая ему в глаза. — Падать в обморок не собираешься?        — Не надейся, – отрезал Ханагаки, остановившись у стены, к которой прислонился спиной. Он недолго наблюдал за тем, как Ханма отпирает квартиру с номером «54».       Открыв дверь, он снова пропустил Такемичи вперед. Тот даже не стал ничего спрашивать, молча проходя внутрь и вскоре слыша не громкий хлопок за спиной.       И пока Ханма разбирался со шнуровкой – перед этим поставив полупустую бутылку воды у порога, – Такемичи огляделся; светлый, в спокойных цветах интерьер, чистый пол и стены, ни намека на разрушения какой бы то ни было тяжести. В воздухе ощущался призрачный запах сигаретного дыма.        — Добро пожаловать ко мне домой, – обойдя Такемичи, Ханма развел руками, демонстрируя пространство вокруг него. Абсолютно идиотская улыбка на его лице заставила Ханагаки закатить глаза, стаскивая кроссовки и толкая их ближе к стене.       Сделать это пришлось осторожным движением, чтобы не пробудить очередную вспышку боли, пусть она и должна была быть терпимой. Прикладываться бедром, а заодно и головой об кухонный гарнитур было гораздо больнее.        Плетясь следом за Ханмой, Такемичи постарался выкинуть из головы это воспоминание, но оно резало сознание раз за разом, не позволяя так просто забыть о себе. И тем самым вызывая жгучее раздражение, которое в этот раз не принесло особого удовольствия.       Момент прояснения все еще восхитителен, но его очернила надоедливая ломота. Она никак не хотела покидать тело и ощущалась пульсирующей под кожей отравой. Будто мышцы нашинкованы иглами.        Оказавшись на кухне, Такемичи опустился на ближайший стул, стоически игнорируя прострелившую ногу боль. Намеком на это ощущение стала лишь резкая задержка дыхания и отхлынувшая от лица кровь.       Щелчок пальцев перед лицом вынудил хлынуть в легкие кислород.        — Другое дело, – удовлетворенно произнес Ханма, внимательно глядя в лицо Такемичи. — Выглядишь жалко.        — Отъебись, – попросил Ханагаки терпеливо, откидываясь на спинку стула. Шуджи примирительно поднял руки и опустился на соседний стул, подперев голову ладонью.        — Не хотелось бы разбираться с полицией и медиками, – усмехнулся он, на недоуменный взгляд Такемичи поясняя. — Ну вдруг ты сдохнешь? Мне, может, совестно будет, если придется твой труп выносить, чтоб не посадили. А то скажут: сам привел, сам убил. Единогласно.        Спустя пару секунд воцарившегося молчания Такемичи хрипло рассмеялся. Сцена того, как полицейские уводят Ханму к машине с красно-синей сиреной возникла в голове с особенной яркостью, что для воображения Такемичи было просто поразительным.       — Вряд-ли мне будет до этого дело. Мертвецам переживать не о чем, – он развел руками с по-прежнему играющей на губах улыбкой.            — Ладно, тут ты прав, – на лице Ханмы отпечаталась усмешка. — Но сейчас ты жив, так что побеспокойся, пока есть время.        — Угроза? – не без прежнего намека на радость спросил Такемичи.        — Рекомендация. Причем, настоятельная, – когда именно в его руках оказалась зажигалка, а во рту сигарета, Ханагаки не знал и знать не хотел, молча наблюдая за тем, как Ханма закуривает.       Дым витками поднялся к потолку и улетучился в приоткрытую форточку. Видимо, надеяться на вентиляцию явно не стоило.       — Тебе ведь не трудно? – улыбнулся Ханма, стряхивая комочки пепла в стоящую на кухонном столе пепельницу. — Всего-лишь небольшое одолжение.       — Только потому, что ты любишь внимание? – тон Такемичи снова приобрел тень иронии. Он не беспокоился даже за себя, так что было бы странным испытывать это за человека напротив.       Да и вряд-ли Ханма способен испытывать вину, судя по его натуре. Но, быть может, он просто играет? Такемичи досадно вздохнул.       Никак не получалось разгадать этот по шифр по имени Шуджи Ханма, который сейчас вертит в руках сигарету и не спешит затягиваться.        — Если мне нравится дразнить тебя, то это ничего не значит, – фыркнул Ханма насмешливо. Такемичи не повелся на попытку увернуться от вопроса.       — Значит. Просто ты держишь меня за идиота, раз думаешь, что я не понимаю, – произнес Такемичи с напускной скукой и на пробу шевельнул плечом. Все еще больно, но в меньшей мере. Хоть что-то радует. — Ты либо просто придурь, либо действительно любишь притягивать к себе взгляды. Хотя мне кажется, что оба варианта верны.        — Мне считать это оскорблением или комплиментом? – Ханма открыто улыбнулся, чуть щуря янтарные глаза.       Такемичи, потянувшись через стол, выхватил из не сопротивляющихся пальцев сигарету и под насмешливым взглядом Ханмы прижал фильтр к губам. Стоило только сделать вдох, как горечь обожгла глотку, вызывая приступ кашля и пелену слез.       Вдавив сигарету в пепельницу, Такемичи разжал пальцы, позволяя окурку упасть. Боль в горле показалась ему настолько отвратительной, что содержимое желудка едва не вышло наружу.        — Мерзость, – прокомментировал Такемичи, утирая выступившие на глаза слезы и пытаясь унять осевшее в глотке болезненное жжение.       Ханма же очень веселился, наблюдая за его потугами. Это почти вызвало у Такемичи злость.        — Не называй мерзостью то, что сам же и устроил, – демонстративная снисходительность в его тоне прорезалась с удивительной силой. — Иначе туго тебе придется, Хана.        — Это ты мне совет даешь? – настала очередь Такемичи усмехаться от абсурдности происходящего. Совет — последнее, чего он ожидал от такого человека как Ханма.        — Вроде того, – не переставал улыбаться он. — Тебе уж точно не помешает.        Такемичи предпочел проигнорировать явную издевку, что далось ему с ощутимым трудом; где-то в глубине черепной коробки раздались оглушающие хлопки фейерверков, заставившие до скрипа царапнуть острыми ногтями столешницу.       Опалив нейроны, вспышка ярости нехотя угасла, оставляя на своем месте черную копоть. Такемичи выдохнул. Сразу после прекращения действия препарата и прихода организма в подобие стабильности, постоянно происходило это — то, что не поддавалось контролю.       В этот раз ему повезло, но сколько еще Такемичи будет надеяться на слепую удачу? Пока все не выйдет за ощутимую грань и ему не придется пожалеть о своем бездействии? Или же наоборот действии. Ведь он самостоятельно пропускал приемы таблеток — единственного, что способно унять его пыл.       — Да ладно тебе, Хана, на безобидную шуточку злиться, – не переставал поддразнивать его Ханма. Когда-нибудь ходьба по лезвию приведет его к обрыву, – думал Такемичи.       Может, ему повезет раз, второй, третий. Но везение не способно длиться вечно. В этом они, пожалуй, очень похожи. Оба любят ходить по краю.        — Заткнись, – предложил Такемичи раздраженно. Неприятный укол в районе виска заставил его слабо дернуться и прижать пальцы к голове.       Под подушечками, прямо под тонкой кожей отчетливо ощущалась пульсация сердцебиения.        — Ой-ой, как мне страшно, – протянул Ханма, глядя на Такемичи с каким-то особенным изучением, читающимся в глубине глаз. Внезапно его губы расчертила кривая ухмылка. — Тебе бы на свежий воздух, а то такое чувство, что ты прям тут ляжешь и умрешь. На тебя так действует незнакомая обстановка, м?        — Если бы ты трещал поменьше, то мне бы сейчас не было так херово, – пробормотал Такемичи, опуская глаза к столешнице и потирая пальцами висок. Отсутствие последующей боли пророчило позитивный прогноз.       Подняв взгляд обратно на Ханму, Такемичи добавил:       — А насчет свежего воздуха не переживай, я скоро свалю.        Откинувшись на спинку стула, Шуджи, уперевшись ногой в стену, слегка раскачался на стуле, удерживая равновесие на двух задних ножках. Такемичи уже видел его фееричное падение с последующим расколом черепа о деревянный пол.       — Что-то я сомневаюсь, что тебя ждет хоть кто-то, кроме меня, – на лице Ханмы сохранилась прежняя ухмылка, а взгляд приобрел отчетливую колкость, которая сочилась, в том числе и из каждого сказанного слова.        Сначала Такемичи подумал, что ему послышалось. Потом возникло ощущение недосказанности. Но в конце концов он предпочел думать, что это всего-лишь пустой треп.       Подкрепилось это словами самого Ханмы в прошлую их встречу: «Просто трещу без умолку. Не обращай внимание». И Такемичи сделал, как было сказано — не обращал внимание. По крайне мере очень старался.       Разве что крайняя степень недоумения мешала, но и ее Такемичи запихнул поглубже в себя, будто ничего и не было.       — С чего такая уверенность? – спросил Ханагаки сразу, как только обрел голос. Тон вышел полный подхваченной у Ханмы колкости и вместе с тем скептицизма.       Такемичи очень не хотел признавать его правоту, но и врать желания не было. Как и всегда, в общем-то. Он был плохим сколько-угодно, совершенно плевать. Но лжецом — никогда.       — Ты, Хана, может и пытаешься многое скрыть, но просто знай, что у тебя это не получается. Хотя, может, дело в моей проницательности? – Ханма самодовольно усмехнулся, все же вернув стул – на котором до того слабо раскачивался – в нормальное положение.        — Даже сейчас... – тяжело выдохнув, Такемичи потер пальцами переносицу, решив не договаривать. Нет, все же Ханма действительно невыносим. Эта его черта превышала все допустимые нормы в невероятных количествах, а Такемичи не уставал удивляться.       Стоило бы похвалить себя за поразительную стойкость, но он и думать об этом забыл в безуспешных попытках проглотить свое недовольство.        А затем наступила ночь.

***

      В одиночестве лежа на чужом диване в чужой квартире, Такемичи беспрерывно смотрел в потолок. Когда ему это надоело, он перевернулся на бок и начал сверлить взглядом стену.       Сон никак не шел и дело не в таблетках, к которым Такемичи так и не притронулся. Никак не покидало странное ощущение, засевшее глубоко под кожей словно грязь, и оно же не давало покоя.       Перевернувшись обратно на спину и откинув одеяло, Такемичи страдальчески вздохнул. Посмотрев в потолок еще около минуты, он в конце концов поднялся и неслышно, как привык — почти что на цыпочках, дошел до кухни.        Из-за привыкшего к темноте зрения не пришлось включать свет, чему можно было только порадоваться. Сонливость не позволила подумать как следует и Такемичи, взяв со стола первую попавшуюся бутылку с чем-то прозрачным, приложился губами к горлышку, делая спешный глоток.       Вкус на мгновение обжег глотку. Второй раз за день. Такемичи едва не зашелся кашлем и, прижав руку ко рту, плотно сжал челюсть, уже жалея о своем решении подняться.        Этикетка на бутылке подсказала: «Martini». Вот ведь везет.       Взяв найденный в навесном шкафчике стакан, Такемичи открутил кран и, дождавшись наполнения сосуда, закрутил вентиль обратно, осушая стакан несколькими жадными глотками. Отставив его с тихим стуком, Такемичи глубоко вдохнул, оперевшись бедрами о столешницу.       Возвращаться в комнату не хотелось. Бурлящее глубоко внутри чувство не позволяло ему уснуть, хотя так сильно хотелось.        Скрестив руки на груди, Такемичи уставился в одну точку. Чем быстрее он уймет это назойливое ощущение, тем быстрее ляжет спать. Стоит начать, как полагается, сначала...       Шуджи Ханма. Прилипчивый, несносный, любящий провоцировать и дышащий больше сигаретным дымом, нежели кислородом. Все началось с него. Именно после него все прошло наперекосяк, но разве не этого хотел Такемичи?       Ханма своим появлением прогонял скуку, позволял ощутить трепещущее в грудной клетке наслаждение, вызванное приливом эмоций, которые так отчаянно гасили таблетки.        И именно Ханма позволил ему остаться здесь. Не важно насколько — он сделал это. Такемичи никогда не приглашали остаться. Его только гнали прочь. С целью отдачи безопасности или притока проблем. Везде он был никем.       Ни одно место не было способно приютить его, взять под свое крыло хотя бы ненадолго. Каждый раз Такемичи мок под дождем, ночевал на берегу моря, лавках, не ел несколько дней подряд и находил утешение в своем байке. Такемичи ехал без цели, ехал до конечной.        Стены этой квартиры приняли его на одну ночь. Стали временным укрытием. Дали тепло. Такемичи расцепил руки, опуская их вдоль тела.       Прокатившиеся по лицу слезы вернули в реальность. Грязи под кожей больше не было. Впервые в жизни его окутал уют ночной тишины.       Отлипнув от столешницы, Такемичи вскоре вернулся в комнату. Опустившись на диван, он провел ладонью по подушке, которую дал ему Ханма. А Такемичи все еще не верилось.        Устроившись на спине, он сжал в пальцах край одеяла, пока в итоге не накрылся им с головой. Где-то внутри больше не сквозил пробирающий до костей холод. В его душе затрепетали искры. Грудь опалило жаром.       Чувство обретенного дома должно было быть таким и Такемичи надеялся, что это именно оно, ведь никогда прежде это чувство не посещало его нутро. Он еще не понял его до конца, но обязательно разберется, если сможет ощутить это снова. Если его душа снова станет теплой.