Цветы

      Лядвенец и белая гвоздика. Месть и презрение. Это настолько иронично, насколько смешно.       Он и не сдерживает себя, смеется и давится чертовыми лепестками, снова заходится истеричным смехом и почти задыхается от цветов внутри. Падает на каменный пол своей пещеры, колени в кровь разбивает, но даже эта боль не отрезвляет, не приводит в чувства. Мелкие демоны и духи к нему не подходят, бояться, человеческого ребенка тоже стараются не пускать, ведь им голову оторвут, если с ним что-то случится, пускай и по вине Лазурного Фонаря в ночи. Хозяин сейчас не в себе, да и Ци Жун сам это понимает, но когда он был в себе? Даже человеком по тем меркам он был чудовищным, а теперь ему и терять нечего. Чертовы цветы сотрут его в порошок без использования праха или меча этого благороднейшего идиота Лан Цяньцю, чтобы его все демоны по кругу пустили!       Ци Жун скручивается на полу, не переставая смеяться, с уголков губ стекает кровь, со рта падают белые лепестки гвоздики и желтые лядвенеца, пачкая собой землю. Демон думает, что это отвратительно и мерзко — ему подходит. Он же самая омерзительная личность среди всех Непревзойденных и только он мог так влипнуть в чувства к своему врагу.       Справедливости ради, хотя никакой справедливости нет, но этот юнъанский придурок сам виноват. Ци Жун его перекошенную ненавистью и гневом физиономию видит чаще, чем собственное отражение. Бесит чертов бог до рвотных спазмов своими праведными речами и вечными вопросами: «за что?» и «почему?». Да, потому! Чертовому народу должно было вернутся все то зло, что они сделали, и Ци Жун стал этим бумерангом! Он же не виноват, что его месть выпала на долю этого несносного принца и его жалкую семейку. Чертов лицемерный божок, у него бы все равно ничего не вышло, никого бы он не спас и народы бы тоже ему не удалось объединить за одно правление.       Истеричный хохот сменяется на хрип, оставляя в компании кашля. Ци Жун не пытается даже встать, хватает жадно ртом воздух и сплевывает сгустки крови. А он наивно думал, что не осталось в его теле и капли алой жидкости. Но демон и также полагал, что и не влюбится никогда, но стоило ему побывать в компании своего царственного братца, так все его несчастье прицепилось к демону. По-другому эту неудачу ничем не оправдать. Не мог же Ци Жун сам добровольно влюбиться? А слово то какое противное: «любовь». Он от этой мысли не сдерживается, хрипло хихикает, переворачиваясь все же на живот и вытирая бледной ладонью окровавленный рот.       Надо бы встать и пойти умыться, привести себя в порядок, чтобы не напугать лишний раз человеческого мальца. Его не вид крови испугает, к ней он привык, а возможные раны демона заставляли дитя бледнеть и страшится. Глупый такой и наивный малец, но что с него взять?       Ци Жун медленно встает, цепляется за неровную поверхность пещеры. Во рту все еще неприятный привкус цветов, его бы чем-нибудь сбить, к примеру, свежим мясом.       Он выходит из наружу, чувствует свежий болотный воздух, мягкий мох под ногами, идет прямо по вытоптанной мелкими демонятами тропкой вниз к ручью. Компанию ему составляют светлячки, где-то поют жабы свои ночные арии, а Ци Жун старается не сбиваться с пути, хоть ноги так и норовят свернуть с дороги.       Но ему приходится замереть. Чертовы цветы образуют ком в груди и лезет-лезут наружу, через горло, через кожу, ребра ломают, ключицы, позвоночник. Лядвенец ползет-ползет-ползет и оплетает. А недалеко раздаются знакомые шаги. Слышится скрежет знакомого меча и голос, что зовет его с непередаваемой ненавистью: — Ци Жун.       И Ци Жун понимает.       Здесь и сейчас он умрет.       А цветы наружу, из-под кожи, на свет вылезают.       С презрением расцветают на давно уже мертвом теле.