Я — Учиха Итачи

— Это ведь не то, о чем я думаю? — спрашиваю с надеждой. Конан безжалостно ее разбивает: — Понятия не имею, о чем ты думаешь, но это именно то, что тебе нужно. — И я должна это… — Да. Именно. Я делаю глубокий вдох, еще раз рассматриваю силиконовый ужас в новеньком герметичном пакетике, с какими-то улыбчивыми облачками на упаковке и кучей букв, обозначающих что-то вроде «распускающийся цветок лотоса». И поднимаю на нее взгляд, полный безнадежности. — А есть что-то… более… традиционное? — мой голос предательски дрогнул, и я неосознанно откашливаюсь, делая неопределенный жест рукой и пытаясь скрыть свою тревогу. Конан бросает на меня серьезный взгляд и качает головой: — Если хочешь что-то более традиционное, то вперед за тряпками. — Понял, принял… даже почти смирился, — угрюмо бормочу себе под нос и, схватив пакетик, ныряю в чужую ванную, уже заранее преисполнившись страданием. Если переживу эти дни, то просто не могу умереть где-то на миссии — я буду обязана прожить весь канон и выжить, чтобы провести остаток жизни и заслуженную пенсию в какой-нибудь далекой деревушке и пугать местных детишек байками о всяком. — Не забудь ее промыть! — доносится до меня ее голос, и, клянусь, мое лицо еще никогда не принимало настолько страдальческого выражения. Я умру, обреченно понимаю я и почти хочу заплакать, потому что мне это все не нравится, а еще плохо, больно и домой внезапно хочется очень сильно. И нет, меня нисколько не волновало, что подумает Конан, которая наверняка слышала мои тихие ругательства, скулеж, стоны и полные ненависти обращения к богам, потому что я точно не грешила в прошлой жизни настолько, насколько мне достается в этом гребанном мире. Когда я все-таки выползаю из ванной депрессивной и сопливой лужицей уныния, меня встречает приятный аромат трав и маленький японский столик с двумя чашками для чая и симпатичным чайником в фиолетовых жабках. Конан сидит совсем не так, как полагается — с ровной спиной и поджатыми под себя ногами, нет, она упирается подбородком в собственное колено и с самым философским видом медитирует на чай в своей чашке. — Я думала, ты заснешь обратно. — Я тоже так думала, — вздыхает она, продолжая смотреть в чай так, будто читает в нем все тайны Вселенной. — И все еще тешу себя надеждой на здоровый восьмичасовой сон. — Шесть утра… ты уверена, что это будет здоровым сном? — осторожно интересуюсь я и, аккуратно присаживаясь напротив нее, морщусь от неприятных ощущений, пытаясь устроиться поудобнее. Снова морщусь, смотрю на Конан и решаю не выпендриваться и сесть так, как душе угодно, а не внутреннему перфекционисту, который что-то нудел про отсутствие приличий, уважения к традициям и что-то еще. — Если я просплю восемь часов — это уже здорово, — делает Конан акцент на последнем слове и переводит на меня уставший взгляд янтарных глаз, меняя позу и подставляя под лицо ладонь. — И как давно это с тобой? Я моргаю, пытаясь понять, о чем она, и медленно осознавая, что, кажется, мы вернулись к предыдущей теме. И, подняв брови, неуверенно выдаю: — Вероятно, с рождения? Она медленно и очень понимающе кивает. А потом подается вперед, сверкнув угрожающе-нехорошим отблеском янтаря: — И зачем тогда было устраивать это представление? — Привычка? — выдаю я автоматом, незаметно отодвигаясь от столика. — Безопасность… и я не сразу поняла, что вы приняли меня за парня. Конан хмыкает, но уже без огонька, отодвигается назад и несколько бесконечно долгих мгновений смотрит на меня. А потом сообщает: — Я поставлю в известность Лидера — он обязан знать о некоторых… нюансах. С остальными разбирайся сама. Пожимаю плечами и, откашлявшись, отпиваю чай, все еще не видя в произошедшей ошибке какой-то особой проблемы и не собираясь хоть как-то способствовать ее разрешению. Если человек слепой идиот, то чья ж в этом вина? Или же мне бегать с надписью на лбу: пол женский, не лезть — загрызет? И если путаница с моей половой принадлежностью не вызывала у меня никаких особых чувств, то вот другая моя проблема… Из моей груди вырывается тяжелый вздох, который я даже не стремлюсь скрыть. И смотрю на Конан с безнадежной надеждой: — Есть ли хотя бы какие-то шансы поменять напарника без его или моей смерти? — Нет, — отрезает она мгновенно и становится очень раздраженной. Настолько сильно, что сразу приходит понимание: болезненная тема, очень старая и животрепещущая для всех пока живых в Акацуки. — Если что-то не нравится, то ищите напарников себе самостоятельно — в мире же нукенинов достаточно! И все они что-то из себя представляют! Я торопливо и понимающе киваю, поднимая руки в сдающемся жесте, а потом… В моих глазах вспыхивает интерес: — А премия за «приведи друга» полагается? Видимо, нет, понимаю я по тому, как Конан от возмущения давится воздухом, и с самым горестным видом опираюсь горящей от жара щекой в кулак, прячась за своей чашкой чая. Который, к еще большей печали, уже почти остыл. — Все не может быть настолько плохо, — говорит она позже, открывая мне дверь. — Пока нет, — хрипло соглашаюсь я, добавляя про себя, что все наверняка будет еще хуже. Все-таки интуиция меня еще ни разу не подводила, и если человек мне не нравился с первого взгляда, то обычно от него можно было ожидать всего. И, если кто-то думает, что со временем у нас изменилось что-то к лучшему… нет, новенький так и оставался моей ключевой проблемой, несмотря на сильную простуду, которая, кажется, грозилась перерасти во что-то серьезное, первые в этой жизни месячные и маячевшее где-то в недалеком будущем превращение кукольника в куколку, которого мне так хотелось избежать. Но Изуку Ятори прочно занимал первую строку среди всех моих невзгод, неприятностей и забот. Он мне не нравился, и я ничего не могла с этим поделать: меня раздражал даже его внешний вид, хотя казалось бы среднестатистическая внешность, которую кто-то бы, наверное, назвал симпатичной. Наверное. Не уверена. Ятори был… серым, что ли. И этим же невероятно раздражал. В нем не было ничего примечательного, выразительного, яркого, но мои глаза цеплялись за каждую мелочь и каждая мелочь в нем вызывала во мне тошнотворное отвращение. У него были грубоватые, чисто мужские черты лица, которые смотрелись на нем нелепо — он был еще слишком молод, кажется, ему всего что-то около девятнадцати. Круглые глаза непонятного оттенка без тени интеллекта и какого-либо выражения эмоций. И толстые губы с крепкими зубами, которые он часто кривил в дружелюбной улыбке. Он был высоким, крупным, крепким парнем и, кажется, это было нормой для Страны Земли. И, в общем-то, ничего страшного, да? Бесить он меня не переставал ни на минуту. Первая неловкость и смущение от нашей встречи быстро стерлись из его памяти, как и неясная вспышка страха передо мной. Иногда мне даже казалось, что это мне почудилось, но стоило лишь посмотреть на него алым взглядом проклятых глаз — и он отводил глаза, слишком заметно сжимаясь для человека его размеров, стискивая до побеления пальцы на рукоятях своих мечей и уходя под самыми надуманными поводами. Это было бы смешно, если бы не выглядело все так нарочито — вне миссий и моих напоминаний он будто забывал о наличии шарингана, стремясь не то стать мне лучшим другом, не то кем-то вроде семпая. Из него так и лезло то, что лезет из каждого крупного человека при встрече с кем-то маленьким и с детским личиком — и я не про умиление и заботу, нет, тут ими и не пахло, а вот едва заметным превосходством… казалось, будто он за мой счет самоутверждался, но именно казалось — я знала, что он не даст мне достойным отпор ни в споре, ни в бою, и выжидала, пытаясь понять, что за всем этим стоит. Напарник же, конечно, не стеснялся меня разочаровывать. Так, например, в один из дней нашего молчаливого напарничества Ятори Изуку сравнил наши габариты, подумал головой — лучше бы нет, у него это выходит на редкость ужасно, — и поставил меня перед фактом, что главным в нашем дуэте будет он. Сила же у него, ближний бой на нем, а я так, шиноби поддержки, иллюзиями балуюсь потихоньку, да всего-то довожу противников одним взглядом до мокрых штанов. Ничего значимого, ага, и поэтому он так трясся при виде моих красных глаз. — Ты сама его пугаешь, — пожимает плечами Орочимару, когда я делюсь своими наблюдениями. И с иронией советует: — Побольше глазками своими хлопай, может, привыкнет и поймет, что ты добрая и пушистая. — Как саблезубый тигр в клетке, — едко добавляет Сасори, не отвлекаясь от своей книги. — Если не стучать по прутьям и не совать руки в пасть, может, и обойдется. Я закатываю глаза и показываю спине кукольника язык, на что Орочимару тихо смеется и заставляет меня стрельнуть в него недовольным взглядом. Конечно же, я утрировала, но от сути не отходила. Меня бесил мой напарник и бесили его поступки, но я продолжала молчать, легко сдвинувшись в сторону и позволяя ему перехватить мнимое лидерство, не показывая тех острых клыков, на которые любил ссылаться кукольник. Отчасти потому что во мне проснулся злобный гремлин, который наслаждался чужими ошибками, жестко комментируя и разбирая каждую из них, отчасти потому что мне с ним еще работать и работать… ну и все же немного плевать, кто был условным «главным» — видеть лишний раз Лидера мне все равно не хочется, как и писать вечерами отчеты. И заниматься прочей не очень интересной, но необходимой работой. Правда, это мнение мне приходится пересмотреть. В тот вечер Лидер меня застает на кухне, буквально поймав на горячем — поедании сладких запасов Тоби, и нет, я просто честно и по-родственному забочусь о том, чтобы он себе кариес на старости лет не заработал! О Ятори со всем этими проблемами я не вспоминаю, скорее, мрачно обдумываю то, что у Лидера на меня набирается как-то слишком много бытового компромата, за который меня могут свои же и прикопать — и, к сожалению, избавиться от этого свидетеля невозможно. Лидер о моих мыслях и не подозревает, даже, кажется, игнорирует то, что я сидела на столешнице нижних шкафчиков в позе лотоса, говорящим жестом засунув руку на верхнюю открытую полку. — Итачи, — произносит он приветливо и… по-доброму, что ли. А потом присаживается напротив — за барную стойку, где так обожал сидеть Сасори. Смотрит, не мигая, заставляя вытащить руку из чужого пакетика и совершенно независимо сунуть печеньку в шоколаде в рот, будто все идет как надо и печеньки вообще были моими. На его лице не отражается ничего, а аура продолжает источать дружелюбие, понимание и доброту. И это заставляет подобраться, выглядывая на мертвом лице хоть какой-то отблеск эмоций. Например, обещания проблем или коварства — шантаж во всех мирах штука популярная, знаете ли. — Ты видела отчеты вашей команды? — интересуется Пейн ласковым голосом с тем же мертвым выражением и укладывает подбородок на сплетенные вместе пальцы, упирая в меня немигающий взгляд. Я непроизвольно передергиваюсь — нагонять жути он все-таки мастер, и позволяю вспыхнуть в глазах настороженности и тому самому ожиданию подвоха. Даже усаживаюсь ровнее, продолжая жевать и думать о том, где же двойное дно. Где-то внутри зарождалось небезосновательное подозрение в том, что где-то мой напарник накосячил и разгребать это придется сейчас мне. Вот век не вылезала из комнаты и столько же надо было не вылезать, тоскливо вздыхаю я, сетуя о проснувшихся жажде и интересе к сладкому, который вынудил перетряхнуть всю кухню и все-таки наткнуться на Тобину заначку… о съедении которой я нисколько не сожалела и не стыдилась. Судя по тому, что нашла я ее в самом далеком уголке верхнего шкафчика за многочисленными крупами и упаковками — он и сам уже о ней не помнил. Лицо Лидера никак не поменялось. Он терпеливо дожидался, пока я дожую печеньку в шоколаде и честно сдам напарника… то есть, отвечу, конечно. — Ятори говорил, что он ими займется, — признаюсь я настороженно. Лидер наклоняется ближе: — Так ты их видела или нет? — …нет. — И я нет, — кивает он также дружелюбно. А потом: — Мне все равно, кто их напишет, но чтобы сегодня они уже лежали на моем столе, все понятно? Поморщившись и тоскливо покосившись на пачку вскрытого печенья — лучше бы все закончилось банальным шантажом рассказать все Тоби, я кивнула. Разумеется, в этот день напарник так и не объявляется на базе, устроив загул где-то… где-то, я не интересовалась, где он проводит свои выходные и потому же мрачно пялилась на лист и кисть с чернилами, наполняясь осознанием того, как сильно встряла благодаря кое-чьей… ответственности. Доверяла ли я ему после этого хоть сколько-то? Нет. Изуку Ятори стал раздражать меня еще больше, чем до этого — и, по моему скромному мнению, бесил он меня теперь вполне обоснованно. Изображать нейтралитет удавалось с трудом, и походил этот нейтралитет все больше на необъявленную холодную войну, где я уже преисполнилась глухого раздражения, а напарник… напарник сжимался от моего ледяного, немигающего взгляда и все чаще замолкал под ним, не находя в себе сил ни на пустую браваду, ни на попытки решить нашу проблему. Не то чтобы я ждала и хотела этого… нет, во мне слишком глубоко уже засела брезгливая жалость и настолько сильное раздражение — меня бесило все, что он делал, как он делал, как выглядел и даже как дышал, — что оно незаметно перерастало в ненависть. Я знала, что у нас было только два выхода: или кто-то из нас умрет своей смертью, или же нас все-таки разведут. Но на последнее я не надеялась, видя живой пример перед глазами: что Какудзу с его постоянной сменой напарников, что Орочимару с Сасори доказывали — желание и попытки убить напарника не являются причиной для развода по разные стороны. — Прямо как в супружеской жизни, — морщилась и ворчала я вслух, ничуть не скрывая своего недовольства. — Избавим друг друга от своего присутствия, если только кто-то решит из нас испустить свой дух раньше старости. — И не говори, — поддакивает мне Орочимару с неуловимой насмешкой и косится на Сасори с большим-большим намеком. Кукольник отвечает ему презрительным взглядом, а после смотрит на меня и вдруг о чем-то думает, едва уловимо улыбнувшись. — В старо-древние времена, — говорит он негромко, отводя глаза и будто просто рассуждая вслух, а не намекая на что-то… что-то, что явно не одобрит Лидер. — Ненавистных супругов травили ядами. Я округляю глаза, глядя на кукольника так, будто у него вдруг выросла вторая голова. Змеиный саннин смотрит на напарника и почему-то выглядит так, словно только что узнал какую-то жуткую и очень важную тайну. И подается вперед с самым живым интересом: — Признавайся, — в голосе Орочимару появляются незнакомые интонации — мягкие и бархатные, ласкающие слух и почему-то вызывающие подлый румянец, который я торопливо прячу за длинной челкой. А в змеиных глазах выплясывают танго хвостатые биджуу: — Ты что-то ко мне чувствуешь, да? Иначе почему я чувствую твой яд в своих венах? Сасори бросает на него нечитаемый взгляд и поднимает бровь самым надменным образом. — Даже не надейся, — советует он. — Я тебя терпеть не могу. — Ты разбиваешь мне сердце! — причитает змеиный саннин, хватаясь за грудь. — Сколько лет мы вместе, а ты… ты все такой же черствый и холодный! — А ты все такой же драматичный и ранимый, — отзывается Сасори с нескрываемой иронией, не глядя на него. — Как только еще не умер, с такой-то хрупкой душевной организацией? Порадовал бы всех хоть на старости лет. Орочимару возмущенно набрал воздуха в грудь для обвинительной отповеди в чужом равнодушии… Я закатываю глаза, качая головой и едва-едва улыбаясь. Как-то незаметно для себя я продолжала держаться компании Орочимару и Сасори, да и они… кажется, что-то все-таки изменилось там, в пустыне, потому что они продолжали напропалую язвить и играть на нервах друг друга, но практически не расходились, как было ранее. Частенько я присоединялась к их посиделкам на кухне, которые позже переезжали в общую гостиную. И было в этом что-то теплое, по-домашнему уютное, отчего в груди собирается тепло и на губах сама собой возникает улыбка. И, несмотря на все шуточки касательно моего напарника… я ясно видела, что ни Орочимару, ни Сасори не были от него в восторге. Орочимару смотрел на него задумчиво-задумчиво. С нехорошим прищуром и по-змеиному тонкой усмешкой на губах. А его руки покровительственно ложились на мои плечи, пока он рассуждал вслух об экспериментах на людях и со скрытым удовольствием наблюдал за дрожью в чужих ладонях. Сасори поднимал на подобное бровь и показательно игнорировал все, что касалось новичка, невольно вызывая у меня кривую улыбку. Оказывается, ко мне он относился еще очень дружелюбно — можно сказать, что практически симпатизировал и даже не скрывался. Насколько это в его характере, конечно. Остальные же сторонились Ятори, как сторонились обычно всех новичков: прежде, чем заводить дружбу с кем-то, кто не твой напарник, следует доказать, что тебя не так легко убить и что ты чего-то стоишь. Даже мои отношения с членами Акацуки все еще оставались очень и очень… зыбкими. Если, конечно, не считать связи с Орочимару и Сасори, которая все больше становилась привычкой — и привычкой обоюдной, почти уже традицией. Утром я часто пересекалась на кухне с Сасори — тоже той еще утренней пташкой, и в царящей тишине кукольник медленно и размеренно, с явным удовольствием, заваривал себе чай и также медленно его цедил, наслаждаясь каждым глотком и бросая в мою сторону полные веселой насмешки взгляды. Я продолжала просыпаться рано, с неохотой признавая плюсы подобного режима — день неуловимо становился длиннее, да и сосредоточиться утром на делах почему-то проще. И с нелюдимой мрачностью, давя зевки, варила кофе, на который внезапно и совершенно неожиданно для себя наткнулась на одной из миссий на окраине в Стране Огня. Запах кофе по утрам отдавал чем-то почти забытым, теплым и очень горьким. В памяти просыпалась тяжелая и выматывающая, но любимая работа в прошлой жизни — и, не удержавшись, на базу я вернулась с драгоценными кофейными зернами отборного качества. И на следующее утро под любопытно-скептичным взглядом кукольника вспоминала, как взбить молоко с помощью подручных средств… Вечера я зачастую проводила в компании Орочимару, наблюдая за ним и его работой, а также скатываясь со змеиным саннином в безумные обсуждения той или иной техники и ее возможных модификациях. И все же, вопреки всей этой идиллии, внутри меня нарастало все большее напряжение и раздражение. Это неуловимо проскальзывало в моем поведении и совсем не скрывалось в отношении к напарнику, заставляя задумчиво щурить глаза Орочимару и ловить долгие взгляды кукольника. Хотя я и не пыталась особо скрыть свою неприязнь, продолжая проводить большую часть времени с ними и старательно игнорируя своего нового напарника вне миссий, частенько на него жалуясь и страдальчески вздыхая. Кажется, возвращение на базу прорвало мою фазу молчания, и теперь мне требовалось срочно возместить норму слов за те недели молчания в пустыне — несмотря на то, что с нашего возвращения прошел уже почти месяц. — Вы никогда не найдете общий язык, если ты продолжишь его избегать, — как-то произнес Сасори, не отрывая глаз от свитка с чертежом каких-то деталей. — Я не хочу находить с ним общий язык, — отвечаю тем же тоном, продолжая помешивать сахар в своем кофе — мой организм продолжал требовать сладкого в огромных количествах и жила я практически только на нем. И чувствуя его острый взгляд на своей шее, резко добавляю: — Я не выношу его. Он меня боится. У нас полная идиллия, спасибо за беспокойство. Сасори хмыкает и замолкает, возвращаясь к своим заметкам. Возможно, в чем-то во мне говорило нежелание видеть своим напарником кого-то другого. Возможно, он был не так плох. Возможно, я просто была слишком стервой. Но Изуку Ятори как был, так и оставался моей главной и, к сожалению, неразрешимой проблемой.