Амстердам, цветы, демоны

Родной — тот, чья боль тебе больнее собственной. М. Цветаева ©.

      Рабочая смена выдалась спокойной и даже хорошенькой; свежий запах срезающихся стеблей с цветками немного приободрил, а Эверт отнёсся к его ужасному виду понимающе и слегка отечески. Поэтому принёс два картонных стаканчика из кофейни неподалёку — там варили просто целебные зелья для не выспавшегося народа, их с Эвертом кофе в сравнении был только подкрашенной водичкой. В общем говоря, умереть не дали — и то отлично; людей в выходные было немного, поэтому Чесу удавалось позаниматься своими делами. Ну, своими делами — громко сказано, он просто лениво сидел в кресле и что-то тщетно пытался найти в Интернете, а может, просто бесцельно листал, что попало — и тут уж скорее всего последнее.       Неожиданно Чес вспомнил о мужчине, который убежал в пятом часу куда-то в сторону полиции. Лёгкий морозный страх прошёлся по коже, но пальцы решительно набрали ссылку новостного сайта Амстердама. И — ничего удивительного — почти самой первой новостью вылетела вот эта: «Сегодня утром на юге Амстердама произошёл инцидент в молодой семье: муж вернулся под утро домой и зарезал свою жену тупым кухонным ножом. Непонятный шум услышали соседи молодой пары и сообщили в полицию. При попытке задержания мужчина не выказал сопротивления. По данным полиции, задержанный, житель Амстердама тридцати двух лет, не находился в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Однако в ходе беседы было выявлено значительное психическое расстройство. По словам соседей, пара всегда жила тихо и спокойно, они находились с ними в дружеском, почти близком общении и никто никогда не замечал какого-либо странного изменения в поведении мужчины. На данный момент известно, что подозреваемый отправлен на проверку в психиатрическое отделение для установления точного диагноза. Насчёт вопросов, касающихся убийства жены, подозреваемый отмалчивается или переводит разговор на другие темы. Следствие продолжает выяснение обстоятельств убийства и причин, подтолкнувших мужчину совершить преступление». Чес заблокировал экран и тяжко вздохнул. Теперь ему стало дико стыдно за то, что он не сумел обезопасить этого безумца, чтобы тот точно никому не мог навредить. Впрочем, в том положении это навряд ли бы удалось… и уж если тот мужчина так сильно желал убить свою жену, то непременно бы убил. Стало быть, вины его здесь совсем не было, но Чес ощущал болезненное сжатие сердца, когда в конце статьи увидал фотографию счастливой молодой пары. Однако, даже если бы преступление удалось бы предотвратить, ещё неизвестно, можно ли было вылечить то безумие, ниспосланное искрами из параллельного мира. Кто знает: может быть, мужчина бы немного полечился в психбольнице, прикинулся здоровым, вышел оттуда и так же бы расправился со своей любимой? Чес устал размышлять над этим и убрал телефон куда подальше.       Вспомнил об этом только к вечеру, когда после дневного сна почти не чувствовал усталости и лениво направлялся к ближайшей забегаловке, чтобы поужинать. Ему было интересно узнать, что думал об этом всём Джон, но беспокоить того пока не очень хотелось. И уж больше всего хотелось узнать, что он сам думал об утренне-ночном безумии уже между ними: никакими причинами не описать, что же это было такое, но Чес не ощущал смущения и неловкости — он был уверен (впервые в жизни так сильно), что это всё — дико правильное и нужное сумасшествие, приправленное остатками разумности. Но, казалось, что говорить об этом — уже излишне; всё, что требовалось сказать, было сказано сегодня и точка. Чес вспоминал себя и сладко улыбался: слишком много терпкого и приторного чувства на квадратный сантиметр его сердца. И ведь Джон прекрасно знал, какого размаха фурор он устроил в его скудной затухающей душонке.       После ужина, возвращаясь к себе, Чес всё же решил позвонить Джону и узнать о его самочувствии — в такое время он навряд ли мог спать. Джон ответил сразу же, и звук его голоса немного успокоил Чеса.       — Ты так волнуешься, будто меня разодрали в клочья! Ну правда, Чес, это просто небольшая царапина. Немного ноет, но терпимо. Скоро она заживёт… — Чес улыбнулся, слушая этого невозмутимого дурака, и качал головой, думая: «Ну конечно, просто царапина! Малюсенькая, как будто всего лишь играл с котом, который оцарапал его!». Но в ответ проговорил:       — Ладно, будь по-твоему. Что думаешь насчёт произошедшего? И каков дальнейший план?       — Я, в принципе, немного поразмыслил сегодня над этим. Но это не телефонный разговор. Если хочешь, я могу дойти до тебя и…       — Ну уж нет! По сравнению со мной, ты раненый, нуждающийся в постельном режиме. Так что я направляюсь к тебе. Повтори-ка адрес… — Чес прошёл мимо своего подъезда и направился по Халлстраат вверх, до парка. Джон возмущённо цокнул и передразнил:       — «Постельный режим»! Ещё скажи, сончас и кашу на завтрак… — однако всё же повторил адрес — понял, что сейчас с решимостью Чеса не справится ни одно упрямство в мире. И тот пробормотал нечто невнятное в ответ и завершил звонок, а сам ускорил шаг — непроизвольно, но ведь увидеть Джона хотелось очень сильно.       Этот вечер было непозволительно роскошным для декабря северной столицы: солнце дурманило своим обманчивым мягким светом, улицы наполнялись рыжими весёлыми бликами, в высоких окнах огненных на солнце домов взрывались радужные феерические сферы, а на проводах появились первые растяжки в виде снежинок — верная близость к Рождеству, этого было не отнять у европейского городка. Было прохладно, смачными витками выходил пар изо рта, небо покрылось коркой из пористых, цвета медвяной росы облаков, а в балюстраде углового здания запуталась связка каштановых шариков. Всё это было слишком просто и мило, как в далёком забытом сновидении, когда вокруг тебя город — неизвестный город — но по всем признакам родной и знакомый. В этом городе всегда вечный закат ярко-сапфирового солнца, вокруг низкие домишки с уютными гостиными, но твой путь лежит совсем не туда, а в другой тёплый дом с чересчур важным для тебя человеком. Чес и не знал, как выглядела квартира Джона, насколько она была удобной или дорогой, но знал одно точно: кажется, на серо-оливковой карте Амстердама ярким красным штрихом загорелась метка, отметившая его ещё один настоящий дом, где все проблемы тают при первом шаге за порог, при первом касании к холодным стенам, при первом услышанном звуке закипевшего чайника и давно созревшего счастья — внутри себя. И это заставляло почти отрываться от земли на невидимых, сотканных из прошлых надежд крыльях.       Джон жил за железнодорожной станцией, среди россыпи узких и ветвистых улочек. Для этого Чеса пересёк парк и перебрался через пути в подземном переходе, стены которого так сильно напоминали ночное безумие: сплошь изрисованы душистыми далёкими полями с цветами и гигантскими бабочками. Чесу даже подумалось: вдруг это появившийся в нашем мире кусочек параллельного мира? Но его мысли были не иначе, как параноидальными, потому что люди тут шли самые обыкновенные, а, кроме этого граффити, лишь по случайности оказавшегося цветочно-пасторальным, ничего особенного здесь не было видно. «Я уже почти свихнулся — и это без помощи тех самых искр! Вот что значит одно лишь недосыпание, помноженное на приправленные безрассудством прогулки».       После железной дороги начался типичный спальный район с почти одинаковыми четырёхэтажными кирпичными домами, у которых искрились окна и бушевали жизнью аккуратные балкончики и внутренние дворики. От каждого такого пахло вкусным чесночным хлебом, зелёным чаем, имбирным печеньем и чьим-то сокровенным, но однажды взорвавшимся миллионом огней счастьем. Чесу, пожалуй, всё это стало нравиться ещё больше. Джон жил на улице Спицбергенстраат — для этого после железной дороги надо было идти прямо, углубляясь в неизведанные далёкие окраины, вроде бы, близкие к центру, но отделившиеся рельсами от всего остального мира и примерившие на себя совершенно иную маску. Здесь было совершенно спокойно, ещё более спокойнее, чем на Халлстраат, но людей ходило много, даже чересчур, впрочем, для субботнего вечера это нормально. Просто самый обыкновенный район рядом с ошеломительно красивым центром, где, казалось, люди о нём совсем не знали и счастливо жили без этого знания. Чес их отчего-то прекрасно понимал, хотя до сих пор при любом удобном случае оборачивался в сторону филигранных башенок и изумрудно-серебристых каналов.       Все подъезды были заманчиво приоткрыты, Чес зашёл в нужный и добрался до квартиры на самом верхнем этаже. Точнее, вот было удивление: кроме последнего, четвёртого этажа, имелся ещё один, мансардный, если это так можно было назвать. Узкий общий коридор, ведущий в разные квартирки, и нужный номер на простенькой входной двери. Никакой ошибки, Джон повторил номер несколько раз, правда, не говорил ничего про то, что его временное местожительство — это мансарда. Впрочем, Джон любил изумлять и на этот раз он добился успеха как никогда. Чес позвонил в нужную дверь, подождал пару секунд и услышал, как щёлкнул замок. Джон выглядел не слишком здорово, но улыбался чересчур по-домашнему — мягко, слабо и лучезарно. Они просто поздоровались, и Джон пропустил его внутрь своей необычной комнатки, а Чесу захотелось обнять его по-настоящему, впервые в жизни, не полунамёками касаться к нему, не позволять больше обстоятельствам сталкивать их, как безвольных кукол, а просто честно обнять этого человека и затем вспыхнуть от стыда так, чтобы после пожара остались только чёрные хлопья его пепла. Дико странные мысли для человека, просто вошедшего в дом, но Чес настолько разочаровался во вранье себе самому, что принимал всякую горькую и постыдную правду.       — Проходи… — негромко сказал ему Джон, и Чес принялся снимать своё пальто. Его слишком увлекло разглядывание мансарды — просто окинув всё быстрым взглядом, он понял щемящее чувство в своей груди: он вновь оказался дома, это было неоспоримо, он не ошибся. Скинув ботинки, он прошёлся по одной большой комнате, поделённой ширмами на две части, и улыбнулся. В конце комнаты находилось большое окно, через которое ярко светило солнце, поэтому здесь не требовалось включать свет — всё было полно янтарно-тёплым оттенком. Джон правильно угадал его мысли и произнёс, усмехаясь:       — Вот ничего хорошего в этом окне нет — сейчас мало солнечных вечеров, лучше бы оно выходило на восток, тогда бы хоть с утра приятно было вставать… — Но Чес был готов взорваться от счастья, словно бы он был попутным вечерним ветерком, который заглянул в окна ко всем счастливым семьям в мире. Обстановка тут была самая обычная: кровать, диван, несколько стульев, крошечный столик, как раз на двоих, кухонный уголок и несколько абстрактных картинок на объёмном холсте. Пол и стены обиты светлым ДСП, а под ногами хрустел мягкий ковёр цвета старого золота. Слишком светлое и светящееся изнутри жилище для такого человека, как Джон Константин; видимо, тот тоже подумывал об этом и временами недовольно фыркал, но, в общем, ничего не менял. И сейчас он стоял, как недавно сам Чес, в разношенных домашних штанах и в тёплом свитере и тщетно пытался скрыть улыбку.       — Тут слишком чудесно!.. И почему ты не говорил мне, что живёшь в такой чудесной мансарде? Если хотел удивить, то у тебя это получилось… — Чес запрокидывал голову вверх, к остроугольному потолку и вышагивал в направлении к окну, а по пути чуть не сбил и так шаткую ширму. Извинился, кое-как установил на место и глупо улыбнулся. Джон прокашлялся, скрывая усмешку, и предложил чай. Отказываться от такого в подобное время, когда душа сладко расщеплялась на тысячи лимонных бликов — кощунство, если не хуже.       — Как ты себя чувствуешь? Выглядишь бледно… — вдруг заметил Чес, когда Джон возился с заваркой и кипятком, а сам он уселся за маленький квадратный столик из искусственного бежевого камня с незамысловатым рисунком — всё ещё не пропадало ощущение, что настоящий хозяин этой мансарды украл его из какого-то ресторанчика. Джон лишь отмахнулся.       — Я потерял немного крови, может быть, из-за этого… Сегодня я первую половину дня отсыпался, а во второй успел немного прогуляться на свежем воздухе. Сходил за новым пальто и новой кофтой — вещей с собой я брал совсем немного, думал-то, останусь максимум на день, что уж говорить про запасную верхнюю одежду. А тут вон оно как получилось… Ах да, сходил ещё на перевязку. — Чес только сейчас заметил, что на ручке шкафа около входной двери висело на плечиках изумительное чёрное пальто, мало чем отличающееся от предыдущего, но безусловно хорошее.       — Но не геройствуй особо, ты выглядишь даже похуже меня… — закончил Джон, повернув голову и через плечо подмигнув ему. — Ты первую половину дня вообще работал. А чай готов!       — Подожди, у меня есть идея! — Чес резво вскочил и отодвинул ширму в сторону, которая отделяла гостиную-спальню от кухни. Критически оглядел своё действо и отрицательно покачал головой. Тут же приказал Джону: — Пока оставь чашки, мы будем передвигать стол! Всё-таки столешница из камня, а мы с тобой болезные и немощные, но вдвоём, вероятно, справимся!       Джон явно хотел поспорить насчёт того, кто из них болезный и немощный, и доказал бы, что преспокойно справится со столом один, но почему-то покорно взялся за другой конец стола и они дружно подняли его. Чес не хотел углубляться в мысли об этом, потому что тот Джон, которого он знал, не готов был жертвовать чем-нибудь своим — особенно своим характером — ради других. А сейчас он просто позволял Чесу формировать свою душу так, как ему это было угодно. И это казалось абсурдом, личным и даже невозможным абсурдом. Чес скомандовал тащить стол к окну, и они дружно доволокли его туда; пока Джон возился со стульями, перетаскивая их туда, Чес переметил на стол чашки и аккуратную вазу с трюфельными конфетами.       — На самом деле, хозяин этой мансарды признался мне, что все вещи здесь — полученные каким-либо халявным образом. И стол, по-моему, получен самым халявным путём из всех возможных — кражей… — Чес присвистнул.       — Значит, не обмануло меня первое впечатление от этого стола. Ну, допустим, его как-то хозяин квартиры сумел утащить из кафе. Так что представим, будто мы — в элитном ресторане, на веранде, куда проникают лучи заходящего солнца, и всё слишком прекрасно, чтобы быть правдой, — Чес раздёрнул шторы шире, чтобы ослепительно алый свет проник в каждый тёмный угол квартирки и души каждого из них. Он повернулся к Джону и удивился, потому что никогда не видел, чтобы тот смотрел так нежно и заботливо, как будто Чес был его младшим школьным другом, вечно болтающим ерунду. Впрочем, в тот момент думалось так и никак иначе. Чес сильно хотел списать это на тёплый обманчивый свет, так зажёгший глаза, но в груди что-то ухнуло и разверзлось гулкой, полной ядовитых бабочек бездной. Они ещё не успели сесть за стол и смотрели друг на друга заворожённо, не имея возможности оторваться, как будто хотели что-то сказать, но говорить было совершенно излишне.       — Ты как… ураган, ей-богу. Без тебя я бы ни за что в жизни не перенёс стол сюда, а ты влетел и перевернул всё с ног на голову. Я думаю, через час я уже не узнаю мансарду… — Джон говорил с задумчивой улыбкой, а Чес рассмеялся, потому что это было настоящей правдой про него. Джон покачал головой и уселся, Чес последовал его примеру.       — Я просто… как будто бы дома. Здесь очень хорошее и светлое место. А раз я чувствую себя как дома, то и начинаю вести себя соответствующе…       Пару минут они молчали, наслаждаясь истинным зелёным чаем, в приготовлении которого Джон оказался неожиданно хорош, а затем опробовали трюфели, но, не удовлетворившись одной штучкой, перешли ко второй и третьей. Когда дегустация чая и трюфелей подошла к концу, не уложившись и в десять минут, Джон плавно перешёл к делу:       — Ну, особо интересных мыслей у меня не появилось. Всё так, как, скорее всего, думаешь и ты тоже. По крайней мере, сейчас мы с тобой знаем, как именно вредят людям из нашего мира искры оттуда. Может быть, есть ещё какие-то варианты, кроме смерти и сумасшествия, но лично у меня нет никакого желания больше следить за человеком и ловить в подворотнях уже не его, а какое-то другое существо. Да и у тебя, видно, тоже… — Чес согласно кивнул, ощутив ледяную дрожь по телу от этих воспоминаний. — Во второй раз просто необходимо было пойти, чтобы осознать: это не случайность, это систематическая правда, жестокость. Уж не знаю, может, конечно, кого-то эти искры осчастливливают, но, откровенно говоря, у меня смутные сомнения насчёт этого… В общем говоря, всю правду о происходящем мы знаем — если и не всю, то достаточную для нас. Что остаётся дальше? Честно, я и сам не знаю. Теперь я стал видеть ситуацию куда лучше, чем было раньше. Но и теперь я знаю гораздо больше. И… знаешь, вставить на круги своя целый мир — пожалуй, ни одному из нас не под силу, — заключил Джон спокойно и холодно, а у Чеса мурашки прошлись по коже.       — Как не под силу?.. Даже тебе? — Джон потрепал его по волосам с горькой усмешкой — так обычно делают старшие друзья, когда осознают, что их младшему товарищу придётся узнать горькие и слишком болезненные факты о жизни.       — Может быть, Чес. Ведь не попробуешь — не узнаешь. Но надо глядеть правде в лицо и понимать: мы можем проиграть. В любой момент.       — И что же тогда будет? Мы навечно останемся в другом мире? Он будет проявляться и днём?       — Я не знаю, что будет. Но ситуация слишком серьёзная — я никогда не встречал чего-то подобного, а слышал похожие истории в качестве баек или смешных мифов, не более. Всё зависит от тех, кто стоит на границе миров и следит за порядком. В частности — и от нас с тобой тоже. Насколько хорошо справятся защитники нашего мира с наступлением, наслоением целой реальности на нашу — спорный вопрос, никому неизвестный. Потому что, как ты видишь, в данный мир попадают не все. И даже я, будучи неплохим экзорцистом, попал туда только после встречи с тобой. Ну, по крайней мере, мне так думается, ведь ничего особенного в тот день не происходило… В общем, смысл таков: сильные мира сего могут просто-напросто не заметить, что угроза буквально под окнами их домов, когда они сладко спят.       — Что случится с теми, кто не увидел этого мира? Их насильно запихнут туда? — у Чеса холодело внутри всё больше, а в голове витали панические вертлявые мысли-пташки. Джон явно понимал его состояние и старался говорить мягче, но как будто бы от этого менялся смысл!       — Тут может быть всегда по-разному. Мир наступает другому миру на пятки — первый признак того, что начинается захват. Обычно это сводят на нет на ранних этапах. На практике реальные Апокалипсисы — назовём это так — происходили редко, а уж услышать о них в подробностях — дело почти безуспешное. Обычно проводники к тем погибшим мирам говорили, что та реальность просто-напросто исчезала, заменяясь другой — захватчиком. Может быть, жители погибающих миров однажды просыпаются и понимают — они так жили всегда, пусть здесь всё и наоборот, их воспоминания уже абсолютно переделаны под эту реальность, как будто всё так и было. В этом плане обычным людям куда лучше, чем тем, кто видел гибель целого мира и теперь никак не может подстроиться под настоящий. Вариант — сбежать куда-нибудь, но не у каждого найдётся достаточно сил, чтобы полностью перенестись куда-либо на долгое время, да и будет ли там лучше? Пока найдёшь — уже и привыкнешь к настоящему. Но может быть и другой вариант: мир просто исчезнет, напитав своим могуществом и энергией другой, который его захватил. Совсем не здорово понимать, что завтра тебя может уже и не быть — то есть, вообще в принципе, нигде, ни в какой истории и записи. Представляешь? Ох, зря это я сказал… — Чес и улыбался, и ужасался, разрываясь противоречивыми чувствами. — К нашему миру это не будет относиться какое-то энное время, поверь. Да и защищён он уж куда получше тех, что пали. Откуда мы с тобой знаем: вдруг уже давно запущена организованная операция по его спасению? Поверь мне, даже я не могу знать всего, что происходит на самом деле в моей сфере. Здесь всё слишком скользко, именно поэтому я сказал тебе оставить это занятие.       Чес тяжко вздохнул и глянул в окно: золотые черепицы, изумруд рек, рубин облаков и искрящийся в воздухе растолчённый алмаз. Очень и очень не хотелось проснуться завтра и понять, что вокруг всё иное — дикое и вульгарное, как улочки ночью. Только теперь уже — буквально всё. Но куда хуже было понимать, что ты — и есть некий ключ к ответу, потому что изначально Чес первый открыл этот мир, но ключ бестолковый и непонятный, ни к какой скважине не подходящий, да ещё и ржавый. Чес глубоко задумался, а Джон молчал, любезно давая ему переварить информацию. Конечно, бывший напарник знал, что Чес об этом всём должен был где-то читать и Чес даже где-то читал, но поверхностно и напрочь забыл всё — впрочем, именно поэтому и не задержался в профессии экзорциста. И не только в ней — во всех в принципе. Однако сейчас было не самое лучшее время для жестокого и критического самоанализа.       — Но почему… если я, например, очнусь после полного падения нашего мира, то почему я не буду среди обычных людей, которые забудут всё и наполняться новой информацией? — Чес спросил, всё ещё разглядывая тихую тенистую улочку рядом с домом, и постепенно всё больше погружался в пессимистичные настроения. Джон недовольно фыркнул и уже явно жалел, что забил ему голову этим.       — Не настраивайся на поражение, ей-богу! Наш мир чересчур крепок, чтобы падать. Это я говорил по своей привычке реалиста такие вещи, чтобы мы были готовы и к плохому исходу. Ведь куда лучше сильно обрадоваться в конце, чем оказаться полностью разбитым, правда? — Чес согласился. — Но в случае чего-то плохого ты ничего не забудешь, никакая информация не перезатрётся в твоей голове новой — потому что человек, обладающий хоть самыми незначительными способностями видеть нечто сверхъестественное, уже никуда не денется. Ведь он тоже, считай, находился на границе, пусть даже и других миров, пусть даже и косвенно.       Чес почему-то тихо и облегчённо выдохнул: при любом развитии событий ему не хотелось забывать Джона и заменять его кем-то другим. Джон был болезненным пятном и тёплым лучом света в его жизни; теперь было так смешно от того, что ему показалось, будто какая-то реальность могла хоть на секунду изменить это. Ничто, конечно. И никогда. Куда там!..       — И, знаешь… вот ещё что: тот, другой мир, появляющийся ночью, является лишь наброском настоящего. То есть, Амстердам в нём немного иной… Ладно, не немного — чересчур. А набросок мы видим потому, что мир лишь только начинает наседать на наш — чтобы увидеть параллельную реальность полностью, надо потрудиться. Даже я в Ад спускаюсь на пару минут, не больше — банально не хватает сил. Так что, боюсь, мы знаем о нём совсем мало… И вот тут, получается, у нас остаётся один вариант: я попытаюсь навести справки о похожей реальности, а потом мы вдвоём проверим самые простые факты с помощью ночных прогулок по особенным местам, якобы дающих какие-то ответы на вопросы, по мнению гида. Если они дают и правда верные ответы, мы аккуратно узнаем, можно ли как-то остановить происходящее, и дальше постараемся изо всех сил… Но вот последний вопрос — как остановить — надо задавать будет очень аккуратно: всё же мы будем находиться в пределах той реальности, если спрашивать явно об этом, нас могут запутать. Никто не хочет, чтобы его останавливали в своей цели, это касается и миров. Своенравные товарищи. Почти похожи на людей…       — Но ты же говорил, что доподлинно известно о совершенно малом количестве других миров. Ты надеешься, что сможешь отыскать нужную информацию в короткий срок? — Джон насмешливо хмыкнул.       — Просто Миднайт только на днях связался с несколькими людьми, которые довольно сведущи в таких делах. Осталось только сформулировать всё точно и отправить им сообщения на мейл. Да и теперь о мире стало гораздо больше известно — почему бы не упростить себе жизнь, если это будет возможно? Короче говоря, всё как всегда: слишком туманно и слишком просто. Я буду раскапывать дальше, а ты подмечай странные детали в своей работе… И ещё раз: совершенно не стоит отчаиваться. Вероятно, бывало и хуже. Но отрицать нечто нехорошее — тоже плохо. Поэтому будем реалистами, которые встанут в середине между двумя крайностями, — Джон успокаивающе похлопал его по руке, и Чес уже почти верил, что всё не столь трагично. Откровенно говоря, он ещё с трудом осознавал масштаб всей катастрофы; да и навряд ли бы мог оценить полностью, потому что не знал многое из того, что было в голове у Джона. Его самый богатый опыт в экзорцизме состоял в самостоятельном создании какого-то амулета — уровень средний, но Чес пыхтел как никогда. Уже сейчас и не особо помнил, что за свойства были у этого амулета, но факт остался горьким фактом. А сейчас было самое время сменить тему — потому что от словосочетаний «другая реальность», «параллельный мир» уже сводило скулы.       Они закрепили дело чаем, как душистым травяным штампом, и Чес рассказал, что произошло с безумцем, из-за которого они ночью глаз не сомкнули. Джон признался, что не успел разузнать, потому что сильно замотался, и был теперь уверен: бедолагу ждёт длительное лечение в психиатрическом отделении. Длительное настолько, что, скорее всего, бесконечное. Но следить ради интереса за ходом расследования стоило. Джон тоже, кстати, помрачнел, когда узнал, что пострадал невинный человек — жена того мужчины. На миг в его глазах промелькнули те же мысли, что и у Чеса недавно: можно было спасти, надо было просто что-то сделать и тогда бы на одну жертву стало меньше… Чес даже ради такого случая очистил ему апельсин и, легонько толкнув в плечо, отдал ему спелый сочный фрукт со словами: «Это уже дело прошлого. Мы выложились на максимум. Поэтому ешь апельсин и думай о будущем». И Джона даже сильно уговаривать после этого не пришлось…       Затем они долго обсуждали какие-то незначительные мелочи, так ловко пробирающиеся в нашу бытовую жизнь, что, пожалуй, о них можно было говорить не только часами, но и сутками напролёт. Незаметно стемнело, улицы наполнились кристаллизованным синим шёлком тумана, а на небе, если хорошенько приглядеться, можно было заметить несколько крапинок звёзд. Вид из мансарды Джона был, по сути, самым обыкновенным, из некоторых вон даже центр города был виден с колокольнями и башенками, а здесь только кусок какой-то простенькой улочки с одинаковыми домами, но Чес почти не мог оторваться ото окна, потому что само понимание, что ты первый раз в жизни сидишь в мансарде, да ещё и вместе с Джоном Константином, который приготовил тебе вкуснейший в мире чай, одурманивало и раскрашивало ближайшие закоулки в красочные пейзажи. Чес даже не вытерпел и открыл это самое окно, впустив влажный холодный воздух внутрь; вдохнув такой, сразу ощущаешь приятную тоску и пульсирующее напоминание о том, что подобного момента в жизни больше не будет — надо наслаждаться до почти полной потери себя и вдыхать сладкий южный ветер до истомы.       В ход пошли новости по телевизору — Джон едва отыскал канал на английском, чтобы был хоть какой-то звуковой фон, когда он работал, потому что в тишине здесь можно было сойти с ума. Пока Джон набирал что-то в своём ноутбуке — возможно, как раз те самые сообщения людям, более знающим про всякие миры, а может, просто выглядел таким сосредоточенным, а сам лишь бесцельно лазил по сайтам — в общем, пока это происходило, Чес облюбовал диван и вырубился спустя пять минут. Слишком уютными и приятными оказались звуки нажимающихся клавиш и негромко включённого телевизора с быстрыми и совершенно непонятными словами. Может, напомнило детство, но Чес, прижав лиловую подушку к груди и ощутив лёгкий запах ментола и сигарет от неё, задремал с, вероятно, глупой улыбкой на губах.       Его аккуратно растолкали спустя какое-то время. За окном стало ещё темнее, телевизор был давно выключен, а на себе Чес заметил заботливо укрывшее его одеяло. Он только тогда осознал полностью, что вырубился вот так бессовестно в гостях у Джона, но Джон, стоявший перед ним, глядел взволнованно и даже хмуро. Чес присел на диване, не решаясь отпустить подушку, и только хотел было спросить, что случилось, как Джон его опередил:       — Я бы тебя и не будил, не случись нечто странное. Точнее, совсем понятно что. Только это произошло чересчур рано… Сейчас только-только наступил двенадцатый час. Правильно? — голос Джона немного дрожал — видно было, что он волновался. Чес на всякий случай глянул на свои часы и подтвердил: одиннадцать ноль пять, всё верно.       — Но мир вокруг уже другой. На целый час раньше. Никогда раньше такого не было… Только глянь на улицу, — Чес послушно встал и подошёл к окну, из которого недавно весь мир казался таким чудесным. Но теперь карнизы всех домов были увешаны гирляндами из ламп-цветов, стены разукрашены цветами, по крышам скользили ленты, с чердака на чердак перелетали длиннохвостые золотые птицы, а освещённые окна домов опять являли феерическую вакханалию всем мимо проходящим. Чес резко отпрянул от окна и внимательно посмотрел на Джона.       — Знаешь, у меня есть такое предположение, что до дома ты сейчас не доберёшься. Мне кажется, там вместо него сейчас что-то другое. Ну… в случае, когда одна реальность наслаивается на другую, если тебя нет в помещении, оно будет преобразовано так, как угодно миру. Это, вообще говоря, основы. Я возвращался сюда лишь потому, что ставил некоторые блоки от такой штуки. Но ты ведь, судя по всему, ничего такого не делал. Поэтому тебе, кажется, бесполезно идти домой… — заключил задумчиво Джон и хмыкнул. — Извини, что не предупредил — я не думал, что мы так заболтаемся, что я всё забуду.       Чес рассмеялся и махнул рукой; было чересчур забавно слышать это от Джона, обычно такого сдержанного и собранного.       — Всё в порядке. Но вот что насчёт мира — это и правда странно. Впрочем, если я тебя не стесню…       — Нет-нет, ты в любом случае остаёшься у меня! Завтра у тебя выходной, запасной одежды у меня нет, зато остальным обеспечу. Просто и впрямь интересно: почему так рано? Точнее, у меня-то, конечно, есть мысли… — Чес уселся на стул рядом с окном — стол по-прежнему стоял там и уже навряд ли переместится хоть когда-нибудь в другое место. Джон устроился напротив и хмыкнул, как бы раздумывая над своей гипотезой, и наконец произнёс: — Помнишь, вчера мы тоже заметили, что другой мир стал появляться на несколько минут раньше? Если и завтра будет так же, как сегодня, можно с уверенностью сказать: постепенный захват начал прогрессировать. И вот это уже реально не шутки… Красивая, но безумная реальность, появляющаяся по ночам, больше не игра, больше не причина, заставившая нас исправить нашу общую ошибку. С этого момента это просто опасность, — Джон проговорил медленно и чётко, каждой фразой леденя душу Чеса. Его взгляд был хмур и серьёзен; в последний раз настолько печальную задумчивость у Джона Чес видел только перед прошлой битвой Добра и Зла, которая, и вправду, была чересчур серьёзной. Стало быть, в этот раз всё ещё хуже…       Они помолчали немного, каждый задумался о своём. Чесу пришла как всегда безумная идея, о которой он не слишком-то хотел говорить Джону, но которая слишком сильно нудила в его голове. Он уже навряд ли заснёт в ближайший час, так почему бы и не?.. Только спустя пару секунд благодаря изумлённому взгляду Джона Чес понял, что всё-таки ляпнул это предложение вслух. Это и обрадовало, и ужаснуло: значит, уже ощущал себя рядом с Джоном как с родным, понятным человеком. Ничего необычного, но такое доверие ещё слегка пугало — Чес так хорошо зарёкся в прошлом больше никому никогда не доверять, что даже до сих пор ступал в направлении души Джона с осторожностью.       — Ты уверен, что готов увидеть это? — после нескольких секунд изумления выдал Джон, закрыв крышку ноутбука. — Да и в любом случае придётся потратить на это полчаса минимум. И идти надо будет через парк, в котором происходит обычно дичайшая чертовщина. Мне кажется, это бесполезное и опасное занятие. Даже я не очень-то пожелал увидеть то, во что превращается мой дом ночью.       — Но я сейчас всё равно в ближайшее время не засну… Ты же знаешь, какое разъедающее у меня любопытство, — Чес заманчиво улыбнулся, а Джон только тяжко вздохнул. — Мы быстро сбегаем, просто одним глазком посмотрим, правда… Считай это прогулкой, которая улучшит наш сон. Да и к тому же… что там может быть такого, чего я испугаюсь? Пожалуй, благодаря этому миру я насмотрелся уже таких вещей, что мне хватит этого сполна на добрый десяток жизней. Пожалуй, даже если там будет просто глухая стена и никакой квартиры, я приму это с лёгкостью.       — Надеюсь, ты осознаёшь, что нет никакого твоего прообраза на тот мир, — жёстко перебил его Джон, буквально впившись в него строгим взглядом. — Ты есть только в нашей реальности. На твоём месте в другом мире проживает совершенно другое существо в совершенно другой обстановке. Ни в коей мере не воспринимай увиденное на личный счёт. Я до сих пор не в восторге от данной идеи, но что с тобой поделаешь…       Чес и сам не понимал, откуда столько рвения у него было спросонья. Но вопросы, ранее не появляющиеся в его голове, почти полностью заполоняли его разум — уж таким он был человеком. Остановить его дурацкое любопытство могло лишь чудо; так, когда-то давно, он и разрушил свою жизнь, погнавшись за заманчивой туманной профессией ровно по наклонной. Впрочем, сейчас и впрямь не могло произойти чего-то плохого — по крайней мере, Чес подумал, что так бы и решил на трезвый разум. Поэтому буквально через несколько минут они были готовы выйти на ночную прогулку, несмотря на угрюмость Джона и его вечный бубнёж про то, как глупа эта идея.       Чес не слишком-то радовался возможности пройти по ночному парку, полному обезглавленных ходячих людей (даже вариант с костюмами перестал успокаивать), но рядом с Джоном он мог ощущать себя в безопасности и спокойно. Когда они подошли к переходу под железной дорогой, Чес непроизвольно прижался ближе к Джону — хотя бы немного ощутить его тёплое плечо рядом со своим уже показалось слишком большим и важным делом на пути преодоления страха. В парке было многолюдно и пахло алкоголем, голые ветки деревьев скрывались за разноцветными шарами, а среди увитых шиповником арок гуляли нарядные люди и пели незнакомые неразборчивые песни. Чес не смотрел в сторону озёр и мелких каналов, разбросанных в романтическом великолепии по всему парку — ну, точнее, так всё выглядело днём для беззаботных парочек. Ночью же вода из-за ярчайшей иллюминации с берега казалась кроваво-багровой, а проплывающие по ней пёстрые катера походили на пристанища сатанистов-смертников. Чес почти перешёл на бег, и Джон едва поспевал за ним. Когда пылающее в огнях фейерверков и в хохоте оживших статуй место осталось позади, Чес выдохнул и замедлился, чтобы немного отдохнуть. Джон хмыкнул:       — Не заладились у вас отношения с этим парком…       — Определённо, — Чес вздрогнул и ощутил противный холодок, что не зависел от погоды на улице — только от погоды душевной разве что, если выражаться уж слишком слащаво. Но родная и привычная (насколько это было возможно сейчас) Халлстраат немного привела его в чувство. Теперь, когда хлёсткий ледяной ветер дул в лицо, глаза слезились, тело ломило от дрожи, а энтузиазм поугас, Чес перестал быть уверенным в том, что действительно хотел знать, как выглядела его комната в этом мире. Вот так с ним было всегда: ещё чуть-чуть до осуществления (сейчас — всего пара кварталов), а он готов был поворачивать назад. Правда, при Джоне совершить такую оплошность он не мог — даже при условии, что Джон бы этому только обрадовался. Да, иногда показывать свои слабости можно, но ключевое слово — иногда. Иначе Чесу становилось даже стыдно.       Они открыли дверь подъезда и направились к внутреннему дворику — окно нельзя было увидеть с улицы. Чес уже и впрямь сомневался в своей затее и изумлялся, почему не хватило одного лишь взгляда Джона, чтобы отказаться от этой идеи — всё-таки и Джон стал сдавать назад, ох уж это доверие! В конце концов, они прошли меж кадок с цитрусовыми деревьями, поморщились от едкого кислого запаха, добрались до беседки — какой-никакой центр, оттуда можно увидеть окно квартирки — и принялись искать глазами среди десяток окон, в большинстве тёмных и зашторенных, нужное. Несмотря на кажущуюся простоту, это оказалось довольно сложно: разрисованные цветами стены домов пестрили в глазах, гирлянды сбивали с толку, и всё было непривычным и чужим. Наконец Чес нашёл угол, в котором должна была быть его квартира, и высчитал этаж — третий. Теперь казалось, что квартира оказалась немного смещена, но если б это было единственно важной проблемой на тот момент… Чеса как будто ударили в грудную клетку, зажали его рёбра тисками, вместо воздуха запустили отравленный газ и заставили прогнивать в таком состоянии, не давая сделать ни шагу. Это был ужас — банальный, изученный со всех сторон, но в жизни похожий на ледяную глыбу, бьющую с треском по голове. Совершенно всё равно было, что квартира теперь состояла из нескольких комнат, немного освещённых блеклым, почти мертвенным светом; самое жуткое, что именно в своём окне Чес увидал каким-то образом прикреплённый к подоконнику раскрытый гроб. В котором мог лежать ни кто иной, как он сам, Чес. В какой-то белой балахонистой одежде, сливающейся с внутренней обивкой чёрного гроба, почти настоящий, но бледный, с такими же неровно обрезанными прядями волос, а на груди лежал радужный пышный цветок, как из того кошмара. Отсюда, с земли, что-то могло показаться неточным, но Чес был уверен, что видит полную копию себя. Сдавленный жалобный крик застрял в горле, запершил, разбился вдребезги о грудную клетку и рассыпался прахом в застывшей душе. Чес забыл слова Джона, забыл главное правило: никак не проектировать это на себя, не связывать. Но кто был готов к такому? Конечно, в таких случаях перебираешь сотни вариантов, но самый худший и самый личный для тебя явит себя во всей красе, когда думается, что хуже быть уже не может.       Чес не помнил, как оказался на Халлстраат в нескольких десятках метров от подъезда. Вероятно, пролетел это расстояние, когда перед глазами была мутная пелена из темноты и собственных слёз. Он сидел прямо на поребрике, а перед ним уже виднелась фигура Джона. Вот уж в чьи глаза сейчас меньше всего хотелось смотреть! Но, конечно, пришлось. Чес поднял голову и в мутном свете фонарей и гирлянд увидел лицо Джона: его взгляд не выражал ни жалости, ни насмешки. Джон смотрел на него нежно и слегка укоризненно, как смотрят на идеал, блеск которого немного потускнел, а нимб потерялся в бесконечно-стыдливой дороге. Но даже отдалённый идеал из Чеса сейчас был отвратительным и пустым: красные уставшие глаза, распухший нос, хаотично растрёпанные волосы и сундук болезненных слабостей с отломанной крышкой. Разглядывай все, какие есть, всё равно пожалеешь! Чес отвёл взгляд и покачал головой. «Больше никогда — чтобы вот так…» — твердил себе опять как мантру, а взгляд Джона, как нежный луч, проникал в самые глубины его сознания и мягко пытался навести там порядок. Хотелось кусать кулаки, захлебнуться криком, вдохнуть полной грудью и вытащить из своей головы воспоминания, желательно все, кроме тех, связанных с Джоном, — Чес разрывался и не знал, что сделать. Но всё оказалось куда проще.       — Глупый любопытный мальчишка, вот ты кто… — глухо отозвалось над его ухом. Джон уселся рядом, и Чес не понял, как так скоро оказался прижат к нему, а сам уже давно вдыхал шерстяной безупречный запах нового пальто. Рука Джона осторожно гладила его по плечу, изредка перебираясь на затылок, и Чесу было уже так всё равно, что любое безумие стало бы нужным и спасительным. Джон говорил что-то спокойное и тихое в его макушку, и чересчур личным и тайным казался этот тёплый приятный шёпот, щекочущий кожу. Когда-то уже такое было, и Чес знал: они ещё учатся доверять, пусть и через такие потери, но с привкусом соблазнительного сумасшествия, без которого никак не обходилось в их случае.       — Я просто… тупой и самовлюблённый, — выдохнул ему в плечо Чес и ощутил, что стало ещё теплее. Это Джон аккуратно прижал его к себе второй рукой; это было самое первое и самое невозможное из всех объятий, запомнившихся Чесу. Не сказать, что сразу полегчало и буквально все проблемы улетучились, как блестящие местные ленты в вихре ветра, но что-то по-особенному уютное было в этом объятии — неловком, осторожном, хрупком. Как будто Джон заново учился делать это спустя сотни лет заморозки, как будто в последний раз, когда он обнимался, человек сунул нож ему под ребро, как будто он обнял по ошибке демона, вытащившего из него всё тепло и надежду. Джон обнимал его, и Чес буквально слышал, как ломались все его жёсткие принципы и убеждения, как больно хрустела гордыня, как бурлил в горле беспомощный крик. И как он всё это понимал!       — Ты наивный дурак, — шептал ему Джон, слегка отстранив его от себя, чтобы заглянуть ему в лицо. Тогда и пришло запоздалое, примитивное и неуместное понимание: они отыскали друг друга. Уже не новость, что оба они — сломанные люди с обгоревшими душами, но только тогда, видя Джона перед собой в опасной, склоняющей к какой-то сладкой пропасти близости, Чес осознал: не просто сломанные, но ещё и дополнившие друг друга. Он разглядывал эти жёсткие черты лица, эти скулы, почему-то дрожащие губы, изученные шрамы, морщинки около глаз и отгонял мысли, нестройным потоком влетавшие в его голову: Джон обнимал не тепло, потому что разучился, а он сам устал быть вечным инициатором чего-либо, даже своей счастливой жизни. Ничего логичного, но так вышло, что разочаровавшемуся в объятиях человеку потребовался эмоционально выгоревший человек и наоборот. Ничего необычного, но просто одному человеку банально нужен другой человек, чтобы минусы в их душах умножились и превратились в большой плюс. Ничего сверхъестественного, но Чес понял, что добровольно отдался в эти крепкие руки, вручил остаток самого себя Джону — так себе подарок, но Джон не переставал смотреть на него как на идеал — и уже всё равно, что потускневший и заброшенный.       Всё было слишком правильно в ту ночь, чтобы говорить лишние слова и разбавлять едкими мыслями. Чес знал: это ещё не финал, ещё будет больно — возможно, даже чересчур, он будет молить, чтобы из души испепели этих сумрачных соблазняющих демонов, а Джон продолжит тихо ломаться изнутри, внешне оставаясь спокойным. Тогда, пожалуй, вскроется многое, что забралось под корку их сознания за все эти дни и годы. Чес понял это и решил, что рехнулся, поэтому послушно поднялся вместе с Джоном и, прижатый к нему, шагал за ним, потому что это была его последняя надежда в этом мире и любых других, сколько их ни создавай, казалось, вечным будет одно: Чес, следующий за Джоном доверчиво и послушно.       Только в мансарде Чес смог успокоиться совершенно и разложить по полочкам увиденное. Но для начала он принял горячий душ и позволил Джону приготовить ему мятный успокаивающий чай. После этого Чес мог хотя бы говорить связные слова, но этого от него не потребовалось — потребовалось только понимать. Джон сидел рядом с ним на диване и говорил негромко и мягко, касаясь его своей рукой иногда совершенно нечаянно, и глядел так понимающе, что хотелось без остатка поведать ему о всех своих провальных идеях и глупостях, за которые до сих пор было стыдно.       — Надеюсь, ты понимаешь, что это никакая не проекция тебя самого на тот мир. Это была лишь иллюзия — просто визуальный набросок на реальность, не более того. Ты скажешь, что у реальности получилось подпортить тебе настроение, да ещё с цветком из твоего сна угадать, но это случилось лишь потому, что твоя комната впитала все твои страхи и сны — без какого-либо желания или умысла, просто так бывает всегда. И, так как граница меж мирами становится очень тонкой, всё её содержимое — то есть, твоё, по факту, перебирается в тот мир, а тот мир уж крутит-вертит ими, как пожелает. В основном, любит запугивать, как я посмотрю. Но это пустяки, поверь мне. И это никакой не намёк на то, что скоро в этом гробу будешь лежать ты и так далее… — Джон смотрел многозначительно и нежно, и Чес верил каждому его слову, кивал, а паника в груди клокотала уже тихо и по инерции — на утро такое обычно забывалось легко и с первым глотком любимого кофе. — Поэтому просто забудь. Пусть это будет кошмарным сном. И ни в коем случае не думай, что теперь нет смысла возвращаться к себе, потому что там опасно. Не то чтобы я был против твоего присутствия, но… — Джон прокашлялся, отвёл взгляд; Чес внутренне ликовал, потому что ну не каждый же день увидишь, как смущается великий экзорцист. — Но ты всё же оплатил эту квартирку, не будет же она зря простаивать без тебя! Запомни: если во время, когда один мир перетекает в другой, ты находился дома, то ничего не произойдёт. А если ты знаешь, что дома не окажешься в это время, то я помогу тебе и поставлю специальную защиту, какую поставил себе…       Когда свет в мансарде погас, часы показывали два ночи. Джон улёгся в свою кровать, а Чес начинал дремать на диванчике. Пожалуй, слова Джона начинали хорошенько действовать на него, но превратили всё в приснившийся кошмар лишь частично: невозможно было забыть то пульсирующее, слабое тепло, когда Джон прижимал его к себе и говорил что-то нетипичное для себя, но дико успокаивающее. Думается, и сам Джон не хотел этого, а говорил забыть только само окно; впрочем, засыпая, Чес уже не сомневался в этом — такого искреннего и убитого взгляда, как сегодня, он не видел у Джона никогда. Значит, что-то несомненно надламывалось, рушилось и взлетало в жаркое лазурное небо — что-то между ними.