Сгустки времени

В любом случае нужна искренность и насилие.

© к/ф «Китаянка»

Цель, как правило, корыстна. С какой же целью Умико привела его к себе домой? Показать квартиру — все равно что распахнуть душу. Предстать нагой перед ним. Закрытый характер Умико подогревал желание узнать ее получше, но она сама поспособствовала раскрытию своих тайн. Возможно, она не относилась к личному пространству столь же щепетильно, как он. За все годы обучения в Фуурин никто из товарищей не посетил его дом. Даже если бы он жил один, а не с тревожной матерью, то не стал бы приводить гостей. В конце концов, дом — место, где можно расслабиться и быть собой. Быть собой не для других, а для себя. Умико знающе разулась, расшнуровала промокшие кроссовки, вынула подстилки и поставила их к стенке — сушиться. Достав с нижней полки обувницы черные мужские тапочки, она молча бросила их перед Суоу. Сама Умико в носках, пропитанных влагой, прошла по бамбуковому паркету из небольшой прихожей в кухню. Послышалась бытовая возня: щёлканье выключателя, закрытие окна, брызнувшая струя из крана, трескучее скольжение жёсткой губки по посуде. Суоу замер на какое-то время, протирая глаза. Он не верил в то, что находился здесь, в квартире Умико. Она знала его всего ничего. И дело не в самом факте, что он переночует у кого-то — дело в самой Умико. Наверное, напряжение между ними усиливалось серьёзностью его намерений. Умико вошла в его жизнь негаданно-нежданно и заняла значимую роль. Потому что он позволил ей стать для него кем-то. Глупый мальчишка. Придумал иллюзию, которую возвел в ранг истины. А теперь пришло разочарование, к которому он не был готов. Кухня была тесной, но уютной. Тапочки на два размера больше невольно шаркали по полу. Суоу присел на плетёный стул бежевого цвета, удивляясь европейскому убранству. Наверное, Кирю здесь комфортно. Почему-то случайная мысль о друге заставила сердце дискомфортно сжаться, спрятаться в скорлупу мнительности. Даже если бы Умико стала для него важным человеком, между ними всегда был бы Кирю. Закончив с мытьём, Умико промыла тряпку, которой вытирала стол, и повесила сушиться на крючок. Суоу с неприкрытым интересом наблюдал за ней: в таких мелочах, как быт, люди раскрывались с новой стороны. Например, мать всегда вешала тряпку даже на холодную батарею, а Суоу расправлял ее и оставлял на столешнице рядом с раковиной. Умико открыла холодильник и обратилась к гостю: — У меня есть кукурузный суп со вчерашнего дня и удон с кальмаром и овощами с сегодняшнего утра. Будешь что-нибудь? — Я на диете. — Я не вижу в твоём теле ни намека на будущий жир. — Я худею не потому, что боюсь потолстеть, а потому, что хочу быть здоровым. Умико помассировала виски. — Ну а чай? — Если не затруднит. Суоу обратил внимание, что Умико вообще не заботила одежда: она не только одевалась удобно в повседневной жизни, но и не спешила переодеться в домашний костюм. Она скользила по паркету во влажных носках, оставляя за собой мокрые следы. Ее это ничуть не смущало. С длинных спутавшихся волос капала вода, но Умико не обтерлась полотенцем по прибытии домой, как сделало бы абсолютное большинство. Она антоним брезгливости. Наверное, они с Кирю спокойно пили из одной бутылки или доедали друг за другом сладости. Умико достала из шкафчика пять упаковок чая в пакетиках с разными вкусами: пурпурный, жасминовый, имбирный, черный и зелёный. — На любой вкус и цвет. — Давай по классике — зелёный. — Ты такой предсказуемый, — хмыкнула Умико, убрав все пачки чая, кроме зелёного, ещё не распакованного. — Я не стремлюсь удивлять. — Зря, — девушка набрала воду в полупрозрачный чайник и щёлкнула по кнопке, загоревшейся красным. — Обычно ты завариваешь чай? — Да. — Так и думала. Ценитель традиций традиционен во всем. За окном во всю бушевал ливень. Капли бились о стёкла с таким звуком, будто это не капли, а бешеные птицы. Суоу хотел ответить: «Думай, что хочешь», но сдержался. Обычно мелочное самодовольство людей его не раздражало, даже умиляло. Но в Умико эта черта была доведена до абсурда. «В ней и Кирю», со вздохом добавил Суоу. Люди, долго знающие друг друга, перенимают общие паттерны поведения. Общаясь с Умико, Суоу так же общался с ее другом. И наоборот. Это удивительное открытие не приободряло. Умико поставила перед ним кружку так резко, что чай чуть не расплескался. То ли в этом следовало усмотреть личное отношение, то ли Умико двигалась порывами — непонятно. Напиток горчил на корне языка, но это была горечь целительная, успокаивающая нервы. Они вместе сидели за столом. Палочки Умико бессмысленно летали над тарелкой: кажется, она тоже была не голодна, но пыталась вместить в себя хоть что-то. Воздух сделался тугим и плотным, будто вот-вот взорвется. Умико первой не выдержала давления: — Почему ты ничего не рассказываешь о себе? — Зачем обременять своими чувствами других? — Для близких твои чувства никогда не будут бременем, — Умико сощурилась, как следователь на допросе. — Или у тебя нет близких? Хаято вздохнул, с губ его не спадала вызубренная у зеркала доброжелательная улыбка. — Чего ты хочешь добиться этими вопросами? — Правды. — А вопрос все тот же: для чего тебе правда? — Ладно, это не мое дело, — сдалась Умико, описав палочками для еды жест, совсем не характерный для проигравшего. — Но в следующий раз, когда захочешь меня одернуть, вспомни, что и ты нередко интересуешься тем, что тебя не касается. На Суоу напала глубокая задумчивость, но не расслабленность. Чай остывал. Он разглядывал свое зеленовато-жёлтое отражение, грея ладони о фарфоровую чашку с рисунком совы. — Все, что ты мне рассказала, ты сделала добровольно, — речь лилась легко, и голос не дрогнул, но вот язык шевелился с трудом, будто на нем лежал кирпич. Суоу привык отшучиваться: он бы не вспомнил, когда в последний раз всерьез рассказывал что-то о себе. А с Умико и ее прямотой приходилось иногда сбрасывать привычную маску шута. — Мне жаль, если ты об этом пожалела. Ты ждёшь ответную откровенность, но ее не будет. — Ого, ты не отшучиваешься, — Умико, конечно, оценила его искренность: ее удивление было приятным. — Твоя серьезность уже сродни откровенности. Просто… расслабься, ладно? — Кому она это говорила? Себе, ему или им обоим? — Я не хотела выпытывать у тебя ответы. Я всего лишь любознательна, впрочем, как и ты. — Скорее любопытна. — Люди, называющие любопытство и любознательность разными качествами, лгут, — девушка скрестила ноги под столом и, склонившись над тарелкой, с хлюпаньем втянула в рот лапшу удон. — Любознательность проистекает из любопытства. Сначала тебе интересно, о чем мама разговаривает с подругой по телефону, а потом — о чем председатель Мао перешептывался со Сталиным. Суоу прыснул в кулак. — Сравнила сплетни подруг с кознями коммунистов. — Все с чего-то начинается, — легкомысленно пожала плечами Умико. — И ты, по-моему, слишком категоричен к коммунистам. Они не такие уж и плохие ребята, особенно сейчас. Призрак коммунизма уже не витает в Европе, как раньше. — Радикальные сообщества вызывают радикальные чувства, — Суоу не допил чай и отодвинул кружку. — Это закономерно. — Разве ты со своим буддийским спокойствием способен на радикальные чувства? — Я бы считал себя либо мертвецом, либо Конфуцием, будь иначе. — Значит, Кирю был прав… У нас с тобой есть что-то общее. И снова Кирю. Хаято говорил с Кирю об Умико, а Умико с Кирю — о нем. Они трое уже были взаимосвязаны, хотелось им того или нет. Умико доела лапшу, взяла его чашку и поставила в раковину. Потом закинула колено на подоконник и посмотрела в окно, вынеся обнадеживающий вердикт: — Думаю, к утру дождь перестанет… Я пойду достану тебе футон и постельное белье, а ты будь паинькой, подожди здесь. — Ай-яй-яй, оставлять гостя одного, — Суоу откинулся на спинку стула, взглянув на девушку исподлобья: она погасила свет, — и уж тем более в темноте. А что, если я испугаюсь звука грозы, забьюсь в угол и расплачусь? — Во-первых, ты уже взрослый мальчик. А во-вторых, ты страшнее любой грозы. — Ну спасибо. — Обращайся, — Умико подмигнула и скрылась в своей комнате. Хаято скрасил ожидание мытьём посуды. Губка у Умико с жёсткой щетиной, точно такой же, как и ее характер. Над раковиной шкафчик с тарелками и выше — кружками. Тарелки из темного стекла плотно прилегают друг к другу. Много кружек с красивыми узорами. Наверняка где-нибудь бережно стоит коробка с ритуальными чашами для благовоний или другой религиозной атрибутикой. Протерев стол мягкой новенькой тряпкой, Суоу отжал ее и так же, как хозяйка квартиры, повесил сушиться на крючок. Умико вернулась, спрятав в рукаве серой кофты не по размеру зевок. Умико переоделась в домашние шорты и была не похожа на себя. У нее были ушибленные интенсивными тренировками красивые колени. Суоу напряжённо сглотнул. Его поведение сегодня… Наверное, это перебор. Он позволил струйке гнева просочиться наружу и распуститься сине-фиолетовыми цветами-гематомами на женском теле. Неприятно тяготило осознание: в конце концов, он ответствен за тренировки, а пол в подвале Кирю бетонный, не устланный ковром. Он сам подолгу не разглядывал себя в зеркале, но Умико — это другое. К ее телу нужно относиться бережнее. Она девушка, и она хрупкая, как хрусталь — это не делает ее хуже, но это приводит Суоу в чувство: следует быть сдержаннее, держаться чопорно и отстранённо, даже если он рискует усилить ее неприязнь и вызвать гнев вперемешку с негодованием. Умико молчаливым жестом поблагодарила за вымытую посуду и пригласила проследовать за ней. Прежде всего в глаза бросалось то, что комната Умико была организованным хламом: в ней было тесно не из-за размера, а из-за количества вещей: большой, почти двухместный футон, заправленный розовым в клетку одеялом, низкий квадратный стол из дубового дерева, занимавший весь угол. На столе внушительная лампа, раскрытая тетрадь по японскому языку, баррикада учебников, радио, ваза с искусственными фиолетовыми хризантемами (императорское высокомерие наравне с величием!) и разноцветные травяные свечи. Такие же он видел в дацане. В опасной близости от мусорки располагался вентилятор. В противоположном углу турникет, на вешалках висела аккуратно выглаженная школьная форма и некоторые сменные домашние платья. Чуть поодаль от турникета от старых пыльных книг ломился книжный стеллаж. Шкафчик с гардеробом был примечателен фигуркой «Будда-покой». Подняв взгляд с фигурки, Суоу с удивлением напоролся на плакат: на фоне флага Японии — хризантема, прорастающая из самурайского меча. Культура, соединенная с силой. В этом была вся Умико. Из-под стола Умико достала подушку-дзабутон для Суоу, но сама раскрыла дверь-фусума, ведущую на длинный узкий балкон. Она села на один из двух стульев. На прозрачном столике, покрытым пленкой с какими-то персонажами из манги, стояла шахматная доска с небрежно раскиданными шахматными фигурами, а рядом теснилась пепельница с горкой окурков посередине. Умико поджала под себя ноги и, затянувшись сигаретой, уставилась в окно. На Суоу она вовсе не обращала никакого внимания, будто его не было или он сосуществовал с ней в качестве призрака. Суоу ее гостеприимством остался доволен: в конце концов, она не должна его развлекать. От предложенной подушки-дзабутон он отказался, вместо этого решив более детально осмотреть ее комнату. В корзине для мусора за исключением просроченного спрея для носа было пусто. На гардеробе помимо фигурки Будды лежала красная книжка Мао Цзэдуня, о котором уже сегодня заходила речь. К алой святыне культурной революций Суоу не притронулся, но по его спине ощутимо пробежал озноб отвращения. Если выбирать самого ненавистного, самого презренного диктатора не только двадцатого века, но всей истории человечества, то председатель Мао занимал в списке Суоу почетное первое место. Суоу поднял упавшую травяную свечу, вдохнул приятный аромат и сел на пороге балкона прямо на пол, разглядывая Умико в полутьме. Лампочку ей бы поменять — свет был тусклым, отвратительно жёлтого оттенка. Такое освещение придавало помещению и лицам убогий вид. Возможно, в этой-то ущербности Умико находила грязное очарование. Если в догадках Суоу была хоть толика истины, то ему впору сочувствовать Умико, а не осуждать. Докурив, Умико словно очнулась от забытья. Она вздрогнула, точно ее прошибло электрическим током, выронила сигарету, растерянно, с мольбой взглянула на Суоу, шмыгнула носом, достала из шкафа банное полотенце и кинула через плечо: — Я в душ. Веди себя хорошо. Суоу поглядел куда-то мимо Умико, но кивнул. Услышал ее. Потушил дымящуюся недокуренную сигарету о пепельницу, рассмотрел пленку с рисунками из манги «Ванпачмен», зябло пожал плечами и вздохнул. Она ушла, оставив его одного в своей комнате. Если бы у него только была возможность поковыряться в ее мозгу… Хаято вынул из кармана брюк телефон в водонепроницаемом чехле и набрал сообщение Кирю:

«Мы с Умико в порядке».

Ответ пришел незамедлительно:

«Она тебя пригласила, да?»

«Верно. Как понял?»

«За новостями слежу. Землетрясения не наблюдается, но в районе Адачи снесло несколько мусорных баков. Вы неподалеку, вот и догадался, что Умико тебя не отпустит далеко в такую погоду. Такая уж она — даже кровного врага не бросит на растерзание стихии: лучше сама прибьет».

«Буду ждать, когда прибьет — спасет от теста по математике».

«Черт, вы только не перегрызите друг другу глотки, а то я лишусь двух друзей сразу».

Суоу уже собирался ответить на это сообщение, но Кирю неожиданно добавил:

«И не занимайтесь сексом без меня, океюшки? А то я буду грустить, что про меня все забыли».

«Хорошо. Обещаю тебе: никаких драк и никакого секса. А то так хотелось, знаешь ли. Если бы не ты, я бы ее…»

«Вот! Наконец-то ты раскрыл свою истинную сущность!»

«Это все злой китайский дух, живущий в моем глазу. Он завладел моим телом».

«Да-да. Так я и поверил».

Суоу не очень нравились подобные намеки, но если бы он возразил, то показал свои истинные чувства. Это стало бы ещё большим поводом для шуток. Кто бы что ни говорил, а деланное равнодушие — работающая стратегия. Суоу оставляет сигарету в пепельнице, медленно проходится вдоль книжного стеллажа. Не вчитывается, просто вскользь пробегает глазами по названиям книг: «Бегство от свободы», «35 кило надежды», «Самурай» Сюсаку Эндо, (фамилия Эндо преследовала его!) «Венера в мехах». Последняя книга авторства Захер-Мазоха, который стал родоначальником мазохизма, о, мягко говоря, необычных отношениях Ванды и Северина, удивила его. Эта книга была почти забыта массовым читателем. К тому же Суоу не ожидал, что Умико интересует такая литература… Сам Суоу в детстве наткнулся на видеокассету с экранизацией «Венеры в мехах» 1969 года. За просмотр эротического фильма в возрасте восьми лет он получил крепкую затрещину от мамы. Он тогда очень расстроился, что резонное обвинение «эта кассета принадлежит отцу» не перенаправило гнев матери с него на отчима. Даже не слишком приятные воспоминания вызывают теплую ностальгию. Суоу усмехнулся и набрел на туалетный столик, втиснутый между книжным стеллажом и гардеробом. Каким-то образом Хаято упустил его из виду при первом осмотре. Умико ленива, не носит украшений, но ее коробка перед зеркалом вот-вот лопнет от количества загруженных ожерелий, браслетов и серёжек. Зеркало мутное, его давно не протерали, но оно отражает такое количество парфюмов, что двоится в глазах. Говорят, о характере человека многое может сказать запах его дома. Суоу представлял, что дом курильщика провонял гарью, но в квартире Умико пахло какой-то грустной осенней свежестью. Так пахнет вспышка энтузиазма или осознание своей ошибки. Или горечь утраченной молодости. Но Суоу нравился этот запах. Было в нем что-то… родное. Дверь ванной комнаты резко распахнулась: Умико вышла в прежней одежде, обтирая лицо полотенцем. Она пахла гелем для душа. Под ее глазами образовались красные ободки, будто она долго плакала или терла веки, а может то и другое одновременно. Это взволновало Хаято больше, чем следовало, но он не произнес ни слова. Умико перебросила полотенце через плечо, прошла на кухню, осушила стакан с холодной водой и спросила, облокотившись спиной о книжный стеллаж: — Хочешь помыться? — Я бы не отказался. — Но ты совсем не потеешь на тренировках. — По-твоему, мыться следует только если потеешь? — Конечно нет. Просто думала, что ты откажешься, как отказался от еды. — Тебе кажется, что отказ — пренебрежение твоим гостеприимством? — Вовсе нет. Я уже говорила, что чувствую за тебя ответственность как за своего гостя. Твои отказы меня не оскорбляют. Скорее… беспокоят. — Как мило. — Перестань, — Умико ощетинилась и, бросив полотенце на небольшой стул перед туалетным столиком, отправилась на поиски необходимых для водных процедур вещей. Она вернулась, пошарившись в ванной, торжественно вручив гостю деревянную зубную щётку. — Щётка моего брата. Она старая, но новая. — Это как? — Суоу насмешливо сузил глаз. — Это значит, что она куплена давно, но ею ни разу никто не чистил зубы. Я ее только распаковала. Так что не переживай. Я даже на нее не плевала. — Я точно могу ею воспользоваться? — Суоу осторожничал: он впервые слышал о брате Умико. — Точно. Он за ней не придет. Мертвецам не нужно чистить зубы. Хоть какие-то плюсы. Догадка оправдала себя. Хаято с такой силой стиснул щётку, что костяшки на его кулаке побелели от напряжения. — Прости, Умико. Я не знал. — Тебе не за что извиняться, если, конечно, ты его не убивал, — ее улыбающиеся лицо больше походило на гримасу ужаса. Она шутила через силу, вгоняя лезвие себе в сердце. «Заткнись, заткнись, заткнись», — повторяла она себе, но желание поделиться гнойником, разросшемся в ее душе, с кем-то, кроме Кирю и Юрэй, возобладало над ней: — Он сам. Он… Это был несчастный случай. Пожар. Так написали в газетах. Но я думаю, что он намеренно не вышел из горящего здания… У него были причины умереть. — Это чудовищно. — Это… уже произошло. «Она не может себе этого простить. Поэтому ее чувство вины соразмерно ответственности, которую она на себя берет». Нет ничего проще, чем заставить тревожного человека паниковать. Суоу задрал рукав кофты Умико и беззвучно прошептал: — Прости. Но она услышала и не поняла: — За что?.. — За это, — Суоу перевернул ее запястье лицом к себе. Прошло пару секунд, прежде чем Умико ужаснулась и выдернула руку, но этого хватило, чтобы успеть разглядеть уродливый ожог. Неестественно розовая кожа выглядела странно уязвимо, будто не только телесно, но и духовно это место было священным для Умико. Есть порезы от ножа, от когтей кота, а есть шрамы с историей. Этот один из таких. И Суоу только что его увидел. Без ее согласия. Она была погружена в воспоминания, после душа не успела прикрыть шрам, как обычно, эластичным бинтом. Суоу воспользовался этой беззащитностью. Как мерзавец. Но не чувствовал раскаяние. Несмотря на то, что взгляд Умико проходил сквозь него, растворяясь где-то в нездешней дали, она нашла в себе силы чуточку позлорадствовать: ее смешок повис в обросшем шипами воздухе и царапнул уголки губ. — Вот ты и показал себя настоящего. Не любя людей любопытных, ты, тем не менее, не отличаешься от них. Или вернее будет сказать «от нас»? — Ты права. — «Права»? Это все, что ты можешь мне сказать? — Я бы извинился перед тобой, если бы пожалел. Но я ни о чем не жалею. — Я тебя не понимаю… — Тебе и не нужно. Умико подалась вперёд, надеясь сорвать с глаза Суоу повязку, но он уклонился, и она поймала только воздух. Она предприняла вторую попытку, но он снова выдержал ее натиск, перехватив ладони. Он сильнее. Ей нечего противопоставить. — Это нечестно, понимаешь? — всхлипнула она, куснув внутреннюю сторону щеки. Тяжелее всего смириться с проигрышем, в котором у тебя не было шансов победить. — Понимаю. Мир вообще нечестен. «Боль помогает взрослеть. Это лежит в основе его мировоззрения. Боль — то, через что, по его мнению, необходимо пройти каждому человеку, чтобы стать взрослым не только снаружи, но и внутри», — эти мысли белыми молниями проносились в мозгу, озаряя все темные уголки. «Это многое объясняет в его поведении. Но меня это не устраивает. Меня это злит». — И это твое оправдание? — Не оправдание. Объяснение. Не думай, что я забираю, не отдавая взамен. Напротив, я всегда отдаю больше, чем нужно. Но с тобой… все иначе. Мне хочется забирать. И мне это нравится не больше твоего. Это на меня не похоже. Но позволь мне быть эгоистом. И я обещаю, что верну тебе все «награбленное». Его слова звучали заманчиво. Как бы Умико не открещивалась от Суоу, ей было интересно узнать его поближе. — Как я могу тебе верить? — Так же, как веришь себе. — Я и себе-то доверяю с трудом. — В этом и проблема. — Хватит, — он ослабил хватку, позволив ей уйти. — Сейчас моя единственная проблема — ты. Хаято это не прокомментировал. Если он и был ее проблемой, то она выбрала его добровольно, поощряя их знакомство. В каждой из встреч инициатором выступала она, пусть и не без его мягкого воздействия. Если бы Умико была непримирима по отношению к нему, он бы сейчас не находился в ее комнате. Девушка обошла его и стала перебирать вещи в шкафу. Он не оборачивался, хотя ему, конечно, нравилось наблюдать за ней, но заметив это, она разозлилась бы ещё больше. На самом деле Суоу любил поддразнивать людей. Иронию он считал подчас болезненным, но целительным уколом. Однако Умико он уже подвёл к черте — и главное: сделал это с хладнокровием убийцы. Он зашёл на территорию семейных чувств, а это чересчур личное. Он это понимал и не собирался продолжать натягивать леску откровений. Хаято выпрямился во весь рост по ее просьбе. Она подошла к нему вплотную, на глазок примеряя на него домашнюю серо-зеленую юкату в полоску. Он был выше ее на пять-шесть сантиметров, и эта пусть и небольшая, но разница в росте, оставляющая за ним преимущество, позволяла ему удовлетворенно смотреть на нее сверху вниз. Вблизи длинные ресницы Умико, отбрасывающие тени на щеки, казались ещё больше похожими на лапки насекомого. Она не подкрашивала ресницы тушью, но они слипались, действительно напоминая паучьи лапки. Ресницы лишь подчеркивали глубину ее завораживающих фиолетовых глаз. Она была привлекательной девушкой и обладала удивительным свойством: она не стремилась подчеркнуть свою красоту, но и не стыдилась ее. Красота — это то, что бросается в глаза в первую очередь. И когда ее пытаются скрыть — это тоже видно. Умико не могла не знать о том, какое впечатление производит на окружающих. В особенности на мужчин. Но она вела себя так, будто ее это не касалось. Либо ее равнодушие было притворством, либо ее не так занимало, что о ней думали окружающие. В обоих вариантах было немало лукавства. — Это отцовское кимоно. Папа примерно одного с тобой роста, но шире в плечах, — в ее глазах при упоминании отца промелькнула нежность, и она впервые назвала настоятеля монастыря в присутствии Суоу «папа» — так по-детски, что даже трогательно, — поэтому немного великовато. Не переживай, оно постирано. Папа надевал его от силы два-три раза. Не только Кирю, но и отец был важным для Умико человеком. Незримый взгляд прожигал Суоу, словно настоятель монастыря притаился в своем кимоно. Суоу было неловко надевать чужую одежду, но выбор невелик: вряд ли у Умико завалялись какие-то ещё мужские вещи. Она передала ему кимоно. Он заметил, что ткань на ощупь мягкая, приятная. Уточнил, из какого материала традиционный наряд. Умико обрадованно пояснила: качественный хлопок лучше шёлка. Ее делала счастливой любая возможность пусть даже косвенно поговорить об отце. Поклонение было очевидно. И оно было нездорово. Вручив поверх отцовской юкаты и щётки брата свое чистое махровое полотенце, Умико почти силой затолкала Суоу в ванную. Умико была колкой, едкой, но он не ошибся, сравнив ее с хрусталем. Помимо прочего она заботлива и ранима. Освещение в ванной на порядок лучше, чем в ее комнате. Прежде, чем пройти в душевую, Суоу остановился в предбаннике, разглядывая современную стиральную машину. На пластмассовой этажерке громоздились разнообразные средства для гигиены. Хаято разделся, закинул форму Фуурин в стиралку, аккуратно сложил на свободную верхнюю полку этажерки халат и прошел в душевую комнату. Он включил воду и сел на деревянный табурет, бессмысленно наблюдая за тем, как вода стекает в дренажные отверстия в полу. Волосы Умико пахли облепихой. И действительно: на бортике вместительной квадратной ванны стоял облепиховый шампунь. Этим же шампунем, не ища другие, Суоу намылил голову. Было что-то личное в том, что бы пахнуть, как она. Вода из лейки хлестала будь здоров. Суоу будто сквозь туманную дымку подумал о том, что нужно вызвать мастера к ним домой: у них вода стекала еле-еле, но Суоу это и не замечал до тех пор, пока не подвернулся случай для сравнения: мылся он в прохладной, почти в холодной воде. Не в целях экономии. Скорее… самоограничение. Как правило, в ду́ше Суоу нередко задумывался, но сейчас в его мыслях царила блаженная пустота. Покой. Закончив с мытьём, он обтерся полотенцем: отражение в зеркале застало его врасплох. Как Умико и сказала, кимоно ее отца было широко ему в плечах, но сужалось к корпусу благодаря поясу. В последний раз Хаято надевал кимоно в средней школе на фестиваль фейерверков. Ему тогда было четырнадцать, и он улыбался с беззаботностью, от которой давно отрекся, а яркие небесные всполохи отражались в обоих его глазах… Суоу высунул голову из предбанника и спросил разрешение воспользоваться феном. Умико вяло махнула рукой. Приняв скупой невербальный ответ за согласие, Суоу быстро высушил волосы, почистил зубы и вернулся в комнату. Умико склонилась над письменным столом. Из-за ливня окна пришлось закрыть, но в квартире все равно было достаточно прохладно, чтобы продрогнуть. Хаято привык закаляться, но Умико — нет. На плечи она набросила колючее покрывало. Он заглянул в ее тетрадь. Она выполняла домашнее задание по химии и вскрикнула, заметив его присутствие. Она настолько погрузилась в решение уравнений, что не услышала, как он вошёл. Суоу хмыкнул и поинтересовался, может ли взять какую-нибудь книгу. Умико поздно опомнилась: у него с собой не было школьной сумки и, соответственно, учебников. — Ничего, если ты не сделаешь уроки? — Я все равно собирался завтра прогулять школу, — он нарочито пожал плечами, будто учеба его абсолютно не заботила. — Ну вот, наконец-то ты ведёшь себя в соответствии с репутацией хулигана. — Помочь тебе? — вместо ответа предложил он. Умико зависла на цепочке превращений, в которой нужно было из Fe получить FeCl3. Если Суоу предложил ей помощь, значит ее решение было далеко от правильного. Она упрямо стиснула зубы. — Я должна понять все сама. — Я не хочу решить все за тебя, — пояснил Суоу и, вытянув ноги, сел рядом, облокотившись о книжный стеллаж. — Я хочу помочь. — Ладно, — покорилась девушка и передала Хаято тетрадку, — в чем моя ошибка? Умико писала в черновике, поэтому ее почерк был размашистым и неровным. Интересно, она писала в школьных тетрадях так же неаккуратно? Это многое говорило о ее характере. Суоу внимательно просмотрел уравнение. При получении FeCl3 Умико использовала соляную кислоту, подумав, наверное, что это реакция замещения, при которой выделится водород, но соляная кислота — весьма слабый окислитель. Суоу сказал ей об этом и вернул тетрадь. Кончики их пальцев на миг соприкоснулись, и она отдернула ладонь. Открыв учебник, она внимательно перечитала параграф. После недолгих раздумий ее озарило: — А! Вместо HCI нужно было добавить CI2? — Верно, — кивнул Хаято. Ему нравилось выступать в роли наставника для товарищей. Он считал, что достаточно терпелив для этого. Умико переписала верное решение и захлопнула тетрадь, отложив ее в стопку. Достала из нижней папки стеллажа какую-то самодельную карту и развернула перед Суоу. — Впервые мы с Кирю нарисовали эту карту, когда нам было восемь. Его родители довольно часто отсутствовали дома, и он мучился в окружении нянечек. Он их просто ненавидел, поэтому сбегал из дома. Я тоже была непоседой. Меня злили правила, которые приходилось соблюдать, живя на территории храма. Мы оба пришли к мысли, что наш мир несовершенен, и он предложил создать собственный. Мы назвали его «Хорватия», и потом очень удивились, что существует реальная страна с таким названием. Я часто рассматриваю карту и вспоминаю наше детство, — Умико бережно провела пальцами по выцветшей бумаге. Суоу смотрел на ее движения, заворожённый красотой ее длинных пальцев. Ему захотелось такие же нежные прикосновения ощутить на своей коже. Но способна ли Умико так прикоснуться к человеку, а не к вещи? — Как вы познакомились? — На детской площадке. А если быть точнее — в песочнице. Его мать отошла, чтобы поговорить по телефону без фона детских криков, а он разревелся, потому что не мог найти ее, и попросил меня о помощи. Потом Кирю рассказал, что из всех детей подошёл именно ко мне, потому что я держалась гордо и независимо. Но вряд ли пятилетний щенок способен оценить такие качества как гордость и независимость. Суоу с любопытством разглядывал Умико, ища в чертах ее лица подвох. Позже он понял, что ее откровенность — это благодарность за помощь с химией, ведь прямо «спасибо» она не сказала. — Ты недооцениваешь сообразительность детей. — Возможно. Мне не очень нравятся дети. Суоу склонился над картой и указал на небольшой остров на окраине. — Это похоже на провинцию Хайнань. Ты была в Китае? Глупый, конечно, вопрос. Умико могла просто хорошо знать географию Китая, но неожиданно ответила утвердительно: — Однажды. Но повод был нерадостный: похороны моего дяди. А ты? Скорее всего, у ее отца был брат. — Хоронил ли дядю? Нет. Мои родители — единственные дети в семье. — Значит, ты не был в Китае? — К сожалению, нет. Но люди, которых я уважаю и люблю, родом оттуда, — он со значением взглянул на Умико, но она не обратила внимание на этот взгляд. — Например? — Мой учитель и мои братья. — У тебя есть братья? Суоу прочистил горло, избегая прямого зрительного контакта: — Разве не все люди — братья? Умико вскинула руки в порыве раздражения: — Ой, да брось! Тебе не к лицу братство со всеми людьми. Суоу театрально смахнул слезу, но ничего не сказал. Умико неслышно выругалась под нос, свернула карту и грубо запихнула ее обратно в папку, едва не порвав ветхую бумагу. Зря она понадеялась, что удастся пробить несокрушимую стену скрытности Суоу, немного рассказав об их с Кирю детстве. Она начала жалеть о том, что пригласила его домой. По большому счету ей было все равно, кто бывает у нее: ей стыдиться нечего. Но Суоу не был типичным старшеклассником, который завалился бы к ней на футон, пролил энергетик и пожаловался, что она слушает радио вместо просмотра телевизора. Суоу был наблюдательным и делающим выводы. Отец научил Умико, что настоящая опасность вылезает исподтишка. Замкнутые люди, такие, как Суоу, вызывали у нее опасения, но, позвав его домой, она руководствовалась благородным порывом. Это не более, чем протянутая рука помощи нуждающемуся. Он ей, конечно, не симпатизировал, но это не значило, что она желала ему зла. И вот теперь Суоу знает, какой чай она предпочитает. Какие книги читает. Что ее окружает. Каков ее быт. И как она познакомилась с их общим другом. Он знает несравнимо больше о ней, чем она о нем. И это просто… нечестно! И все же она смирилась с тем, что Хаято не доверяет никому, кроме себя. Она удивилась, когда он всерьез поделился своими чувствами, но, похоже, это была одноразовая акция. Не следует впредь рассчитывать на его честность. Поскольку гость спрашивал о книгах, Умико сунула ему в руки нобелевский роман «Страна вина». — Не читал? — Нет. — Ну, теперь прочтешь. И, ками ради, сиди тихо. — А до этого я гимн КНР распевал? — Ты слишком много думаешь, и мне от этого неспокойно. Суоу как-то по-старчески, всезнающе усмехнулся и раскрыл книгу. Умико прошла в кухню, глотнув свежего воздуха и облегчённо выдохнув. Наконец, она выскользнула из-под пристального, исследовательского взгляда гостя. Перетерпеть его присутствие было возможно час-два, ну, максимум, три. Но она не смогла бы жить с ним под одной крышей, например. Он невыносимо… умён. Но главное — заинтересован в ней. Этого-то страшнее всего. Что ему нужно? Почему она продолжает играть по его правилам? Выпив стакан воды, Умико вернулась и едва не затанцевала от радости, когда Суоу, поглощённый чтением, даже не взглянул на нее. Ей осталось сделать математику, и она могла с чистой совестью заняться своими делами. Все бы ничего, если бы она не застряла на задачке. Суоу, услышавший ее нервные зачеркивания, поднял голову. — Помочь? Умико фыркнула. — Есть ли что-то, в чем ты плох? — Думаешь, я тебе в этом признаюсь? — она посмотрела на него со скепсисом, порядком устав от его скрытности. Он в сдающемся жесте поднял руки над головой, будто Умико была полицейским, заставшим его на месте преступления: раскрытая книга покоилась на коленях. — Я ужасен в рисовании. — Что, нарисуешь карту даже хуже, чем мы с Кирю? — В миллионы раз хуже. — Миллионы — это много, — заулыбалась Умико. Суоу со вздохом почесал ключицу. — Жарко? — Нет. Непривычно носить кимоно. Оказывается, можно быть носителем чужой культуры, но отвергать собственную. Умико озвучила свои мысли. Суоу возразил: я люблю Японию. Умико ответила: но Япония не любит тебя, раз даже у кимоно вырастают клыки, когда ты его надеваешь. Разговор о культуре плавно перетекает в прошлое, потому что культура и есть прошлое. Умико призналась, что у них в семье велась летопись: многие записи были утрачены во время войны, но доподлинно известно, что предки ее отца происходили из Маньчжурии. Только оккупация японцев вынудила их перебраться в северный Китай. Суоу поделился сухими подробностями, объяснив это тем, что ему мало известно о прошлом отца: один из его предков состоял в отряде семьсот тридцать один. Со стороны матери многие двоюродные родственники погибли во время войны с Америкой. — Хиросима и Нагасаки? — сочувственно уточнила Умико. — Нет. Не от атомной бомбы. Периодически бомбили на самолётах. Токио тогда был выжжен дотла. Возможно, умереть от атомной бомбы не так страшно, как попасть под обстрелы... — Мне жаль, Суоу. — Тебе не должно быть жаль. Ведь ты тогда даже не родилась. «Он понимает меня даже лучше, чем я сама себя», — Умико впервые, прямо посреди разговора подумала о том, что взваливает на себя слишком много ответственности. «Но не живу же я прошлом? Нет, бредни. Это все его влияние. Он подвергает сомнению все». — А разве весь отряд «Человека за солнцем» не перебили? — Подлые люди всегда найдут способ избежать наказания. — Это точно. А тебя совесть не мучает, что ты, скажем, должен искупить их грехи? — Умико, — Суоу кашлянул, чтобы не рассмеяться. — Я пошутил. След моих предков обрывается на моих родителях. Я ничего не знаю о своих корнях. В глазах Умико было такое напряжение, что казалось, этот взгляд вот-вот зазвенит пронзительным колокольчиком. — И не стремишься узнать? Она не верила ни единому слову. Не мог человек, подобный Суоу, не интересоваться тем, откуда родом его предки и какова была их судьба в непростой двадцатый век. И в Китае, и в Японии многие перешагнули через человечность. Их вынудила война, угнетение, жестокость. Разве Суоу это не мучило? Что его породили убийцы? Как и многих. — Я боюсь узнать. Но не из-за предполагаемого прошлого моих дедов и прадедов. — Неужели ты соврал обо всем? — Мой отец утверждал, что его дед состоял в отряде семьсот тридцать один. Но он был ма… склонен приукрашивать. — Понятно. И все же люди с лёгкостью прощают зло, которое видят необходимым. — Это колониальный взгляд. — Колониальный? Мы что, в Америке? О, прости. Вечно забываю, что ты защитничек города. У вас свои идеалистические представления о справедливости. И всё-таки ты не можешь не признать, что я не права. Ведь вы, Фуурин, яркие представители романтизированного насилия. И все же жители Макочо вас прощают, потому что видят в драках, которые вы тоже нередко затеваете первыми, защиту. Склонность Суоу недоговаривать переполнила чашу ее терпения. — У насилия всегда есть причина, даже если она ошибочна. Фуурин привлекает людей открытостью и доброжелательностью. Я не утверждаю, что это хорошо, но это, во всяком случае, объяснимо. — Зло носит разные маски. Но нет ничего страшнее маски добродетели. И если ты носишь эту маску, то мне, наверное, нужно брать Кирю в охапку и бежать от тебя в Хоккайдо. — Выходит, Кирю ты вообще не причисляешь к Фуурин, раз делаешь для него исключение? — Я знаю Кирю. Знаю, что он относится к насилию, как к обороне. Но я не могу ручаться за каждого члена Фуурин. В сумме то, что я слышу — это набор лозунгов, подозрительно похожих на национализм. — Или социализм. Любая беда начинается с малого, не так ли? Ты не похожа на святошу. — И не дай Будда быть похожей. Я тоже думаю, что насилие — это эффективный и, главное, эффектный способ решать проблемы. Дело в том, что Фуурин насквозь пропитан лицемерием. «Мы за все хорошее и против всего плохого», «драка — это дискуссия». Это так романтично… Но в реальной драке нет никакой романтики. Признать это — значит быть честным. А честность для меня важнее морально-этических дилемм. — Фуурин держится не на лозунгах. Лозунги — что-то вроде рекламы. Способ заявить о себе. Но доказывают делом. — Ага. И это дело — разбитые носы и сломанные рёбра. Я не ханжа. Драки — это прикольно. Но идея «рекламировать насилие» даже мне кажется аморальной. Я… много оступалась в прошлом. И уверена: оступлюсь ещё не раз. Но я не хочу рекламировать это. Гордиться насилием я считаю неуместным и даже античеловеческим. — Фуурин гордится не насилием, а сопротивлением ему. Пусть и тем же путем. — Ты говоришь «Фуурин», а не «мы». Ты сам не причисляешь себя к идеологии школы, в которой учишься? Суоу задумчиво посмотрел в окно. Не ответил… Умико не стала настаивать. Этот вопрос прозвучал зловеще. Для Суоу он был судьбоносным. Почему религиозный, вежливый, уважительный и несколько консервативный человек вступил в школу, породившую сотни хулиганов? Умико подумала, что слишком рано задала этот вопрос. Если когда-нибудь Суоу поделится с ней мыслями на этот счёт, то явно нескоро. В конце концов, насилие никогда не выйдет из моды. Это напоминало Умико их с Кирю давний разговор. В средней школе Митсуки, хоть по нему и не скажешь, часто ввязывался в драки. В очередной раз, когда он избил парней, которые глумились над сиротой, Умико обрабатывала его раны. Крыша была их тайным местом. Они чувствовали себя заговорщиками, отдыхая там на переменах. Большинство учеников знали Кирю только по фамилии и примечательному цвету волос. Он считался одним из сильнейших учеников средней школы, но мало кто знал, какую боль ему причиняло насилие. Умико промочила царапину на его щеке и прижгла перекисью водорода. Он сморщился и затараторил: ужасно, что единственный способ противостоять насилию — это насилие. Умико сдержанно сказала, что агрессия — часть жизнь, от которой им не уйти. И что она недавно пожелала сдохнуть девчонке, которая этого не заслужила. Она просто хотела подружиться. Ответ Митсуки ее шокировал. Лучше бы он промолчал. — Раз мы оба подонки, давай встречаться? — голос у него был наигранно-приподнятый, сочащийся обнадеживающим весельем, а вот взгляд — напряжённый. — Выплюнь эти розовые сопли, — ругнулась Умико и протёрла его рану обильно промоченным перекисью ватным диском. — Это не розовые сопли. Это любовь. — Я тоже люблю тебя, но не тащу тебя в постель. — Почему отношения у тебя ассоциируются с сексом? — Потому что так и есть. Это причина, по которой люди встречаются. — Мне не нужно твое тело, Уми-чан. Мы знакомы лет сто. Ты гораздо терпимее меня. — Да. Терпимее. И это-то меня настораживает. — Твое недоверие меня ранит сильнее, чем кулаки. — Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Прости, Митсу. Никаких отношений. Мы друзья. И точка. Это был первый и последний раз, когда Митсуки признался в чувствах. По крайней мере, на словах. Поскольку он раскрыл подлинное к ней отношение, атмосфера между ними изменилась. Она стала более… интимной. И напряжённой. Умико касалась Кирю меньше, чем раньше, чтобы не обнадеживать его. Он это замечал, грустно усмехался в сторону, но не комментировал. Каждый его взгляд был признанием. И от чувства вины Умико ёрзала на стуле. Особенно было неловко, когда в четырнадцать лет они попали в один класс средней школы, и иногда на уроках девушка ощущала на себе пристальный взгляд друга. О чем он думал тогда? Она никогда не спрашивала, поскольку это усугубило бы их отношения, сделало настолько личными, что они не смогли бы и впредь называться друзьями. Это воспоминание вызвало горечь. Умико решила выплеснуть накопившиеся эмоции словами писателя: она открыла сборник сочинений Юкио Мисима, почесала нос, чихнула от пыли и выплюнула вопрос с такой интонацией, будто проклинала всех и вся: — Знаешь, с чем у меня ассоциируетесь вы, бофуурин? — Умико нашла нужную страницу и зачитала: — «Настоящий солдат молод, груб, ни черта не боится, ест как слон и пьет как лошадь, может под горячую руку расколошматить шикарную витрину, может, заступаясь за обиженных, и кровь пустить. Настоящий солдат отважен, благороден, бесшабашен». Или… А, вот ещё: «Для вас военная форма — как оперение для орла. Если эти перышки ощипать, вы ведь просто жить не сможете». — Это… довольно вульгарный взгляд на Фуурин. Но многим это польстило бы. Особенно строчки про заступничество. — В этом и соль. Если заиграться, то защита слабых станет оправданием и породит ещё большее насилия. Замкнутый круг, — Умико широко зевнула. — Впрочем, это все неважно. Я хочу спать. Суоу насмешливо вскинул бровь. — А как же математика? — Тебя это ебать не должно, — она ласково улыбнулась, положила книгу на место, расправила сложенный в квадрат футон Суоу, перепрыгнула через него, выключила свет — и это все в течение пяти секунд, не больше. Суоу, поразившись ее скоростью, послушно укрылся одеялом. «Сейчас у меня не жизнь, а бардак…» — подумал он, утомленный сегодняшним днём. Странно это: никаких значительных событий не произошло. Кроме того, что сегодня ему предстояло заснуть и проснуться в чужой квартире. Но это не такое уж и событие. Многие друзья ходят друг к другу в гости на ночёвку. Это не первый раз, когда Суоу спит вне дома, но, несомненно, самый волнительный… Хаято безошибочно угадывал атмосферу: женская грудь мерно поднималась и опускалась в такт дыханию. Она заснула! Так быстро. Вскоре волна сна омыла его стопы, потом подобралась к корпусу и, наконец, захлестнула мозг. Пожалуй, он действительно слишком много думал.

***

Сквозь узенькую щелку между веками он едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Умико, делающую растяжку на своем уже заправленном футоне. — Всегда делаешь зарядку? — хрипло спросил он, стараясь не думать о том, что причина его хорошего настроения — девушка перед ним. Он давно не просыпался с улыбкой, предвкушая новый день. — Не всегда, — закатила она глаза, — просто перед тобой решила выпендриться, типа я за ЗОЖ. — Не прокатит — я уже видел сигареты и ужин после шести. — Эх, а так хотелось. Я развесила твою форму ещё вчера, если что. Она на балконе. — Спасибо. — Ты мне теперь по гроб жизни обязан. Суоу отказался от завтрака, выглянул в окно, с удовольствием заметив, что дождь, как и предсказывала Умико, перестал. Мокрые пятна подсохли — остались только лужи. Суоу написал Кирю, что зайдет к нему и занесет зонтики. Попрощавшись с Умико, в качестве платы за тренировки он попросил начатую вчера «Страну вина» — она его заинтересовала, и он хотел дочитать. Девушка нехотя согласилась. Похоже, ей не очень нравилось делиться книгами. Проводив Хаято, Умико достала спрятанную фотографию своей семьи в рамочке и поставила на видное место. Вчера, пока Суоу был на кухне, она немного прибралась и скрыла личные вещи. В конце концов, не только у него были секреты. Зевнув, Умико легла на футон Суоу и подумала о том, что неплохо было бы тоже прогулять школу. Она лежала на подушке, пропитанной его запахом, мыслями, снами. Это расточительная трата времени. Нужно переодеться в школьную форму, собрать сумку, расчесаться... Умико так ценила здравый смысл, но вчера вела себя крайне нездраво. Видно, человеку нужно и ещё чего-нибудь немножко, кроме здравого смысла.