Два медведя в одной берлоге

      Казань. Квартира Дмитрия Яшкина. Время: час ночи.       Сам Дмитрий упал на колени перед собственным айфоном. Он только что разговаривал с Ротенбергом. И, кажется, их история получила первую жертву. Его взгляд смотрел не моргая на яркий экран. Он пытался понять, показалось ли ему. У Ромы появился пистолет. И он точно сделал выстрел, разозлившись на то, что Кертис его не побоялся. Но Яшкин не хотел в это верить. Не хотел верить в то, что он только что услышал, что его лучшего друга пристрелили как бездомного бешенного пса. Его начало трясти. Боль в душе начала разрастаться. Кажется, это была не шутка. Не издевка. Тревога быстро сжирала всю психику. С глаз потекли слезы. Он сжал ослабевшие руки. Уставился снова на экран.       Раздался звук, с которым ключ открывает замок. Яшкин медленно поднял взгляд. Он не видел входной двери. Она была сразу за поворотом. Но услышал как дверь открылась. В голове стояла тишина, так же как и во всей квартире. Слезы быстрыми ручьями текли по щекам. Из-за угла появился желтоватый свет, растекшийся по полу. Следом появился силуэт. Дверь снова закрылась. Ключи упали на фарфоровое блюдце, в котором лежало несколько монет. Раздался тяжелый и усталый вздох. Обувь отставлена на пол. Шаги вошедшего были беззвучные. Вот из-за угла появился другой житель этой квартиры. Пошатывающийся, одетый в какое-то грязное рванье, Ахтямов остановился перед входом в свою комнату. Тихонько толкнул дверь, и, повернув голову, растерянно уставился на Диму. — Что случилось? — Только и спросил заговариваясь и с большим трудом Артур. — Кертиса убили. — Прошептал Яшкин.       Ахтямов лишь безразлично пожал плечами и скрылся в своей комнате. Следом за ним протянулся вонючий шлейф аромата перегара. Дима закрыл глаза и прижал голову к полу, схватившись ледяными руками за волосы. Он долго плакал. Очень долго и тяжело. Почти беззвучно. Его сковала слабость. Утро застало его на полу в гостинной. Солнечный свет мягко разбудил его с утра пораньше. Дима растерянно открыл глаза. На светло-голубом утреннем небе висели полупрозрачные облака с золотой кромкой. Солнце только высунулось из-за горизонта, старательно вылезая из бесконечной черноты ночи. Новый день пришел к нему со странной пустотой внутри. Он уставился в потолок. Подниматься не было никакого желания. У него скоро очередная тренировка. А его словно прибили гвоздями к полу. Услышав звонок он дотянулся рукой до айфона. Взяв его в руку уставился на яркий экран. Кленовый листик. Кажется, он обещал сказать Бруксу где Кертис. Делать этого не было никакого желания. Он откинул телефон и, перевернувшись на бок, продолжил плакать. Обессиленный снова уснул.       Проснулся от очередного звонка в луже из собственных слез. Взял трубку. — Дима, ты придешь на тренировку? — Усмехнулся Вадим, — Или мне за тобой опять ехать? — Вадим, я хочу умереть. — Шепотом ответил ему Дима. — Вадим, у нас беда. — Что-то серьезное? — Удивился Шипачев, — Дима, что случилось? — Я не могу этого сказать. Просто у меня нет никакого желания больше жить. Можно я больше не буду? — Нельзя. Приди на базу. Давай поговорим. — Ладно. Скоро буду.       Яшкин с трудом поднялся с пола. Тело было такое тяжелое. Он растерянно уткнулся носом в ткань одежды. Сосна. Земляника. Ладан. Слабость пришла вместе с удушьем. Он рухнул на колени, уткнув нос в ткань, жадно вдыхая аромат. Надо было заставить себя придти на базу. Просто заставить. Но тело не хотело подчиняться. Яшкин уперся руками в пол, стоя на коленях. Зажмурился, пытаясь придти в себя. Мелкая дрожь гуляла по телу. Спустя почти пол часа накинул на плечи свой длинный черный пуховик и побрел с портфелем на базу. Шел долго и тяжело. Ему надо было сказать Вадиму о том, что в кругу детективов появилась сильнейшая прореха. Вадим — умный и на мозги крепкий парень. Явно предложит что-то толковое.       Будто что-то можно толковое придумать в этой ситуации. Будто будет какой-нибудь легкий выход из всего происходящего. Самое сложное — сказать самое главное. Самое главное — сказать самое сложное. Надо бы подобрать «нужные слова». Ну какими они могут быть? «Привет, Вадим, Ротенберг убил Волка с целью позлить меня»? Все это глупость. Одна сплошная глупость. Он растерянно опустил голову, бредя по морозным улочкам Казани, даже не смотря куда идет. Не смотрел вокруг. Ему было мерзко и противно. День набирал обороты. Заливались пением птицы. Он хотел спрятаться от яркого солнечного света. Должен был радоваться прекрасной морозной и очень солнечной погоде. Но чернота внутри сожрала всю радость и не подавилась. Добрел до базы. Рухнул в раздевалке. Спустя какое-то время пришел и Шипачев. Он уселся рядом, прекрасно увидев что на Яшкине лица не было. Вадим осторожно положил руку на его плечо. Дима растерянно поднял глаза, смотря ему в глаза. Уже было приоткрыл рот, но так ничего и не смог сказать. Зажмурился, когда по щекам предательски потекли слезы. — Дима… Дима не надо плакать. Что случилось, я тебя умоляю, скажи… — Вадим. Кажется, у нас большая беда. — Растерянно сказал Дима, открыв снова глаза. Он замер с приоткрытым ртом, смотря на него. Слезы быстрыми ручьями по щекам, — Я не знаю что делать. — Сказать мне что случилось. — Вадим… — Он отрицательно покачал головой, — я проебал все. Все что у меня было. По своей глупости. То, что случилось с Сашей еще не самое страшное. — Он снова закрыл глаза, и, затянув воздух в легкие, собрался с силами. Выдал все на одном дыхании, — Из-за того что я не хотел потерять Сашу, я решил пожертвовать Кертисом. Они с Никишиным улетели в Петербург. Вчера Волка убил Ротенберг.       Шипачев замер, уставившись на него с ужасом в глазах. Яшкин всхлипнул, и уперся лбом в его плечо. Прижался к нему. Руки Вадима мягко приобняли его. — Ты уверен в этом? — Мне больно в душе. Я боюсь звонить Никите. Я представляю, какая у него сейчас истерика. Об этом никто больше не знает. Я думаю, что это правда случилось. Я… Я виноват в этом. Я не захотел жертвовать Сашей. Я боялся его потерять. Рома заставил меня сделать выбор. Я оттолкнул от себя Кертиса, и он улетел в Петербург. Я слишком долго пил. Не уследил за Радуловым. И Волка проебал. Проебал свое, пока мечтал о чужом. — Пиздец. — Растерялся Шипачев, прижимая Диму к себе, — Что нам делать? Нам же надо сказать об этом другим. Хотя бы его команде. Ты понимаешь что случится? — Яшкин растерянно кивнул. — Так. Тихо. Не плачь. — Он мягко вытер полотенцем слезы с его опухшего лица, — Тихо. — Как я могу не плакать, когда из-за моих выходок убили живого человека? Моего близкого друга просто возьмут, положат в деревянный гроб и кинут его в землю. Из-за меня. — Мы никому об этом не скажем. Ты обязан сделать вид, что ничего не случилось. Я предупрежу Билялетдинова, чтобы он был готов к твоим выходкам и что ты можешь проебаться. Встану рядом с тобой. Тихо. Кто-то знает о том, что он туда улетел? — Нет. — Растерянно сказал Яшкин, вцепившись в шорты Вадима, уткнувшись лицом в его крепкое плечо, — Никишин, который нажрался двойной дозы наркотиков и сейчас где-то проебывается в этом ебучем Питере. Своим он не сказал, куда полетел. Но все знают, что его дома нет. Вадим, мы обязаны сказать об этом. Я не могу… не могу не сказать им. — Ты не представляешь, явно, что начнется. — Шипачев тяжело вздохнул, — Не смей никому говорить. Нет. Ты тоже не знаешь где он. Вот и все. — Человек не может просто взять и пропасть. — Отстраненно сказал Дима, — У меня остались его вещи. Его ключи от дома. — Тем более. Если полиция об этом узнает, тебя самого посадить могут. А Ротенбергу ничего за это убийство не будет. Не смей. — Он тяжело вздохнул, мягко поглаживая его по голове, — Тихо, маленький мой. Блять, и успокоительного никакого нет. — Саша живой? — Растерянно спросил Дима, — Скажи мне, пожалуйста, что жизнь Волка не ушла в пустую. — Да. С ним все хорошо. Мне Аня сегодня с утра звонила, сказала, что он очнулся. С ним все хорошо. С твоим Сашей все хорошо. Боже. Господи, прости… — Шипачев растерялся, — Убийство. У нас произошло убийство. А я упрашиваю тебя ничего об этом не говорить. Спаси души наши грешные. Сиди тут. Только не рыдай. Я сейчас что-нибудь придумаю. И сам подумаю, можно ли кому-то еще об этом сказать.       Вадим прислонил его к стенке собственного шкафчика и торопливо ушел. Дима закрыл глаза, позволяя слезам стекать по щекам. Просидел какое-то явно очень долгое время. Услышав шепоток Вадима покорно открыл рот и сделал несколько глотков. Едва заметно улыбнулся. — Моя любимая. С брусникой. — Прошептал Дима не открывая глаз. — Спасибо. — Сделай еще несколько глотков если надо. Но нам надо пойти сейчас на тренировку. Делай вид, что ничего не случилось. Никто кроме нас не должен знать о происходящем. Хорошо? — Яшкин снова кивнул и сделал еще несколько глотков. Водка принесла ему облегчение. Он хотел нахуяриться в говнище и просто забыть про это все как про страшный сон. — Дома напейся, если захочешь. Я за тобой на игру заеду, чтобы ты не проебался. Ключи давай сразу.       Яшкин без раздумий сунул ему ключи в ледяные руки, и, прислонившись губами к бутылке продолжил жадно глотать водку. Почувствовав что бутылку отобрали, и услышав, как ее закрыли, он тут же открыл глаза. И правда. Блестящая юрта и красные ягодки на этикетке. Потянул руку, но Шипачев вместо этого сунул ему в руку форму. Дима подчинился. Молча переоделся. Проводив взглядом бутылку, что скрылась в его портфеле, он потащился за Вадимом на тренировку. Заниматься поддатым было даже легче, чем трезвым. Все над ним хохотали. Дима начал улыбаться ребятам, что вместе с ними были на первой смене. Пару раз получал от Кошелева по морде, что просил не дышать на него перегарищем и не провоцировать его. Под конец тренировки начал громко со всеми хохотать, даже уже протрезвев. Они с Вадимом переоделись и свалили со стадиона. Яшкин, встав на ступеньках, пока владелец машины чистил ее от снега, открыл бутылку, и прям на ступеньках начал несчадно хлебать высокоградусный алкоголь, совершенно не смущаясь ничего. Вадим с трудом отобрал бутылку и на нее приманил его в машину. Дима залез на задние сиденья, и, развалившись на них, продолжил напиваться. По дороге выпивка у него кончилась и он снова впал в истерику, громко заливаясь истерическим криком. Пришлось сделать остановку около супермаркета. Вручил ему уже другую бутылку. — Морошка… — Только и протянул Яшкин с довольной ухмылкой. — С брусникой вкуснее.       Пока они доехали по пробкам до дома, Яшкин из машины уже только выполз. Едва смог в обнимку с Вадимом добраться до квартиры. Шипачев свалил его на кровать. Кинул ему початую бутылку. Дима потянулся за ней, довольно хихикая. Вадим тяжело вздохнул, и, предупредив, что зайдет за ним, и что забрал его ключи, ушел, закрыв за собой дверь. Дима выхлебал содержимое бутылки и благополучно отключился.       Открыл глаза уже среди полной темноты, услышав громкий хохот Артура и девичий следом. Уставился на вид из окна спальни. Какой-то он был не правильный. Яшкину понадобилось какое-то время, чтобы понять, что он лежит на спине и смотрит в окно неправильно. Перевернулся на живот и уставился на лежащий на краю кровати черный портфель. Закрыв приоткрытую дверь в спальню, рухнул на большую кровать. Сложив ноги под себя, расстегнул большой отсек портфеля. Отложил дневник в сторону. Сунул руку в черные вещи. Достал аккуратно сложенную футболку, и тут же уткнулся в нее носом. Приятный аромат моментально успокоил очередной приступ истерики. Он медленно взял в руки свой айфон и полез в диалоги. И что только ожидал? Увидеть что мертвецы воскреснут и начнут сидеть в интернете? Наверняка в гробу плохая связь. Он прижал мягкую ткань к лицу, и, откинув телефон в сторону, взял в руки чужой дневник. Задумчиво открыл его, дернув за закладку. Ровно две недели прошло с последней записи. Слезы впитывались в черную ткань. Он медленно перевернул странички, уйдя немного назад по хронологии. Ему надо было успокоится. А возмущаться уже было некому. Он решил сесть и просто почитать что же пишут. Приятный знакомый почерк. Изящные строчки. Эти крестики над буквами. Аккуратные завитушки. Иногда я просто ненавижу Никиту за его настойчивость. Я как-то слышал, что экстраверты заводят себе в качестве развлечения дома интровертов. Видимо я и моя социофобия стали развлечением Никите, который просто выдернул меня из дома, не дав допить любимый чай. Мой любимый чай… Я едва успел наспех кинуть себе пару сменных вещей, и упросил его не лететь самолетом. Я помню, что Дима говорил о том, что у Ротенберга есть базы данных всех авиакомпаний. Пора осваивать другой транспорт. Поздно ночью мы выдвинулись на вокзал. Укутались так, чтобы никто среди огромной толпы в этом желтом здании безумия с красными буквами на крыше нас не узнал. Прошли быстро и торопливо до своего поезда. Я первый раз езжу в таком вагоне. Всего два места. Полная свобода. Роскошество. Всего ночь, и утром мы уже в Казани. Проводница обслуживала нас так, как не обслуживают стюардессы в бизнес-классе. Когда поезд поехал по рельсам, Никита принялся изучать ассортимент вагона-ресторана. Я ничего кроме чая с сахаром ничего не могу в рот взять. Меня последние дни очень сильно тошнит. Тревога поселилась в желудке и не проходила. Такое ощущение, что список смертников в окружении Дмитрия поменялся, и теперь по какой-то невероятной причине я встал на первое место. Я просто вышел с купе, решив оглядеться. В не очень просторном коридоре с красными занавесками на окнах и ковром на полу было очень приятно находится. Поезд ехал беззвучно по этой бесконечно огромной стране. Один раз мы отправились с Екатеринбурга в Уфу на автобусе. Мы все впятером тогда все время в пути не могли оторваться от окон, не веря, какая красота бывает в этой стране. Обычно дальше городов, и то, урывками, не видишь толком. А тут горы, поля и леса. Бесконечно красивая природа. Тысячу километров так по-разному можно преодолеть. Кроме нас было еще пара человек через два купе отсюда. Какое странное слово. Я постараюсь его не забыть. Проводница прекрасно разговаривает на английском. Получилось смешно, когда она решила, что я умею говорить по-казахски, раз у меня казахский паспорт. Я все еще не понимаю этого языка. Русский с татарским дался быстрее, когда рядом хороший учитель. Поинтересовалась, все ли у меня хорошо, сказав, что у меня очень удрученный вид. Не сомневаюсь что это так. Тревога меняет мне выражение лица. Я попросил у нее чай и уселся в коридоре. Я просидел в одиночестве и относительной тишине долгое время. Тут очень хорошо. Особенно когда свет погасили. Яркий месяц светит по окнам. Пахнущий луной свет скрывается где-то в лесу. Я просто стараюсь ни о чем лишнем не думать и не давать своей тревоге еды. Я веду этот дневник чтобы эмоции не сжирали меня. Но писать о том что чувствую первый раз не хочу. Еще бы в поезде так сильно не шатало, я бы написал эти строчки гораздо раньше, чем на середине дороги. Само купе это просто две мягких полки с матрасами и подушками. Постельное уже было на кровати. Никита сказал, что тут не всегда принято заправлять постельное. Он, видимо, надеялся поспать в отсеке для багажа — он как маленький ребенок залез наверх, и кидался в меня тяжелыми одеялами. Пришлось снова сбежать. Ему однажды надоест бесится, он уснет в ожидании еды. Так и получилось. Когда я вернулся к себе, Никита уже спал, как обычно пуская слюни на подушку. Можно было наконец нормально осмотреться. Тут лежит странный журнал, и, видимо, никто не думал, что на поезде могут ездить иностранцы. Не только Дэвид Боуи готов был ездить поездом по России. Это весело. Особенно когда никто не дергает. Я сжалился над проводницей и попросил ее не обслуживать нас так, и не стараться слишком сильно. Пришлось долго ей объяснять что я еду с маленьким ребенком, который приятного отношения к себе не понимает, а мне неловко, когда передо мной так люди изгаляются. Все же на равных, для чего это надо? Прихватив себе чай, я с трудом дожил до ближайшей станции. Вроде как тут все дублируется на двух языках, но им явно что-то надо сделать с теми, кто говорит объявления. Например, отправить их к логопеду. Я ничего не понял, на каком бы языке не говорили. В четыре утра в полной тишине вышел гулять на большой остановке. Меня попросили не уходить далеко, чтобы я не заблудился. Очень мило с их стороны. Мы едем всего восемь часов, а у меня появилось ощущение, что я превратился в желе. Словно меня до сих пор слегка покачивает, хотя я сижу на лавочке перед поездом. Не знаю, что мы будем делать, когда приедем в Казань. Никита со своей женой разругался, насколько я понял, и сам Никита этому очень сильно не рад. Рассказать что случилось он мне не захотел. Я не буду настаивать. Он сам потом расскажет, если захочет. Я спросил у Дмитрия, может ли он поделиться ключами. Он живет один дома. Это даже хорошо. Чем меньше людей будет в месте, где я буду обитать, тем лучше для меня. Трещина у меня в руке принесла мне много вреда. Я подвел людей вокруг себя. И вместо того, чтобы не болтать этой рукой, не напрягать ее, Никита потащил меня в другой город. Если меня тут кто-то найдет, это плохо кончится. Я просто побуду рядом с Димой, удостоверюсь что у него все хорошо, и придумаю способ свалить обратно домой. Я очень сильно хочу домой. Меня меньше суток назад оттуда вытащили, а я просто сильно хочу домой. У меня дома чай недопитый. Сюнь и цао. Моя любимая успокаивающая душу лаванда. Она благотворно влияет на психическое состояние и настроение. Прекрасный чай на вечер. Ароматные цветочки нежно-сиреневого цвета, выращенные на лавандовых плантациях. Стефан мне рассказывал про них. Он там бывал. Я тоже хочу. Пока остается только довольствоваться пряным, с легкой горчинкой вкусом и любоваться пляшущими лепестками в заварочном стеклянном чайнике. Мысли про чай сделали мне грустно. Я решил отправится за чаем уже самостоятельно. Пока дошел, понял, что захотел попить просто воды. Но женщина сказала о том, что пока питьевой воды не будет в ближайшие пару часов, пока этот волшебный котел не вскипит. Сюда ходили чужаки и все выпили. Скорее всего с нами еще Мэйсек едет. Только он мог выпить столько воды за такое короткое время. Она отправила меня в соседний вагон. Я так думал. Получилось, что она отправила меня за приключениями. Я, покоренный любопытством, сжал в руках кружку, что состояла из двух половинок: одна просто стакан, а вторая металлическая часть напоминала половину кружки без дна (у нее даже название есть, которого я так и не понял) и отправился вперед. Она сказала — ничего сложного, у нас в вагоне дверь открывается с кнопки, а у соседей от ручки. Я прошел по длинному коридору из дверей, стараясь не убиться. Заглянул к себе. Никита уже ужинал, довольно чавкая. Увидев, как меня качает в коридоре, он начал хохотать. Сказал, что за рулем этой дрезины (я думал это поезд, дрезина вроде бы что-то другое) сидит новичок. Начал громко хохотать надо мной, и воскликнул что-то вроде, будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса. Я ничего не понял, но судя по тому, какая истерика его схватила, мне придется пойти одному. Что же, и не на такие страшные шаги я готов, чтобы добыть себе воды. Пройдя мимо туалетов, я вышел на небольшую площадку с двумя дверьми. Увидел кнопку, и когда дверь отъехала в сторону, я увидел ужас. Меня обдало ледяным ветром. Видимо это место сцепки двух вагонов. Со стороны улицы это не кажется таким жутким. А тут металлические пластины на полу ходили ходуном, и тут было жутко холодно. У меня от страха взмокли руки и я едва не прилип, взявшись за металлическую ручку. Выскочил оттуда и еле закрыл дверь. На ней был заморожен огромный слой снега. Надо спросить будет откуда это взялось. Я открыл уже следующую дверь, и попал в странное место. Тот же самый коридор как и у нас, только там мест было гораздо больше. Если я напишу, что я пошел по коридору, заваленным телами, это будет жутко, но так по факту и было. Во-первых, было жутко просто от того, что было темно. Два этажа полок, кто-то сбоку спит вдоль коридора, а справа по четыре человека поперек коридора. И так много много слотов (сот? отделов?) вперед. Я уже хотел было сдаться и уйти, потому что мне было очень страшно. Темно. Тут было жарко, как в адовой печке. И все храпят. Котел с водой впереди подсвечивался, словно награда за прохождение пути. Вообще не известно, как я пойду обратно с кипятком весь этот путь. Но пока я продолжал свой путь. Даже мне приходилось пригибаться от свешенных ног и рук. Я отвлекся, увидев на одном из спящих символику моего клуба. Усмехнулся, увидев, что человек проснулся и в ужасе уставился на меня в ответ. Я жестом показал ему молчать и отправился дальше. Я надеюсь, у него все в порядке с сердцем. Это явно не моя привычная среда обитания. Осталось пройти еще три пролета, как передо мной упало тяжелое грузное тело. Я еле сдержался, чтобы не заорать. Тело развалилось поперёк коридора, укрывшись матрасом сверху, и продолжило громко храпеть, благоухая ароматом спиртового разложения. Я с трудом обошел его, и все же добрался до воды. Уставился на эту штуку, что словно грозно смотрела на меня в ответ. Какие-то краны, градусник, и не одного знакомого слова хоть на каком нибудь языке. Мне сказали что ее нельзя трогать, потому что она горячая. Часть яшкинского общения, застрявшего во мне осколком предложила потрогать чудо-штуку. Я решил это сделать, а потом не знал куда деть руку, которую обжег. Тихонько начал скулить. Напоминание: не общаться больше с Яшкиным и не хватать у него глупых идей. Видимо на мой скулеж вышла проводница. Очаровательная девушка, что выглядела словно школьница в свой униформе. Она так спокойно подошла ко мне, будто поезд стоял на месте, а не трясся как умирающий в припадке. Жестом показала мне поднести кружку и открыла один из кранов. Я смотрел за тем, как стакан быстро наполняется, и до меня дошло, что нас начало еще сильнее мотылять. Она спросила, почему чужак ходит и ворует у нее воду. Я не знал как ответить ей так, чтобы она меня не облила этим кипятком. Я сказал ей на русском (как получилось) что у нас нет воды. Она лишь посмеялась, и, перейдя на мой язык, спросила меня о том, как выглядит моя проводница. Получив описание, стеснительно посмеялась, прикрыв рот рукой. Сказала, что она любит так издеваться над иностранцами. Я даже не расстроен. Это было весело. Она наполнила мне кружку так, чтобы я смог ее донести. Я спросил у нее, почему у нее на двери наморожен лед. Она сказала о том, что поезд едет третьи сутки с самого крайнего севера, и это еще не сильно много, потому что половина подтаяло. Какие бесстрашные люди работают на этом транспорте. И какие все-таки они интересные. Мы с ней постояли и пообсуждали что происходит. Она сказала, что с детства мечтала стать проводницей. Уважаемо. Я в детстве мечтал стать хоккеистом. Все на своем месте, хоть и навыком левитации, которого мне тоже хотелось в детстве, я не овладел. Ну ничего. Еще времени много. Это хоккей долго осваивать. Всю жизнь учишься, а ничего по факту и не умеешь. Я услышал, что она получает очень маленькую зарплату. Мне стало от этого горестно. Оказывается, у нее обязанность не только двери открывать и чужакам вроде меня в паспорта заглядывать. Она постельное белье раздает, полы моет, бланки заполняет. И все это в этом поганом консервном ведре, которое не умеет ехать ровно. До меня до сих пор не дошло, если мы едем по рельсам, и едем по ровной местности, почему нас так качает, как парус на ветру. Нигде в Европе, даже в Канаде так не мотыляет. Она вручила мне горсть конфет и с богом отправила обратно. Видимо, бог покинул меня сразу, когда я вернулся в темноту этого адового места. Снова обошел тело. Человек в футболке с Автомобилистом продолжал находится в шоке. Я прошел мимо, стараясь не засмеяться и не пролить кипяток, пытаясь совладать с случайными дерганьями пола и падающих на меня стен. Судя по тому, каким я видел Яшкина, он под наркотиками ходит примерно так же, как и я в этом транспорте. Встал перед дверьми, на которых заканчивался вагон. Все. Чуть-чуть осталось. Просто перешагнуть это адово место. Я открыл замороженную дверь, и заскочил на две пластины сверху. Дверь позади меня закрылась, и я остался стоять. Я уставился на дверь с овальным окном, и не понимал что делать. Тут не было кнопки, а выемка на двери ничего мне не дала. Нас продолжало качать. Я слышал скрип колес под собой. Это улица. Это очень холодно. Я заскочил погреться обратно. Через минуту снова занырнул в этот ад, и снова принялся воевать с дверью, которая упорно не пускала меня обратно. До меня спустя три подхода дошло, что видимо тот, кто красил дверь, был не очень аккуратен, и, кроме того, что уляпал все вокруг, так еще и залил краской нужную кнопку. Я все же заскочил к себе. Подошва кроссовок замерзла, пока я скакал туда-сюда, а под нашими туалетами была лужа. Я чуть не упал! Учитывая то, как я растянулся с этой кружкой и начал с ней вальсировать, под аккомпанемент грохота металлических частей — из меня получился бы очень хороший вратарь. Этот транспорт пытается меня убить, я могу куда-нибудь претензию за покушение на убийство написать? Уже утром, каждый раз, когда я убирал режим полета на телефоне, время скакало туда-сюда. Никита, с утра выглядящий примерно как Мэйсек с перепоя, весь опухший, и ничего не соображающий, сначала пару минут тупил в стол, капая слюнями на штаны, а потом мне объяснил, что поезд проезжает через много регионов. Мы с ним встали у расписания. Первый раз увидел в Никите наличие разума. Он привычно растрепал себе все волосы, видимо, чтобы лучше думалось, и дал мне краткое описание городов, которые знал или про которые от кого-то слышал. Мне понравилось описание Нового Уренгоя: он сказал, что там очень холодно, много снега, потому что это Крайний Север. А еще там по два месяца город не видит солнца, а летом это же солнце не скрывается за горизонт. Хочу теперь там побывать. С его слов поезд просто спускался с самого верха страны, и там везде одно время. А после Екатеринбурга начались странности. Везде разница с Москвой, которая тут основа расчета времени: разница в час была в Удмуртии, а в Башкирии и Пермском крае те же два часа, как и у меня в Екатеринбурге, хотя в Казани, в которую мы направляемся уже шестнадцатый час, время Московское. Странная разбивка на часовые пояса стала для нас темой для разговора в последние три часа. Никите снова притащили завтрак, явно подумав что мы будем есть вдвоем. Но нет — этот парень сжирает еду и за себя, и за меня, я думаю, и за всех своих детей с женой. Наверное его дороже содержать, чем лошадь. Никита мне рассказал про Башкортостан и про его чудесные таежные леса. Я красоту Башкортостана видел в паре красивых нападающих, но об этом как-нибудь в другой раз, ладно? Обсуждение чудес этой республики заняло у нас прилично много времени. Удмуртия для него оказалась республикой, в которой он единственное что знал — это еду. Перепечи? Серьезно? Кто придумывал названия для блюд случайным образом выдергивал буквы из алфавита? Мы на остановке с любопытством изучили то, что предлагала республика в качестве развлечения. Никита захотел там побывать, и сказал, что возьмет меня с собой. Я очень не хочу его расстраивать своими догадками, поэтому не стал спорить и просто согласился, что не против. Лишь бы мои догадки остались просто догадками.       Яшкин положил закладку между страничек, и спрятал дневник под одеяло, решив немного развеяться. На него напала истерика от осознания того, что он читает мысли уже мертвого человека. Он осторожно приоткрыл дверь, прислушавшись. Относительная тишина. Слышались разговоры с комнаты Артура. Он явно со своей девушкой. Дима дошел до кухни. Кратко выглянул. И правда. Аккуратная женская куртка висела сверху на куртке Артура. Дима тяжело вздохнул, и решил себе заварить чая. Он давно не пил просто чай. Поставив кружку, кинул пакетик, и следом пару кусочков сахара. Боль внутри потихоньку утихала. Словно больше не было причин лить слезы. И правда что. Не было. Человека-то уже не вернешь. Он растерянно уставился в окно на настопиздевший ему пейзаж. Все что его останавливало, это то что у него нет паспорта и нет оружия. Хотя, кажется, он был готов убить Ротенберга голыми руками за эту выходку. Сделал несколько глотков сладкого чая. Вкуснятина. Гораздо вкуснее, чем выпивка. Он долил себе кипятка и побрел до спальни. Снова закрыл дверь усевшись на кровать. Положил дневник на сложенные под себя ноги. Прижав телефон к уху, решил позвонить свинье. Читать дневник было больно. Надо сделать паузу. Вдруг разговор с Сашей успокоит его, а то и приведет в чувства. Если Радулов возьмет трубку, он точно расскажет о том, что случилось. Он доверял Саше. Он любил его. Он знал, что любые разговоры про его предательство — ложь. Он не примет другого мнения. Волк как обычно оказался прав — Дима не воспринимает плохих слов в адрес Саши, потому что он давно понял что Саша из себя представляет. Кажется, он немного поторопился, сказав кому-то, что не переживет, если Радулов окажется и правда предателем. Переживет скорее всего. Но думать об этом не было желания. А потом еще и возможности — свинья взяла трубку спустя почти минуту: — Привет, любимый. — Раздался едва слышный шепот. Дима искренне улыбнулся, и тут же задержал дыхание. Снова слезы. Теперь уже слезы счастья. Приятный, слегка сонный, шепоток голоса его Саши пробудил мурашки по телу. — Проверяешь, умер ли я? Надеялся избавиться от меня? — Не шути так. — Растерялся Яшкин, и прижался спиной к изголовью, положив под спину подушки, — Как ты? — Блять. — Радулов взвыл, — Сука. Я помню, сука, что во всех фильмах и прочем говне, которое я смотрел, там все такие простые, прям как ты. — Дима тут же усмехнулся. — Говорят, что когда тебя вырубает одним ударом, ты не успеваешь ничего почувствовать. Вранье. Пиздежь. Ложь. Наглая блядская ложь. — Саша тяжело вздохнул. Судя по звуку он заворочался на кровати, — Каждый блядский день, который я провел в отключке, я чувствовал эту адовую боль которая была невыносимой. И сейчас вот нихуя не легче. Я только надеялся, что я усну и все пройдет. А тут ты звонишь. — Не знаю. Я ничего не чувствовал. Прости, что разбудил. — Растерялся Дима, — Я так рад, что ты живой. Саша, Вадим попросил меня не говорить никому об этом… — Он замолчал, не зная как подобрать слова. Снова тишина в голове. Как не вовремя. Шмыгнул носом и недовольно завыл. Снова горько начал плакать, уставившись на странички дневника, стараясь не капать на них слезами, — Саша, у нас беда. — Что случилось? — Осторожно спросил Радулов, — Дима, не плачь, у меня из-за этого сердце болеть начинает. Я каждый раз чувствую, как ты плакать начинаешь. Не надо. Секрет какой? — Яшкин с трудом промычал в согласии, — Блять. Что-то очень поганое. Ты так не плачешь от счастья. Ну добей меня. Что случилось? — Я все проебал, Саша. Я виноват в том, что тебе так ебнули. — Нет, не ты. Это плата за то, что я ослушался этого блядского Ромы. Я же сказал, что можно не шифроваться. Я просто сказал, что мне настопиздело с ним воевать, что он может сделать что захочет со мной, но я не стану ему больше уступать. Ну, блять, поплатился вот так. Да и похуй. Анька рассказала мне, что ты теперь капитан. Что ты даже Ладу выиграл. Я горжусь тобой, Димка. Кто бы че не говорил. Ничего ты не проебал. Это моя расплата. — Ники сказал мне о том, что видел у Ромы в записях, что ты будешь следующим мертвецом. А до этого я утром позвонил Роме. Я уже не помню зачем это сделал. Но ты должен знать одну вещь… Это мой косяк. Я взял и поверил Роме и его блядским словам. А он обманул меня. Саша. У меня к тебе самая поганейшая новость, которую только можно услышать. — Блять, да что случилось-то? — Искренне удивился Радулов. — Только не начинай рыдать снова. Только понятно говорить начал, а не сопли жевать. Словами через рот. И сначала. — Сначала я позвонил Роме. И он спросил меня о том, кого я выберу тебя или Кертиса. Он обо всем узнал. И я обо всем знаю. Что вы с Ники просто взяли, сука, и изнасиловали Волка, хотя он явно очень не хотел этого. Никита был против этого. Он даже Ники до этого пару раз за день угрожал, что набьет ему морду, если он тронет его мальчика. Но вам же двоим было плевать. И Ротенберг поставил мне условие, при котором Никита ни о чем не узнает, а тебя не тронут. Я должен был вернуть Никишина в Петербург. И следом за ним отправить Кертиса. — Дима начал горько плакать, — Когда я рассказал об этом Волку, он без раздумий согласился. Сказал, что пойдет на это. Он, сука, даже не подумал над тем, чтобы отказать мне. Я сидел, ревел перед ним, а он просто кивнул и сказал, что поедет. Что туда, видите ли, не умирать едут. — Да, обычно в Петербург едут не умирать. — тихо сказал Саша, — Значит, когда эти трое поехали, до Екатеринбурга доехали только двое, правильно понимаю? Ну… отправил ты Волка с Ники. И что? — А то! — Вдруг вскрикнул Дима, — Ты съебался. Я продолжил бухать. Мне было плевать на все эти игрища. Бутылка же рядом. Пить же разрешила нянька. А потом я выхожу из запоя, и узнаю, что тебя Спартак разъебал. Следом за тобой и Ляме прилетело. — Он начал горько плакать. Проплакал тяжело и долго с пару минут, пока не нашлись силы говорить дальше, — Я звоню Бруксу, узнать, ну, вдруг Волчонок уже вернулся домой. А он мне заявляет, что вообще-то Кертис должен быть с нами. До меня сразу дошло, что Кертис так и не вернулся домой, потому что все его вещи у меня дома остались. И ключи, и дневник. Я звоню Роме, узнать причину его выходок. И слышу от него то, что он, сука, стебет меня про то, что когда он напьется, не помнит что говорит. Он попросил Никишина привести «куколку». Блять, как вы можете живого человека игрушкой называть? — Он всхлипнул, — Я слышал твое «Барби» в мой адрес. Ладно. Я не против. Мне плевать. Я как та собака, уже на все отзываюсь, только ногами меня не пиздите. Я услышал, как пришел Кертис. И Рома сказал, что если я расскажу какой-нибудь секрет Волка, он его отпустит. И дал мне время подумать. — У тебя, я полагаю, достаточно его тайн? — Осторожно спросил Радулов, — Я, кажется, понимаю, чем все закончилось. Пиздец. Только не говори мне… — Он позвонил мне среди ночи. И дал послушать их последний разговор. Рома сказал о том, что все перед ним испугались и сдались. Что даже ты, великий Тасманский Дьявол, опустил меч, признав, что не готов к бою с этим драконом. Что все в чем-то сдались и опустили перед ним головы. Но я слышал как Кертис уверенно с ним разговаривает. Я могу тебе поклясться, что я слышал, как он без страха говорит о том, что Рома может рассказать все его секреты. И я слышал, как Рому это начало бесить. Чтобы он не озвучивал в слух, все те секреты, которые знают, не знаю, четверо людей на весь свет, станут известны всем, но Кертис упорно говорил, что не боится, что об этом все узнают и его тоже не боится. — Рома поступал со мной точно так же. Я тоже оказался в его кабинете в Петербурге на личном разговоре, Дима. Он со всеми так поступает. — Растерянно сказал Саша, — Однажды он просто назвал то, что я не ожидал, что кто-то знает. Я знал, что никто не мог узнать об этом. Да. Я сдался. Я испугался его. Я отступил. Надеялся, что обману его. И у меня это почти получилось. А… там серьезные тайны были? — Очень сильно. — Прошептал Дима, — Что раньше Волк тоже был таким же как и я, кто спит с другими за деньги. Что он… убил человека, в попытке защитить себя. Он не побоялся, что Рома завалит его и выебет прямо в этом поганом кабинете. О том, что Кертис только четыре раза в жизни плакал от боли. Ты понимаешь? Он ничего не испугался. И это Рому выбесило. Я полагаю, что он озвучил все, что знал. Но Кертис все равно сказал о том, что не боится его. А потом вообще заявил, что устал с ним разговаривать. Я думаю, он его этим спровоцировал. Я услышал, как Рома открыл сейф. Я много раз видел содержимое этого сейфа, но пистолета там никогда не было. — Дима расплакался, не в силах закончить рассказ. Пауза провисела еще некоторое время. — Он… — Саша очень осторожно начал говорить, — ты хочешь сказать, что Ротенберг убил Кертиса? — Да! — Вскрикнул Дима, — Да! Из-за меня! Мы лишились его из-за меня!       Повисла долгая пауза. Яшкин продолжил громко рыдать, откинув телефон в сторону и уткнувшись мордой в мягкую ткань футболки. С другой стороны стояла тишина. Дима зажмурился, с трудом найдя в себе силы перестать плакать. Сделал несколько глотков горячего сладкого чая. Набрызгав духами мокрую ткань футболки, уткнулся в нее, жадно вдыхая аромат. Сосна. Еще один вдох. Дыхание успокаивается. Земляника. Еще один. Слезы заканчиваются. Ладан. Истерика утихает. — Пиздец. Вот что Аня так долго с Лизой разговаривала. Она сказала, что на Никиту среди ночи напала какая-то истерика. Как…психоз? Он мирно спал с детьми в обнимку, а потом подскочил с кровати, и, со слов Лизы, начал орать, словно его кипятком облили. Впал в истерику… — Саша растерялся, — А я думал у меня мозги двинулись на тебе, что я чувствую когда тебе плохо так же, как и когда плохо Ане. Я не знаю. По-моему девки так и не успокоили его. Лиза сказала ему психбригаду вызовет. Надо будет завтра поинтересоваться как он. — Кертис сказал, что Никита почувствует, попадет Рома по нему или промажет. А разговаривали мы где-то с двенадцати до часу. Сань, я не знаю что нам делать. Вадим сказал о том, чтобы я никому об этом не говорил. — Никому не говори. Раз никто не знает куда он делся, значит у нас есть небольшое время на маневр. — Но Брукс со Стефаном знают, что его дома нет. И ему скоро гипс снимать и возвращаться на игру. Кертис, вроде бы, говорил о том, что где-то в районе двадцатого числа. — Так уже семнадцатое стало. — Саша шумно вздохнул, — Блять. Ладно. Совсем небольшое время. Шипа прав. Надо осторожнее с этим быть. Широков ебанется, если с этим придурком что-то случится. Опять же… у нас же с ними последняя игра должна быть двадцать четвертого числа. А уже семнадцатое. Сука. Еще и опять мы на их пути попались. Я ебал это все… — Я не могу поверить в то, что его больше нет. — Отстраненно сказал Дима, уставившись в странички дневника, — Я сижу читаю его дневник сейчас, ты знаешь, ощущение, словно он сейчас придет и даст мне пизды за это. — Ты читаешь его дневник? — Удивился Радулов, — А совесть у тебя есть? У меня Аня даже не смеет к пацанам в комнаты заглядывать, хотя я видел, как средний тоже ведет что-то типа этого дневника. Аня сказала что личное должно оставаться личным, иначе когда они подрастут, мы их потом уже не удержим. Я понимаю, что он уже не возмутится, но ты бы… — Ты меня не остановишь. — Прошептал Дима. — Я потерял близкого человека. И чуть не потерял тебя из-за собственной выходки. Из-за того что поверил, блять, Ротенбергу. Я думаю Никита не успокоится. Я помню, как его забирало от небольшого обвинения. А сейчас-то тем более. Я думаю, Саша, никто из нас троих не думал, чем обернется то заигрывание с ними. Я уже даже не помню когда оно было. — Я даже и не думал, что этим все кончится. — Растерялся Саша, — Пиздец. Если Рома ушел на ту стадию, где убивает людей, чтобы разъебать тебя, тогда до последней игры со СКА дотянете только вы вдвоем. — Ники сказал, что он готовится к этой игре во всю. Что даже если я откажусь играть по счету проебать так же в сухую, он сделает все, чтобы выиграть. — Надо подумать. Мне кажется, что проще уломать тренерский штаб и наших «воров» за спинами проебать столько, сколько они захотят. Похуй, даже если они нам по семнадцать шайб заебенят. Просто похуй. Это ушло за все нормальные рамки. — Радулов хмыкнул, — Я тут полежу еще пару дней, и вернусь в Казань. — Ты ебанулся?! — Искренне возмутился Дима, отведя руку с футболкой в сторону, — У тебя же с головой не ладно. Ты будешь там лежать столько, сколько врачи скажут. Ахуел? Выскакивает он. Я сейчас Ане позвоню, она тебя наручниками к этой койке пристегнет к этой ебучей Москве. — У меня наручники дома остались. — Усмехнулся Саша. — Ничего, я Никитку Гусева попрошу, он с радостью принесет. Лежать, Радулов, была команда. Хотя бы до конца недели. Узнай завтра у Ани что там с Никиткой. А у меня игра завтра. Мне бы спать лечь. Но я не могу. Почитаю, что Волк писал. Может быть я что-то найду. — Пиздец. — Тяжело вздохнул Радулов, — Никакой личной жизни у человека. Ни в жизни, ни в смерти. Погоди… Ну, а тебя ничего не смущает? — А что? — Удивился Дима, — Что должно было меня смутить? — А ты видел труп? — Еще чего не хватало! — Возмутился Яшкин, — Ты совсем ебанулся, Сань? — У Ромы руки трясутся. Я видел как он держит оружие. Я тоже почувствовал на себе страх, когда он хватается за оружие. Не знаю, как ты, его любимая шлюха, и не видел оружия. Но он со мной доставал его не из сейфа, а вот, ну, из ящика прямо под столешницей. Он не умеет им пользоваться. Сразу видно, что деньги решают любой вопрос. Я заебался эти экзамены сдавать ради своего пистолета. А эта чепушня явно даже чистить оружие не умеет. Он знает, что это оружие и что оно может убить, но он явно не очень умело с ним обращается. Знаешь, Дима, мне кажется все же есть небольшая вероятность, что Кертис живой. — Не давай мне ложной надежды, Саша. Я тебя умоляю. У меня только душа перестала разрываться. Я точно слышал звук выстрела. И точно слышал как он упал после него. Я думаю — там без вариантов. Рома мне рассказывал, что он со своим отцом и дядей, и с нашей верхушкой власти ездил на охоту. Да, он не умеет пользоваться оружием. Но стреляет довольно уверенно. Я чуть инсульт не получил, когда он мне пьяный хвастался видео с охоты, и когда мне пришлось увидеть как умирает живое существо. Да, просто зверь. Но… Я не буду об этом думать. — Тебе будет легче признать, что из-за тебя погиб живой человек? — Удивился Радулов. — Артур предупреждал меня, что мои гонки наперегонки с удачей могут выйти мне боком. К этому все шло. Однажды я это признаю. И сам скажу его команде об этом. И матери сам позвоню. Скажу… — Он снова начал плакать, — Саша, это же пиздец. Ты же понимаешь это?! — Я не спорю. Это пиздец. Это был пиздец, еще когда парни на льду падать начали так, что их только коньками вперед увозили. Исторически Казань всегда была опаснее Петербурга. Тут в девяностые поумирало гораздо больше народу, чем в Питере. И тем более чем в Екатеринбурге. Так что мы все равно выйдем победителями, Яшкин. Я тебе это обещаю. И тебе придется смириться, что дальше, скорее всего, пойдут только гробы. Раз он настолько в крайние меры пошел, значит ему тоже нечего терять. — Зачем он это делает? — Насколько я слышал — он каждому разную версию озвучивает. Мы с Волком не первые и, я думаю, не последние, что оказались перед ним в его кабинете. Дамиру он сказал, что хочет тебя так к себе в Питер вернуть. Мне он сказал, что хочет быть твоим единоличным собственником, чтобы, знаешь, приковать тебя к батарее и чтобы ты был у него в качестве домашнего животного. Ники он сказал, что хочет чтобы ты снова вернулся к нему и был его шлюхой. Я не знаю. Я думаю, никто кроме самого Ромы тебе об этом не скажет. Просто у этого парня тоже все с головой не все хорошо. Проблема только в этом есть. Я ее понял, еще когда летел в Петербург утром тридцать первого числа спасать тебя. Я понимаю, что я не могу просто подойти и всадить пулю в него средь бела дня — этот богатый ебанутый пидорас слишком важен для его сверхвлиятельной семьи. Эта семья потом мою завалит, а меня куда-нибудь в «Черный дельфин»… У нас уже тогда начнется не бандитская Казань, а игры в мафиози как в «Крестном отце». — Я слышал от пьяного Никиты, что он разрешил Кертису тебя убить, ведь ему не впервой убивать людей. И спросил его утром, сразу после того звонка Роме об этом. Кертис сказал что-то вроде «Я не дам никому загнать тебя в такую же ловушку, в какую попал сам». Потом от Ромы, когда он начал его шантажировать, услышал, что он защищал себя и своих старших сестер. Я думаю, Волк решил пожертвовать собой, просто чтобы мне не пришлось почувствовать, какого это — убить человека. — Скорее всего. Никто не знает, что случится, когда ты перейдешь эту точку невозврата. — Прошептал Радулов, — Мы с тобой уже не узнаем что у него случилось. Я тоже ее никогда не проходил. Да, у меня и обрез есть, и пистолет, еще и не один. Но я никогда не убивал человека. Я не знаю что будет. И я не хочу узнать, Дима. — Я отдал Билялетдинову свой паспорт, чтобы не сорваться и не уехать к нему в Питер и не убить его. Если после Кертиса еще кто-то упадет в гроб, мне будет плевать что со мной случится, после того как я убью человека. Я просто приеду и убью его в ответ, Саша. — Так, я понял. — Саша тяжело вздохнул. — Против Ротенберга очень тяжело воевать. Дай мне пару дней восстановится, я вернусь и встану рядом с тобой. Тебе нужна поддержка. Может вдвоем справимся. И я тоже не дам тебе перейти эту черту. Пойду на это вместо тебя, если другого варианта не останется. Но нам нужен другой путь. Мы не можем начать убивать людей, Яшкин. Нельзя падать до его уровня. — А будет ли толк? Ты видишь какой-то другой логичный выход из всей этой ситуации? — Я когда влезал в отношения с тобой, Дима, я понимал что не будет легко. До меня только по слухам через слухи, от того кто разговаривал однажды с тем, кто видел того, кто по слухам, однажды разговаривал с кем-то из СКА, долетало что с тобой творилось. Я этому не верил. Но я все равно рискнул попробовать. Сначала я очень сильно жалел об этом. Я увидел, что ты влюбился в меня. А у меня к тебе было только любопытство и боязнь, что ты скинешь меня с насиженного места. Я не думал, что мои слова так больно ранят тебя. Ты же долго держался. А потом в один прекрасный момент рухнул. Я понял, что… — Радулов вдруг замолчал, взяв паузу. Дима молча слушал его, сжав в ледяных пальцах хрустящие странички дневника, — и я понял, что я влез в это во все не только из-за любопытства. Ты привлекательный. Ты красивый. Кто бы что не говорил, ты очень крепко стоящий. Да, на коленях. Но все же тебя очень сильно надо толкнуть, чтобы ты упал. И у меня получилось это сделать. Я врал тебе. Орал на тебя. Видел как тебе больно. Но я не мог с собой ничего сделать. Я не понимал что ты делаешь и для чего. Ты бесил меня этим. Я начал ненавидеть тебя и твои выходки. Когда мне в конце года позвонили и сказали где ты и что ты, я без раздумий бросил все и поехал тебя спасать. Я тоже не думал, Дима, как я буду это делать. Я тоже понимал, что могу за собой привезти только твое мертвое тело. Пока с тобой общаешься, пока любишь тебя, готов любую цену отдавать, лишь бы все так и оставалось. Те несколько дней, что мы пробыли рядом, они явно не только мне помогли морально. Я видел как тебе моментально стало легче. Я видел тебя счастливым впервые за долгое время. И мне стало плевать, что Ротенберг сказал, что убьет меня за мои выходки и игру в спецагентов. Я просто заплатил эту цену. Я каждый раз ее платил и никогда не задумывался. Только когда я оставался без тебя, с пустыми руками и дырой в душе, до меня начало доходить, что я вообще-то очень дорого плачу за отношения. Что у меня любящая жена и трое детей меньшую плату берут. Ты вытягиваешь все силы. Ты можешь натурально топить, чтобы вылезти самому. Я видел все твои минусы. Все твои огромные проблемы. Я стоял и смотрел как ты беснуешься, как ты срываешься, как ты начинаешь орать в истерике. Я не знал что с тобой делать. Но я все равно протягивал тебе руки. Как бы ты больно не бил меня, я продолжал тебя обнимать. Ты уже под сотню раз посылал меня нахуй, ты под сотню раз дрался со мной, орал на меня. Я причина всех твоих запоев и истерик. И это твоя плата за отношения со мной. Пока я пытался понять что ты хочешь от меня, ты не знал что ждать от меня, и от этого путался сам. Ты привык, что к тебе все максимально понятливы. Ты легко везде встроишься. Потому что ты, сука, волшебный загадочный механизм, абсолютно, блять, без границ. И я не понимаю как таким можно быть. Я понял, что ты начинаешь канючить только когда я пытаюсь понимать твое хаотическое мнение и от этого меняюсь сам. Когда я делаю то, что ты от меня не ожидаешь, врежу и тебе, и себе через тебя. Мне очень дохуя времени понадобилось, чтобы понять, что с тобой делать. Но я готов дальше платить эту цену. — Радулов тяжело вздохнул и прошептал, — Я понимаю, почему Кертис пошел на то, чтобы его убили. Он дорожил тобой больше, чем любой из нас. Он единственный знал, что ты не просто придурок с невнятными поступками отсутствующей моралью в голове. Он всегда это знал. Он, мне кажется, понял это еще тогда, на самой первой встрече ещё за океаном. Да, Дима, я предал тебя. Потому что я столкнулся с Ротенбергом в темной подворотне именно тогда, когда я сам был на стадии адовой ненависти к тебе. Меня тошнило от твоих выходок. Я ненавидел тебя. Я был готов сам убить тебя голыми руками. И тут подвернулся он. Он словно чувствовал это. Потом, когда до меня дошло, что я сделал, было уже поздно что-то менять. Если бы я сейчас столкнулся с тем же самым выбором, Дима, я бы тоже пожертвовал собой, если бы это помогло тебе. Это моя ошибка. И за нее расплатился другой. Твоя цена очень дорога, Яшкин. Такого как ты не найдешь вообще никогда больше. Я, сука, прожив почти сорок лет, первый раз встретил кого-то такого. Я прошел с тобой все стадии принятия. Твоя цена невероятно дорога, Дима. Ее даже Ротенберг не осилит. И он именно поэтому за тебя так хватается. Таких как ты больше нет. Потому что ты для всех такой, как им нужен. Кертис для всех идеальный. Поэтому его все любят. Для всех идеальная куколка. Непогрешимый милый неконфликтный мальчик. Ты такой для всех, какой нужен для решения собственных вопросов. Ты абсолютно неадекватный черт, с которым хуй знаешь что делать для меня. Ты абсолютно запойный ржачный невнятный еблан для Лямы. Ты добрый заботливый отец для Ахтяма. Ты злой и неуступчивый защищающий своих вожак стаи, когда на тебе нашивка капитана. И абсолютно верная машина для исполнения приказов на льду, когда ты просто игрок. Но ты всегда имеешь критичный минус, с которым придется смириться. Ты не идеальный, но ровно в том месте, где человек к этому не готов. Я не готов был к тому, что мне придется первый раз в жизни заткнуть в себе злость и быть к человеку только добрым. Не орать и не срываться на него. Просто любить его, каким бы ебанутым он не был. Очень высокая цена для меня. Ты не переучиваешься. Ты не уступаешь. Тебя не переломать. С тобой лучше себя начинаешь понимать. Ты выставил очень дорогую цену. Я должен был переступить через себя, и начать учиться быть только добрым к тебе. И когда я все-таки смирился с этим и заплатил по твоему высокому ценнику, ты открылся для меня с самой необычной стороны. Я первый раз понял что ты хочешь и почему ты себя так ведешь. Я тебе больше не сопротивляюсь. И ты стал для меня самым любимым человеком. И ради тебя я бы сейчас с радостью собой пожертвовал. — Саша тяжело вздохнул, — Какая же ты дрянь, Яшкин. Просто абсолютно несносный неуправляемый ебанутый утырок с ветром в голове. Я встану рядом с тобой. Я признаю тебя единоличной властью в команде. Я понимаю почему ты такой. Я люблю тебя, Дмитрий Алексеевич Яшкин. Люблю и очень сильно. И я готов заплатить любую цену, лишь бы ты остался рядом. Я вижу только один логический выход, исходя из того, что сказал выше. У Ромы никаких шансов нет. Даже если он всех по гробам переложит. Даже если весь твой штат детективов вокруг тебя наебнется, ты останешься сам у себя. Он тебя не тронет. Ты просто должен устоять. Он потратит все силы на то, чтобы уронить твое окружение. Оно делает тебя сильнее. Только когда вы останетесь вдвоем, вы останетесь на равных. Но он надеется, что разгадал твой секрет и ты для него не станешь серьезным противником. Но ты не все еще тот самый мудак, который, сука, никогда не подумает, прежде чем сделать что-то. Только один выход, Дима. Не важно сколько нас останется и останется ли вообще кто-то в живых, сука, до конца этой вечной и бесконечной регулярки. Но Рома тебя не победит. Тебя можно приманить и заинтересовать. На тебя можно забраться и на тебе можно поездить. Но ты все равно скинешь всадника с себя. И все равно ебнешь по нему копытами и сбежишь. Рома-то этого не знает. — Усмехнулся Саша, — Дурачок, что с него взять. Только ветер и деньги в голове. Та еще кобыла… Слишком гордая, чтобы кому-то приручиться навсегда. Можно побыть твоим временным хозяином. Но если тебе настопиздит, ты скинешь тело с себя и побежишь дальше. Тебе не важно кто будет рядом. И не важно будет ли вообще. Ты найдешь себе новое окружение точно подобрав его по копирке со старого, чтобы не пришлось сильно привыкать и что-то запоминать. И снова приманишься на чью-нибудь сладость в руке. На тебя снова залезут, даже не подозревая, что ты все равно скинешь. Твоя непредсказуемость — твое главное преимущество. Никогда по тебе не угадаешь и не увидишь что ты задумал и задумал ли ты вообще. Как в тебя такого не влюбиться?       Яшкин сидел закрыв глаза и просто молчал. Сидел без движения, не веря тому, что слышал. — Я не понял. — Прошептал Дима, — Это что… — Это предложение руки и сердца, Яшкин. — Иди нахуй, Радулов.       Они вдвоем начали громко истерично хохотать. Яшкин рухнул на кровать, закрыв лицо руками, заливаясь озорным хохотом. — Ебаная ты, блять, кобыла. Ебаная ты тварь. Блядская ты пидоросня. — Заливался смехом Саша, — Сука, что б ты сдох и тебе скорой не досталось. — Пиздоблядское уебище. — Рассмеялся в ответ Яшкин, — Что б тебя в морге опознать не смогли, тварь такую. — Снова громкий хохот. — Ненавижу тебя. — Прошептал Дима. — Я согласен. — Ура! — Воскликнул Саша, — Я знал! Я знал что эта загадка имеет ответ! Сука! Никому не поверил, что ее невозможно разгадать! Ну подумаешь, блять, пол года жизни угробил на нее. Ваще насрать. Это стоило того. — Дима снова рассмеялся, — Так, все, ладно. Давай, закрывай чужие книжки и ложись спать. Тебе завтра воевать идти. — Обещай мне, что полежишь там хотя бы неделю. Пожалуйста, Саша. — Обещаю. Но не больше. Я не дам тебе потом меня шпынять на тренировке, когда я разогнуться не смогу. И пока никому ничего не говори. Я подумаю что с этим со всем делать. Тут все равно больше заняться нечем. — Ну, ты можешь начать гоняться за собственным хвостом. Это, в принципе, должно дотягивать до уровня твоего развития. — Рассмеялся Дима, — Я тоже тебя люблю, Александр Валерьевич Радулов. Спокойной ночи. — И тебе спокойной ночи, сладкий. Узнаю, что ты завтра опоздаешь или опять проебешься — получишь пизды. Я предупредил. На берегу.       Дима с улыбкой посмотрел на яркий экран, где завершился вызов. Откинув айфон на зарядку, улегся обратно, и уставился на дневник в руках. Все как и планировалось — Саша его стабилизировал.       Быть может сейчас хватит сил прочитать то, что происходило? Поговорив с Радуловым, снова опустил взгляд на ровные строчки. В голове текст сразу менялся. Словно озвучиваясь приятным и спокойным голосом, ставя паузы в нужном месте. Голос Кертиса он не сможет забыть. Мы приехали в Казань в десять часов утра. Никита повел меня пешком через город, предупредив заодно Диму, что он придет не один. Надеюсь, Дима не будет сильно против, что я тоже упаду ему на хвост. Никита прекрасно ориентируется в своем городе и не боится идти через дворы и перебегать улицы. Когда я ходил по тем же самым улицам с Бруксом, я чувствовал себя в большей опасности, чем когда иду с Никитой. Не знаю почему. Я понимаю, что если нападут какие-нибудь «хулиганы» как называет местных Да Коста, у нас не будет никаких шансов отбиться. Но не понимаю почему, но я стал себя чувствовать с ним в безопасности. Идти три часа в одну сторону было очень увлекательно, особенно слушая рассказы про город, который для меня словно тоже перестал быть чужим. Мы пришли к Яшкину, который приготовил в качестве обеда пирог. Как же вкусно он готовит. Я все-таки нашел в себе силы съесть хоть небольшой кусочек, потому что сил оставалось все меньше. Они завалились смотреть сериалы, а я решил не отставать от повествования и происходящего вокруг. Уселся к Артуру в комнату. Тут очень интересно. Мальчишка тут обжился. Я не готов, как Яшкин рыться по чужим вещам, поэтому все, что я себе позволил, это посмотреть на детали, расставленные на полках. Какие-то фигурки. Скорее всего это из игр. Я видел у Галкина в руках такую же, когда он хвастался Аликину в раздевалке, что урвал какую-то редкость, что привезли ему через четыре границы. Фотографии с семьей. У него даже была фотография с Димой в рамке. Мальчишка нашел себе рядом того, кого ему очень не хватало. Примера для подражания и совсем рядом. Мне кажется, если бы Артур не боялся бросить родные края и побежал бы куда-нибудь, то его бы ждал только успех. Он очень хороший вратарь. Его тяжеловато пробить. Он, особенно если привыкнет к твоему броску, будет справляться, даже если ты надумаешь что-нибудь вычудить и понадеешься, что он этого не заметит. Никита спросил меня, буду ли я ужинать. Хорошо, что он не ворвался верхом на двери, когда я был занят написанием строчек. Надо быть тут осторожнее. Нельзя, чтобы кто-то узнал о существовании этой книжки. Вечер так быстро наступил. Сижу и мечтаю о своем волшебном Те Ло Хань — железном архате, что стоит у меня спрятанный о любопытных глаз. Легенда про пять сотен архатов и веселье меня забавляет. В густом и пряном вкусе этого сорта улуна, и правда можно распробовать нотки шоколада и минералов. У него листья очень плотные и жесткие — они хорошо выдерживают сильный прогрев. У него самый насыщенный и густой аромат среди утесных улунов. Сейчас бы он мне пригодился. Боль пришла невовремя. Я решил просто улечься спать в одиночестве, отвернувшись к стенке и сжавшись в комок, надеясь, что Никита не достанет меня. Но он выдернул меня из теплой кровати и унес в спальню к Яшкину. Я никогда не привыкну к этому вторжению в личное пространство. Яшкин напоролся на меня с утра и напугался. Ничего, еще привыкнет к моему «залипанию» в окна. Его беспокоит то, что было с нами тридцатого числа. Он словно хотел еще раз напасть на меня. Ему было любопытно какие следы он с его друзьями оставили на мне. Больные. Заметные. Какими они еще могут быть? Мне все еще стыдно перед Никитой, который считает, что я просто из вредности с ним не сплю. Я не могу сказать ему о том, что случилось, потому что они с Яшкиным подерутся. Я не хочу этого допускать. Скоро тело перестанет сопротивляться. С каждым разом от таких событий отходишь все быстрее. Я до сих пор помню, что со мной случилось еще в школе, словно было вчера. И я помню, что я больше года пытался пережить это. Прошел через несколько попыток искания запасного выхода, через запои, но все равно вышел из этого. Такие вещи надо просто проживать. Просто как данность. Как часть собственной истории. Об этом не побежишь хвастаться. Я даже помню, что тогда меня чуть из школы не выперли. Родители тогда бросили нас с сестрами и младшим, разъехавшись по командировкам. Сестрам было не до этого — они в театре и университете были заняты день и ночь. А младшему было все равно, что я не ходил в школу, лишь бы я его кормил и так же вкусно. Тогда, я думаю, меня уберегло то, что я просто бросил бы семью, уйдя без причины. Никому же не признаешься, что ты не успел дать отпор шестерым пьяным парням, что были на три года тебя старше. Второй раз настиг меня уже в старшем возрасте, но будто было проще, когда тебе не пятнадцать, а восемнадцать. Мне тогда пришлось стать защитником для своих девочек, которые спрятались за меня, словно я был полицейским. Мне пришлось тогда на это все пойти. Иначе из той ситуации было не выбраться. Я очень долго думал над тем, что произошло. Иного выхода не было. Но река кормилица все тела проглотила и тайну мою удержала. Ее воды достаточно раз наполнялись моими слезами. Мы с сестрами договорились никогда не вспоминать об этом и никогда не говорить никому. Я думаю, все так и осталось в тайне. Они смирились с тем, что их младший брат убийца, а мне пришлось смириться с тем фактом, что я отобрал чью-то жизнь, да еще и не одну, чтобы не забрали мою и тех, кто мне дорог. Я никогда и никому не дам больше повторить своих ошибок. Я не готов даже самому страшному врагу пожелать того же, через что я прошел. Парней до сих пор ищут, даже не смотря на то, сколько времени прошло. Наша семья давно уже уехала с того штата. Но мне каждую ночь снится эта картина. Это уже не забудешь, сколько бы не выпил.       Яшкин растерянно перелистнул страничку, снова заливаясь слезами. Бумага стерпит все тайны. Бумага удержит все секреты, какими бы страшными они не были. Странички дневника были немного волнистые. Такими волнами бумага начинает изгаляться только когда намокнет. Судя по тому, что паста в нескольких местах слегка поплыла, он не первый плачет над этими страницами. Задержал дыхание, отведя взгляд в окно. Ему было тяжело. Очень сильно тяжело. Он до сих пор не понимал, в чем был мотив такой выходки с ним? Для чего это надо было делать? Неужели и правда просто «пожестить»? И правда просто поиздеваться над тем, кто гораздо слабее тебя? Ему что, четырнадцать, чтобы вести себя так? Он ненавидел себя за этот поступок. Я на грани того, чтобы попробовать как Дима наркотики, чтобы начали вываливаться куски памяти, но у моей семьи плохая наследственность, и вместе с проклятием засыпания после пары выпитых бутылок с пивом, когда все только становятся энергичнее и активней, мне досталась полная непереносимость одурманивающих веществ. В шестнадцать я попробовал покурить травку, а потом пролежал трое суток в отключке. Нет. Это крайние меры. Да, тот декабрьский случай испоганил мне конец года и перепортил все начало года, которое прошло скомкано. Я не смог заставить себя тогда сделать дальше одного предложения…       Дима тут же перелистнул странички на тридцатое декабря. Всего одна запись и то едва различимая. Все буквы скакали, словно писали другой рукой. Это случилось снова.       Шумно вздохнул, и закрыл руками лицо. Тут же отложив дневник. Нет. Так не может продолжаться. Он поднялся с кровати, и быстрым шагом пошел до холодильника. Заглянул в него. Уставился на пустые полки. Тяжело вздохнул. Перерыл все содержимое морозилки. И тут ничего. Без долгих раздумий прихватил деньги, накинул пуховик и свалил из дома. Торопливо спустился вниз, даже не став закрывать дверь. Добрел до ближайшего круглосуточного магазина. Его все знали, и он всех знал. Мило поулыбавшись продавщице, положил перед ней несколько купюр в иностранной валюте. В обмен на это она, в обход запрета на позднюю продажу алкоголя, сходила в подсобку и протянула ему его привычный заказ. Три литровых бутылки тундры с брусникой. Он с благодарностью кивнул. Не сказав друг другу ни слова, они уже давно друг друга понимали. Дима вернулся в дом. Снова с грустью посмотрел на выключенные батареи. Повесил пуховик обратно. Услышал довольные, едва слышимые стоны из-за приоткрытой двери в комнату Артура. Искренне улыбнулся, и беззвучно прошел обратно до спальни. Уселся снова на кровать, сложил под себя ноги. Отложив чайный пакетик на край тумбочки, плеснул в кружку из-под чая водки, и с радостью довольный начал ее хлебать. Залпом выпив все содержимое кружки, лишь усмехнулся. Вытер губы об толстовку, и рухнул на живот, развернувшись к окну лицом, положил перед собой дневник, продолжив читать ее подперев голову, скользя взглядом карих глаз по волнистым страницам. …но сейчас я уже воспринимаю все происходящее так же легко как и в прошлые разы. Меньше времени с каждым разом. Стоило просто раз за разом вспоминать, что чувство, когда случается «наихудший сценарий» оно не вечно. На следующий день восходит солнце, и твоя жизнь не заканчивается, и ты не умираешь, и вот тогда ты понимаешь, что всё действительно будет в порядке. Всё наладится и ты это переживешь, несмотря ни на что. Что бы с тобой не происходило — тьма однажды закончится. За этим я начал вести этот дневник. Я собираю хорошие осколки жизни на бумаге. Мое плохое состояние однажды все равно закончится. Когда ты сам несчастен — сильнее чувствуется несчастие других. Чувства не разбиваются, а сосредотачиваются. Когда тебе плохо, лучшее что можно сделать, это помочь кому-то. Но иногда бывает хуже. Момент, когда ты понимаешь, что тьма сожрала тебя. Но я уже и в таких ситуациях бывал. Я знаю как из них выкарабкиваться. Тридцатое число стало для меня таким третьим разом, когда мне пришлось выбираться из бездны, чтобы увидеть луч солнца, что должен вот-вот появится. Когда слишком плохо и снова хочется воспользоваться запасным выходом, можно просто сидеть, забившись в самый безопасный угл квартиры и читать то, что с тобой было. Ты наткнешься на хорошие моменты, которые были в жизни. И ты поймешь что эта чудовищная тьма не будет вечной, как бы твой собственный мозг не пытался тебя уверить, что это не так. Солнце все равно взойдет. Оно не может не сделать этого. В мире еще есть вещи, которые принесут радость, пусть даже на мгновение. Любимые уголки мира все еще здесь, даже если ты их не видишь. Есть также миллион других сторон жизни, в которые можно влюбиться, но которые ты еще не встречал. Как бы я со скептицизмом не относился к чужим тренерам, стоило признать, что универсальная фраза Билялетдинова, главного тренера Ак Барса — время все покажет и поставит на свои места, была верна не только для хоккея. Мы с Яшкиным разговорились снова про его «штат детективов» что не желает ему смерти. Я не уверен, но кажется Радулов считает что крыса — это я. У меня свои догадки, но я не могу в ответ обвинить его. Радулов точно не предатель. Он сильно запутался в инструкции к душе Яшкина, которую он схватил от того, что Дима снова «сломался», но мы с ним, кажется, точно будем верны Диме до последнего. До Радулова начало доходить осознание что делать с Димой. Судя по тому, что Яшкин стал гораздо спокойнее, не успеет настать февраль на календаре — они друг с другом встанут рядом так, чтобы уже не разругаться. У меня не болят руки подпирать Яшкина, чтобы он не падал. Я считаю это своей обязанностью. Я обязан защищать всех, кто мне доверяет. Радулов периодически помогает мне, снимая часть нагрузки. Мы работаем с ним вместе, даже не смотря на то, что каждый друг друга ненавидит. Я думаю, что Ротенберг мог заставить Радулова бросить меч по такой же причине. Он мог сделать вид, что тоже помогает Яшкину, и Радулова бы это успокоило и запутало. Капкан захлопывается быстрее, чем ты успеваешь понять, куда наступил. Радулов ошибся, явно сдался Ротенбергу, а теперь об этом сильно жалеет. Я считаю, что у них все наладится. Они вдвоем с легкостью собьют Ротенберга с ног так, чтобы он больше никогда не встал. Осталось только дать Радулову время дочитать инструкцию к Диме, и они дальше справятся сами. Ссоры и ругань их необходимая часть. Много им проблем надо вместе пережить, чтобы встать рядом. Но они будут рядом. Подходят друг другу идеально, стоит только дать времени обоим найти нужную грань. Что касаемо крысы и догадок кем она может быть, я в них настолько неуверен, что даже тут не напишу. Но один из нас восьмерых и правда крыса. Я даже не знаком с Ротенбергом, чтобы от него что-то иметь. Мне не нужны деньги, а значит восемьдесят процентов его предложений автоматически для меня отвалятся. А запугать меня у него не получится. Я умею врать и защищаться лучше, чем любой из наших детективов. Я слышал от Дамира, что у Ромы всегда есть, чем пригрозить, чтобы ты сдался. Я знаю, что я остался одним из трех, кто не был у него на «ковре». Никишин, Радулов, Жафяров, даже Шипачев с Лямкиным там были. Нас с Ахтямовым и Мэйсеком божьим чудом еще не зацепило, но я думаю, что это не надолго. Артур попался в ловушку в Петербурге, и я надеюсь, что Никишин достаточно крепкий парень, чтобы удержать и его, и себя. Я думаю, мы с Бруксом остались вдвоем, не попавшие под удар. Артуру тоже есть что предложить. И судя по тому, что он мне написал — он тоже испугался, но мне кажется он не сдался. Он мог бы. Но он не предаст Яшкина. Он стал для него отцом. Таким непутевым странным отцом вроде моего, что на утренник купит ребенку костюм принца, а не пирата, а потом будет говорить, что принцу в глаз дай — тоже будет пират. Все в чем-то уступили Ротенбергу, но никто не признается в чем конкретно. Но это все касается Димы — больше Ротенбергу ничего не интересно. Я его не стану предавать, даже если все мои секреты станут известны. Я не представляю, за что все его так боятся. У меня уже второй раз такая ситуация. Я не понимаю почему все боятся Радулова и категорически не понимаю, почему все боятся Ротенберга, что при упоминании его фамилии у половины — сразу таинственная бледность на лице и страх в глазах. Я наблюдал за ним в том нашем последнем матче в Петербурге. Я видел его на лавке домашней арены. Обыкновенная тварь в качестве главного тренера, как Никита сказал с планами игры на уровне детско-юношеской. Никита его тоже не боялся, когда они с другими ребятами попали ему в подчинение. А потом он слетал на пол дня в Петербург и вернулся оттуда другим. Больше, как он сказал, он не думает, что Ротенберг ничего из себя не представляет. И говорить об этом до сих пор не хочет, хотя он туда летал в начале года. Скорее всего его запугали страхом лишиться семьи. Больше Никите нечего предложить. Он дорожит своими девочками. Что за чудный дракон сидит на своем золоте, коронованный властью, в пещере названной Северной столицей? Что за волшебный дракон, что испугал своим видом даже самых стойких? Я поймал себя на мысли, что от этого у меня тревога внутри. Дракон заметил меня в окружении Яшкина. Увернутся от этого явно не получится. Я не первый раз оказываюсь перед таким драконом. Меня много раз брали на испуг. Это не первая пещера, где на входе надо расплатиться жизнью, и где от прошлых отважных рыцарей остались только кости и ржавые мечи на полу. Я чувствую взгляд на себе. Это он берет мое тело на испуг. Зная, что даже Радулов не выдержал приговора судьбы, и, швырнув меч в репейник, сдался и упал перед ним на колени — становится просто страшно за себя. Чудесный дракон сидит и смотрит на меня из-под сводов своей темной пещеры, надеясь, что я сбегу сам. Если на мою судьбу упадет участь зайти в пещеру следующим — я не испугаюсь и пойду. Я самый большой трус в окружении Яшкина — поэтому я побуду героем. Яшкин сказал мне о том, что у него происходят странности с батареями. Значит у нас у всех большие проблемы. Квартира Яшкина только что стала самым небезопасным местом. Я подозреваю, что Ротенберг обо всем знает напрямую с чьих-то слов. Но скорее всего можно было бы поставить камеры наблюдения. Если у крысы есть доступ в квартиру Димы — значит это самый простой способ. Когда они все свалят, я разведаю обстановку. Будем надеяться, что это во мне не утихли страсти по тому боевику, который мы смотрели вместе с Мэйсеком, когда летели на очередной выезд. Яшкин уперся на тренировку, я отплевался от Никиты, в очередной раз развернув его со всеми его хотелками, и решил проблему проще — просто накормив его. Я давно хотел себе такую большую и навороченную кухню, как у Яшкина. Столько разнообразных вещей, такая дорогая навороченная техника. С такой-то кухней странно было не готовить, да еще и так вкусно, как Дима. Тут, я думаю, и у Никиты, что не умеет готовить даже яичницу что-то бы получилось вкусное. Когда Дима поменял замки на дверях, мы продолжили наши гадания об крысе. Как сказал бы Трямкин: эффективнее было бы погадать на ромашке. Яшкин передал мне слова Радулова — я следующий. Что же, тогда я понял откуда это ощущение тошноты и страха внутри. Мое тело боится Ротенберга. Дело раскрыто, я выпишу себе премию как лучшему детективу. У меня были сомнения, что крысой был Амир, мне кажется мальчишка может лучше играть, ему надо просто больше времени вклиниваться в происходящую войну на льду, чем тому же Артуру. Пока я отвлекся на Никиту, что в очередной раз попытался меня раздеть, у Яшкина пошел свой разговор. Я пошел на кухню, решив приготовить кофе и себе и Никите. Яшкин разговаривал со своей Луной. Насколько же хорошо знает Ротенберг Диму, что смог его психику расшатать за двадцатиминутный разговор. Дима, словно в забытьи разбил бутылку об край столешницы и напился. В очередной раз его схватила истерика. Пока я успокаивал его, он едва мне ребра не переломал. Как обычно эта истерика забрала у него последние силы и он уснул у меня в руках. Хорошо, что теперь у меня есть Никита, что утянул его тяжелое тело в комнату к Артуру. Я побыл с Никитой, пока он не уснул, а сам лег с Яшкиным, слыша, как его в очередной раз во сне мучают страшные кошмары. Он может разрыдаться среди ночи, начать так громко выть, словно ему было нестерпимо больно, и вечно ворочается. Он не может пролежать и десяти минут спокойно. После Никиты, который как лег, так и встал, ни разу за ночь не перевернувшись, с Яшкиным было тяжело уснуть рядом. Получилось только подремать. Но Диме нужен спокойный сон, а спит спокойно он только когда рядом кто-то есть. Он явно проснулся, и увидел меня рядом с собой, потому что больше ворочаться не стал. Бедолаге надо выспаться — недостаток сна еще сильнее добивает нервную систему. Среди ночи меня утянул к себе Никита, сославшись на то, что сильно замерз. А сам кинулся меня раздевать, да так, что я не успел его даже укусить. Все как в первый раз. Пора попробовать не только рот перед Никитой открыть. Надо было явно напиться, чтобы не было так больно, но и думать об этом надо было раньше. Никита не смог отстать от меня до самого утра. Он улегся спать на диван, не в силах с него встать. А мне пришлось еще очень долго простоять под водой, пытаясь уговорить себя не расплакаться и не сбежать с этого поганого города. Ничего же страшного не случилось. Просто больно. Просто получил по морде за «измены». Я не скажу ему что случилось. Не скажу кто меня так изуродовал. Едва я успел приготовить завтрак, как Никита снова очнулся ото сна. Словно в бреду осмотрелся и сказал мне, что мне надо срочно спрятаться, и, как только получил от меня согласие, сразу уснул, даже не став смотреть что я буду делать. Я не нашел ничего умнее, чем спрятаться в гардеробной. Прикинулся тряпкой. В дом ввалились Радулов и Шипачев. Никита хорошо чувствовал собственного командира. Представляю, сколько крика бы было, если бы меня нашли. От тишины, одиночества и темноты, что настигли меня в чужом доме впервые за долгое время, стало спокойнее на душе. Я все слышал. Я все понимаю. Я слышал догадки Радулова. И я слышал слова Яшкина. Если бы не Дима, и тот факт, что он понимает, по каким правилам играет его бывший парень — меня бы просто убили, и Никите досталось бы следом. Он не поверил в то, что я могу быть предателем. Яшкин читал мой дневник. И теперь как минимум трое знают, что я его веду. Что же, я понял, какую цену мне пришлось заплатить за жизнь. Надо прятать его еще лучше. Возвращаемся во времена гиперопеки и обыскивании моих вещей в поисках чего-нибудь эдакого. Я уже играл по таким правилам. Все понятно. Надеюсь, что Дима не разочарован во мне, услышав мои мысли. Я слышал, как Радулов начал поиски. Пришлось залезть на самую верхнюю полку, накрывшись тяжелым колючим одеялом. Из Радулова хорошая ищейка — он учуял мой аромат, и, я думаю, даже подозревал, что я живу тут. Но он своими выходками испортил отношения как с Никитой, так и с Димой. Когда ищешь крысу — надо быть аккуратным и очень осторожным. Дима в очередной раз прав — с моей смертью станет больше бед, чем счастья. И моя команда явно будет не в восторге. Мне кажется, что всем будет плевать, что я умер. Всем только будет жалко того, что я не смогу с ними играть, оказавшись мертвецом. Я старательно отодвигаю от себя мысль, что от меня больше вреда, чем пользы. Она в прошлый раз довела меня до петли. И ситуация начала накаляться. Вернувшийся с тренировки Никита кинулся на меня прямо с порога, завалив прямо в коридоре. Отпираться от него бессмысленно — его весь день сегодня швыряло по крайностям эмоций, и по-другому его никак не успокоить. Даже еда его не привлекла. А жаль. Надеялся откупиться малой ценой. Пока он спал, я едва успел наспех написать все то, что пропустил. Нельзя отходить от этого каждодневного ритуала. Жизнь рушится с грохотом. Все несущие балки начали подкашиваться. Я перестал прятать эмоции. Становлюсь другим. Таким, как раньше. Нельзя этого делать. Но маска равнодушия с легкой улыбкой отошла от меня, а обратно прижимать ее слишком больно. Я чувствую дыхание смерти на плече. Я знаю, что она давно ждет меня. Время до момента встречи сокращает каждый шаг. Как бы я старательно не убегал от нее — она следует за мной по пятам. Кажется, у меня все тени длиннее. Я подожду, когда с Димой все будет хорошо. Это моя обязанность — не допустить того, чтобы он попробовал вкус чужой крови. Моя обязанность подпирать его и не дать ему упасть. Если умру я — никто ничего не потеряет. Быть может родители немного погрустят, да и быстро забудут про меня. Если умрет Дима, от этого рухнет много народу. И у Радулова подкосятся ноги, и у команды не останется вариантов. Это все приведет к тяжелым последствиям. Я не дам Диме никого убить из чувства мести. Я знаю что это сделает только хуже. И не дам ему убить себя. Ротенберг идет по своему плану с явным опережением. Я обязан его удержать любой ценой. Я вынужден первый раз согласится со своим капитаном. Широков прав — не велика цена, цена моей жизни. Мне поэтому, кажется, и суждено лезть в пещеру к дракону. Страх — это маленькая смерть, ведущая к полному уничтожению. Я смотрю в глаза своему страху. Я позволяю ему пройти через меня, а при сильном желании, поселится в моем теле. Но страх уходит на утро. Всегда ночь уходит унося с собой боль и страх. Страх пройдет сквозь меня. Я только посмотрю ему в след. Кивну очередному дракону, что смирился с моей внутренней силой, отпустив меня, не подарив мне нужного финала. Страх пройдет и не останется ничего. Ничего, кроме меня самого.       Яшкин отвлекся от чтения. Взялся за телефон. Снова уставился в яркий экран. Ему начало казаться, что он недостоин таких друзей, что были рядом с ним. Он продолжил пить. Услышал громкий стук в дверь. Нахмурился. Тут же спрятал дневник под подушку, и пошел открывать. Растерялся, увидев перед собой Никишина. Парень лежал на полу, приобняв бутылку с джином, и продолжал махать ногой, которой, видимо, и стучался. — Чего приперся? — Домой! — Взмахнул рукой Саша, — Пусти погреться!       Никишин снова был пьяный и обдолбанный. С трудом затянул его в дом, и, закрыв дверь, тяжело вздохнул. Никишин расстегнул пуховик, и, растерянно облапав его, сунул руку во внутренний карман. Дима заинтересованно опустил голову, и тут же получил по морде чем-то странным. — На, Ляме отдашь, чтобы он подрочил. — Он перевернулся, — О, заебись, пол с подогревом. Ща подогреюсь.       Саша явно уснул прямо на ледяном керамограните. Яшкин уставился на то, чем он в него бросил. Растерялся. На глазах моментально появились слезы. В его руках оказался голубенький паспорт с орлом. Слишком знакомый для него. Его мелко затрясло. Он был весь в крови. Ноги подкосились. Он упал на колени рядом с Сашей, и, всхлипнув, толкнул его в плечо, и дрожащим голосом спросил: — Он его убил, да?! Убил?       Никишин что-то промычал, отмахнувшись от него, продолжив спать на полу. Дима растерянно раскрыл документ, искренне надеясь встретить чужие данные. Но нет. Это был паспорт Кертиса. Дима всхлипнул, медленно проведя пальцами по страничкам. Покрытая пластиком страничка со всеми данными уцелела. Только обложка запачкалась. Он положил голову на Сашу, развалившись в коридоре. Полистал странички паспорта. И правда. У него был только штампик, что он приехал в Казахстан, но не вернулся обратно. Какая прекрасная работа, детектив. Жаль, только, что это все было бессмысленно. Он закрыл глаза, и, прижав чужой паспорт к себе, шумно вздохнул. Слабость сковала его, усыпив прямо в коридоре. Он вздрогнул, получив коленом в живот. Перевернулся. Они с Никишиным все еще лежали на полу в коридоре. Дима с трудом нашел в себе силы подняться с пола. Утащил Ники спать на диван, а сам вернулся в спальню. Посмотрел на время. Четыре часа утра. Ему сегодня на игру. Снова не было никакого желания, но Шипачев не оставит ему варианта побалбесничать и пролежать матч на печке. Прижав к себе подушку, сидел уставившись на данные чужого паспорта. Зачем Лямкину его паспорт? Чтобы бедного Никиту явно добило это все? Никишин вернулся из Петербурга снова живой, пьяный и обдолбанный. Каким еще можно было вернутся из Санкт-Петербурга? Он тут же отложил все из рук и быстрым шагом вернулся обратно в гостинную.       Его осенило. Он прошел до висящих вещей. Быстро порылся в чужих карманах. Ключи от его дома, его паспорт. Дима растерянно запустил руку во внутренний карман. Серьезно? Презервативы? Настолько близко их зачем хранить? Еще и в таком количестве.Он усмехнулся, продолжив обыск по чужим карманам. Пачка сигарет с зажигалкой. Ничего интересного. Вернулся, и уселся перед диваном. Никишин крепко спал, с трудом дыша через рот, развалившись на диване с таким сложным выражением лица и в развалистой позе, словно с него сейчас писали картину эпохи классицизма. Яшкин осторожно запустил руки в карманы чужих штанов. Вытащил айфон. Растерянно попытался его включить, но техника лишь жалобно показала, что разряжена, и снова погасила экран. Он порылся в ящике под телевизором, найдя вторую зарядку, и, бросив технику напитываться энергией, продолжил обыск. Ну конечно.       Вот и оно. Дима очень осторожно достал небольшой пластиковый пакетик. Наркотики. Хмыкнул. Тут было очень много. Хватит и ему, и не ему, и даже тем двоим за стенкой, у которых явно ночь была в самом разгаре. Снова сунул руку, надеясь еще что-то найти. Несколько мятых иностранных купюр. Дима растерянно уткнулся носом в темно-синюю ткань худи со звездой, принюхавшись к нему. От него больше всего разило сигаретами. Но легкий аромат с акватическими нотками было тяжело перебить. Поганый Ротенберг. Рука тут же задрала худи с футболкой. Свежие следы. Дима расстроенно покачал головой. Как можно было убить человека еще и переспать тут же с кем-то. А ему еще говорят, что это ему надо было отправится на психиатрическое обследование. Дима попытался снова разбудить Сашу, но было бесполезно. Он не стал его раздевать — в квартире слишком холодно. Он укрыл его двумя одеялами. Знает, что во время ломки начинает морозить еще сильнее. Сам же пошел с пакетиком в спальню, снова закрылся в ней. Уселся на кровать, задумчиво уставившись на белоснежные таблетки. Игрушка дьявола в его руках. Положим на крайний случай. Он бросил их в тумбочку, а сам, достав из-под подушки дневник, продолжил читать. Проснувшийся Дима с утра пораньше сказал о том, что сюда хочет заявиться Брукс. Если Мэйсек додумается сказать Стефану о том, что я тут — они приедут вдвоем. Мне нравится наивность Яшкина, что считает, что Брукс не побоится лететь в Казань один. Я гордо леплю на Мэйсека его новое «погоняло» — ссыкло. Истинный обладатель награды: одна нога на корабле, вторая там же. Я слышу в интонации Димы подтверждения своим раздумьям — Радулов рядом и Дима начал чувствовать себя в безопасности. Это слишком опасно — засыпать в этом лесу. Дима только отшутился о том, что я говорил ему по поводу друзей. Не понимаю, как Дамир за столько времени с этим еще не смирился. Жафяров был для него лучшим близким другом. Но это заявление как минимум спорное. У всех разный алгоритм к выходкам Яшкина. Все поняли что он может выкинуть любую карту из рукава и все равно каждый раз к этому никто не готов. Как ты можешь быть лучшим другом и не знать, что Дима не воспринимает плохих слов. Толи Дамир невнимательный, толи с ним Дима был другим. Возможно, кстати Радулов его переломал, настроив внутренний фильтр внутри Димы так, чтобы он не воспринимал плохих слов. Поэтому его начало сильнее подкашивать от выходок Ротенберга — у нас с ним одинаковые карты на руках. Мы поняли, что к Диме надо быть только с хорошим отношением, потому что у него либо перекручена внутренняя критика до максимума, либо ее нет вообще. Я не могу лезть своими грязными руками в чужую душу. Дима не понял, почему Радулов хочет меня к себе в постель? Забавно. Будто сам забыл, как Радулов устанавливал над ним так власть. Даже до Никиты дошло. Дима погонял меня по дому, и я уже боялся в очередной раз получить от него, но он взял и сам отошел от меня. Неужели моя длинная тень напугала его? Если он хочет — он возьмет то что его. Но, кажется, у Яшкина пошел необратимый процесс — в нем начали разрастаться нормальные человеческие чувства. Как быстро любовь Радулова его поменяла. Только у Саши есть возможность настроить его. Если Радулов сделает все правильно, то в плей-офф Яшкин выйдет нормальным человеком, и на психику и на душу станет крепким. Он заткнул внутреннего ребенка, что громко затопал ногами, и не пошел у него на поводу. Диме начало становится легче. Как я рад застать первым этот момент. Теперь его будет тяжело снова увести в запой или наркотики, если Саша продолжит идти по той же дороге. Если Саша не додумается ему сказать, что ему можно пить. Тогда-то, конечно, если Саша разрешил — это сто процентов будет длительный запой, начавшийся с неосторожного опохмела. Яшкину поможет только взаимная и ответная любовь Саши. Все. Ему не нужен штат детективов для этого вокруг. Даже друзья не будут нужны, если Саша просто останется рядом с ним и будет любить его. Возможно Радулов посмотрел на то, что с ним делаю я, и увидел, что Диме это помогает. Яшкин предупредил меня что он приволочит Радулова домой. Пора искать себе место гораздо лучше для пряток. Попробую выйти из дома. Когда Никита ушел, а Дима пришел обратно в дом, я рискнул высунуться из дома. Я побаиваюсь этого города. Я в опасности, пока дракон со своей пещеры следит за мной. Длинная тень смерти за мной привлекает слишком много внимания. Я попробую хлебнуть немного алкоголя, чтобы не бояться. Пары стопок этой дряни вполне достаточно. Где в сорокаградусном алкоголе можно найти разницу с чем вкус? Какая разница между брусникой и морошкой, если все что чувствуется на языке это мерзость? Не понимаю, как Яшкин может пить это все без закуси так, словно ему минералку с утра принесли. Но стоит признать — русские лучшие в том, чтобы придумать себе самое изящное занятие в ожидании смерти. Сорокаградусное убийство сознания в организме. С трудом нашел чем смыть этот поганый привкус со рта и отправился к входной двери. Я был бесстрашен ровно до момента, когда один из соседей не вышел из своей квартиры. Как дурак стоял и смотрел в глазок, умоляя этого ублюдка быстрее перебирать руками пытаясь закрыть дверь. Кажется, не я один решил накидаться прямо в середине рабочего дня. Всегда завидовал таким людям. Когда он ушел, я вышел из дома. На улицу мне не хотелось выходить — я не хочу забирать ключи от дома, потому что это вызовет подозрения, а помереть потом под входной дверью от страшного мороза не хочется. Кажется, я знаю куда стоит отправится. Я увидел в конце общего коридора таинственную дверь. Я знаю, что в домах на этой части континента принято закрывать крыши. Но попробовать стоило.       Яшкин тут же поднялся с кровати. Он допил залпом остатки водки с первой бутылки. Схватил дневник, спрятав его под худи, и пошел вон из дома. Он тоже хочет посмотреть на эту крышу. Пьяный организм слегка пошатывался. Он начал шаркать ногами. Прижался к входной двери, сам посмотрев в глазок. Растерянно прислушался. Никого. Открыв дверь, вышел в общий коридор. Повернул голову в сторону. А вот и та самая дверь, про которую писалось в дневнике. Он прижался спиной к своей входной двери, закрыв ее максимально тихо и отправился в конец коридора. Над ним медленно включался свет, и, спустя пару секунд от того, как он ушел, тут же гас, оставляя таинственный полумрак в коридоре. Яшкин подошел к двери, и, положив руку на ледяную ручку, легонько толкнул дверь. Она поддалась ему и открыла совершенно необычный вид. Это была запасная лестница. Пожарная скорее всего. Она обязана всегда быть открытой. Он поднял взгляд, и тут же улыбнулся, увидев крутую лестницу, уходящую выше. Она вела на крышу. Он достал дневник, и, читая его, неспеша отправился по ступеням. Я просто взял с собой дневник, телефон и, спрятавшись в пуховик Димы, в котором тонул, но который давал мне чувство спокойствия, отправился по крутой лестнице, ведущей наверх. Крыша высотного дома самое лучшее, что есть в городах. Я бывал на обзорном мостике нашего небоскреба Высоцкий. Там очень красиво, но ребята слишком заморочились с безопасностью. Через три пары знакомых нашел способ попасть и во второй небоскреб — башню Исеть. Она уже стоит на небольшом удалении от центра. Там не было обзорной площадки, но была обычная крыша. Я люблю, когда у нас долгие паузы между играми, проводить на ней время, роясь в осколках воспоминаний, а то и просто с термосом с чаем смотреть, как мир живет без тебя. Явно они там будут веселится до утра. Надо сделать то, что я умею делать лучше всего — сделать вид, что меня тут никогда не было.       Яшкин растерялся, уперевшись лицом в очередную дверь. Осторожно бросил взгляд на лестницу. Он прошел два пролета. Высоко забрался. Попробовал толкнуть дверь. Заперто. Кертис как всегда был прав. Он снова опустил взгляд на страничку, и, быстро ее перелистнув, продолжил читать аккуратные записи, надеясь найти в них подсказку. Как я и предполагал, дверь закрыта. Но обслуживающим дома не охота с собой таскать мешок с ключами. Ключ всегда где-то рядом. Пришлось потратить пару минут, все обыскав, но я все же его нашел. Аккуратный маленький ключик спрятанный в щель между щитком и стеной. Иногда мне кажется, что у Казахстана с Россией не так много разного, чем всем кажется. Я все же открыл дверь, и попал туда, куда очень просилась моя душа, но чего страшно боялось мое тело. На крышу. Пора посмотреть на Казань с такого ракурса. Она очень красива, я в этом уверен.       Дима повторил ритуал и выудил ключик. Открыл дверь неуверенно толкнув ее. Он словно чувствовал, как строки с каждым разом становились все мрачнее. Что строки, что все вокруг него начало падать, а он перестал с этим справляться — не просто так писались. Он поднял взгляд от дневника, и, раскрыв рот, издал удивленный вздох. Спрятал дневник в одежду, застегнув пуховик. Тут было безветренно. Тьма висела над головой черным полотнищем накрыв город. Яшкин спрятал ледяные руки и пошел по крыше, растерянно осматриваясь. Все привычные городские пейзажи, даже видимые с панорамных окон, играют другими красками, если на них смотреть отсюда. Он замер на паре метров от края крыши. Совсем небольшой бортик, ничем не огороженный. Он мелко задрожал, уставившись на него. Его сковал страх, что моментально потек из него широкими ручьями по щекам. Слезы срывались с теплой кожи, капая на пол. Он замер. Не мог уговорить себя подойти ближе. Он чувствовал, как его тянет туда. Ком в горле начал перекрывать доступ кислорода. Он начал натурально задыхаться от страха. В ужасе смотрел на обрыв.       Сделал шаг ближе, пошатнувшись. Все опьянение сошло на нет. Тут не было слишком холодно, но его морозило. Зачем он только потащился сюда? Лежал бы себе в теплой кроватке и никогда бы не знал про существование этого пути. Тело пошатнулось. Он сделал еще пол шага. Здания словно в ответ подошли ближе к нему. Он рухнул на колени, и, в ужасе закрылся руками, мелко дрожа. Из него вырвался громкий крик полный страха и отчаянья. Ничего такого. Просто крыша. Но его начало трясти. Внутри был жуткий страх, что раздирал его на куски. Было больно. Было очень страшно. Словно все его тело сопротивлялось тому, что видело. Он с трудом нашел в себе силы аккуратно отвести руки. Заливаясь слезами, уставился на пейзаж. Взгляд поскользил по сотням таких же крыш. Сотни окошек уже горели ярким светом.       Скоро будет рассвет. У черноты над его головой осталось совсем немного времени подержать город в темноте. Глаза остановились на ближайшем доме, а потом взгляд скользнул дальше. Он вцепился руками намертво в бортик ограждения, встав на колени и опустил взгляд в самый низ. Обрыв. Фасад здания под резким углом уходил вниз, где пересекались дороги и ездили машины. Это первая в жизни его крыша. Он первый раз видел город с такой стороны. Ротенберг часто звал его погулять по крышам в Петербурге, но эти мысли приводили его в истерику и никогда этот разговор дальше не продолжался. А тут он взял и сам уперся на эту проклятую крышу. Что он хотел этим себе сказать? Для чего он оказался тут? Он отполз на коленях подальше от обрыва, и, достав дневник, трясущимися руками продолжил его читать. Какой красивый пейзаж мне открылся. Мне стало легче, словно я нашел запасной выход. В каждом городе, в котором я задерживаюсь больше, чем только на выездные матчи, я нахожу себе такой выход. Мне пора первый раз написать это в дневнике. Просто признать проблему. Но я не могу себя заставить. Это просто запасной выход. Выход на крышу. Спасение. Я уселся на край бортика, свесив ноги, и просто уставился на пейзаж. Вечер пришел быстро. Вечер притащил с собой темноту. Тишина со мной уже была. Одиночество всегда со мной. Городская застройка во всех городах примерно похожа. Только Казань очень сильно другая. Чтобы этот пейзаж остался у меня в голове пришлось много времени потратить. За вечером пришла ночь. Ночь принесла с собой боль. Я знаю где мой запасной выход в Медисин-Хат, я знаю где мой запасной выход был в многих штатах Америки. Я нашел свой запасной выход в Астане. Нашел свой выход в Екатеринбурге. И теперь он у меня есть в Казани. Запасной выход. Когда боль станет нестерпимой, у меня хватит сил связать петлю, но не хватит воли сунуть в нее голову. Когда боль станет нестерпимой, у меня хватит сил набить рот таблетками, но не хватит воли проглотить их. Я жалкий. Я трус. Я думал, что я достоин многого, но я ничтожество. Я больше не могу отталкивать от себя эти мысли. Нормальные люди глушат их наркотиками, алкоголем и не морщатся. А я только обреку себя на новый виток страданий собственными руками. В этом поиске запасного выхода всегда есть самое успокаивающее. Теперь я знаю, что чтобы со мной не случилось — у меня хватит сил зажмурится и прыгнуть вниз. Двенадцатый этаж может показаться не слишком смертельным. Но я видел достаточно смертей вокруг, чтобы понять, как следует прыгнуть так, чтобы не обречь других на страдания. Мне пора первый раз это написать. Чудовищные кошмары раздирают меня по ночам. Руки вечно липкие от чужой крови, сколько бы ты их не мыл. Я открываю каждое утро глаза и стараюсь быть благодарным жизни, что дала мне еще один день. Я благодарен каждому дню. Мне скоро тридцать один год. Но все мое жизнеисчесление закончилось на моменте, когда мне было пятнадцать и я первый раз понял, что я не хочу жить. Я нашел себе спасение в помощи другим. Но я не вижу смысла в себе. Я могу только заткнуть эту боль. Я не могу об этом никому сказать, кроме как написать об этом на этих страничках, которые никто никогда не увидит. Я хочу сам себе просто признаться — я не никогда не вылезу из этого кошмара. Мне никогда отсюда не выбраться. Скоро Дима встанет на ноги. Я аккуратно отпущу руки и отойду. Саша дальше его удержит, а потом Диме и вовсе не нужна будет никакая поддержка. Я был на сорока шести похоронах, но не был ни разу на свадьбе. Я живу так, чтобы не причинять никому дискомфорта своим существованием. Я просто существую. Я нервно перебрал все способы помнить все хорошее, что со мной случалось. Но это не помогает. Так и не смог стать кем-то, кем меня видят другие. Мои «залипания» в окна — просто моя особенность. Всем кажется это смешным. Я ни с кем не спорю, и только отшучиваюсь. Но каждый раз меня привлекают только окна. Частенько думаю, как классно было б выпасть из окна и старый мир увидеть в необычном ракурсе. Я хочу просто признать это на бумаге. Просто констатировать это — я хочу покончить с собой. Это так тяжело писать. Так тяжело в этом признаваться. Но мысли о суициде не оставляют меня ни на минуту. Я сделал страшную ошибку, позволив Никите в меня влюбиться. А потом не успел сориентироваться сам. Я люблю его. Если бы не законодательство этой страны, я бы протянул ему кольцо. Я не могу предложить ему свое сердце — там давно просто пепел, да и то, большую часть которого унес с собой ветер. Но на что я его обреку своим поступком? Яшкину помощь скоро станет не нужна. У Никиты жена и двое очаровательных дочек. Позволив ему влюбиться я сделал хуже себе, установив себе высокий барьер перед этой пропастью, но и оставил его в ловушке. Надо было Диме просто позволить Радулову разочаровать Никиту. Ему бы стало легче? Нет. Не стало. Это тоже не вариант. Это очередной тупик. Я бьюсь об них словно слепой котенок идущий по тьме. Утро пришло. Солнечный свет прогнал ночь. Ночь унесла за собой боль. Солнце в любом случае взойдет над городом. Уйдет темнота, уйдут эти мысли. Они не утихнут. Но солнце их заглушит. Я просидел тут всю ночь, получил свою дозировку спокойствия и тишины. Слезы высохнут с темной поверхности. Солнце поднимется над горизонтом. Скоро февраль. В феврале мне будет тридцать один. А мне все еще пятнадцать и я все еще живу в небольшой комнатке с сестрами и младшим братом на втором этаже нашего дома на окраине Медисин-Хат. Я все еще забочусь о других, кому плевать на меня. Сестры скоро вернутся, погладят меня по голове, прогонят тактильный голод. Но тьма навсегда во мне. Не первый дракон следит за мной. Не первое чудовище запугивает меня смертью. Не первый злодей заманивает меня на деньги. Я ничего не боюсь, потому что меня больше нечем напугать. Я знаю какая смерть на вкус. Я знаю боль утраты. Меня не запугать смертью потому что она самый желанный подарок на меня. Мне придется зайти в эту пещеру следующим. Я буду как обычно спокоен и буду улыбаться дракону в лицо. Его будет это злить. Он начнет меня еще сильнее запугивать. Наверняка Ротенберг что-то на меня нарыл. Не удивительно, с таким-то опытом. Мои старшие сестры играли в театре — я знаю как имитировать эмоции. Я буду делать вид, что я его не боюсь. А самого внутри как обычно будет раздирать этот ужас, что каждый раз тянет ко мне руку с обрыва очередного высотного здания. Я самый страшный трус в окружении Яшкина — я обязан стать героем.       Дима растерянно поднял взгляд от уже светлых страниц. Небеса разгорелись ярко-красным светом, окрашивая все вокруг в картину опасных цветов. Солнце начало выбираться из-за горизонта. Он перевернул исписанную страничку и увидел только одну запись, на которой оканчивался рассказ умершего человека: Это случилось снова.       Он не пропустил никаких страниц. И они не были вырваны. Видимо Кертис просто наслаждался происходящим. А потом случилось то, к чему он опять оказался не готов. Запись вся растеклась. Ему снова сделали больно. Яшкин закрыл дневник, и, уткнувшись лбом в поверхность крыши, начал громко плакать, прижав дневник к себе. Больно. Как же ему больно. Он резко сорвался с насиженного места, помчавшись прочь от солнечного света, что его раздражал. Охваченный истерикой и животным страхом, что словно переполз на него со страниц дневника, он побежал не оборачиваясь с крыши. Запрыгнул домой. Бросил пуховик на пол, и побежал до спальни. Торопливо опустил рулонные шторы, оставив в комнате полный мрак. Закрыл за собой дверь. Истерика сжирала его изнутри. Он трясущимися руками спрятал дневник в портфель. Он просил его сжечь с веточкой тимьяна. Он на том свете ему пригодится. Забрался под одеяло, пытаясь почувствовать себя в безопасности. Высунув руку, быстро и торопливо нахлебался водки. Едва успев выпустить пустую бутылку из рук, провалился в сон.