
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Каждый город имеет свои тайны, и это Чес знал, отправляясь в далёкое приключение к новой, желательно спокойной жизни. Но он не представлял, что Амстердам будет целым кладезем таких тайн, выводящих к весьма сомнительным событиям, которые сильно коснутся и его жизни...
Сумеют ли они с Джоном не потерять себя, если мир вокруг начнёт выворачиваться наизнанку?
Примечания
✽ Рассказ на самом деле закончен, так что навряд ли уже что-то будет изменено.
✽ Главы выходят примерно раз в неделю.
✽ Место действия выбрано не случайно.
✽ Ошибки и исправления с радостью приму в пб (с огромной радостью).
✽ Внимательно прочитывайте главы, особенно те, в которых Джон и Чес начинают собственное расследование. Это поможет избежать глупых вопросов.
✽ Довольно крупный рассказ, и мне нравилось над ним работать. Очень надеюсь, что и вам придётся по вкусу погружение в эту атмосферу.
✽ Названия различных кафе, организаций и прочего взяты реальные (и адреса таких мест действительны).
**Плейлист:**
♫Sia – Elastic Heart
♫The Chainsmokers & Coldplay – Something Just Like This
Глава 8. Проигрыш и ментоловые сигареты
29 июля 2017, 09:12
А может быть, и ты — всего лишь заблужденье Ума, бегущего от истины в мечту? Шарль Бодлер ©.
На следующий день Чес ровно в восемь утра, с удивлением не обнаружив Эверта, открывал магазин сам. Почти в ту же минуту он получил смс от последнего, где говорилось, что у того возникли серьёзные семейные обстоятельства и сегодня Чесу придётся похозяйствовать среди цветов в одиночку. Чес пожелал ему удачи и сказал, что справится с делом. В этот день как раз почти не было людей, и можно было немного повозиться со своими альстремериями и хризантемами, которые он не видел два дня. Чес был рад, что листочки не успели пожухнуть, и аккуратно поливал растения водой, разбавленной с подпиткой для корней. Потом, достав телефон, бездельно лазил в Интернете, пролистывал свежие новости Амстердама и пытался узнать даты выхода новых серий любимых сериалов, при этом попивал латте и закусывал свежей булочкой с корицей, купленной по дороге. Без привычного ночного гуляния по Амстердаму чувствовал себя так, словно забыл дойти до дома в отработанном маршруте работа-супермаркет-дом. Не сказать, что это было хорошо, но просто как-то странно. В половине одиннадцатого дверь шумно зазвенела колокольчиками над нею, и внутрь ворвался Джон, имея весьма серьёзное и задумчивое настроение, если можно было судить по его лицу. Но Чес, что уж и говорить, по любому был рад видеть его. — Есть ещё кто-то, помимо нас, в магазине? — прямо с порога спросил Джон негромко и кивнул в сторону служебного помещения. Чес помотал головой. — У меня есть одна идея. Точнее, некоторая безумная идея. Это к слову о том, что однажды в твоём магазине появилась девушка, и, как тебе показалось, появилась она совершенно без звона над дверью. Ты, как я правильно понял, ухаживал за розами, которые продал ей? — Чес кивнул и пока не понимал, что хотел от него Джон. — И ведь нынче ты тоже за чем-нибудь ухаживаешь? — Да, за альстремериями и хризантемами, — Чес кивнул в сторону стеллажа, где стояли деревянные кадки с ароматными, разноцветными и мелкими цветочками. — Правда, последние два дня я к ним не прикасался, и… — Это не столь важно, — отмахнулся Джон. — Тебе нужно будет собрать из них букет. По отдельности. И чтобы цветов было… как минимум шесть или семь. Не знаю точно. Если ты помнишь, из скольких роз состоял твой прошлый букет, который ты отдал девушке, то это было бы замечательно. — Нет, не очень помню… — Чес в нерешительности взял садовые ножницы и подошёл к стеллажу. Джон, облокотившись на стойку, негромко добавил, стараясь придать голосу спокойствия: — Слушай, если это, конечно, чему-нибудь повредит или сегодня в магазине не планировалось продавать этих цветов, тогда не стоит… — Чес обернулся к нему и, мягко улыбнувшись, насмешливо проговорил: — Всё в порядке. Хризантемы были всегда в особой популярности, а мода на мелкие цветы набирает скорость, так что и альстремерии разойдутся. Но я всё равно не понимаю, что должно случиться. Ты намекаешь на то, что девушка появилась лишь потому, что я собрал букет из роз? И сейчас тоже появится она или… кто-то другой? — задумчиво говорил Чес, ловко подрезая стебли белых в рыжую крапинку альстремерий. — Я об этом тоже немного знаю. Просто странно, что мысль повторить этот эксперимент не пришла мне в голову ещё тогда, когда ты рассказал об этом. Ну, а сейчас подведём итоги: если ничего не произойдёт ни с одним букетом, ни с другим, значит, мы просто посмеёмся над нашей мнительностью и забудем это. А если случится хоть что-нибудь, тогда… тогда я и сам не знаю, что надо делать. По обстоятельствам. — Что ж, высматривай чудо… — Чес хмыкнул, срезал седьмой стебель и, разложив цветы отдельно, разом сгрёб их в одну большую охапку. Он был уверен на целую россыпь процентов, что ничего не будет, потому что удивительные необъяснимые события на то и удивительны, чтобы никогда больше не случаться, дабы их не смогли объяснить. Он обернулся к Джону, аккуратно прижимая к себе букет, и одним многозначительным взглядом пытался спросить, случилось ли то, что должно было случиться, или хотя бы сегодня реальность залатала свои прорехи, через который дул гирляндно-цветочный ветер диких красочных лугов из другого мира. Прежде чем Джон сумел окинуть взглядом цветочный магазин полностью, из угла, называемого джунглями за обилие папоротников и диксоний, буквально выскочил высокий худощавый парень с яркой копной рыжих волос и чересчур бледной кожей. Чес едва не выронил цветы, а Джон заметно напрягся. Они быстро переглянулись, мысленно сказав друг другу: дело дрянь, главное, не сделать его ещё хуже. Парень в это время озадаченно оглядывался вокруг себя, как будто всю свою осознанную жизнь спал в этом уголке, убаюкиваемый шуршанием мелких листочков диксонии, и только сейчас проснулся и стал пытаться понять, как же его сюда занесло. На нём были тёмно-зелёные джинсы, увешанные золотистыми цепочками, не заправленная чёрная рубашка, серебряная цепочка с какой-то мелкой, непонятной издалека подвеской, и растоптанные, неопределённого цвета кроссовки. Из верхней одежды была ослепительно белая куртка — такую даже жалко было надевать, потому что после первой же прогулки там обнаружится маленькое пятнышко, портящее всю картину. Но что ещё удивляло в этом парне, так это его необычный цвет глаз: как будто карий цвет немного карамелизировали и добавили солнечных лучей — получилось нечто между тёплым рыжим и золотистым. Безусловно, линзы, но что-то мешало верить этому простому факту полностью. Наконец, парень заметил их, затем перевёл взгляд на Чеса и его букет. Подошёл к кассе и стал рыться в карманах джинсов. — Можно мне этот букет? — Чес глянул на Джона, но кивнул и подошёл к кассе. — Пятнадцать евро. Вам перевязать его чем-нибудь? — Спасибо, не нужно! — в синюю фирменную миску звонко упали монеты, и Чес передал букет парню. Хотел было распечатать чек и начал даже вбивать сумму в кассовый аппарат, но парень отмахнулся, сказав: — Не стоит, благодарю вас! Он хотел уже стремглав вылететь из магазина, но Джон осторожно схватил его за рукав и ненавязчиво спросил: — Эй, что ты делал в углу с папоротниками? Нас в магазине было только двое. Как ты появился здесь? — Парень улыбнулся ослепительно и невинно, как маленькое дитя, легко пожал плечами. — Я и сам не помню. Но мне очень нужны эти альстремерии. — Джон отпустил его — было лишним и странным удерживать этого юнца и дальше. Тот улыбнулся им на прощание и быстро последовал к выходу. Когда дверь закрылась и рыжая копна последовала направо, по улице Клеркстраат, Джон заговорил быстро и напряжённо: — Ты знаешь, какие у меня мысли насчёт этого? Знаешь ведь. Просто вспомни ту девицу, которая появилась таким же неожиданным образом у тебя в магазине. Ты продавал розы, собрал их в букет, а до этого долго ухаживал за ними. У девицы были волосы светло-розового цвета — не совпадение ли? И тут этот парень. Белые в рыжие крапинку альстремерии. Рыжие волосы, бледная кожа, белая куртка. И вылез… ну, ты сам видел. Не может быть так, чтобы мы оба смогли пропустить открывшуюся дверь и нового клиента. — И что же это? Как это объяснить? — Чес ощущал лёгкую дрожь в голосе — прямо перед его носом совершались диковинные, пугающие вещи. Собранный букет цветов порождал целого человека, без прошлого и без памяти, лишь с одним желанием — купить этот букет. — Не знаю. Каким-то образом цветы, за которыми ты ухаживал, вызывают… духа ли, человека или ещё какое существо — я пока не знаю. Вполне похож на человека, но ведь как знать… Я прослежу за ним! Он пошёл прямо, вот ещё его видно! Буду на связи, если что. Надо посмотреть, куда он пойдёт, потому что у него явно есть некая цель… — Джон говорил всё это, а сам продвигался к двери. Выскочил слишком неожиданно на гудящую машинами и трамваями улицу, что Чес едва успел крикнуть ему вслед: «Будь осторожен!». Сам не задумывался, что сказать, просто неосознанно вырвалось. Выдохнув, он без сил упал на стул и, не глядя, нашарил кнопку на кофемашине; такие события надо запивать не меньше, чем эспрессо романо, но уж до чего дотянулся, то и будет, а значит, вполне сойдёт. Собирать букет из хризантем Чес не стал — на всякий случай. Разве что если Джон вернётся, тогда сделает. Единственное, что не огорчало в этой истории: эти появляющиеся в магазине люди по крайней мере платили деньги. То есть, на свой товар всегда можно было найти покупателя, причём, видимо, однозначно. В убытке магазин не останется, значит, заработает и сам Чес. Эта мысль настолько подбодрила, что он с живостью обслужил целых пять клиентов, пока его смена не закончилась. Но всё-таки мысли о случившемся не переставали волновать, а телефон ни разу не оповестил о сообщении от Джона. После работы пришлось позвонить ему; Джон ответил и сказал, что где-то в центре города потерял парня в толпе, поэтому ничего примечательного не произошло. Сказал: обговорим вечером. На том и сошлись. Вечер наступил слишком быстро: невероятно влияли сумерки, сгущающиеся на улицах и в душе после четырёх дня. Тогда уже казалось: вечер совсем близко, ещё пару часов, и можно будет думать об ужине и далёком беспокойном завтра. Сегодня Джон заявился в девять часов и с порога попросил сварить ему кофе: тот самый, что был дикой смесью всех специй. Чес, впрочем, уже и так поставил джезву, полную воды, на плиту и только дожидался, что ему скажут: «Всё правильно, а ещё вытряхни туда половину специй из своего шкафчика». Потому что одному пить эту ядерную смесь — пущее безумие, да ещё и на ночь глядя. После нескольких глотков Джон будто бы обрёл себя и пристально посмотрел на Чеса, отчего тот ощутил лёгкое покалывание в груди и некое мгновенное, слишком едкое желание. Всё это прошло спустя сотые секунды, но Чес запомнил эти ощущения, потому что никогда до этого момента с ним не происходило таких вещей. Джон потихоньку менял его, понемногу прикасался к тем частям души, докуда и сам Чес боялся дотрагиваться, дабы не выпустить на волю свежих блестящих демонов. Но Джону было глупо бояться этих тварей — он знал магическое слово или делал выстрел (впрочем, одно и то же), чтобы уничтожить их. И Чес совершенно не знал, почему его мысли ушли в такую лавандовую сентиментальную даль. — Я думаю, что это вполне возможно, что эти люди — та девушка с розовыми волосами и сегодняшний парень — как-то связаны с тем миром. Может быть, они убегают туда, потому что их место там. Но тогда какого чёрта их занесло сюда? Но даже не это главный вопрос, потому что вариантов, на самом деле, больше, чем мы с тобой представляем. Вот что странно: почему они возникают из ничего, когда какие-то определённые цветы складываются в букет? Причём и в определённом количестве, и выращенные — тобой! Ведь когда я впервые зашёл к тебе в лавку, то первым делом решил посмотреть: не было ли чего особенного вообще в здешних цветах? То, что начались беспокойства в городе, более или менее связанные с любыми видами цветов, казалось не таким сложным делом. И первый, самый проверенный вариант: узнать, не притаились ли какие-нибудь демоны в самих соцветиях? Ты даже не представляешь, что я делал с теми латирусами и какие только ритуалы не проводил. Но всё тщетно. Самый важный ингредиент — это ты. Но вот несостыковка: этот парень, появившийся после того, как ты собрал букет, не был демоном. В нём не было ни одного клочка или сгустка тьмы. Вообще, — Джон покачал головой и отпил остывающий кофе. — Ты же понимаешь, когда это бывает? — Даже не со всеми новорождёнными младенцами так… — глухо отозвался Чес, рассматривая золотистую пенку своего кофе, и задумчиво хмыкнул. — Значит, он чист буквально абсолютно. То есть, тот парень даже не существовал до нашего разговора с ним. Иначе, даже если бы он скрывался от людей — главных пятен тьмы на наших душах — он бы всё равно передумал столько мыслей, что, пожалуй, давно бы превратился в демона сам. Мысли, наверное, занимают второе место по превращению нашей чистой души в застиранный чёрный носок. Да и то — чистой не всегда, кто-то, ещё не родившись, уже имеет на себе столько грехов, взятых от родителей или ещё кого-нибудь, что двух жизней не хватит их замаливать… Ты уверен, что не увидел в нём ничего тёмного? — Да, это точно, — Джон устало кивнул и положил лицо на ладони. — Но ничего не появляется просто так, и этот закон не нарушить какому-то цветочному мирку. Так что здесь есть какая-то подоплёка… они не просто так появляются благодаря тому, что ты заботишься о цветах. Они их покупают и несут куда-то. Потом оказываются в своём мире, где про тебя известно немногим, но всё же. Я не могу собрать отдельные детали в цельную причину, в объяснение… — Джон выглядел встревоженным и напряжённым и бренчал ложкой по кружке, той самой, с принтом бессмертного и многозначительного послания всему остальному миру. Это стала их с Джоном традиция — пить из них. К тому же, Чесу не слишком хотелось доставать из закром кухни кружки с изображениями мусорных баков, игрушечного льва, который разодрал овечку, фантасмагорически непонятных картинок, смазанных 3D эффектами и обрывками других картинок. Пожалуй, и не стоило. Но в следующий раз, встретившись с хозяином, надо будет быть осторожнее и зорко следить за ним. — Может быть, сегодня удастся что-нибудь узнать? — Чес залпом допил кофе и отправился к джезве, где ещё бурлили остатки их волшебной жидкости, позволяющей не сойти с ума раньше положенного. — Будешь ещё кофе? — впрочем, спрашивать и не требовалось. Кофе хватило только на половины кружек, так что пришлось спонсировать корицей, которой хватило бы ещё на сотню таких полузаполненных кружек. Вышло сладко, горячо, пряно и даже забавно. Чес и подумать не мог, что какая-то слащавая корица может спасти ситуацию. — Можно, я зайду к тебе завтра? Правда, будет не очень хорошо, если в магазине будет кто-то, кроме нас. Надо будет проверить на хризантемах. И тогда не просто отпустить это существо, а буквально выбить из него хоть что-нибудь… — Джон хмыкнул, а Чес прекрасно его понял: его напарник был из того рода людей, которые не любили большого количества загадок вокруг себя и хотели как можно скорее их разгадать. Но невозможность разгадать — верный путь к их апатии. Однако ж, Чес подумал, что мог поднять настроение Джону по-другому; полез в холодильник, зашуршал обёрткой и достал плитку горького шоколада со вкусом мяты. Удивительно, что такие мелочи способны были обрадовать столь непонятного человека, как Джон. А через десять минут от плитки шоколада осталась треть, да и Джон изрядно повеселел, хотя, конечно же, тёмной, как ночное апрельское небо, шоколадке было неподвластно исправить искажения в мире вокруг. — Завтра, скорее всего, Эверт выйдет на работу. Он, даже если я уже научился всему, будет просто работать вместе со мной. Однако ж надо попытаться… может быть, когда он будет в служебном помещении? — Джон нахмурился и отрицательно помотал головой. — Нет, так не сойдёт. Возможно, ты забыл, что значит в моём случае выбивать из кого бы то ни было правду… — глаза Джона многозначительно сверкнули горчично-медовыми искрами, и Чес, конечно, всё понял. Минимум — это выстрелы, а уж про максимум и думать не хотелось. — Тогда ты… кхм, поговоришь с появившимся существом вне моей лавки. Потому что я не хочу, чтобы в мою смену произошло кровопролитие, убийство и вызовы дьяволов из всех возможных религий. Я серьёзно, — Чес строго смотрел в глаза Джону, потому что действительно не хотел лишаться работы. Напарник примирительно похлопал его по плечу. — Выдохни. Не собираюсь я превращать твою работу в Ад. Если что-нибудь испорчу, то возмещу ущерб. Да и… кровопролитие? Не факт, что у тех существ по венам течёт кровь. Может быть, пыльца или светло-зелёный кислый сок? — Джон в задумчивости погладил подбородок и хмыкнул, потом подмигнул Чесу, и тот, театрально закатив глаза, покачал головой. — Вообще говоря, завтра может ничего не получиться, раз Эверт будет там. Поэтому посмотрим. — Может ли быть такое, что эти существа появляются потому, что я — это проводник между миром, откуда они, и нашим? — вдруг спросил Чес, отодвинув кружку в сторону. — Конечно. Я думаю, оно так и есть. Просто неизвестно, что они забыли здесь, да ещё и не в воплощённом виде, и что делают, покупая букеты и идя вместе с ними куда-то к пункту назначения. И вот что было интересно сделать: глянуть, как выглядит твои магазин ночью, в другом измерении. Может, это нам что-то даст… Чес, откровенно говоря, не хотел увидеть свой магазин в другом мире, и так искалечившим его несчастное сознание. Как потом работать там, зная, что вот, например, прямо под его ногами лежат лианы, скрывающие трупы людей, а вместо цветов хищные существа с лепестками вместо голов, отстреливающих всех мимо проходящих? Бред, безусловно, но кто мог знать точно, что там было на месте магазина? Наверняка какая-нибудь безумная штука. Поэтому Чесу и не хотелось идти туда, чтобы ночью не мучали кошмары. Но, видимо, этого было не избежать, потому что кошмары одного человека во сне дешевле, чем кошмар сотней людей уже наяву. Зарядившись кофе и шоколадом, они поболтали ещё немного, а потом, когда часы приблизились к полночи, Джон и Чес, словно две Золушки из старой детской сказки, преобразились в модных смешных индейцев и отправились в путь. Только у них, конечно, было немножечко наоборот: как только пробьёт двенадцать, Золушка, ты превратишься обратно в жителя цветочного мирка, ровно в двенадцать, не забудь! И они с Джоном, словно и правда по взмаху чьей-то вероломной палочки, послушно превращались в людей с измазанной краской лицами и перьями на головах. Только вчера они сумели немного нарушить колдовство какой-то их общей крёстной феи… точнее, не феи, а уж ведьмы тогда. На улице было теплее обычного, а мягкий липовый цвет от чугунных узких фонарей заполнял темноту, просачиваясь меж трещинами тротуаров и кирпичных изрисованных стен. Сильно пахло корицей и мускатом, как будто эти специи вылетели из шкафчика на кухне Чеса и развеялись по всему проспекту. Но их с Джоном путь был привычным: по Халлстраат до парка, от парка до железнодорожных путей и дальше прямо до центра. Итого путь всегда занимал меньше получаса, а если быстрым шагом, то и за двадцать минут можно было успеть. И самое главное правило, которое Чес изредка не выполнял, а потом корил себя за это, — не рассматривать чужие окна и не пытаться понять, что же там происходит. В этот раз следовать этому правилу удалось почти идеально. Дойдя до Дамрака, они направились точно по ней, прямиком к чёртову колесу. Чес взволнованно поглядывал на Джона и ждал объяснений, но, могло так случиться, что объяснения Джона растаяли и превратились в ничто из-за гула толпы вокруг, которая и несла их к чёртову колесу, как будто бы их там ожидала весёлая поездка под влажные чернильные облака Амстердама, а не блестящие искры и мгновенная… хорошо, если смерть. К чертям, что бегали по крышам и кидались конфетти, присоединились люди, наряженные в алых ангелов: и одежда, и крылья — всё красное! Они тоже носились наверху, но только перелезали с балкона на балкон, весело отпихивая в сторону стоявших там то ли реальных, то ли наряженных дриад. Это были полуженщины, полурастения, вместо волос у них росли ветки с листьями, а ноги прикрывал шлейф из плотных корней. А красные ангелы кидались в прохожих россыпью лепестков алых роз; Чес поймал один такой и увидал, что там было накарябано что-то на нидерландском. «Мы, словно лодки, пытаемся пробиться в настоящее, но нас безжалостно относит в прошлое…». Безумно знакомая фраза, но Чес не мог понять, откуда она. И уж если она точно из какой-то книги или фильма, то почему этому миру известно о нём? Он спрятал лепесток незаметно от Джона в карман и поймал ещё один: дабы выдать себе окончательный вердикт — сошёл ли он с ума или ещё пока держался. «Перебирая воспоминания, боюсь наткнуться на такие, от которых на меня накатывает тоска». Кажется, это было очередным доказательством… чего? Чего бы то ни было ужасного. Чес трогал выцарапанные на лепестках буквы и ощущал своё полное пепельного свинца сердце, которое ударами, как набат, отбивало секунды до момента, когда сознание разорвётся на сотни мелких обрывков. А обрывки сгорят в искрах от чёртова колеса — это уже точно. Чес спешил за Джоном, прижимал к себе лепесток и кидал быстрые взгляды на красных ангелов. Похожий на шампанское гул толпы и прилетающие на лепестках розы цитаты из каких-то книг пьянили и заставляли и так расплывающийся перед глазами мир растекаться широкими волнами ещё сильнее. Но, пока Дамрак не кончался, Чес поспешно, словно наркоман, собирал прилетающие в руки лепестки, читал их, чувствовал поднимающиеся дыбом волосы и холодеющие руки и складывал их в карман. «Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?» — единственная цитата, по которой Чес смог вспомнить книгу. Даже что-то гулко звякнуло, да так явно, что ему показалось: нечто выпало из его карманов или оторвалось с его пальто. Но нет, ничего из этого, скорее всего; потому что это обледенел страх внутри души и прозвенел, коснувшись зеркальной поверхности пустоты там же. Это было из книги «Триумфальная арка». Ремарк. И ничто так не будоражило душу, чем слишком пронзительные цитаты, вырванные из контекста давным-давно, ещё в школьные годы, и альтернативное настоящее, которое подкидывало их ему сейчас, словно говоря: «Вроде, твоё». «Да, моё…» — думал Чес, сжимая этот лепесток и также оставив его у себя в кармане. Теперь уже казалось, что этот мир спрашивал его об этом и хотел узнать: а не ответил ли ты на вопрос, который лежал внутри твоей памяти ещё со школы? Но Чес не знал. Да и глупо было задумываться об этом здесь, где каждому была гарантирована качественная процедура схождения с ума. Видимо, здешние порядки призваны постоянно обновлять и совершенствовать систему вызова дикого страха и изумления у всех, попавших сюда. И надо было выстоять, и Чес храбро держался, но цитата вертелась перед глазами огненными бликами, а Джон хватал за рукав так взволнованно, словно бы и сам боялся. По-настоящему. Но уж никогда он в этом не признается… Перед чёртовым колесом происходила какая-то чертовщина, не иначе. На невысокой сцене танцевали и били в своеобразные бубны, украшенные ромашками, полуголые люди с павлиньими перьями. Перед сценой толпились люди, резкие запахи, смутные очертания людей и огоньки пламени; и это невзирая на изрыгающееся искрами колесо, которое ежеминутно превращало кого-нибудь в лиловое облако, или в стайку калибри, или в одинокий букет, или в шлейф лепестков, или в ничего. На этот раз они с Джоном не решились подойти ближе, остановились у дома, от которого отскочила искра и попала в Чеса в прошлый раз; на всякий случай укрылись под козырьком здания, перед этим убедившись на сотню раз, что сюда ничего не отлетит. Джон тогда взял его за рукав и пододвинул к себе, почти в самое ухо прошептав: — Сейчас просто стоим тут. Никуда не выходим, каким бы привлекательным ни казалось торжество. Я постараюсь отыскать в толпе кого-нибудь, похожего на отчаявшегося, свихнувшегося человека. Ты, судя по всему, не совсем способен на это… — и вот тут Джон был абсолютно прав, потому что Чесу кружило голову, мысли завивались разноцветными блестящими лентами и кружились в оранжевом вихре внутри, а душа мелко и пряно содрогалась от густых вибраций. Он был и правда не пригоден для отслеживания заблудших душ, которых сам сюда, если их с Джоном теория была верна, и привёл. Несколько долгих минут, а может, часов — в этом мире ловля времени была чем-то эфемерным и неопределённым, как попытка пересчитать все пролетающие мимо окна снежинки, — они стояли под маленькой крышей с лиловой черепицей. Чес вдыхал ароматы сухой соломы, пряников, душистой земляники, дымного клевера и акварельно-чистого неба. Пытался пересчитать лепестки в кармане, не вынимая руки с ними, но это задача стала подобна задаче со снежинками и окном. Думал: на каких из них спрятаны ещё отсылки к чему-либо из его жизни? И почему здесь так чтили классику двадцатого века? Должны были быть свои безумные книжки, но эти алые ангелы как будто специально ожидали Чеса и всё делали для него, совершенно не подавая на то вид. Пока Чес тяжело думал над этим, сжимая мягкие сочные лепестки и вздрагивая от южного бенгальского ветра, Джон окидывал зорким взглядом, в котором взрывались тысячи фейерверков из льдинок, толпу перед ними, и вместе с его нелепыми пёстрыми перьями он выглядел как очень плохой шпион, которого и выдавали глаза. Но реальность вокруг не спешила открывать пятна горести в этом огромном полотнище веселья и напыщенного торжества. Везде люди, тряся своими жуткими нарядами, такими пышными и переливающимися, абсурдными и странными, лишь только смеялись, пили глинтвейн с плавающими на поверхности васильками и указывали пальцами в источник шума: то на сцене кто-нибудь превратится в настоящего павлина с золотыми перьями, то кто-нибудь из зрителей обернётся чертёнком, обтянутым лакированной цветастой кожей. Чес старался не смотреть, опускал глаза, но асфальт искрился искажённым отображением этого мира, и становилось ещё хуже. Ему не хотелось совершать таких сентиментальностей, потому что после них обязательно жалеешь и проклинаешь себя, но его рука нащупала жёсткий тёплый рукав Джона и обхватила его. Джон, конечно, и виду не подал, но Чес ощутил, как его душа мягко подалась вперёд и сверкнула почти добром, как дикое, постепенно приручаемое животное. Лучше никогда об этом Джону не знать, но это чувство было чересчур явным и колким. Когда казалось, что ещё минута, проведённая в алмазно-бликующем мире, и Чес сам взорвётся тысячью мнимых синих огней, Джон неожиданно дёрнул его за рукав и кивком голову указал на другую сторону улицы. Чес пригляделся, стараясь сквозь яркую и вычурную толпу рассмотреть хоть что-нибудь, потому что глаза слезились от вспышек и блестящих бантов. Он думал, ему потребуется много времени, чтобы определить, кого же такого необычного приметил Джон, но всё оказалось гораздо проще. Среди полыхающей красками толпы эта тонкая тёмная фигура выделялась катастрофически. На той стороне улицы, неловко переминаясь с ноги на ногу около подъезда, стояла молодая женщина в чёрном длинном пальто и с густой копной смоляных волос — можно сказать, что по внешнему виду женская версия Джона, только кожа была болезненно бледной. Она дрожала так сильно, что сквозь мелкие шипастые вибрации своего тела и мира вокруг Чес сумел разглядеть в ней чудовищный, невероятного размера плотный страх. Женщина безумно оглядывалась вокруг, стараясь отыскать глазами хоть что-нибудь адекватное, но всё вокруг взрывалось масляной гуашью и превращалось так стремительно в стайки голубых птиц и бабочек, что было совершенно невозможно не сойти с ума в этом мире. Ещё она отчаянно щипала себя за руку, уповая на изумительный кошмар и лишний алкоголь перед сном, но старый проверенный метод не работал и это повергало её в ещё больший ужас. — Мы… можем ей чем-то помочь? — глухо спросил Чес, оборачиваясь к Джону. Тот смотрел серьёзно и твёрдо и ровно также помотал головой. — Ты знаешь наш план. Если мы поможем ей сейчас, не узнаем ничего. Мне и самому неприятно это говорить и делать, потому что в планах это было легко и быстро, а на деле это как будто жестокий опыт над человеком, — Джон вздохнул и достал из внутреннего кармана пальто пистолет, точнее, просто высунул его немного, чтобы Чес увидал: в случае чего, они отстреляются и спасутся уж как-нибудь. Чес почему-то только тогда понял: это была уже никакая не игра, это было серьёзное сражение с невидимым врагом, который мог в любое время дать под дых. Тогда из его головы немного выветрились блестящий серпантин и лёгкая острая мишура. Он до сих пор не мог понять, что же его сегодня опьянило; очень надеялся, что не лепестки с цитатами из книг, потому что тогда бы это было слишком наивно. — Мы должны следовать за ней. Может быть, по дороге с ней случится нечто странное. А потом уж мы обязаны отследить её до самого проявления нашего мира. Ты же помнишь, что это бывает где-то в районе четырёх часов. Чес обречённо вздохнул: — Не видать мне крепкого и здорового сна! — Смотри, она куда-то пошла! К площади… в самую толпу… — по интонации Джона трудно было сказать, рад ли он этому событию или наоборот. Потому что с одной стороны их слежка и бессонная ночь принесут результаты, но это произойдёт, если безумная россыпь искр попадёт в женщину, и… Чес не хотел думать, что жизни могут обрываться так безвкусно и глупо, но сейчас не было известно, что сделают с ней искры, если вообще попадут в неё. — Почему, если даже она живёт где-то в центре, ей захотелось отправиться именно сюда? И почему, видя опасность этого места, она всё равно направляется в самое сердце площади? — Чес не понимал, хотя и сам, когда впервые очутился в этом мире, поплёлся в центр, правда, в другую сторону, и, правда, не дошёл. Джон толкнул его из-под козырька и вышел сам, потом всё же осторожно сжал его ладонь в своей, как бы всем видом сказав «Просто чтобы не потеряться в этой толпе». Но Чесу стало всерьёз спокойно и хорошо, как будто все проблемы обесцвечивались и развевались на призрачном ветру белым пеплом. Ему всегда становилось так, что уж тут говорить, просто каждый раз не верилось, что это от наивного соприкосновения холодной руки к его. «Всего лишь чтобы не потеряться в этой толпе, Джон, но почему я ощущаю предательские удушающие взрывы в своей груди?». — Почему они идут в центр, сложно сказать… — говорил Джон, аккуратно продвигаясь сквозь толпу на другую сторону улицы, где раньше стояла женщина в чёрном — теперь она находилась между статуей льва и монумента на площади Дам. — Может, чтобы осознать, что есть в мире люди, которые находятся в этом неведомом мире. И они идут в самые людные места, чтобы заглушить перетекающее в шизофрению одиночество, но сами не догадываются, что станет только хуже. Правда, в первый раз они подумают, наверное, что это был какой-то праздник. Днём убедятся, что праздник это напоминало мало — значит, сон. Но следующей ночью обязательно выйдут на улицу — любопытство хуже наркотика, хуже зависимости, хуже всего на свете в данном случае. И вот тогда можно сказать точно, что они попали в ловушку, из которой навряд ли выберутся. Ну, выберется только очень хладнокровный человек. А остальные нарвутся на неприятности. Джон часто тормозил, потому что перед самым их носом неожиданно возникала украшенная яблоками и грушами повозка, сверкая своей позолотой, и проезжала мимо, чудесным образом не задавив их. Чес утыкался носом в колючую и пахшую дымом, собственно им сделанным кофе и книжными страницами ткань пальто и вновь думал, что навсегда бы остался в таком положении, и секунда тянулась так долго, словно была последней в мире. Да, Чес знал: этой ночью он немного свихнулся, потому что мысли уходили в слишком запутанные дали, а Джон казался единственным островом разумности. Наконец, они дошли, остановились за углом дома — не слишком безопасное место, но оттуда было хорошо видно женщину, которая теперь двинулась прямо к колесу, совсем не замечая его опасности. Чесу хотелось крикнуть ей, остановить её, но он молчал, стискивая зубы и сжимая руку Джона. Джон, конечно, понимал его, понимал даже чересчур хорошо, и потому аккуратно проводил большим пальцем по его дрожащей сжатой руке. И это казалось слишком невероятным, слишком приторным, слишком личным, и Чес аккуратно прикусывал губу до лёгкого покалывания, чтобы убедиться: всё реально, даже чересчур реально. Джон немо говорил: «Мне известно, какой силы пожар горит у тебя в груди. Поэтому я готов стать долгим холодным дождём, что потушит его». И он был прав. И, конечно, наконец случилось то, что должно было случиться. Снопы искр, шипящие по всей площади Дам, быстро и точно сбили с ног женщину. Сверкнув бледными коленями, она повалилась на спину, затем судорожно сжалась, перевернулась на бок. Чес думал, что она умерла, но спустя несколько секунд женщина стала аккуратно подниматься, прикрывая руками грудь, и огляделась по сторонам резкими, точёными движениями. И только когда она встала полностью, правда, к ним боком, он заметил: на кончиках её волос зацвели жёлтые одуванчики и лиловые незабудки. А руками на груди она старалась прикрыть огромный цветок шиповника, неизвестно каким образом закрепившийся там. Невозможно было, чтобы такие цветы росли в жизни, потому что этот был раз в десять больше обыкновенного шиповника. Неожиданно кольнула совершенно дикая мысль, которая была не совсем мыслью, а скорее лихорадочным сравнением: его сон, где у него из груди рос радужный, как мыльный пузырь, цветок. И от того, что было дальше, до сих пор трепетно сжималось сердце. Но женщина почти вприпрыжку направилась в сторону улицы, из которой они вчера вышли и попали на площадь, где сидели на постаменте и пили кофе. Поэтому пришлось срочно выдвинуться в путь, двигаясь прямо по стенке здания — на середину, конечно, выходить не хотелось. Когда женщина скрылась за поворотом, они быстро пересекли площадь, потому что досюда искры не доставали, и судорожно оглядели бушующую всякой нечестью улицу. Когда уже думалось, что среди шумной пёстрой толпы они её не найдут, Чес заметил розоватое пятно и потащил Джона за собой. Женщина почти бежала, так что пришлось ускориться. Она часто сворачивала, и пару раз казалось, что они окончательно потеряли её, но у кого-нибудь из них в тот момент оказывался хорошо развит навык слежки и они вновь гнались за нею. Чес замечал, что женщина уводила их дальше от центра, куда-то в восточную часть Амстердама, где улицы одиноко пустовали в своей шаткой, ослепляющей красоте. От шиповника на её груди слетали лепестки, и Чес отчего-то сторонился их, как ужасающей мины, что могла разорвать его в разноцветные клочья. Наконец, на улице с фиолетовыми фонарями и косыми кирпичными домиками, окрашенными в сочный бирюзовый цвет, женщина остановилась посреди улицы, прямо на дороге, хотя здесь в любом случае пока никто не ездил. Джон потащил его в боковой переулок, чтобы оттуда можно было выглядывать и оставаться незамеченным. Прошло несколько минут, но женщина не двигалась, просто стояла посреди пустынной улицы, где завивались редкие разноцветные вихри из бумажных разбросанных лент. Чес ощущал себя глупо, когда каждый раз высовывался посмотреть, не изменилось ли что-либо. Ожидание — лучший убийца для него, потому что каждая минута, проведённая в бездействии, понемногу отрезвляла его от недавнего безумия, каким-то образом прокравшегося к нему сквозь ликование толпы. И чем светлее становилась голова, тем тошнее становилось от самого себя и мира вокруг. Когда ноги подкосились от слабости и Чес без сил опустился на ступеньки ближайшего крыльца, Джон подошёл к нему и похлопал по плечу. — Можешь посидеть немного, я сам понаблюдаю, — он говорил мягко и до дрожи понимающе, Чесу захотелось просто опустить голову ему на руки и никогда не подниматься. — К тому же, мне думается, эта девушка уже никуда не сдвинется. Надо ждать рассвета. Ну, точнее, не совсем рассвета, ведь в четыре утра ещё не светает… — А сейчас сколько? — шёпотом спросил его Чес и заглянул внимательно в тёмные, проницательные глаза. Джон закатал рукав и поднёс часы на свет, этот дурацкий фиолетовый свет, и ответил: — Почти два часа. Долго придётся ждать. Будем надеется, что наш мир проявится раньше четырёх… — Джон сделал шаг, чтобы заглянуть за угол, и вновь вернулся. — А как он… проявляется? — Чес почему-то дрожал, как будто вокруг дули пронзительные студёные ветры, и скрывал, как постыдно стучали его зубы. — Ты просто моргнёшь, а вокруг уже будет всё привычным. В этом нет особых мудрёных ритуалов, — Джон говорил это, а сам стал что-то искать в горшке рядом с ядовито-красным цветком уже без определённого вида, потому что Чес устал называть витиеватые названия и кружить себе голову. Наконец, Джон отыскал там небольшой плоский камешек, вытащил из внутреннего кармана маленькое зеркальце и соорудил себе камеру наблюдения, чтобы не выглядывать из-за угла, а просто смотреть на зеркало и видеть в нём небольшой кусок улицы вместе с застывшей там женщиной. Сам уселся на ступени рядом с Чесом — благо, до поворота было меньше метра и всё происходящее через зеркало было прекрасно видно и отсюда. Достал пачку сигарет и угольно-чёрную зажигалку; нынче не стал спрашивать разрешения, потому что и сам понял, как это звучало глупо и отвратительно. С первым дымным и упоительным запахом Чес почувствовал облегчение, вдохнул глубоко-глубоко, как будто затягивался сам, и понял, как хлёстко и ясно очистила ему эта сигаретная дрянь — дрянь мысленную в голове. Джон сидел исключительно близко, потому что ступеньки были узкими, и Чес, лишь немного наклонив голову, мог спокойно положить голову ему на плечо. Это до колких холодных спазмов хотелось сделать прямо сейчас, но Чес знал, как ошибётся, сделав это. Джон пустил его к себе в душу пока только частично: одной ногой Чес был уже внутри, а другая мёрзла за побитым порогом. И второй шаг надо было делать медленно настолько, насколько это было возможным. — Я слышу, как стучат твои зубы, — усмехнулся Джон, немного наклонившись и стряхивая между пальцев сигарету от пепла. В странном лиловом освещении его лицо казалось бледным и ироничным, и Чес, задержав дыхание, краем глаза смотрел на его профиль. — Ты… ощутил нечто странное, когда мы были рядом с площадью? — Джон повернулся к нему, и Чес не мог бы соврать, даже если бы захотел этого очень сильно. Да что тут говорить: проницательный до лёгкого спазма в животе взгляд уже давно знал ответ на вопрос. Чес шумно выдохнул, опустил глаза на асфальт, чтобы пересчитать все фиолетовые блики на нём, и тихо ответил: — Да. Мне просто немного помутило голову. Но сейчас потихоньку отпускает… не знаю, что это было. Нельзя мне к тому колесу выходить. Видимо, оно помнит, в кого искрами стреляло… — попытался улыбнуться, но зубы свело, и слава Богу, что вокруг было слишком темно и эта ущербная улыбка растворилась там. Джон покачал головой в задумчивости. — Будет здорово, если мы с тобой доберёмся до финала, не потеряв рассудок. Затянешься? — он протянул ему сигарету, а Чес даже не думал отказываться, потому что казалось, что в его душе работали сотни экскаваторов и выворачивали там всё наизнанку. Безусловно, чем бы мог помочь тут сигаретный дым, но, смотря на тонкую перламутровую струйку дыма, Чес думал, что это было единственное связующее звено между мирами, горькое, не приторное, как всё здесь, а противное, едкое, разъедающее — хорошо, что не душу. Он поднёс сигарету ко рту, осторожно сжал её губами и медленно вдохнул. Будто маленькие воздушные ежи заполонили ему лёгкие, но это было лучше, чем бесконечная цветочная пыльца, давно ударившая в голову. Постепенно ежи загорелись колючим пламенем и разрослись до удивительных размеров; сипло кашляя, Чес выдохнул, а глаза уже ни черта не разбирали мир вокруг: лишь поплывшие лиловые и чёрные пятна, смазанное небо, дёргающаяся от его собственной дрожи сигарета и неожиданно холодная слеза, скатившаяся по щеке и упавшая на джинсы. Чес не сразу понял, что его безумно трясло, а на щеках было противно и влажно. Он не успел сделать ещё одну затяжку, чтобы заглушить сухой и болезненный хрип, потому что стало до жути плохо и тошно, как будто только затяжка и открыла ему глаза на настоящий мир, как будто сняла с него долбаные розовые очки и разбила их об асфальт. Хотелось курить так долго, пока не высушатся все слёзы, пока дым не выжжет всю эту горькую воду изнутри него, чтобы на слёзы не осталось ничего. И вот как-то слишком неподходяще рука Джона опустилась на его плечо, и он ощутил, что тот был совсем рядом, непозволительно рядом, достаточно было лишь опустить голову ему на грудь и ощутить кожей шершавую ткань и слишком запретное тепло. Чес всерьёз не хотел делать такие глупости, но, когда первый, глухой и жутко постыдный всхлип уже был озвучен, какая уж была разница… Он чувствовал поражение, проигрыш, позволив себе лбом коснуться неприятной жёсткой ткани, и знал теперь наверняка, что отдавал в этот момент нечто большее, чем свои слабости, свои душевные тайники, своих уставших демонов и потрёпанных ангелов. Он отдавал этому человеку нечто, что не мог сформулировать словами и даже мыслями. Он просто вручил ему лист бумаги, где были написаны всякие личные глупости, — такие бумаги мы сжигаем в тот же день, когда ошибаемся в человеке, которому вручили их, а он сохранил, глупец, конечно… Чес крупно дрожал, вертел головой, думая, что будет лучше, но ткань под ней становилась влажной и ледяной, а его пальцы обжигала сигарета, уже наполовину истлевшая; Джон вторил его слабоумию и второй рукой прижал его к себе. Кажется, стало ещё хуже, но Чес ощутил податливый спазм внутри своей души и вжался только сильнее, хотя на самом деле хотел отодвинуться и извиниться. Чёрт знает что было в этих сигаретах, но Чес чувствовал себя измождённым и уставшим, ему было физически плохо, как будто бы он понял всю ничтожность и бесполезность ситуации и ничто уже не могло помочь. Он хотел думать, что это просто на него так влиял этот мир и недосып. Но ошибка была глупо допущена, и Джон уже принял его в свои сильные, надёжные объятия. Жаль, что так, лучше бы вылил на него ведро иронии и сарказма. — Я не буду спрашивать, что с тобой. Просто… — Мне слишком отвратительно, и сейчас всё никак не становится лучше! — перебил его Чес, прижался носом сильнее и айкнул, отбросив обжёгший его окурок. — Вот и сигарету твою недокуренную угробил… Знаешь… она у тебя что, со вкусом депрессии и ментола? — И ментола… — устало согласился Джон, и Чес почувствовал его улыбку, такую искреннюю, незапланированную, не отмеренную строгим разумом в чётком количестве. Пожалуй, её не будет ни в каких мысленных отчётах Джона за день. И это почему-то так радовало, хотя что это была за отчаянная дурость! В голове до сих пор крикливо пульсировало: «Проиграл, проиграл, проиграл!», но Чеса это больше не задевало, потому что самое страшное он уже сделал и не факт, что сегодня. Побег вслед за шаткой судьбой, неожиданно сомкнувшиеся руки, это нелепое объятие — Чес всегда пытался что-то рассказать Джону, а Джон шёл навстречу медленными и выверенными шагами, поэтому и казалось, что он застыл на месте. Чес вспомнил об этом сейчас и рассмеялся звонко, рассмеялся от души, как беспечный псих, утыкаясь носом в пальто и пластмассовые пуговицы, стискивая в пальцах воротник и отнюдь не желая поднять голову. Джон, конечно, насторожился, но Чесу стало слишком легко, как будто змея забрала обратно себе яд, что впрыснула ему недавно. Он смеялся, а сильные, пропахшие табаком и печалью руки прижимали его к себе, и становилось хуже и лучше — сложно сказать. «Осталось немного… совсем немного, и что-то случится. Джон даже представить не может, а уж куда мне…» Потом Джон зажёг ему новую сигарету, потому что руки дрожали, и Чес, прикурив вновь, только тогда пришёл в себя и вдыхал каждый раз глубоко, до рвущей изнутри истомы, чтобы выкоптить из себя безумие ядовитым дымом. Ему было дико стыдно, но вместе с тем он осознавал: Джону можно довериться, Джону он доверился ещё очень давно, и тот умело обращался с полученным, хоть и дерьмовым грузом. Правда, чувство проигрыша, странной униженности ещё не отпускали, но Чес знал: побочные эффекты, пройдёт скоро, может быть, с наступлением утра, потому что никто из них не был готов открыть душу для ножевых ранений взаимности и понимания. Чес кашлял до ледяных слёз, до сиплого бурчания в груди, но ему легчало. Он утирал рукавом щёки, а Джон до сих пор прижимал его к себе одной рукой и говорил в волосы всякую важную сейчас ерунду типа «Это твои первые затяжки, дурак, не стоит вдыхать так глубоко, как будто ты пытаешься задушить себя». Меж тем в отзеркаленном кусочке улицы до сих виднелась фигурка женщины, и ничего в ней не поменялось, как на зло, специально, но спасибо ей. Чес не помнил более удушливого и более откровенного момента в своей жизни. Тогда из его сердца через дым перетекло в другое сердце всё самое жуткое и хорошее, самое сокровенное и предательское. С каждым вдохом Джон всё больше имел шансы убить его невидимым ножом и воскресить из придорожной пыли одновременно. Слишком странное и слишком горячее чувство; Чес ощутил ожог, а потом вспомнил, что это лишь огонёк на сигарете подобрался к его пальцам. Он никогда бы не доверился так ни одному человеку, мужчине или женщине, особенно мужчине. Это было до граничащего с безумием трепета сладко осознавать. Наконец, сигарета закончилась, и Чес ощутил заманчивую тишину в своей груди. Джон до сих пор прижимал его к себе, и было в этом движении нечто личное и пьянящее. И Чес попросту устал сопротивляться жестокому голосу разума — аккуратно положил голову ему на плечо и облегчённо выдохнул. — Я не смогу в дальнейшем так запросто смотреть тебе в глаза. После этого позора, — глухо говорил Чес и рассматривал стену дома впереди: здесь во всех окнах было темно, лишь вырисовывались загадочные силуэты и цветастые шторы. Джон усмехнулся. — Считай это шагом к доверию. Ты эмоционально выгорел. Я думаю, нам нужно слегка приостановить ночные прогулки… — Чес этого отнюдь не хотел, но спорить сил уже не было. Вдруг Джон резко сдвинулся с места, и им пришлось отстраниться друг от друга; оказывается, женщина на улице сделала пару шагов вперёд, и Джон не захотел её упускать. Сейчас было бы слишком тупо и бессмысленно терять её из виду, когда позади было такое… Джон даже медленно выглянул из-за угла, но тут же вернулся, сказав, что она просто сделала два шага вперёд. Чес подумал: как хорошо, что она прервала их прогрессирующее безумие. Конечно, не совсем хорошо, но это лучше, чем вспоминать сегодня днём об этой ночи с не отлипающей ото лба ладонью и словами «Просто идиоты…». Джон опёрся о стену дома, а Чес подвинулся к самому краю, чтобы быть ближе к нему, и спросил: — А эта женщина… она уже мертва? — Не знаю, если уж честно. Искры благодушно одаривают своих жертв разными подарками. Нельзя узнать раньше того времени, когда проявится наш мир. Это были самые долгие два часа в жизни Чеса. И самые сложные, потому что иногда женщина дёргалась, будто давая надежду на то, что она сейчас куда-нибудь рванёт и они никогда её не найдут в узких подворотнях. Но в итоге она только делала пару шажков взад-вперёд и в стороны, два раза падала на колени и под конец развернулась лицом к ним, точнее, к куску зеркала. Чеса тогда посетило неприятное, гложущее паникой чувство, что женщина их видит, что она смотрит прямо на кусок зеркала (его заметить было не так сложно). Но Джон говорил: навряд ли её глаза видят сейчас хоть что-нибудь. Они покрыты пеленой сумасшествия или чего-то другого, чем наделили её искры. В любом случае, они могли бы скрыться от неё или, чего делать не хотелось, отстреляться. Бессмысленными разговорами и мелкими шутками удалось заполнить долгие полтора часа, а уже после этого, когда наручные часы Джона указывали стрелками на полчетвёртого, они стояли на стрёме, уже выглядывая из-за угла и почти не опасаясь, что женщина увидит их. Спустя двадцать минут бестолкового выглядывания Джон сказал, что дождётся четырёх, но Чес не мог просто так позволить перейти бедной женщине из этого мира в свой родной. Вдруг случится что-то важное в этот короткий момент перехода, и упущение будет стоить им не дай Бог жизни? Поэтому Чес, не обращая внимания на ноющие ноги и слипающиеся глаза, упрямо выглядывал из-за водосточной трубы на пустую лиловую улицу с душой, в которой проросли стебли безумства. Он уже давно смирился с ролью карателя и почти палача, действия которого в скором времени должны были очистить весь мир от зла и грехов. Но в нём совершенно не было холодности и степенности, поэтому палач выходил смешной и бестолковый. Шаткие нервы не воспринимали реальность, а внутри сжимался тугой колючий комок, сжимался и постепенно раздирал грудную клетку. Пронзительный, резанувший по ушам крик заставил его вздрогнуть и чуть не упасть, чудом схватившись за трубу. Джон подбежал и остановился рядом. Никакого лилового света, вокруг обычные рыжие и коричневые дома, а фонари заливали асфальт густым медовым цветом. Женщина сипло прохрипела, держась за грудь, качнулась в сторону и упала на спину, распластав руки в стороны. Чес увидал небольшой кинжал в её груди с витиеватой рукояткой и, прикрыв ладонями рот, хотел было побежать к ней, но Джон схватил его за локоть и прижал к себе. — Мы ей ничем уже не поможем. Она мертва. Нож прямо в сердце. Не удивительно, если она умерла ещё там, на площади, когда искры попали в неё… — Джон говорил торопливо и встревоженно, а Чес не мог больше пошевелиться, он стискивал ледяными пальцами свои шершавые губы, скрывал хрип ужаса и разглядывал ядовито-алую лужу и почти чёрные ручейки, струившиеся между камнями дороги. У женщины больше не было на концах волос цветов, а сами волосы стали казаться куда менее длинными, даже навряд ли доставали плеч. Запахло жжённым, и Чеса едва не вывернуло, поэтому он отвёл взгляд в сторону, но невдалеке от себя увидал кровавые пятна — небольшие кляксы, едва заметные, но он вспомнил: вот тут же она шла и с её груди слетали лепестки шиповника, а он их ещё аккуратно обходил. Это была кровь — в нашем мире. — Пожалуйста, пойдём отсюда… Её найдут совсем скоро. Своим криком она кого-нибудь и разбудила. А мы можем попасть под подозрение, если останемся… — Джон тянул его за рукав в сторону их переулка, хотя сам с трудом понимал, куда тот мог вывести в конце концов. Чес ощущал кислый тошнотворный комок в горле и позволил крепким горячим пальцам сомкнуться вокруг его ослабшей ладони, а этому человеку, так себе палачу, уж будем честны, но немного лучшему, чем он сам — тащить себя по тёмному глухому переулку. Они почти сорвались на бег, хотя Чес едва мог переставлять ноги и сердце его грохотало всеми колокольнями старого города одновременно. Чес смутно помнил, каким образом они оказались на Халлстраат и вспомнили, где его подъезд. Но он не захотел заходить внутрь, а прижался к холодной влажной стене, дав жестом знак, что ему нужно немного подышать свежим, не пепельно-сладким воздухом. Джон остановился рядом и откашлялся; вокруг было ещё темно, на глубоком бархатном небе о чём-то стыдливо молчали звёзды, а из квартиры на каком-то этаже лился матовый жёлтый свет — кому-то тоже нынче не спалось. Чес только сейчас понял, как устал: бешеное дыхание разрывало лёгкие на части, а ноги дрожали, предательски подгибаясь. Ужасно не хотелось вспоминать женщину, мнимо живую несколько часов в ином мире, а в этом пробежавшую от площади Дам до окраин с кинжалом в груди, но багровая лужа, тёмные ручейки и распластанные в последней судороге ноги ловкими кусочными кадрами мелькали перед глазами. От этого становилось жутко, хотя Чес и ругал себя за слабости, потому что, вроде, должен был привыкнуть, когда приходилось видеть всякие отвратительные вещи с клиентами Джона, но это, к его стыду, так и не прошло. Джон шагнул к нему и постепенно остывающими пальцами приподнял за подбородок. Чес не хотел смотреть ему в глаза, поэтому поднимал взгляд медленно, и, когда увидел, что натурально тонет в холодном горчичном меду, понял, что Джон уже знал его мысли абсолютно и досконально. — Ты как? Смотри, не впадай в депрессию. Если будешь так жутко страдать, страдать начну я. А это гораздо хуже, — он улыбался слегка отчаянно, и Чес тоже ощущал, как нескладно и вымученно его губы растянулись в улыбке. — Иди отоспись. Три часа сна — лучше, чем ничего. Потом поспишь ещё после работы… Иди. Но Чес не спешил сворачивать в подъезд, а остановился, вцепившись пальцами в проём, и глядел на Джона, хотя всё перед глазами уплывало и переворачивалось. — И что, почти каждый нормальный человек, если перенесётся туда, живым точно не выйдет? — Джон положил руку ему на плечо и мягко сжал его. Чесу стало спокойнее и захотелось потащить его с собой в квартиру. Он знал: равномерное и мягкое чувство окончится тогда, когда рука покинет его плечо. — Не обязательно. Сейчас не думай об этом, прошу тебя. Прими снотворное и поспи до утра. Если будешь горевать по каждому… что останется от тебя? — Джон аккуратно развернул его к себе за плечо, а вторую руку положил на щёку и щекотливым, приятным касанием провёл до шеи. Чес вздрогнул, шумно выдохнул и прикрыл глаза; пальцы прошлись от шеи к затылку и запутались в курчавых, не расчёсанных волосах. — Чес… Возьми себя в руки, в конце концов. Поговорим днём. Я зайду к тебе в цветочную лавку. Чес приоткрыл глаза, увидел перед собой бледное, почти серое, уставшее лицо с едва заметными морщинками около глаз, увидел потрескавшиеся бледные губы и тускнеющие, но ещё живые глаза и понял слишком мало для дальнейшего спокойного существования, но слишком много — для настоящего момента. Джон и сам едва держался: его губы дрожали, скрывая это усиленным стискиванием, а в глазах виднелся скрытый глубоко страх. Тогда Чес и понял: Джон безумно этого не хотел и не любил, но всё же решился доверить ему горстку слабостей — своих, собственных и таких болезненных. И это стало понятно только сейчас, может, слишком поздно, но, Господи, как же Чеса разрывало от желания не отпускать Джона, затащить его к себе и всё туманно-молочное время до рассвета говорить о какой-нибудь ерунде и мертвецки не выспаться. Но лучше говорить не о ерунде, а о важных смешных вещах, таких банальных и нужных, казалось сейчас, разуму больше, чем короткий глухой сон. И Чес только на двадцатом году своей жизни смог осознать, что всегда был трусливым, неуверенным парнем. И сейчас, конечно, не потащил Джона за руку в подъезд, пусть и насильно, не втолкнул в комнату и не всучил обжигающую кружку кофе, а просто кивнул и с сожалением почувствовал, как мягкие пальцы осторожно покинули его затылок и рука отпустила плечо. Чес ощущал сладкое вибрирование внизу живота и целый дождь из липкого, тягучего, как мёд, чувства — в груди. Но ему пришлось кивнуть ещё раз, с трудом переставить ноги и скрыться в гладкой и прохладной глубине подъезда. Он знал, что сегодня на работе, наверное, будет вспоминать минувшую ночь с постыдным смехом и обязательно извинится перед Джоном. Видимо, это нормально, что в том мире сносило голову — это понимал и сам Джон. Но некая доля сомнения витала в его душе неуспокоенным призраком, кричащим: «Хватит списывать это на мистику, хватит обвинять во всём события, но только не себя самого, просто признай, что открылся Джону настолько, что ему будет достаточно лёгкого равнодушия, чтобы морально убить тебя! Признайся, ты проиграл в этой схватке, ты первый сложил оружие и порвал на себе одежду, обнажив оставшийся чистым кусочек души! Признай это, Чес Креймер. А ещё признай, что сам Джон не меньший идиот, чем ты». Чес громко хлопнул входной дверью, чтобы писклявый ветреный голосок заткнулся, и, наспех раздевшись, упал на диван, перед этим проверив будильник и съев небольшую дозу снотворного. На эту ночь с него было достаточно!