Writober-2022

Резные подлокотники кресла удобно ложились в ладонь, и Ойген позволил себе насладиться соприкосновением с гладким полированным деревом. — Вы не удивлены, Валентин, — отметил он удовлетворенно. — Очевидно, мысль об этом союзе уже приходила вам в голову? — Восторженные взгляды генерала Ариго трудно не заметить, — Валентин едва заметно кивнул. — Впрочем, вы не правы, я всё же удивлён. Он сидел в кресле совершенно неподвижно, словно позируя для парадного портрета — прямая спина, руки лежат на коленях. Косые лучи утреннего солнца подсвечивали каштановые волосы с одной стороны, прошивая их тонкими золотыми нитями. Блестящий ум, прекрасная внешность, сдержанные, полные внутреннего достоинства манеры, решимость — от общения с молодым Валентином Ойген всегда получал исключительное удовольствие. — Вас удивила не сама мысль, — предположил он, — а лицо, её высказавшее. — Вы очень близки с генералом Ариго, — сказал Валентин медленно, словно выбирая слова, заставляя Ойгена присмотреться внимательнее. — Наша дружба скреплена на поле боя, — он счел возможным улыбнуться. Валентин старательно скрывал напряжение, но оно проскальзывало в скупости жестов, в полутонах голоса, в нервном подрагивании ресниц. Еле заметная фальшивая нота, царапающая слух, неправильность, которую хотелось устранить, чтобы восстановить гармонию. — Вы заботитесь о его счастье, как иные заботятся о собственном. Мой вопрос может показаться вам слишком откровенным, и я заранее приношу свои извинения, но… почему? Теперь и Валентин обхватил подлокотники своего кресла, крепко стиснул их длинными пальцами. Мягко блеснули фамильные перстни — фиолетовые сапфиры и лиловые аметисты. Ойген в свою очередь помедлил с ответом. У вопроса был привкус можжевеловки, крови из свежих порезов и талого снега — всего того, что могло бы стать поучительной историей, если бы Ойген счел нужным её рассказать кому-нибудь. Валентину же, если и нужно было откровение, то иного рода. — Потому что это способствует моему душевному равновесию, если хотите. Возможно, это отчасти связано с присущей всем бергерам любовью к упорядочиванию мира вокруг себя. Забота сродни ритуалам, отгоняющим зло — всё следует делать подобающим образом. И то, что можно исправить, не следует оставлять на волю провидения — будь то болезнь, разбросанные вещи или несчастная любовь. Так легко было бы теперь увести разговор в привычное обоим русло — к традициям и верованиям, полузабытым обрядам и приметам. И Валентин, несомненно, истолкует это верным образом. — Прежде я никогда не смотрел на заботу с такой точки зрения, — признался Валентин и сжал губы, словно собирался спросить ещё о чём-то, но не счёл уместным. Но фальшивая нота зазвучала громче, отчётливей, и Ойген подался вперёд, накрывая своей ладонью его прохладную руку. Пальцы Валентина дрогнули, а потом расслабились, согреваясь в чужом тепле. — Вы хотели показать мне гальтарскую рукопись, — напомнил Ойген. — У нас есть ещё немного времени до обеда.