Я — Учиха Итачи

«У вас новая миссия», радует меня Лидер, едва я связываюсь с ним, не позволив мне открыть и рта. «Страна Земли, окрестности…» Выслушав подробности и уныло выдав уже привычное: «Вас поняла, Лидер-сама» и «Все будет сделано, Лидер-сама», я прерываю связь и поднимаю глаза к небу с самым смиренным выражением лица. Небо ответило мне плевком в лицо — мокрым комком снега и каплями начинающегося дождя, которые я даже не стала утирать. Все равно сейчас вымокну до последней нитки — новенький фирменный плащ Акацуки в борьбе с дождем за мою сухость и тепло безнадежно проигрывал. — Снова миссия, да? — также обреченно спрашивает Ятори и на мой мрачный кивок выдает себе под нос что-то непотребно-ругательное, на что я только морщусь и поворачиваю по дороге назад — обратно к Стране Дождя, а от нее уже и к Земле направимся. Лидер, кажется, все-таки за что-то мне мстил, иначе я не понимаю, почему нас уже три недели гоняли с одной миссии на другую, не позволяя вернуться на базу и не давая даже пары дней на передышку. Едва живая вера в лучшее нашептывала про внеплановый отпуск после такого забега со всеми причитающимися выходными за каждую из миссий, ради которого можно и немного побегать, и пострадать, и вообще заплатят больше… а знание одной незыблемой истины — плюшки в реальности бывают только в пекарне и то, не в каждой и не всегда, — напоминает о нарушении трудовых прав, ненормированном графике, отсутствии премии за сверхурочные и ворчит, как же сильно любят начальники ездить на своих подчиненных во всех мирах. Конечно, рациональная часть меня подозревала, что, возможно, Конан ему что-то сказала или сам Пейн догадался, насколько сильно командной работой у нас не пахнет, решив воспользоваться проверенным временем способом: трудовой терапией и работой, да и общий враг в лице начальника-самодура, в конце концов, всегда сближает. Не в нашем случае, вздыхаю я, бросая на еле передвигающего ноги напарника раздраженный взгляд и тут же отводя его в сторону. Концентрация Ятори в моем окружении последние дни превысила все возможные допустимые нормы и подточила грани моего и без того не шибко железного терпения. Внутри жгло желание высказать в лицо все накипевшее — реши напарник натворить еще какую-то хрень и меня точно прорвет. Вытребую премию, если Лидер снова нас ещё куда-то пошлет, мрачно обещаю себе я, сверля под ногами вязкую грязь и противно шмыгая сопливым носом. За моральные страдания и физическое насилие над больным организмом. Зима в этом мире была одинаково отвратительной везде, где мы были последние недели — Страны Огня, Дождя, Риса и Рек погрязли в этой грязи, сливаясь в одно неразделимое целое. И, как я подозревала, Земля ничуть от них не отставала. Бесконечные дожди, мокрый, быстро тающий снег, хлюпающая грязь под ногами и пробирающие до самых костей ветра. Где-то чуть лучше, где-то чуть хуже… отсутствие привычных белоснежных сугробов, крупных хлопьев снега и морозной свежести вызывало уныние и отрицание — это было чем угодно, но не зимой в моем понимании, скорее уж затянувшейся серостью осени. С той же тоской я вспоминала о наполненных жарким зноем днях, ярком солнце и золотистом песке. И давила рвущийся наружу кашель, ощущая свернувшийся внутри холод и усталость. Уже почти позабытая простуда под пробирающими ветрами и сильнейшими ливнями вернулась, напоминая о себе першением в горле и застрявшим в груди сухим кашлем. В висках противно и гулко стучало, глаза болели и ныли суставы — мой организм мечтал и всячески намекал о мягкой и теплой постели, а также бессрочном оздоровительном сне, но… чего не было, того не было, вздыхаю я и мотаю головой, заставляя себя собраться в кучку. И бросаю взгляд в хмурое серое небо, готовое вот-вот разразиться очередным ливнем — запах дождя уже забивал легкие, заставляя зябко ежиться в великоватый мне плащ. Если наткнемся на таверну или постоялый двор, думаю рассеянно, следует остановиться на ночь, а завтра в быстром темпе уже нагонять время… На небольшую таверну мы натыкаемся еще спустя почти час, уже успев промокнуть до последней нитки. Я мерзко шмыгаю носом, слабо кашляю в ворот и торопливо поднимаюсь в свой номер, оставляя напарника дожидаться ужин внизу. Вопреки вбиваемым Джузо правилам целого и долгоживущего существования в мире нукенинов я отказывалась ночевать с Ятори не то что под открытым небом, но и в одном номере. Волоски на шее поднимались дыбом от одной только мысли о сне с ним в одном замкнутом пространстве: подпускать Ятори ближе, чем это приходилось делать на миссиях, чтобы не мешаться друг другу в бое, я не желала категорически и на дополнительный риск, как и траты, мне глубоко плевать — собственное спокойствие важнее. Ужином оказывается непонятная мешанина из овощей и склизких кусков мяса, которую Ятори уплетал за обе щеки. В животе сворачивается уже привычное за этот месяц отвращение и в костях оседает противная слабость, от которой начинает кружиться голова. Есть с напарником я тоже отказывалась — аппетит начисто пропадал, стоило сесть с ним за один стол, а еще и моя простуда… питалась я, кажется, только тем самым сладким на выходных, кофе и горячим чаем, продолжая функционировать на миссиях на одном лишь упрямстве да скрытых ресурсах, которые медленно, но верно подходили к концу. После этой миссии точно нужны выходные: отлежаться, прийти в себя и просто выдохнуть от присутствия осточертевшего напарника. Если Лидер нас пошлет с выходными, буду хныкать и ныть ему по мысленной связи, пока он не согласится, а ныть я умела и даже иногда любила. Слабо усмехаюсь, качая головой. Больную себя и свое же нытье не переваривала даже я, что уж говорить о ком-то другом? У Лидера никаких шансов устоять. Со вздохом отодвигаю свою тарелку и, не глядя на Ятори, беру в руки чашку, о которую больше грею замерзшие пальцы, чем действительно пью чай. Доверия к нему было ровно ноль целых, чтобы пить что-то, что успело постоять с ним рядом без моего присмотра неопределенное количество времени. За эти несколько недель, проведенных с новеньким бок о бок, я уже убедилась в своих подозрениях и предчувствиях. Изуку Ятори не так прост, как кажется: в необходимые моменты он проявлял недюжинную смекалку и даже сверкал чем-то похожим на интеллект, но больше, конечно, выделялся силой и мощью. Чакры у него было не просто много, а очень много. Мне даже как-то становилось завидно — этими объемами он управлял неплохо, хотя и старался почему-то не демонстрировать лишний раз свое владение дотоном, предпочитая решать все силой и двумя неплохими клинками. Которыми, к сожалению, владел уже не так хорошо, как дотоном. Джузо бы вырвал твои культяпки и сунул туда, откуда они появились, с неодобрением думала я, когда мой взгляд останавливался на нем, и тяжело вздыхала, осознавая, что мечник мечнику все-таки рознь. Логично, да. Не знаю, чего ожидала, сравнивая Мечника Тумана — одного из отряда легендарных шиноби Кири, — и самого заурядного пользователя холодным оружием. После близкого знакомства с Джузо мечником Ятори все-таки язык назвать не поворачивался, но вот его дотон… дотон у него на диво хорош. Что-то он все-таки скрывает, вздыхаю, упирая в напарника на несколько мгновений нечитаемый взгляд. Изуку что-то негромко говорил, шевеля губами и продолжая жевать уже мою порцию, напоминал о том, что сейчас погода на стороне шиноби Камня, что нам не стоит афишировать свое присутствие и… Мои губы изгибает ироничная усмешка, которую я прячу за длинной челкой, и с тихим звяканьем ставлю чашку на стол. Серый, глупый и непримечательный шиноби, да? И как же ты такой обычный в Акацуки-то угодил, м? Гений, что сказать. — У меня пропал аппетит, — хрипло бросаю я прежде, чем резко отодвинуть стул в сторону, поднимаясь со своего места. Такой уровень владения стихией и абсолютная глупость между собой не сочетаются, а он ведь и владел не самыми слабыми и простыми техниками. Выбора у него тогда, конечно, и не было, пришлось показаться, если хотел жить, а жить он, видимо, все-таки очень хотел, раз умудрился так быстро выдать земляного дракона. А еще его чакра… Я замираю на лестнице, все еще чувствуя на своих лопатках липкий взгляд невзрачных светлых глаз. Чакра Изуку отдавала чем-то грязным, липким и… могильным холодом. Передергиваю плечами и, бросив быстрый взгляд в окно, поднимаюсь дальше, будто мое внимание просто что-то привлекло за стеклом. Постоянная бдительность, по советам одного старого одноглазого и одноногого ветерана. Легкомысленность, беззаботность, слабость, шепчет интуиция, пока внутри скалятся в безмолвной угрозе отточенные инстинкты и в груди растекается оставленный на островах яд. Никогда не знаешь, когда противник решит сделать первый шаг, добавляю я с кривой усмешкой после пяти месяцев и трех недель в мире шиноби, рассеянно вставляя ключ в скважину своего номера и напевая под нос смутно знакомый мотив. Поэтому для хорошей охоты так необходима хорошая ловушка — заманить, поймать и уничтожить. Ятори Изуку замечательно походил на дичь и шел ровно в расставленные сети, успокоенный болезненным и уставшим видом вымотанной Учиха Итачи. *** Этой ночью мне ничего не снится — только голос хрипит на утро, да в легких оседает промозглый холод, придавливая их к ребрам, словно могильной плитой. — Все закончится очень плохо, все закончится просто ужасно, — хрипло напеваю себе под нос, рассеянно глядя на застывшую от холода бугристую землю и не обращая никакого внимания на напарника, но чувствуя его напряженный взгляд на себе. От него так и исходила волнами тревога, все то же напряжение и едва ощутимый страх, заставляя снова и снова прокручивать в голове полузабытые строки. — Тебе никто не говорил, что на миссиях не поют? — наконец, выдыхает он нервно и отводит глаза, глядя четко перед собой. — Впервые слышу, — отзываюсь равнодушно, бросая на него быстрый взгляд. И продолжаю напевать: — Кроваво-красное солнце и небо кроваво-красное… Я не помнила этой песни, как не помнила и ни одну другую, как постепенно забывала книги и истории своего мира… моя память утекала сквозь пальцы, оставляя после себя белесый туман, в котором сложно разглядеть даже свою руку. Строки сами ложились на губы, вызывая едва уловимую тоску и слабую улыбку, пока я напевала по кругу одно и то же — эти слова внезапно всплыли утром и заели как на повторе, не то о чем-то предупреждая, не то давая понять, что я что-то упускаю. А у Итачи, на самом деле, красивый голос, рассеянно замечаю вдруг. Мягкий, ласкающий слух, с приятной хрипотцой. Совсем не детский, несмотря на внешность ребенка. И не срывается, не ломается, перескакивая на несколько тонов ниже, как было у меня в прошлой жизни в дурные подростковые годы. Кажется, голос — это единственное, что выдает во мне вовсе не двенадцатилетнего ребенка. И с внезапной насмешкой я цинично размышляю понаблюдать за Орочимару и нахвататься у него хорошего-плохого — вот уж кто действительно напропалую пользовался своими шипящими интонациями и играл голосом с той же легкостью, что и на чужих нервах. Криво усмехаюсь, подавляя недовольный вздох. И какой только толк в голосе, если внешность… эта мысль обрывается, а я безобразно выпадаю из своей рассеянности. Ятори, заслышав новые строки, грязно ругается и наверняка бы перекрестился, если бы знал об этом жесте… не сдержавшись, засмеялась в голос, сбиваясь с меланхоличного напева — перекреститься-не перекрестился, но какую-то фигуру явно оберегающего характера сделал. Вот ведь смешной! А говорят, шиноби — народ не суеверный, ага, коне-е-ечно, продолжаю я мысленно посмеиваться над ситуацией под ненавидящим взглядом Ятори. — Если нас заметят и прикончат, — говорит он и обвинительно указывает на меня пальцем: — Это будет твоя вина. — Думай о хорошем, и хорошее притянется, — пожимаю я плечами с самым невозмутимым видом. — А то так настроишься приходить ко мне призраком, что мир тебя услышит и решит воплотить твои сокровенные желания. — А тебе-то что? Призраков боишься? — Если бы я боялась призраков, — говорю с иронией, не глядя на него. — В шиноби не пошла. Видеть еще своих мертвецов за спиной… И резко замолкаю, наталкиваясь на мысль и переводя ничего не выражающий взгляд на напарника. Земля-земля-земля… как много в этом слове, да? Это страна и стихия гребанных дотонщиков. А дотон — это что? Прави-и-ильно, моя дорогая Итачи, земля! Понимание находит внезапно, а ещё слишком поздно — завопившие трубой инстинкты заставляют отпрыгнуть назад. Вот только каменной картечью меня некрасиво сбивает прямо в воздухе и на землю я падаю кулем, глухо закашлявшись пылью. Ятори сделать ничего не успевает — его вырубает той же картечью в голову: пошатнувшись и прижав руку к кровоточащему виску, он закатывает глаза, падая безвольной тушкой. — Идиот, — вздыхаю вслух обреченно, и в оседающем облаке пыли раздается веселый смешок. И я, морщась, медленно поднимаюсь, чтобы тут же беззвучно зашипеть от боли, опираясь на другую ногу. Сильно, думаю, бросая быстрый взгляд на пропыленную штанину, которая быстро пропитывается моей кровью. И плохо. Надеюсь, это царапина. А напротив, наконец, оседает поднятая пыль, и я упираю взгляд в трех шиноби, один из которых улыбался и сверлил нас любопытным и небрежным взглядом. — И что же на нашей территории забыли нукенины? — его голос продолжает фонтанировать весельем. — Вероятно, — насмехаюсь я, изгибая губы в самой милой и дружелюбной улыбке: — Выполняли вместо вас вашу работу. Один из них присвистывает: — Посмотрите-ка, какой зубастый! — Новенький, — выдает лениво другой. — Еще не понял, что нукенинов пруд пруди и на них всем плевать. — Никто не заступится, если оторвать им голову, — поддакивает первый и, красуясь, небрежно прокручивает в руке кунай. — Еще и денежек можно выручить… Внутри вспыхивает безбашенное веселье, которое становится еще гуще, когда старший из них, тот, веселящийся шиноби, обреченно вздыхает и бормочет вторящее мне: «Идиот…» Страх так и не появляется, только в груди все горит веселье. Чувствовала, что эти трое — обычные патрульные, которые последовали за нами лишь из любопытства да скуки. Прелести спокойного времени и слабости мирной жизни — бой приходится искать самим, как и хороших противников. Я издаю смешок и, нежно улыбаясь, пожимаю плечами, делая скользящий шаг вперед и беззаботно признавая: — Ну, зато моя голова побольше ваших вместе взятых стоит. В моих глазах насмешливо вспыхивает багровый цвет шарингана, и их командир, резко посерьезнев, кричит в ругательстве: — …глаза, идиоты! Это… И, на миг застыв, падает без сознания, только и потянув руку к подсумкам. Те самые идиоты, полностью себя оправдывая, поднимают на меня глаза, тут же вляпываясь в гендзюцу. Это было… быстро. Я качаю головой, разочарованно цокнув языком и направляясь прямо к их тельцам — рыться в чужой памяти, чтобы убедиться, что за ними никто не придет, что это действительно сплошная инициатива трех заскучавших на посту шиноби, сосланных на границу за нетрезвое времяпровождение на миссии. Ничему-то жизнь не учит, фыркаю, снова качая головой. И уже в самом конце прикладываю их веселья ради слабой иллюзией встречи со здоровенной, коноховской многоножкой, курящей трубку, пускающей кольца дыма в воздух и ведущей философские беседы о вечном. Не сомневаюсь, что их головы разберут по камушкам и изучат вдоль да поперек, в подробностях рассмотрев все детали нашей короткой встречи. Вот только многоногое создание еще до-о-огло будет являться им в снах… и избавиться от него можно, но вряд ли их менталисты решат помочь трем беднягам — скорее закрепят мыслеобраз в наказание. А потом, не поворачивая головы, интересуюсь со скукой: — И долго ты собираешься изображать труп? Вместо ответа по земле пробегает дрожь, и я хмурюсь, уворачиваясь от очередной каменной картечи и упирая взгляд в непривычно сосредоточенного напарника с закрытыми глазами. По его щеке все еще стекала с виска темная кровь. — Сильно головой ударился? — ровно говорю я, щуря алые глаза и подбираясь, готовясь в любой момент рвануть в сторону. — Это-то? — усмехается Ятори, небрежно вытирая со щеки свою кровь. — Обычная царапина. Не делай вид, что ничего не понимаешь, — добавляет он вдруг. — Ты ведь с самого начала мне не доверял. Глаз он все также не открывал, заставляя меня скривить губы в кривой улыбке. Сообразительный. — Только не говори, что тебя это задело и ты плакал ночами в подушку, — морщусь, еле уловимо сдвигаясь с места и сближаясь с ним. И, цокнув языком, с иронией добавляю: — Не расстраивай меня, а то вдруг еще совесть проснется и плакаться начну я. — Я бы взглянул, — усмехается он, не открывая глаз. — Не старайся подкрасться, Итачи. Я тебя чувствую. И ударяет. Раз, два, три… я почти танцевала, уходя от его каменных ударов. А где-то внутри по венам вместе с кровью разливается позабытый на туманных островах азарт. — Поэтому использовал мечи? Не хотел светить техниками? — кричу я сквозь грохот камней и улыбаюсь от своей догадки, уворачиваясь от очередного удара и игнорируя царапины от летящего каменного щебня. — Ты же мастер дотона! С самого начала это планировал?.. Ятори ничего не ответил, продолжая методично наносить удары, закрываясь от катона каменными щитами и не давая к себе приблизиться. Он все также не открывал глаз, отслеживая мое местоположение иначе — не то чувствовал чакру, не то прислушивался к своей стихии. Этот бой не на скорость или силу, а на выносливость — и в ней дотонщик меня превосходил на голову. Ситуация становилась… патовой. Раздражающей. Катон плавил его каменную защиту, но не пробивал, а устраивать жаркую баню, чтобы заставить его выбраться — проигрышный вариант, у меня не так много чакры, когда сам напарник еще и мог уйти в любой момент под землю… а суйтон в этом нелогичном мире априори слабее дотона! В какой-то момент я окончательно выдыхаюсь и, сотворив телесного клона, что продолжил отвлекать дотонщика своими атаками, замираю возле трех беззаботно лежащих тел, что только чудом не пострадали в нашей бойне. И хмурюсь, осознавая, как далеко мог быть слышен дотон Ятори… сколько у нас времени прежде, чем сюда сбегутся все окрестные шиноби? Внутри вспыхивает досада и холодная злость. Клона надолго не хватит, а его комариные укусы… Делаю глубокий вдох, упирая алые глаза в каменную защиту, которой тот себя окружил, пережидая атаки. И досадливо морщусь, почти физически ощущая, как драгоценные секунды утекают сквозь пальцы. Ни одного слабого места, ни одной пробоины — идеальное исполнение техники, черт бы его побрал! Какой же ты неудобный противник, думаю с раздражением. Куда там другим стихиям, дотон — вот где истинная боль для противника без рай… Я ошеломленно застываю, вспоминая молниеносную технику Какаши и Саске, издающую тот примечательный звук хищных птиц, с которым та пробила абсолютную защиту Гаары. Звук, понимаете? Звук! На моих губах заиграла ядовитая усмешка, пока в алых глазах расцветал спиралевидный цветок. И почему все так уверены, что опасен именно взгляд глаза в глаза? Ах да, Учиха старались не шибко народ расстраивать, вот ведь милосердные какие! Тонкую душевную организацию окружающих берегли. Когда-то давно я уже вплетала гендзюцу в свой голос, напевая незатейливый мотив вместо колыбельной пиратам, но сейчас… сейчас я раскидывала тонкие сети гендзюцу вокруг Ятори, с собственным свистом воспроизводя звук фирменной техники бывшего семпая до мельчайших деталей и давая разгореться в своих руках ярости молнии. Напарник, заслышав звук, дергается, усиляя защиту, напрягаясь… и кричит от боли, когда техника пробивает его защиту и врезается в грудь — точно в сердце, разворачивая грудную клетку в кровавое месиво. И Ятори Изуку умирает. Он смотрит невидящим взглядом вперед, безвольно падая на колени, часто-часто дыша, пока его надежная защита рассыпается на камень в реальности. Ятори Изуку захлебывается кровью, когда моя рука перерезает его горло. И, когда его блеснувший осознанием взгляд встречается с моим в последнее мгновение, на моем лице ничего не отражается — только в черных глазах горит кровавым пламенем мрачное удовлетворение. «Ятори Изуку мертв», говорю я без всяких эмоций по мысленной связи позже, глядя на свою фотографию в Книге Бинго, на подчеркнутые и перечеркнутые способности, на выведенные чернилами привычки и равнодушные числа, назначающие моей оторванной голове свою цену. Облако, Кири, Коноха… какая ирония — родной деревне я нужна меньше всех. Облизываю сухие, растрескавшиеся губы, изгибаю их в кривой, безобразной улыбке и без всякого сожаления сжигаю на выдохе тонкую книжицу, где чернильными росчерками покоилась информация о членах Акацуки — все, что он успел выяснить. Не так много, но такая информация… Прикрываю горящие багровые глаза. «Он охотился за нукенинами. Хотел получить и продать шаринган». «Возвращайся на базу», — это единственное, что отвечает мне Лидер. В его словах мне слышится сожаление.