Канте хондо

      Мир вокруг горел и переливался, ослепляя яркостью и буйством красок. Со всех сторон слышались крики, вопли и прерывистое дыхание; острое пламя шипело и извивалось, точно клубок рассерженных змей.       Его искры, похожие на мерцающих светлячков, кружили хороводы, закручивались в спирали и тянулись к небу, увлекая в омут прекрасных образов. Синие, красные, белые, зелёные, фиолетовые… И вместе с ними в неистовом круговороте восхищения и хаоса плясали люди.       Канда называл их «факелами». На деле же они называли себя совсем иначе, — одним красивым словом, но настолько длинным и замысловатым, что один чёрт выговорил бы это иностранное существительное. Будучи маленьким и не шибко умным Канда даже не стал пытаться.       Гибкие тени метались из стороны в сторону, сталкивались, прыгали и разбегались врассыпную по всей площади, чтобы затем сойтись вновь. Для большей зрелищности факела пускали в ход всё подряд: короткие мечи, цирковые кольца, кинжалы, покрытые лаком веера и палки, а также горящий хлыст из плетёной кожи. И всё это горело цветным угловатым пламенем — радужный мост, ведущий прямиком в Царство Богов.       Отчего-то Канда даже не сомневался, что если бы горожане поскупились на монеты, то факела использовали всё вышеперечисленное оружие по назначению. Особенно хлыст.       Народные традиции, спокойная грация и боевые искусства стали одним целым, — единым «нечто», которое сплелось с то нарастающей, то стихающей музыкой. А песни, подозрительно смахивающие на языческие делали из, казалось бы, простого танца что-то совершенно иное, магическое. Ритуал, в конце которого будет принесена жертва.       И этой жертвой была выбрана молоденькая танцовщица, чья юбка случайно загорелась.       Огонь — мощная и свирепая стихия. Ни подчинить, ни обуздать. А те, кто по каким-то причинам забывали об этом, потом очень сильно жалели.       От ужаса Канда не был способен и пальцем пошевелить. Ни он, ни наставник, ни гражданские не издали ни звука. Никто из факелов также не кричал. Они даже не предприняли попыток спасти девушку. Стояли, замерев на месте, и просто смотрели, смотрели, смотрели… и ждали.       И таки дождались.       Музыка померкла, время остановилось, и сам мир утратил свое значение, став плоским и ненужным, когда они услышали смех.       Пройдя чуть вперед, ближе к зрителям, танцовщица быстро и ловко закружилась, и огонь, покрывающий её кожу, мерно погас. Под нарастающие аплодисменты факелов она залилась жутким хохотом, и они подхватили его тоже, разнося по ветру, как лесной пожар.       Посредники Дьявола, дети леса, культисты и одержимые, — как городские их только не кличили. Но в отличии от всех тех, кто попросту боялся, Канда прекрасно понимал, что факела — не более, чем обычные артисты. Хоть и весьма умелые, должен был он признать.       А какие только слухи не ходили; что у них вместо крови по венам тёк раскалённый металл; на месте глаз красовались два крупных рубина; от их прикосновений таял даже самый крепкий лёд; пролитые ими слёзы были настолько горячи, что сжигали кожу, словно кислотой. Это и ещё многое другое Канде рассказал наставник, славящийся своим богатым воображением.       Как и в прочие его небылицы, в эти Юу тоже не поверил. Люди как люди. Живые, вот, свободно бегают и прыгают — с металлом вместо крови было бы проблематично так легко двигаться. Плакать кислотой было просто невозможно, — хоть убейте — и глаза у факелов были совершенно обычные. У всех разные, — от серого до бледно зелёного. Но что поделать — когда не можешь чего-то объяснить, всегда появляется страх. А как известно, толпе хватит одного напуганного человека, чтобы остальные испугались тоже.       Канда давно вырос, однако найти хоть одно вразумительное объяснение тому случаю с «огнестойкой девушкой» так и не смог. Да и не очень-то и хотелось, честное слово. Прошло уже много лет. Подумаешь, теперь каждый второй уличный фокусник привлекал внимание яркими огнями. И не осталось в этом никакого искусства — ни страсти, ни отточенных движений и гибкости в руках, что высоко подкидывали массивный железный стафф. Да и зачем, если теперь для аплодисментов хватит простого вертения туда-сюда… Канду это ужасно злило.       Ведь факела были действительно хороши, и спустя годы воспоминания о них остались исключительно хорошие. Их чарующий танец плавно и неустанно менялся: на смену кружащимся в юбках девушкам приходили крепкие мужчины. Шарами на стальных цепях они рисовали по воздуху, и многообразие цветов предстало как написанная маслом картина. Искрящиеся колючие узоры были похожи на… подсолнухи? Канда никогда не разбирался в сравнениях. Круглая фигура могла олицетворять и солнце, и керамическую тарелку, и, на худой конец, медную брошь на пиджаке сидящей перед ним девушки.       Возвращение в реальность оказалось резким и неприятным, сопровождаемое нескончаемым потоком «бла-бла-бла».       Последние несколько часов Канда мечтал только об одном — оказаться в тишине подальше отсюда. И желательно без единого человека в ближайших десяти милях. Так хотя бы можно будет от души покричать в пустоту, проклиная всех и вся. Просто сказка. Однако отпускать его пока никто не собирался.       От чая исходил приятный аромат, — похожий на цветущую жимолость, с лёгкой терпкостью и горьким послевкусием, похожим на цедру лимона. Канда любил этот запах — для него он был почти родным. Ненавязчивый, но сильный вкус, что идеально согревал в холодное время года. В обычное время Юу наслаждался им, но только не сегодня.       Канда имел удовольствие наблюдать, как с добавлением пятой ложки мёда настой поменял цвет со светло-бардового до насыщенно-карего. Как можно было пить эту дрянь он не имел ни малейшего понятия, и отложил свою чашку от греха подальше. Сейчас бы чего покрепче.       Происходящее уж больно походило на цирковое представление, где Канда, по стечению обстоятельств, также принимал участие. В основном он играл молча, лишь изредка давая волю эмоциям, которые проявлялись в грубо сомкнувшихся бровях где-то на переносице.       Ругаться было нельзя. Но не потому что неприлично, а потому что Мари как мог вёл переговоры, и Канда не хотел всё испортить. Оставалось только потягивать чай, терпеливо дожидаясь окончания беседы. Вернее, прелюдии ещё не начавшейся беседы.       — Знаете, моя матушка готовила такие же булочки. Не с кремом — что вы! Жили мы небогато. Братец воровал абрикосы у соседних домов. Его т-састо ловили. Один раз даже собака покусала. Но вот абрикосы-то твёрдые, вспоминаю, ух как плохо становится! Жевать невозможно. Матушка засыпала их сахаром. Получалось сносно. С этими, конечно, не сравнится. Тут и крем такой нежный, м-м-м-м… Ой, может, вы хотите? Извините мои манеры, я совсем забыла предложить вам тоже. А то всё ем и ем, так их скоро не останется. Т-сай гадкий, его надо заесть. Я не люблю т-сто-то настолько горькое. И кислое. Кислое вообще бу-э. Толи дело это! Выпечка очень вкусная. Ещё раз спасибо! Так вы хотите?       От одного вида сладкого Канде становилось дурно. Хотелось срочно освежиться, выйти на улицу и как следует вдохнуть морозного воздуха, отчего лёгкие кололо ледяными иглами. Стало завидно искателям — те уже оббегали город ради пары булок и нынче были свободны.       Устало вздохнув, Мари ответил:       — Нет, благодарю.       — Не любите сладкое?       — Не особо.       — А т-сто вы любите?       — Тишину.       — О, понимаю-сь. Мне самой нравится иногда побыть в тишине. Раньше, когда было грустно я шла к морю и сидела там. Шум волн меня успокаивает. А вас, господин? Судя по цвету кожи, вы не местный. В этом мы похожи, я родилась на континенте далеко отсюда. Там красиво и поют т-сибисы. Я уже много лет не была дома и очень тоскую. Извольте спросить, а откуда вы родом?       — Из Австрии.       — Это там, где кенгуру водятся?       — Нет, это Австралия. Я из Австрии.       — А из какого города?       — Из деревни вблизи реки Энс.       — Там тепло?       — Летом тепло, зимой — холодно.       — И снег тоже выпадает?       — Да, выпадает.       — А больше, т-сем здесь?       Невольно став участником потрясающего, по его меркам, представления, Канда был вынужден наблюдать, как Мари Нойз, надёжный и крепкий мужчина, всегда стойко переносящий любые трудности весь сгорбился, став похожим на низкого и явно недоедающего подростка.       Двухметровая непоколебимая скала, всегда тихо поддерживающий оказавшихся в беде товарищей выглядел бледным и усталым. Как будто стоит лишь прикоснуться — покроется трещинами и рассыпеться пылью. Термин «заебался» подходил ему как никогда идеально.       — Вы не скучаете по дому, м?       Канда никогда не отличался тактичностью, однако даже он понимал, что собеседница перешла черту. Ему самому не нравилось, когда посторонние донимали его всякого рода расспросами, и всем видом это демонстрировал. Иногда в весьма грубой форме. Мари же, напротив, был куда терпеливее.       — Госпожа Тайсен, ваше внимание мне очень лестно. Но прошу, давайте не будем отклоняться от темы разговора. — Мари до конца пытался соблюдать формальности, хотя толку в этом, как с козла молока — только время зря тратить, вдобавок получив плевок в лицо.       Облизав перепачканные кремом пальцы, Ирелиф Тайсен сладко мурлыкнула, и с жадным видом потянулась за ещё одной булочкой.       — Полно вам, господин-экзорцист! У нас такая приятная ес-седа. Зовите меня просто Иреф.       Нет, эта мадам определённо была циркачкой. С большой долей вероятности она давала выступление с труппой «Шапито» через два квартала отсюда. Только они могли устроить шоу, от которого голова шла кругом и хотелось блевать. Иреф тому пример — клоун, мастерски вызывающий у Канды рвотный рефлекс.       — У вашего коллеги такая необычная внешность. Волосы блестят как… а-а-а-а, ум… А, вспомнила! Как шёлк. А кожа белая-белая, прям как у аристократа. Да ещё и разрез глаз такой интересный. Прелесть, т-сестное е-лово! Никогда раньше таких не видела. А какой у него взгляд… Господин экзорцист, прошу, не проболтайтесь, но я нахожу этого юношу весьма привлекательным. — Иреф метнула короткий взгляд на Канду и смущённо хихикнула.       Как же это раздражало.       Смех её напомнил хрюканье довольного поросёнка. Иреф добавила в чай очередную ложку мёда, — видимо, чтобы ещё больше подсластить себе жизнь, — и выпила всё залпом, звонко причмокнув.       — Так откуда он е-сть?       — Я не обязан отвечать на твои вопросы. — Жёстко ответил Канда.       На лицо Иреф будто нанесли свинцовую пудру: кожа стала мертвенно бледной, глаза распахнулись, а затем она резко покраснела.       — П-прошу меня простить. Я и подумать не могла, что вы понимаете английский.       Ложь.       За стыдливо опущенной головой, виноватым взглядом и сжимающими ткань платья пальцами не было ни намёка на искренность. Иреф врала. Безбожно и нагло. Её ложь была настолько явной, что создавалось впечатление, словно она держит их — экзорцистов — за дураков.       Чувство это было крайне неприятным, и нервы, которые последние четыре часа хоть и были накалены до предела, но продолжали стойко держаться, наконец дали сбой.       — Не ври.       Он встретил Иреф на лесной тропе в паре миль от Шербура, где она напала на него.       Бандитка, коих здесь водилось немало. Одним хорошо поставленным ударом Канда уложил её лицом в топкую грязь. Варианта было два: доставить нарушительницу порядка в руки местным полицейским или бросить в лесу, привязав верёвкой к какому-нибудь крепкому дереву. Они перекинулись парой слов, Иреф слезно умоляла отпустить её.       В отличие от Канды на английском она говорила весьма скверно. Акцент сильно резал слух, посему разобрать сказанное становилось просто невозможно. Однако принять хоть какое-то решение ему помешали неожиданно появившиеся акумы.       Уроды, чтоб их. Начался обстрел и он не успел вовремя увести госпожу, мать его, Тайсен в безопасное место. В них обоих попали, но если экзорцисту в принципе были не страшны ни яды, ни порча, то ей грозила смерть.       Канда видел, как кожа Иреф покрылась чёрными звёздами, она упала, задыхаясь, а изо рта пошла кровь. Вязкая и грязная. Такая реакция была нестандартной — все люди обычно умирали за считанные секунды, рассыпаясь пеплом, и зачастую даже не успевали понять, что вообще произошло. Но Иреф почему-то мучалась особенно долго, и после нескольких минут встала и пошла как ни в чём не бывало.       Экзорцисты, взаимосвязанные с Чистой Силой делились на два типа: технический и паразитический. У технического типа всё до безумия просто, — вот оружие, а вот Чистая Сила, которая в нём заключена. Причём оружием зачастую оказывались совершенно обычные вещи: обувь, украшения или музыкальные инструменты. Как это вообще работало, Канда не знал. Наверное, дело было в важности самого предмета для экзорциста. Хотя и не всегда. Зачастую это просто мусор с улицы.                    Паразитический тип Канда считал чем-то мерзким. Осколок Чистой Силы срастался с носителем, изменяя его тело и давая невосприимчивость к яду акум.       Если его догадка верна, то Иреф должна быть тем ещё гомункулом. Хоть и никаких видимых дефектов на её теле не наблюдалось, — по крайней мере на первый взгляд. Хрен знает, что у неё под одеждой. Канда был почти уверен, что под юбкой она прятала длинный чешуйчатый хвост — ведь была той ещё скользкой змеюкой. Как утверждала сама Иреф, никакого инородного предмета в её теле не было. Если, конечно, она говорила правду.       — Я не вру, — девушка нахмурилась (очевидно наигранно) и развела руками. — вы точно не перепутали меня с кем-то другим, а-сть?       Канда прищурился. Светловолосая, кареглазая, чуть смуглая бандитка. Нет, он не ошибся. Плечи укрывала меховая ротонда. По ней искатели её и вычислили. Повезло, что взаимосвязанная оказалась не особо-то и умной — даже не подумала избавиться от вещи.       — Хватит врать.       — Но я говорю правду! Нет во мне вашей ес-Силы! Не видела я этих ваших… актум. Вы всё перепутали!       — Ты врешь! — Канда резко поднялся, отчего посуда на столе подпрыгнула, а чай разлился. Иреф испуганно вжалась в кресло.       — Перестань, Канда. — Осадил его Мари.       Сердце билось ровно, однако гнев расплавленным жаром стёк по рукам. Эмоции — раздражение, неприязнь, злоба и недоверие, — нахлынули все разом, заставляя мир заполнятся кровавым туманом. Канда сжал кулаки, отрывисто выдохнул и… повиновался.       Мари тоже выдохнул, но уже от облегчения. На несколько секунд мужчина завис на месте, смотря перед собой незрячими глазами, и обратился к Иреф.       — Госпожа Тайсен, вы должны пойти с нами.       Почувствовав, что потенциальная опасность миновала, она снова завела свою шарманку:       — Да ни за т-сто! Я знаю, как вы действуете — заманиваете красотой тела, дабы склонить к пороку. Убиваете младенцев и используете их кровь для оргий на кладбищах. Я вижу вас насквозь — сектанты! Думали, я не догадаюсь? Актумы, сила и демоны — проповеди язычников. Но в отличии от вас я благоразумная женщина. Бог наказал повиноваться ему — и я повинуюсь. Он меня направляет и оберегает. А вас, неверных, он накажет за лживые речи…       — Боюсь, вы не правильно нас поняли, — мягко перебил её Мари. — позвольте мне ещё раз объяснить, что из себя представляет наша организация.       — Не утруждайте-ся. Я ухожу.       Иреф торопливо вытерла рот и пальцы салфеткой, подхватила сумку и встала с места. — Благодарю за угощение. Всего доброго.       — Не спешите уходить, госпожа.       Просьбу Мари Иреф проигнорировала и направилась к выходу из гостевой. Не выдержав, Канда преградил ей путь.       Экзорцист всегда выглядел недовольным. Узкие глаза вкупе с острым взглядом делали из него не самого милого на вид человека. Брови вечно тянулись друг к другу и были похожи на пассивно осуждающую всё живое монобровь. Рот у Канды кривился даже во сне. Своей внешности он не стеснялся, наоборот, его всё абсолютно устраивало. Одного вида мечника хватало для выбивания информации, обычного — классического выбивания дерьма или запугивания особенно назойливых людей. Неважно, был он спокоен или рассержен, репутация Грозы Чёрного Ордена опережала его ещё до начала разговора.       Иреф оглядела Канду, который сейчас по-настоящему злился, никак не пытаясь этого скрыть. Дёрнув плечом, она обернулась к Мари.       — Позвольте поинтересоваться, на каком основании вы держите меня здесь? Ограничение свободы без прав на это карается законом. Я — порядочный человек и не совершаю поступков, за которые могла быть осуждена. — Иреф попыталась осторожно обогнуть Канду, но тот схватил её за предплечье. Не слишком сильно, чтобы не сломать ей кость, но достаточно крепко, чтобы не дать уйти.       — Госпожа, мы вас ни в чём не обвиняем. Напротив — возможно, вы обладаете божественной силой.       — Я не разделяю веру поганых.       — Пускай так, но боюсь, вы пойдете с нами в любом случае.       — Это ещё почему?       — Приказ доставить вас в Орден поступил напрямую из Ватикана. И если, как было сказано ранее, вы повинуетесь указу Господа, то проблем возникнуть не должно, — ровным тоном сказал Мари. — умоляю, госпожа, не заставляйте меня применять силу. Никто из нас этого не хочет.                    Комната была тёмной и довольно просторной. Канда зажёг светильник и поставил его на круглый деревянный стол — тусклый огонёк разнес рассеянный свет, смешавшийся с тенями в углах. Вокруг стола стояли два кресла и диван, под ними старый затхлый ковёр. Рядом с окном устроилась совершенно безвкусная (по мнению Канды) вешалка, а у самой двери располагался комод, над которым висело зеркало. За дверью дальней стены находилась Иреф. В комнате напротив — Мари.       Здесь пахло пылью и старостью. Труб с отоплением не было — а если бы и были, то наверняка замёрзли. Канда поставил Муген на край дивана. Сев, он скрестил руки на груди и хмуро уставился на дверь, за которой, судя по отсутствию каких-либо звуков, спали. Почувствовав себя сторожевым псом, Канда осёкся, и попытался стряхнуть это ощущение. Следить за Иреф было необходимо, но он не имел никакого желания сторожить её всю ночь. Примерный экзорцист, разумеется, так бы и поступил, жертвуя драгоценными часами сна.       Но Канда никогда не был примерным экзорцистом. Он вообще не был примерным человеком ни в одном из аспектов жизни.       За окном протяжно и грустно завывал ветер, медленно оборачиваясь настоящей метелью. Его голос был безликим, а холодные прозрачные пальцы давили на стёкла, словно хотели пробраться внутрь и задушить оставшееся в нём тепло. Канда не любил зиму. Совсем. Мороз пробирал до самых костей, резал и обжигал. Зябко поёжившись, Юу прикрыл глаза.       Погода прямо ему под стать — жгучая порывами ледяного ветра, неприглядная и мрачная. Ещё швыряет в лицо горсть колкого снега, высказывая всё, что думает. Наверное, из-за своего скверного характера он когда-то и выбрал её. Или она его? Канда не помнил.       Он видел её всюду, куда бы ни пошёл. Она преследовала его — то мелькала светлым силуэтом на фоне тёмных каменных стен, то пряталась в одиноких переулках или ночами стояла у его постели. Она была везде — нежная акварель, обрисованная грубыми штрихами угля. Мягкая, улыбчивая и такая желанная. Отчаянно хотелось дотронуться до её золотистых волос, пропустить между пальцами и прикоснуться губами к коже, вдыхая терпкий аромат лотоса.       На секунду показалось, что он падает. Канда нервно дёрнулся. В комнате был кто-то ещё. И этот кто-то стоял непозволительно близко. Мари, скорее всего. Как можно было проворонить тот момент, когда к нему подошли Канда не знал. Ну что сказать — теперь был повод самому себе съесть мозги, ибо нефиг спать на рабочем месте.       Сие попахивало мазохизмом, так что он отбросил эту идею куда подальше, мысленно дав пинка под зад.       Перед ним стояла Иреф. Босая, в тонкой ночной сорочке и застывшей в протянутом жесте рукой. Канда едва сумел различить её силует — огонь в лампе, почему-то, не горел. Странно. Сколько же времени он проспал?       Иреф явно прислушивалась к чему-то, и, постояв без движения некоторое время, аккуратно подняла лежащий на кресле саквояж. В руках у неё была верхняя одежда. Казалось, отсутствие света никак не мешало девушке ориентироваться — она без проблем пересекла комнату и сняла с вешалки отделанную мехом ротонду. Половицы тихо скрипнули, и Иреф пригнулась на цыпочках, медленно двигаясь к входной двери. Проходя мимо стола, она взяла печенье из миски и распихала его по карманам. У самого выхода стояли сапоги. Не став их одевать, она сгребла всё в одну большую кучу и потянулась к дверной ручке.       — Куда собралась?       Иреф не вскрикнула и не обернулась. Не теряя времени она быстро толкнула дверь и успела сделать один мелкий шаг за порог комнаты. Канда среагировал быстро — в полтора шага преодолел разделяющее их расстояние, схватил Иреф за шкирку и захлопнул дверь. Звук при этом вышел настолько громким, что наверняка разбудил не только Мари, но и всех здешних постояльцев.       — Спрашиваю ещё раз: ты куда собралась?! — не спросил — прорычал Канда.       Иреф с размаху зарядила сумкой ему в лицо. Одной ей известно, что такое тяжелое там было, но удар вышел довольно сильным. Канда отступил, непроизвольно оттолкнув её. Но не рассчитал силу — она ударилась о комод и сползла чуть вниз, слабо держась за его край. Юу всегда придерживался мнения, что поднимать руку на женщину — низко и по-ублюдски. Но похоже, это работало только в одну сторону, — его бить Иреф совсем не стеснялась.       — Я тебя не выпущу, — как-то слишком невнятно проговорил Канда, в качестве доказательства опершись на дверь. Может хоть сдохнуть, но выстоять обязан. А всё потому, что она — потенциальный экзорцист, надежда мира, воин, посланный им самим Господом… и ещё много всякого бреда.       Иреф осторожно поднялась на дрожащих ногах. Весь её образ являл женщину такой, какой она должна быть: тонкой и хрупкой. Самим воплощением чистоты и нежности. Таких, как она защищают, оберегают и ласково любят их мужья. Такие женщины обычно всю жизнь проводят дома, растят детей и никогда не берут в руки оружие. Канда убедился в этом, когда Иреф посмотрела на него, как загнанная в угол добыча — маленькая и беспомощная. На миг ему почудилось, что она действительно жертва, ибо столь невинный вид вселял необъяснимое чувство вины. Ради Бога, да какой из неё воин? Какой экзорцист?       Ей бы купаться в заботе и ромашках, лукаво смеяться своим дурацким поросячьим смехом, принимая от очередного кавалера всё те же ромашки. Цветущей весной собирать букет сирени; летом — плести венки из колосков и одуванчиков; а осенью бегать под дождём, ловя ртом мелкие холодные капли. Долгими зимними ночами, похожими на эту, прижиматься к чужому телу и вести романтичные разговоры обо всём на свете — и одновременно с тем ни о чём конкретном. Жить в уютном мирке, где всё настолько отвратительно-прекрасно, что у любого прохожего зубы свело бы от зависти.       Выпрямившись, Иреф оказалась практически одного роста с Кандой — разве такие высокие женщины ещё остались? В её карих глазах, сейчас казавшихся словно налитыми кровью полыхала ненависть. Днём она смотрела на него заискивающим — почти влюблённым взглядом, наигранно смущалась, шутила, злилась и создавала впечатление инженю. Но теперь… Мысленно Иреф как будто уже вонзилась зубами ему в глотку. Подобный взгляд, наполненный отчаянной яростью был присущ одним лишь диким зверям.       Или акумам.       Иреф не стала подходить ближе — боялась или ещё что, но атаковать вроде не спешила. Она приоткрыла рот — словно хотела сказать что-то или закричать. Но так и не стала. Передумала, наверное. Может, оно и к лучшему.       Зеркало, до этого совершенно невредимое, треснуло. Благо, не рассыпалось — всего одна тонкая молния, разделившая его на две части.       Невесомо развернувшись, Иреф скрылась за дверью своей спальни, вмиг затихнув. У Канды перед глазами расползлись багровые пятна. Раскаленный жар сжался где-то в области затылка в одну пульсирующую точку. Стиснутые зубы заломило. Голова раскалывалась — не то усталость наконец доконала, не то насыщенная всевозможными прелестями жизнь, но его резко затошнило. Окружение завертелось, как детский волчок, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Чтобы не потерять равновесие Канда оперся на стену. Вот он, — непревзойденный Апостол собственной персоны — слабак хренов.       Понадобилось полминуты, чтобы более менее прийти в себя. Мир прекратил ходить ходуном, но тошнота осталась. Канда плюхнулся на диван и запрокинул голову на спинку.       Трудно сказать, что насторожило его больше — мгновенная смена эмоций на лице Ирелиф или спрятанный в складках её одежды нож.