Амстердам, цветы, демоны

Мы похожи на лампочки. Когда внутри разливается блаженство, оно сродни свету и освещает всё, что нас окружает. «Поймать большую рыбу» Дэвид Линч ©.

      Утром безумие ночи казалось смешным и надуманным; Чес проснулся от терпкого запаха кофе и свежих булочек из корицы — явно недавно купленных, и потянулся сладко, долго, потом позволил себе ещё пару минут поваляться в мягкой тёплой постели, где пахло уютом и сном. Своё поведение ночью Чес ничем не оправдал и готов был сурово понести стыд — впрочем, сполна вынес вчера, но всё же. Так бестолково и настырно заставить Джона подорваться вместе с собой на обманчивую прогулку, принёсшую только разочарование и боль — это, надо признаться, отборного сорта талант. В ироничном смысле, конечно. Чес готов был бить себя в грудь и доказывать, что ничего не сможет ужаснуть его, а в итоге позорно сбежал от своего образа, лежащего в гробу. Сейчас, конечно, всё встало на свои места, но иногда с ним бывали такие помутнения.       Наконец, Чес проснулся полностью и, отодвинув ширму, увидал, как Джон суетится на кухне, готовя завтрак и при этом следя за варкой кофе. В этом сосредоточенном лице, в домашней простой одежде, в раскованных движениях было что-то родное и понятное; Чесу даже показалось, будто он всю свою жизнь вот так вот просыпался в небольшой светлой мансарде, а на кухне в это время готовил Джон, и всё было слишком хорошо и безоблачно, чтобы отложиться в памяти. Он улыбнулся, и Джон как раз заметил его в этот момент — одарил удивлённым, насмешливым и понимающим взглядом, дёрнув губами в усмешке. «У меня бесконечное количество домов, пока рядом ты, Джон», — пронеслось в голове сахарной карамельной звездой.       — Доброе утро!       — Доброе-доброе, беспокойный полуночник! — фыркнул в ответ Джон, изобразив недовольство его вчерашним поведением. Чес звонко расхохотался. Это значило, что всё встало на круги своя.       Несмотря ни на что, домой Чес вернулся без лёгкой тени сомнения, которая точно должна была остаться со вчера. Джон приказал ему отдыхать, и Чес на отлично справился с этой задачей. Почти ни о чём не думал, только валялся бесцельно на кровати и читал книжки, иногда засыпал — в общем, типичный трудовой день бездельника. Прогуляться удалось до супермаркета в центре города, а потом до кафе на улице Ниёвмаркт, где находился знаменитый рынок Голландии. Точнее, кафе оказалось помпезным сооружением с башенками, окружённое площадью с аккуратными пёстрыми палатками, где пахло острыми специями и кожаными сумками. Чес заказал себе полное блюдо всяких закусок и кремовый суп, остался доволен до чёртиков и выпил большой капучино, на котором бариста нарисовал тёртым шоколадом розу. В такие моменты всегда думается, что жизнь удалась полностью; впрочем, любой на месте Чеса решился бы променять работёнку таксиста на хоть какую-нибудь более-менее интересную работу почти в центре Амстердама. Правда, как оказалось, везде Чеса могли настигнуть проблемы, но в такой солнечный, зимний денёк, когда в доме напротив уже развешивали гирлянды, а в кафешках на окнах с усердием лепили снежинки и поздравления, такие замечания улетали на задний план. Чес даже пожалел, что не взял с собой Джона — в столь замечательные часы кто-то до боли понятный просто обязан был быть рядом, но показалось слишком навязчивым после ночёвки тащить его куда-то ещё — сближение сближением, ровно как и доверие, но границы в случае с таким человеком, как Джон, следовало соблюдать. Да и по себе Чес знал: иногда человеку требуется пара часов уединения, чтобы привести себя в порядок. Потому что после вчерашнего из них двоих никто не был в порядке — это факт. Джону явно нужно было переварить вчерашнее безумие — своё и не такое уж теперь и чужое. Но Чес даже не вздумал волноваться — всё встанет на свои места уже к вечеру. Лично он почти всё обдумал, решив: всё вчера и когда-либо ещё было настолько правильным, насколько это возможно. Ничего не изменить, можно лишь громко смеяться от своих глупостей и насовершать ещё целую кучу — если понадобится для ощущения полной правильности. Кажется, так Чес жил всегда, но сейчас всё приобрело налёт позитива — странная эмоция для его жизни, но уж как-то так.       После бесцельного шатания по узким улочкам и мостам между каналами Чес набрёл на железную дорогу и пошёл рядом с путями в противоположную от центра города сторону. Рядом плескалась серая вода залива, солнечные блики ласкали неровную гладь, отражаясь тускло-серым светом, и небо было глубоким и прозрачным, почти майским, когда воздух наполнен влажностью, а сердце — далёкой безотчётной тоской. До мая было ещё примерно полгода, но Чес чувствовал себя именно так. Когда ему наконец надоело разглядывать раздухорённые лица прибывающих в Амстердам, он свернул налево, на мост, который вёл к небольшому клочку суши с современными невысокими домами и пиццериями на первых этажах. Здесь был хорошо виден Северный Амстердам — не северная часть исторического центра, призванная севером, а настоящий север, до которого надо было идти по длинному тоннелю под рекой Эй. Чес там ни разу не был, но, судя по виду отсюда, там обосновалась основная часть жителей Амстердама. Он прошёлся по набережной Суматракаде и уселся прямо на холодную землю, опустил ноги вниз и позволил шаловливым брызгам иногда касаться его подошв. Ветер изредка доносил изысканный запах сыра и теста из пиццерии неподалёку, а мысли нестройным хором взвивались вверх, поглощаясь небом и навсегда оставаясь там.       Чес решил, что, пожалуй, нынче ещё следовало погеройствовать, потому что никак не хотелось лишаться даже наполовину такого противоречивого мира, в котором он родился. Здесь он много раз разбивал себе сердце, но ведь, прежде чем его разбить, он возносился до небес и превращался в сгусток тёплых эмоций. Здесь он чересчур много ошибался, но, прежде чем ошибиться и упасть лицом в грязь, он сиял получше самого начищенного бриллианта. Здесь он отвык получать взаимность и раздаривать каждому встречному по кусочку своей души, но перед тем, как это случилось, он считал каждого встретившегося на своём жизненном пути человеком важным и был счастлив этому безмерно. Здесь он встретил Джона Константина, превратившего его душу в хаос, даром никому не нужный, но именно здесь же Джон Константин и принял этот хаос в свои объятия — тусклые, погоревшие, вымученные. Но всё это было здесь и всё это было правильно, пусть и болезненно. Это была жизнь в этом мире — и Чес не хотел собирать остатки воспоминаний о ней в иной реальности, где всё хрупко и нестройно. Поэтому он решил бороться — насколько мог со своими никчёмными способностями, конечно. Безусловно, он понимал — энтузиазм временный, потом на стенку полезет от всех неприятностей, и Джон опять будет приводить его в чувство, но само решение, пожалуй, в нём останется слабым лейтмотивом навсегда.       Иногда сложно было сказать, чем вызваны те или иные мысли в определённый период времени. Вот и сейчас Чес бездумно разглядывал высокие блестящие дома Северного Амстердама и решил, что наконец-то понял нечто важное насчёт них с Джоном. Точнее, понял давно, а осознанно и почти вслух принял это только сейчас. «Мы с Джоном отыскали друг друга. Не знаю, как это понимать, просто пульсирующая мысль. Может, потом снова будет больно и вот тогда уже навсегда, но сейчас… Джон искренне сожалеет, что в прошлом так вышло, что он сам не стремился довериться мне, потому что по-простому боялся, но кому такое скажешь… Но в данный момент, в разгар чего-то ужасного, в момент, когда один мир поглощает другой, когда вокруг рушатся привычные силуэты, я ощущаю себя спокойно и уверенно, хорошо и правильно, как никогда. И я ведь вижу, что Джон тоже… Здорово, если время расставит все точки и покажет мне, что это на самом деле, потому что я ничегошеньки не понимаю. Мне хорошо, но в моём разуме по-прежнему разруха. И складывать по вымученным слогам какое-то страшное слово, вечно крутящееся на языке, будет больно. Я знаю, но…» — Чес расхохотался, изумлённый собственным витиеватым слогом мыслей. Если выберется из этой истории с мирами целым и с головой на плечах, станет вести блог — не пропадать же зря добру. А особенно если украшать текст пафосной фотографией Амстердама, все юные девушки от двенадцати до шестнадцати лет будут его ярыми поклонницами. Энтузиазм этот, чувствовал Чес, будет длиться максимум дня два, потом он снова всё забросит, но когда это останавливало — одним неоконченным делом меньше или больше, пф!       Конечно, неожиданно весёлое настроение сути самих мыслей никак не меняло. Чес знал: что-то есть сейчас и что-то произойдёт потом. Но пока не хотелось вдумываться чересчур в эту проблему, потому что обрывки их с Джоном душ очень аккуратно прилегали по краям разрывов друг к другу, как влитые. Зачем же останавливать то, что заставляет чувствовать себя вновь обретённым после долгого беспамятства? Однако с каждым сантиметром соединения Чес всё больше ощущал неровное пламя под грудной клеткой, безвозвратно потухшее, казалось, ещё очень давно. И от этого Чес всё больше осознавал свою зависимость от Джона — дурацкую, наивную и почему-то далеко не одностороннюю…

***

      После совершенно скучной и однообразной, зато неутомительной рабочей смены в цветочной лавке Чес получил сообщение от Джона: «Есть важные, довольно серьёзные новости и есть новый рецепт чая, а также ингредиенты для него. Адрес сам знаешь». Это называлось любезным приглашением от Джона Константина, потому что тот терпеть не мог рассыпаться в подробностях и вежливости, когда писал смс. Да и вообще был человеком, который даже после длительного, тесного общения мог на следующий день отправлять сдержанные, почти официальные сообщения. В этом плане Чес хотел бы быть похожим на него, потому что сразу писать необдуманные вещи было его слабостью, к сегодняшнему дню, благо, благодаря Джону пропавшей на некоторое время. Поэтому, придерживаясь такого стиля и сдерживая улыбку, Чес написал в ответ скромное: «После трёх устроит?» и, как самый серьёзный человек на Земле, поставил в конце смайл — не удержался, вышло на автомате. Потом до самого дома шёл и тихо подсмеивался над собой; Джон повременил с ответом, выразил своё согласие только когда Чес добрался до квартиры.       Отдохнув пару часов, Чес отправился в знакомую фиолетово-зелёную пекарню недалеко от своего дома — не мог прийти с пустыми руками к, прямо скажем, больному, который себя таким не признавал, но с такой огромной «царапиной» являлся им точно. Решил купить пару капкейков и любимых булочек с корицей — как оказалось, в этом они с Джоном имели схожие вкусы. Под вечер погода была полупасмурная, полусолнечная, когда небо имело туманно-бледный, прозрачный цвет, а солнце точно где-то было, но увидеть его — задача из невозможных. Чес шагал в сторону парка с двумя картонными пакетами, из которых приятно пахло сладким тестом, мятой от капкейков и неизменной корицей; мимо него пролетали пёстрые велосипедисты на своих ярких транспортных мини-средствах в сторону парка. В высоких окнах без занавесок кирпичных домов бурлила дневная жизнь: вот туристы только-только выползали из своего номера и, ёжась, курили на подоконнике, с опаской оглядывая местность снаружи, чуть дальше рядом с окном сидел большой пушистый кот чудесного шоколадного оттенка и лениво ловил на себе и так редкое солнце. Двумя этажами выше три окна подряд были распахнуты настежь, из комнат лилась страстная музыка для сальсы или каких-то подобных танцев, а, подойдя чуть поближе, Чес смог увидать кружащиеся пары и непроизвольно улыбнулся. Такие эпизоды в чужих окнах были куда привычнее странных океанов, космосов, чудаковатых и пугающих жилищ, которые открывались в ином мире. Пусть необычно, временами смешно, но от некоторых зрелищ холодок пробирал по коже. Поэтому лучшим вариантом было остаться здесь, в этом мире, бороться за него, насколько возможно. Чес подумал: сегодня Джон должен был пролить немного истины на большое пятно неизвестности, коим пока являлось всё происходящее.       В мансарде у Джона было светло и хорошо, как всегда; ещё у двери стал чувствоваться тонкий и удивительный запах новенькой чайной заварки со вкусом каких-то лесных ягод, и Чес, пожалуй, расслабился чересчур, как будто бы сейчас не должен был произойти серьёзный разговор. Джон был спокоен по обыкновению, но изредка тяжко вздыхал и взгляд имел очень хмурый, как будто весь день его съедали обременительные мысли. Стол около окна навсегда закрепился на том месте — теперь разве что после съезда Джона кто-нибудь его переставит, хотя это навряд ли. Чес поставил картонные пакеты на стол и, улыбаясь (потому что сейчас не мог не улыбаться), спросил Джона:       — Как твоя рана? Ты ходишь на перевязки? Я вот купил нам к чаю вкусностей… — Джон усмехнулся, кивнул в ответ и негромко ответил:       — Да заживает всё потихоньку. Сегодня сходил — говорят, вышла довольно глубокая рана, на самом деле, даже странно, почему я не кричал во весь голос от боли, когда добирался до больницы. Однако дело продвигается к улучшению — мазать только неудобно, но я приспособился. Сейчас разолью чай и принесу тарелки под твои гостинцы… «больному» мне! — ехидно улыбнулся и отправился на кухню. Чес махнул рукой и, вытащив салфетки, разложил всё ароматное и ещё тёплое богатство на стол.       — Представим, будто мы на пикнике. Ну, кроме чашек… нескладно получается, но всё равно, — Чес уселся на стул и стал ожидать Джона. Когда тот вернулся с двумя дымящимися сладким плотным паром кружками и сам наконец уселся, Чес осторожно спросил:       — Слушай, с тобой всё в порядке?.. Ну, кроме раны, конечно. Выглядишь каким-то измученным. — Джон горько ухмыльнулся и кивнул, таким образом сказав, что Чес попал ровно в точку. Впрочем, Чес ещё, слава богу, мог отличить задумчивость глубокую, бездонную, циклическую и слишком тяжкую для ума от задумчивости обыкновенной и повседневной. По крайней мере, во взгляде Джона это теперь читалось явно. Для начала они испробовали чай, и Чес сказал, что ничего вкуснее в жизни не пробовал — его сильной стороной было приготовление чаёв с бергамотом и прочим таким, у Джона же выходило безупречно с ягодными добавками. Только покончив с любимейшей булочкой с корицей (у всех были свои слабости, что уж тут поделать), Джон заговорил, глядя при этом серьёзно и даже печально.       — Помнишь, я говорил недавно, что сумел набрести на контакты людей, которые могли бы быть сведущи в таких делах, как параллельные миры… Так вот, некоторая часть из них мне ответила. Впрочем, на всех я и не рассчитывал. Если обобщить, то получается следующее: всё либо может решиться сегодня ночью, либо всё слишком сложно и вот тогда можно сказать, что у нас начнутся проблемы. Только не делай такое изумлённое лицо, вполне возможно, что всё не так плохо, как кажется. В общем, как ты понимаешь, мы идём сегодня ночью в тот мир незамедлительно, — Джон отхлебнул чаю, дав Чесу возможность не отвергать прямо сразу хороший вариант. — Так вот, видимый нами по ночам мир называется Флириус. Точнее, может быть им. Как тебе известно, о других мирах подробной информации нет, только расплывчатые факты. Описанное мной навело нескольких человек, у которых я спрашивал, на мысли о Флириусе. Потом я немного порыл информации насчёт этого и впрямь убедился, что сходство довольно точное. Есть некоторые неувязки, но они пока не слишком важны. Суть в чём: не столько мне требовались эти люди для выяснения названия мира и его законов, сколько для получения хоть каких-нибудь историй, связанных с наступлением этого мира на остальные. И вот тут всё глубокими корнями стало уходить в историю… Точной причины появления той реальности нет и мы навряд ли когда-нибудь о ней узнаем; есть варианты, что Флириус — это сон душевнобольного человека, или слишком страстная мечта маленькой девочки-любительницы цветочков; ещё есть вариант, что различные мелкие цветочные демоны и духи захотели себе отдельный мирок. Типа, чем мы хуже каких-нибудь там ангелов и прочих? Ну, видимо, реализация такой идеи не заставила себя ждать. Короче говоря, вариантов много. Но вот что доподлинно известно: мирок этот обладает довольно скверным характером, то есть было несколько реально зафиксированных случаев, скажем так, незаконного нападения. То есть в нашем мире проявлялись всякие такие детали, которые мы видим с тобой по ночам, ну или подобные. Было это ещё очень давно, последний случай произошёл в начале прошлого века. Вообще говоря, такие события сложно отследить, да ещё и занести в какую-то хронологию. Поэтому вполне возможно, что нечто такое происходило и недавно.       — Наверное, миру требуется время, чтобы восстановить силы. Уж если у него такой характер, подталкивающий его к захватам… А кстати, как происходит захват именно со стороны самого захватчика? Я не очень представляю себе, как вообще отдельно взятая реальность может иметь какой-либо характер и планировать расширение своих… границ? Или чего? — Чес ощущал, что прилично запутался. Обычно в такие моменты он очень злился на себя и в мыслях обзывал дураком, но Джон смотрел мягко и понимающе — уж кому, как ни этому чудаку, было знать о его слабых местах! Легко и быстро пригладив его встопорщившуюся чёлку и этим смутив его, Джон спокойно ответил:       — Захват со стороны мира никому из нас не известен. Мы только лишь мелкие, бесполезные (почти всегда) фрагментики на его большой картине. Узнать, что происходит у отдельно взятого мира, невозможно. Отчасти, мир перенимает характер большинства существ, которые населяют его. Цветочные духи отличаются подлым, скользким характером. Видимо, таковым и вышел Флириус. Ну, если говорить о причинах захвата, то, говорят, особо ненасытным мирам требуется ещё больше, скажем так, энергии, которую они получают от пребывания какого-то количества существ внутри своих границ. Это желание у иных реальностей сравнимо с наркотической зависимостью. Как я понял, Флириус давно на игле. Ого, смотрю, у тебя возникла законная мысль! — Джон улыбнулся, а Чес активно закивал, потому что светлые и разумные идеи были редкостью в его безбашенной головушке.       — Ведь тогда получается, что Флириус… через проводников либо иным способом заманивает людей из нашего мира в свой! Чтобы получать энергию во всё больших и больших масштабах! Получается, и мы сейчас с тобой работаем ему на пользу? — Чес так заслушался и задумался, что забыл о чае. Джон, наконец дождавшись паузы, мягко пододвинул ему чашку с уже остывшим чаем и приказал:       — Сначала выпей залпом, а потом я тебе налью ещё. Этот чай нужно пить только горячим! — Чес не решился спорить с ним и выпил залпом, затем покорно дождался следующей порции, о которой теперь старался не забывать. Однако мысли кипели и жужжали, перебивая друг друга и превращаясь в хаотическую стаю птиц. Какие-либо осознанные выводы сделать было сложно, но Чес пытался сопоставить уже известное с неизвестными вопросами. Только спустя пару минут Джон соизволил ответить на его вопрос:       — Да, получается, мы с тобой работаем ему на пользу. Работают на пользу даже умершие де-факто в нашем мире или исчезнувшие с лица Земли в принципе — если в этом, конечно, им помог Флириус. То есть та женщина с цветком-ножом в груди — помогла миру, безумец, одаривший меня шрамом, — тоже помогает. И остальные десятки людей, может, уже и сотни. Даже те, которые ещё ни разу не выглядывали в окно посреди ночи от бессонницы. Умение видеть Флириус, поверь мне, расползлось за пределы Амстердама… Впрочем, не на одном же тебе свет клином сошёлся. Думаю, есть и другие проводники. И, кажется, они тоже без понятия оказались, как это работает, потому и притащили во Флириус по неосторожности кучу людей. Во все прошлые захваты ничего подобного не было и это странно: Флириус могли видеть все экзорцисты самого среднего класса, проявлялся он в любое время суток, с первыми признаками небольшая группка таких, как мы с тобой, разбиралась с этим в считанный день и все продолжали жить себе припеваючи. Понимаешь, в чём странность?       — Либо то, что мы видим сейчас, это не Флириус, а нечто другое, либо Флириус всерьёз повзрослел и научился более аккуратно захватывать чужие миры, в частности наш, чтобы не привлекать большое количество сведущих людей… — Чес не заметил, как мысли оказались произнесены вслух, и прикрыл рот рукой, всем видом показав, что не слишком-то желал говорить этого. Джон покачал головой и с малость осуждающей улыбкой посмотрел на него.       — Говори-говори, на самом деле, все случайно возникшие мысли — наше спасение. Иного у нас, кажется, нет…       — То есть, Флириус оставил в избранных видеть себя во всей красоте нападения только проводников, которыми…       —… являются далеко не все экзорцисты даже более высокого класса, чем я. Да-да, и такие есть, — усмехнулся, увидав его вопросительно-изумлённый взгляд. — А вообще, просто так пробираться за грань чужого мира полностью незамеченным — невозможно ни с какой точки зрения. Это к тому, почему Флириус не захватывает всё тут втихаря. Захват он в чём-нибудь да проявляется. Но, положим, что это так. Однако появляется куча других неувязок. Одна из них: и что, до сих пор ни один из проводников не увидел проблемы и преспокойно себе живёт? Никто-никто не забил тревогу? Ни один из нескольких тысяч экзорцистов, разбросанных по всей планете? И даже пара десятков, живущих прямо в этом городе?.. Я не верю. Но, похоже, что это именно так.       — Если они бы знали, что происходит беда, Флириус бы не стал проявляться на некоторое время дольше, чем обычно, — заключил Чес. — Значит, скорее всего, никто знать не знает об этом… И это хуже. Потому что тогда… мы последние герои, так? Которые могут спасти это всё дело?       — Ну, мы с тобой всё же не в каком-нибудь слащавом фильме про ловлю демонов с безупречной концовкой. Да и героями нас с трудом назвать можно. Просто испытателями, скажем так. Если нам удастся, то круто. Если нет… как я понял, этим займутся более радикальные силы. Но радикальные силы требуют радикальных мер, как говорится. Поэтому в мире может что-то сильно измениться или пострадать или исчезнуть — не могу пока сказать, что произойдёт. Я ещё не искал, что это вообще такой за вариант, когда никто из экзорцистов не может справиться. Кто и как спасает — любопытное дело, но о нём позже. Сейчас тебе есть смысл немного почитать об этом Флириусе. Вдруг я упустил существенные детали и это совсем не Флириус? Хотя других вариантов нет… — с этими словами Джон выудил свой ноутбук с полки и некоторое время что-то искал в нём. Затем, видимо, открыл нужную страницу и передал ноутбук Чесу. — Там открыты страницы в Интернете. В основном, это похожие на мифы или байки рассказы, кое-как структурированные для полноты картины.       Чес углубился в незамысловатый, слабо описательный язык, которым и правда было бы годно писать разве что легенды и мифы Древней Греции. Но так оказалось даже лучше: никаких сложных конструкций, умопомрачительных метафор, долгих зевков со стороны читателей. Но чем больше Чес читал, тем сильнее понимал: совпадений чересчур много. Были различия типа блуждающих дион, которые имели гибкое вертлявое тело, оплетённое ветвями, и вместо головы у них был изрыгающий яд цветок. Такие штуки должны были встречаться довольно часто, особенно в подворотнях, и они пугали — не больше, не меньше — всего лишь каких-то маленьких детишек. Присутствие яда никого не смущало, собственно, как и когтистые лапы этих существ. Впрочем, что их не было видно, могло объясняться ещё не слишком сильным проявлением Флириуса в нашей реальности. Ещё, кроме этих дион, были описаны с десяток представителей животно-растительного мира, которые двигались, кричали и как-то пытались досадить людям. Чес решил: и слава богу, иначе бы он, пожалуй, остался заикой, увидав хотя бы одно описанное существо посреди улицы. Ах да, остался заикой, если бы вообще выжил. Поэтому в который раз убеждался — всё, что ни происходило, вело через тернии к лучшему исходу.       Джон в это время убрал со стола и понимающе оценил фразу Чеса о том, что больше сходств между Флириусом описанным и настоящим видеть не хотелось — уж слишком тогда бы всё омрачилось для них двоих. От людей-то не убережёшься в иной раз, а тут вообще какие-то растительнообразные существа. Чес вернул ноутбук и только хмыкнул.       — Откровенно говоря, мне теперь совсем неохота выходить за пределы дома ночью. Даже ради какого бы то ни было спасения.       — Понимаю. Почитаешь про таких тварей — и не только ночью не захочется выходить, — вздохнул Джон и открыл окно. Влажный, пахнущий свежей листвой и речными каналами ветер облетел их комнату робко и плавно, затем, просвистев, тем самым позвал своих товарищей изведать это место. Стало зябко, но хорошо; Чес жадно вдыхал свежую прохладу, а с очередным порывом салфетки разлетелись махровыми перьями по столу. Пока Чес ловил их, Джон негромко заговорил:       — Но есть ещё более интересная деталь. Это то, что у Флириуса существуют своего рода тайные артефакты (не такие уж и тайные, честно говоря), с помощью которых можно приструнить его изнутри. Это я уже узнал из беседы с теми самыми опытными экзорцистами. Вот и способ, собственно, с помощью которого они предотвращали захват: находили в крупных городах спрятанные артефакты при помощи какого-нибудь округлого предмета, заговорённого самым обычным образом на поиск большого сгустка энергии, и уничтожали его. Это было более чем достаточно, чтобы на лет десять-пятнадцать предотвратить наступления именно этого Флириуса. Вообще говоря, всякие такие проявления миров не редкость настолько, что между двумя захватами может не пройти и дня. Другое дело, что часто мы этого не замечаем и все как-то и без нас справляются… Ты, наверное, спросишь, в чём подвох. Я и сам не знаю, — Джон хорошо понимал его настроение, просто смотря ему в глаза своим глубоким, иссиня-чёрным взглядом. — То, что Флириус довольно тупенький, никто не отрицает: тупой, красивый и напористый, как цветочные демоны. Что так запросто оставляет жизненно важные для себя артефакты на видных местах — это, видимо, совершенно глупая норма. Нам же легче, как говорится… Другое дело: тут мог быть более глубинный смысл, в который не верится после такого изучения характера этого мира. Впрочем, эти размышления надо отбросить. Потому что сегодня ночью мы идём уничтожать артефакт, спрятанный в Амстердаме. Я его ещё не искал, но, как сказали люди сведущие, в столицах такие штуки найдутся стопроцентно. Если плохо ищется, советуют расширить область поисков, но это вряд ли…       — То есть после одного лишь уничтожения всё вновь наладится? — Чес услышал свой собственный разочарованный голос — до сих пор не верилось даже ему, что в истории, начавшейся так загадочно, такой предсказуемый и насмешливый конец. Он любил верить в хэппи-энды — пускай это было банально и неинтересно, но даже в этой ситуации он не думал, что всё так просто. Джон глядел на него понимающе и закрыл окно — в мансарде стало чересчур холодно.       — Да, я понимаю твоё разочарование. Но, согласись, чем проще будет решить проблему, тем лучше. Ведь ты и сам говорил, что не хочешь загоняться всем этим. Давай это считать как временным подарком судьбы нам. Временным — потому что мы не знаем и не будем гадать, как всё сегодня пройдёт. В нашем случае надо быть готовыми к полнейшему провалу. — Но Чес понял, что разочаровался не столько в закрученности сюжета, в который они были втянуты, сколько в том, как всё-таки мало они были с Джоном напарниками. Ему не хотелось, чтобы эта история когда-нибудь заканчивалась, но так быть не могло в принципе; Джон рано или поздно скажет, что мир оказался спасён в очередной раз, а его место в Лос-Анджелесе, сторожить другую неспокойную границу. Джон запросто мог без пышных прощаний на следующий же день отчалить, как и делал всегда. Чес, захлебнувшись прозрачным и липким, как нектар, счастьем, позабыл, как всё было в прошлом, а в прошлом было только одно такое вот разочарование — гулкое, бездонное и убивающее. Ему не хотелось верить, что после всего произошедшего, после стольких часов безумия Джон вновь сможет уйти из его жизни, вырвать из него очередной кусок души и оставить разбитым навсегда. Так было всегда, и теперь Чес не хотел повторений. Потому что в этот раз… всё было слишком отчаянно и искренно. Джон казался близким, как никогда; Чес вручил ему все свои слабости, все свои мысли и страхи без остатка. Но что ещё больнее — Джон сделал то же самое со своими. «В этот раз, пожалуйста, пусть будет всё по-другому! Не оставляй меня, Джон. Я совершил большую ошибку, доверившись тебе так сильно. Но и ты-то сам…»       — Несмотря на всю боль и страх, которые мы с тобой испытали за время нашего приключения, я впервые в жизни почувствовал себя нужным и значимым, — Чес хотел промолчать, сжимал губы до покраснений, но слова вырвались не вовремя шаткой, слишком личной волной. — И я не знаю, что будет после… Я обрёл себя за эти жалкие недели, ведь приехал совершенно разбитый и недовольный своей жизнью. Ты ловко утаскиваешь меня в Ад и возвращаешь на Небеса. Не знаю, как у тебя это всё получается… — Чес умолял себя замолчать и краем глаза смотрел на Джона, пытаясь при этом не видеть его выражения лица. Смущение подтолкнуло вспомнить о клочке мусора, который срочно требовалось убрать, и Чес ринулся выкидывать его в мусорное ведро. Но Джон остановил его порыв ещё на стадии вставания, когда Чес вскочил, как будто стул ужалил его.       — Чес, — говорил ровно и холодно, до дрожи пробирающе; Чес ощутил на своей груди горячую ладонь, схватившую его за футболку, а щёку обожгло дыхание с пряно-сигаретным привкусом. — Послушай, Чес… посмотри на меня сначала, ну же, — вторая рука властно потянула его за подбородок вверх, и Чес встретился с этим взглядом, ради которого готов был сделать в подобные моменты что угодно. — Я больше не хочу делать тебе больно. Я знаю, как сильно глупил в прошлом. Но теперь я знаю, что нужно делать, чтобы не заставлять тебя страдать… Я не смогу беспечно уехать, даже если всё закончится сегодня. Какая-то другая история ещё будет требовать своего продолжения… которое приведёт неизвестно к чему.       Глаза Джона блестели искренностью и… Чес не хотел верить. Это было своего рода поражение, может, полупоражение, но что-то такое определённо читалось в этих затухающих глазах. Джон держал его за подбородок, его губы дрожали, изредка растягиваясь в улыбку, сам он выглядел чересчур подавлено для своего спокойного голоса. Но Чесу оказалось нетрудно увидеть, как эмоции, шипя, кипели внутри этого человека, так старавшегося на протяжении всей своей жизни от них уйти. И вот, видимо, в этом и заключалось поражение…       — Неизвестно… к чему, — повторил за ним Чес, словно впервые произносил подобные слова. Джон улыбнулся и отпустил его.       — Ты и сам об этом знаешь. Я не оставлю тебя. Потому что с нашим сломленным на сто раз вот этим… — Джон приложил руку к грудной клетке, — уже глупо не видеть очевидных вещей. Правда?       Чес кивнул, изумлённый. Никогда бы не подумал, что его воспалённые, явившиеся во время цветочного светопреставления мысли окажутся точной, поразительной правдой. Джону осталось признать только лишь факт, что он разучился обнимать и что помочь ему сможет человек, расходовавший всю внутреннюю энергию на ошибочных людей. Простой, безумный, нелогичный факт. И, казалось, что Джон уже совсем близко к его пониманию.       После этого разговора они ловко перешли на тему существ во Флириусе, его более роскошных, чем было сейчас ночью, ландшафтов и тому подобного. Чес изумлялся, когда прочитал о гигантских толстых дубах с большими цветками, растущих на их ветках, которые оживали ночью и ходили в ближайших лесах. Говорят, они плевались ядом-нектаром и ловили незадачливых путников с помощью плотной и склизкой слюны. Но, пока Чес говорил об этом и слушал об очередной странности Флириуса, ставшего неоднозначным персонажем в этой истории, он думал о недавнем разговоре и о том, как сладко дрожало всё внутри него, когда Джон говорил, что не бросит его. Джон и сам опасался того, к чему всё может привести, но он негласно признался, что с Чесом ему тоже слишком хорошо. Слишком хорошо и странно. Он смотрел на него с поражением, он отдавал ему свои слабости и молча стискивал зубы от боли, потому что никогда не было так плохо и легко одновременно, так стыдно и лучезарно от понимания, что ты теперь зависим самой отчаянной в мире зависимостью. Но Джон сумел пройти через это. И Чес чувствовал себя почти счастливым, потому что страх остаться с разбитым тем, что трепыхалось на жизненном ветру у него вместо души, улетел вместе с рассыпчатым синеватым облаком за окном.