Панацея.

Белоснежный халат сливался со светлыми стенами кабинета. Солнечный свет по-утреннему устало пробивался сквозь затянутые жалюзи. Монотонное тиканье часов и гул из-за дверей кабинета. Больница постепенно выходила из ночного ступора. Все внутренние процессы снова забились в ритмичном такте сердца, начиная гонять по коридорам людей. Резина неприятно сковывала руки, давая понять, что он не больше, чем заложник собственной профессии и побуждений. Вечный стук каталок о стыки плиток вводил в некое умиротворение, время и реальность начинают находиться в совершенно разных плоскостях. И им не суждено сойтись в единой точке. Прохлада из открытого окна снимает усталость с тяжелых век, что плотным штампом оставалась последние годы работы за документами и беготне по зданию, насквозь пропахшей хлором. От запаха медикаментов моментами кружилась голова. Из открытого окна до ушей доносились звуки моторов машин и утреннего города, что медленно начинал функционировать. Действия, выходящие из кабинета, совершенно не волновали юношу, что сидел за столом в своем безупречном отстранении и утонченности. Позолоченные очки спали на переносицу, казалось, что они просто повисли на клочке спрессованного воздуха. Пшеничные волосы, что не доходили до плеч были "уложены" в совершенно хаотичном порядке, но совершенно не нарушали всю педантичность кристально чистого образа доктора. Болезненно бледная кожа, отдаленно напоминающая снег, была без единого изъяна. Парень был похож на лучшее воплощение всего человеческого, но являлся ли он им? Аккуратно сложенные папки документов, светлая мебель и бьющее сквозь пыльное стекло полусонное солнце. Дуэт из запахов стирального порошка и крепкого кофе разливался по кабинету. Щелчок автоматической ручки, нарушающий звенящую, в рамках собственной черепной коробки, тишину. Лазурные глаза, обрамленные темными пятнами, беспорядочно бегали по строчкам на бумаге. Расставленные на полках разноцветные папки, что являлись единственным ярким пятном в этой белизне, стояли в определенном порядке, словно пазл. Отрешённость и холодность, окутанная домашним запахом кофе, идеально вписывала доктора наук в свою атмосферу. Неприятная вялость, которая медленно, но верно, словно яд, брала верх. В голове неприятно гудит, заставляя вспомнить о ранее бессонных ночах и переутомление, отчего он был готов свалиться прямо за рабочим столом. Будто это кого-то волнует, будто это волнует самого блондина. Три размеренных стука в дверь, со стеклом закрытым жалюзи. Негромкое:"Входите" - и взгляд, застывший на одной строчке. Кабинет психотерапевта открывает девушка, по виду не старше двадцати. Покрашенные в мятный цвет волосы бережно заплетены в низкий хвост, пока остальная коротко стриженная копна волос выбивается из всего аккуратизма. Зардевшие щеки могут сказать лишь то, что она либо спешила, либо застенчивость, что для лаборантки в крови, одержала победу. Робкий голос прерывает неловкую паузу, повисшую между двумя: - Мастер Альбедо...- взгляд янтарных глаз молодой особы наконец отрывается от пола, встречаясь с золотыми лучами, что слепят сквозь стеклянные линзы. Яркие папки интуитивно были прижаты к груди. Молчание после запинки, её поймут без слов. Взгляд из-под полуопущенных ресниц. Слов и правда не надо. Положив ручку на стол Крайдепринц откидывается на спинку стула, поправляя позолоченные очки. - Оставь на стуле, хорошо? К нам никто не поступал? - Холодные пальцы приятно ложатся на вески, снимая всю напряженность с головы за ночь, проведенную за скопившимися бумагами. Еле различимое в шуме за дверью - "нет". Лишь хлопок двери и воцарившее одиночество. Оставаться одному куда проще, нежели поддерживать контакт с остальными. Большинство отношений не заходят дальше рабочих, но это лучше, чем проявлять эмоции и о ком-то беспокоиться. Он хороший врач. Больше и не надо...Юноша - сочетание безупречности и трудолюбия. Всё его понятие работы измеряется в каждом движении и выведенной букве. Эта больница - снежный дворец, что Альбедо выстроил вокруг себя. Халат - прекрасное дополнение. Гуалтерия, стоящая на окне, пускала свои путы в ритмично бьющееся сердце юноши. Больше и не надо... Приглушенный свет и зловонный запах сырости. Смоляные, с легким отливом воронова крыла, волосы в неравномерной стрижке, отдаленно напоминающей каскад, до сих пор влажные после душа. Широкие зрачки в которых отражались худые плечи и впалые щеки. Последнее, что юноша помнил был намотанный на палец провод от стационарного телефона возле вахтерши. В пересохшем рту стоял привкус горечи и металла..? Совершенно незнакомое место или оно таким казалось? Мысли беспорядочно путались, ладони постоянно обрисовывали черты лица и тела, словно боясь потерять их в собственной памяти. На бледной до болезненности коже бегали мурашки. Аритмия стучала по голове, заставляя окончательно теряться в этом подобии реальности. Прежнее чувство легкости сейчас сводилось к неприятной тошноте. Земля медленно уходила из-под ног. Мокрый пол в душевой общежития, обдавал холодом все конечности. Белые таблетки сейчас перестали быть развлечением, с каждой минутой все больше становясь личной пыткой. Холодный пот заставлял одежду неприятно прилипать к телу. Последнее, что помнил брюнет был стационарный телефон возле вахтерши и знакомый женский голос по ту сторону трубки. Влажные от слюны губы, с запекшейся на них кровью, двигались в тихом шепоте, который совершенно не имел значения. Лазурные глаза, поглощенные чернотой зрачка, смотрели неосознанно, дико, словно это был не студент третьего курса физико-математического, а болеющее бешенством животное. Темные круги в полутьме особенно контрастировали с бледным, как полотно, лицом. Последнее, что долетело до слуха были совершенно незнакомые голоса, хлопок дверей и бесконечная темнота перед глазами. Сердце колотилось в бешенной неритмичности, пока по венам разрастались первые ростки белых лилий. Звук сирен скорой разносился эхом по полупустым улицам города. Страх, что липкой пеленой воцарился в старом общежитии. Инверсия бытия. Задаваться вопросом - "Что со мной стало?" было уже поздно. Каталки гремели о стыки плиток, пока воцарившийся в ночной больнице, медленно пробирался по коридорам. Монотонное тиканье часов больше не убаюкивало, ведь каждая минута была на счету, каждый вздох мог стать последним в жизни нового пациента. Хлопки дверей и пожилая женщина в кабинете томно вздыхающего психотерапевта, в глазах которого поселилась тьма. Последнее, что помнил студент был провод стационарного телефона, намотанный на палец и слова, что остались в голове тяжелым штампом: "Люблю тебя, мам"