Сгустки времени

Нирэи был хорош в истории — особенно в истории Японии. Сначала он поворчал ради приличия, что друзья скинули на него всю работу, но в итоге сделал проект не только быстро, но и с удовольствием. Сакуре, как командиру класса, уступили самую интересную тему: трансформация самурайства в эпоху Мэйдзи. А он этого даже не оценил, бессознательно листая слайды. Сакура меньше, чем кто бы то ни был, заботился об оценках, но не переживал за свое будущее: в нем жила странная уверенность, что если он раньше кое-как перебивался в одиночку, то справится и в дальнейшем, даже если завалит экзамены. В отличие от своего ближайшего окружения, состоящего непосредственно из замов, он не стремился поступить в университет. Учителя натянут ему оценки по общеобразовательным предметам, а добрые одноклассники как-нибудь дадут списать на экзаменах — и довольно. Впрочем, в старшей школе Фуурин редко заходили разговоры об учебе. Взбалмошных подростков куда больше интересовали драки. И девчонки. Куда же без них. Но Нирэи даже при желании не мог назвать себя человеком, заинтересованным в отношениях. Единственная ровесница в его окружении — это Котоха-чан, но никто не осмеливался к ней подкатить из уважения к Умэмие-сан. Несмотря на то, что он уже выпустился из школы два года назад, слава о нем все ещё распространялась далеко за пределами школы. А та девушка, подруга детства Кирю, которая с его согласия тренировалась у него в подвале, (как бы это, черт возьми, не звучало) производила жуткое впечатление. У нее была такая недружелюбная и тяжеловесная аура. Удивительно, что об этом никто не сказал. Но Сакуре это было неинтересно (в конце концов, все догадывались, что у них с Котохой что-то намечается), Кирю не стал бы делиться подробностями о жизни дорогого ему человека, а Суоу… Он был последним, от кого Нирэи ожидал увидеть какую-то пылкость во взгляде. Но именно так он смотрел вслед удаляющейся Умико неделю назад. Не то чтобы Нирэи было какое-то дело до того, какие предпочтения у его товарищей в девушках, но исписанный блокнот с записями о выдающихся бойцах все еще лежал в его рюкзаке, и он не собирался с ним расставаться. Было бы любопытно добавить в этот список несколько пунктов. Например, «Сакуре-сан нравятся зрелые девушки» или «Цугэура никогда не признается в том, что он в восторге от груди пятого размера». А что можно написать о Суоу-куне? «Ему нравятся брюнетки» или «девушки, которые могут постоять за себя, вызывают у него умиление»? А, может, «ему нравятся женщины с голыми животами»? Суоу-кун не любил говорить о себе. Многие думали, что это следствие воспитания, но Нирэи был уверен: за этой скрытностью стоит что-то большее. Если бы у него только была возможность снять этот слой культурности с Суоу, кто бы оказался внутри, в коконе? Маленький плачущий мальчик, как большинство из них, или разъяренный зверь, как у Каджи?

***

Сугисита срезал отцветший цветок фиалки и вытер пот со лба. Выходить на улицу в преддверии сезона дождей было невозможно — жара высушивала всю влагу из организма со скоростью света. Солнце припекало макушку нещадно, поэтому Сугисита после недолгих уговоров Суоу («Ай-ай-ай, что скажет Умэмия-сан, если узнает, что его друг заработал солнечный удар?») собрал волосы в низкий хвост, чтобы не мешали работать, и повязал на голову белую косынку. Хозяюшкой в шутку его прозвали некоторые одноклассники, но никто не осмеливался бросить ему подобную дерзость в лицо — боялись расплаты и правильно делали. Руководство Фуурин пришло к разумному соглашению пять лет назад, когда Умэмия-сан (потрясающий, богоподобный, сын неба, а не земли) стал негласным лидером школы; они пошли на некоторые уступки в отношении «защитников города». У первых классов был расширенный на полтора часа обед, чтобы они могли патрулировать отведенную им территорию. Из-за этого уроки длились дольше, и учителя задерживались в школе допоздна, включая дополнительные занятия. Никто им не доплачивал, но это была справедливая сделка. Второй компромисс касался импровизированного сада-огорода, разведенного Умэмией-сан и его помощниками на крыше. Пару лет назад в старшей школе Фуурин была нехватка преподавателей: никто, кроме идейных людей, не рвался работать с проблемными подростками. Во времена, когда Эндо Ямато учился в школе, ходили слухи, что один из его подчиненных изнасиловал в пустом кабинете хорошенькую молодую учительницу. Даже если это была ложь, она вселяла тревогу в сердца юных специалистов, которые не хотели подвергнуться насилию — и физическому, и эмоциональному — со стороны неуравновешенных малолетних хулиганов. Но Умэмие-сан удалось установить новые порядки. Он действительно был одаренным лидером и светлым человеком, верящим в свои идеалы. Сугисите, вечно сонному, вечно ворчащему, не хватало такого ориентира в жизни. Он понимал, что Умэмия-сан не останется с ним навсегда, но отпустить его было сложнее, чем он представлял. Сугисите одному из немногих избранных выпала честь провожать лидера бофуурин на поезд. Стоя на перроне, Умэмия похлопал своего верного пса по плечу и сделал напутствие: «Позаботься о моем наследии». Сугисита серьезно кивнул. Над его ухом прозвенел чудесный смех, сравнимый со звоном колокольчиков. Сугисите не нужно было объяснять, что подразумевалось под словом «наследие». Ему нравилось возиться в земле, но не настолько, чтобы каждый день работать в саду по собственному желанию. Он всего лишь покорно исполнял волю Умэмии-сана — президента его сердца. И наследие Умэмии — не только на крыше, но и в сердцах учеников, знавших его лично — процветало даже после его выпуска. Он старательно учился в токийском университете, но находил время пообщаться с «семьей». Он создал групповой чат, названный «Боевые садовники», в котором просил ребят делиться фотографиями помидоров, огурцов и цветочных клумб. Чат был активен. Каждый день ученики всех классов присылали туда мемы, смешные видео, ругались, спрашивали, кто наступил на глицинию или кто без спросу пересадил кактус. Многие поверхностно полагали, что Умэмию интересует судьба растений, но это лишь верхушка айсберга: на самом деле цель чата была в поддержании дружественных отношений между учениками Фуурин, ведь их совместная работа в саду говорила о том, что они следовали принципам школы. Чем больше парни сталкивались друг с другом в школе, тем выше была вероятность, что они не оставят друг друга в беде «на поле боя». Если Суоу верил в то, что страдания облагораживают душу, то Умэмия ратовал за пользу физического труда для развития души. Он считал, что человек, переживающий, что кто-то наступил на корень цветка, не мог с равнодушием сломать кому-то руку. Сострадание начинается с малого. Психами не рождаются, а становятся: сначала они не жалеют насекомых, затем животных, а в конце и людей. Такова была жизненная философия Умэмии, и Сугисита во многом с ней соглашался. Но он старался не следовать принципам Умэмии слепо, чтобы «развивать в себе самостоятельность мышления». Он угрюмо промычал, отряхнув грязные руки. Учителя разрешали ученикам в свободное время заботиться о саде, но сами в него не вмешивались. Хотя все знали, что директор Эндо (какая ирония, что его фамилия совпадала с фамилией печально известного выпускника!) иногда поднимался на крышу во время уроков, чтобы незаметно сорвать пару помидоров. Ученики закрывали на эту шалость глаза, хотя ворчали втихомолку. У Сугиситы раскалывалась голова из-за того, что он слишком много думал и вспоминал. Духота лишь усугубила его самочувствие. Он вымыл руки под струей холодной воды — кран установил лично Умэмия ещё до того, как обустроил сад. «Без воды нет жизни ни людям, ни растениям», — сказал он тогда. Сугисита запомнил. В отдалении послышались заглушенные шелестом листвы голоса Суоу и Кирю. В прошлом году эти двое особенно сблизились. Сугисита отмахнулся от них, хотя его кольнуло желание как-нибудь поддеть одного из них. Было в Суоу что-то такое, что раздражало его самолюбие, но если бы у него спросили, что именно, он бы не смог дать внятного ответа. Потому что сам Суоу был таким — невнятным. Сугисита широко зевнул. Было бы неплохо вздремнуть до урока — до звонка осталось еще минут пятнадцать. Скрипнула дверь, и Суоу ухмыльнулся: конечно, он знал, что в это время (да и в любое свободное) Сугисита ухаживал за садом. — Тебе правда это нравится? Суоу сморщился, когда Кирю достал из нагрудного кармана рубашки электронную сигарету и затянулся. Выдохнул нарочно прямо в лицо друга сладковатым дымом с нотками карамели. К подобным выходкам Хаято относился со снисхождением, мол, это ребячество, которое они перерастут. Один Кирю, кажется, останется верен своим принципам «разозлить Суоу во что бы то ни стало» до последнего. — Да, а что? — Кирю беззаботно пожал плечами, делая новую затяжку, а потом дразняще помахал вейпом перед носом Суоу. — Тоже хочешь, но стесняешься попросить? Скромняшка-милашка. — Я бы лучше проглотил целый улей вместе с пчёлами, чем попробовал эту гадость, — с убийственной интонацией, но неизменной улыбкой проговорил Суоу. Кирю усмехнулся и больше не дразнил друга. — Технический прогресс, — проговорил он тоном родителя, объясняющего очевидные для него, но не для ребенка истины, — это данность, с которой приходится мириться в этом сумасшедшем мире. Консерватизм тебя погубит. — Наоборот, консерватизм продлит мне жизнь. Хаято оперся локтями о перила и устремил задумчивый взгляд вдаль. На горизонте простирался город, который они защищали. Где-то в этом городе дышала, смеялась и любовалась цветением сакуры Умико. Напряженная атмосфера ожидания опустилась на плечи тяжелым покрывалом. Суоу не стоило труда сложить два плюс два. — Я бы хотел узнать кое-что о твоей подруге, — он поднял именно ту тему, которую от него ожидал Кирю. И правда: в глазах Кирю блеснул расчет оправданных ожиданий. — А, ты об Умико! Ну, наконец-то ты спросил, я уж думал, не дождусь. — Для меня странно, что ты вообще этого ждал, — подыграл Суоу. Возможно, Кирю производил впечатление легкомысленного и азартного парня, (наполовину это правда) но в нем также угадывалась игривая лисья хитрость. На почве любви к расплывчатым высказываниям и неоднозначной морали Суоу и Кирю сошлись характерами. За прошлый год Суоу не раз доводилось видеть друга в разных ситуациях, и это помогло составить ему достоверный психологический портрет, основанный не на догадках, а на наблюдениях. Суоу, конечно, не знал наверняка, интуитивно или добровольно (как Сакура) Кирю вступил с ним в игру под названием «дружба», но их обоих все устраивало. — Да брось, Суоу, — Кирю толкнул Хаято локтем: серьги колыхнулись. — Все заметили, как ты на нее смотрел. — Я бы посмотрел на этих всех. — А меня в качестве свидетеля тебе недостаточно? — притворно надулся Кирю. Наконец, он закончил курить: электронка вернулась в карман. — Что именно ты бы хотел узнать? — Почему она не занимается в спортзале или на улице? — Она та-а-ак тебя заинтересовала? — игриво протянул Кирю, прикрыв рот ладонью, как жестокий ребенок, хихикающий над падением велосипедиста. — Бедная Умико, из Фуурин к ней ещё никто — кроме меня, разумеется — не клеился. Суоу не воспринял это замечание всерьез, а, между тем, Кирю не шутил. — Видишь ли, не каждый день обнаруживаешь в подвале у друга, который божится, что он не бабник и не извращенец, танцующую с веерами, словно от кого-то защищающуюся молодую девушку. Все ли парни, когда их застукают в такой ситуации, говорят «она моя подруга детства»? Кирю ошалело выпучил глаза. Его не переставало поражать, с какой непринужденной ловкостью Суоу все выворачивал в свою сторону. Его способность к переговорам можно было сравнить с удачливостью гурмана, который попробовал рыбу фугу несколько сотен раз и не отравился. — Ах ты сукин сын, — Кирю кашлянул в кулак, — умеешь добиваться своего. Умико не то чтобы аутсайдер, но она нелюдимый человек, так что спортзал или, упаси Ками, стадион — вот это ты загнул, конечно, сразу видно экстраверта — не вариант. Отец снимает ей маленькую квартиру, поэтому тренироваться там… Упс, проговорился. Я мог бы дать тебе ее номер. Выяснишь, че там у нее и как, самостоятельно. — Откажусь. Не хочу навязываться. — Вот и правильно. Я дорожу ее доверием в достаточной степени, чтобы не раздавать ее номер подозрительным одноглазым типам вроде тебя. Кирю подмигнул. Разумеется, если он был надежным товарищем для Суоу, то еще лучшим — для Умико, с которой знаком с детства. — Эй, из нас двоих ты больше тянешь на маньяка. Хотя и двуглазого. — С этим я бы поспорил, — Кирю тихо рассмеялся: этот чистый звук без примеси сомнения был наполнен облегчением. — Заметил, что наш командир в последнее время сам не свой? Меня так напрягает эта атмосфера неопределенности. Вроде все и догадываются, что на днях у Котохи-чан и Сакуры произошел какой-то разговор, но так ли это — никто не может сказать наверняка. — Даже меня он не посвящает в свои сердечные дела. Боюсь, это та интимная сторона жизни, которая не касается друзей. — Эх, взросление, — печально вздохнул Кирю. — Ты тоже это чувствуешь, да? Хаято кивнул. Ему была знакома тоска по прошедшему, безвозвратно утерянному. — Всему приходит конец, но у нас остаются воспоминания, которые согревают даже зимними ночами. — Ты прям поэт, Суоу. Не пишешь, случаем, хайку? — Я не настолько в отчаянии, чтобы податься в певцы скорби. — Из хулигана в певца — да ещё и скорби. Чтобы быть хорошим поэтом, нужно страдать? — Так говорят, — Суоу пожал плечами, и в его единственном глазе отобразилось беспокойство. Нечасто ему доводилось лицезреть друга в таком подавленном состоянии духа. — Это необратимый процесс, не так ли? — Если ты о взрослении, то да. — Смешно и досадно… Кажется, только вчера мы были зелеными юнцами, которые грезили о том, чтобы стать защитниками города… — Это многое прояснило: Кирю боялся взрослеть и хотел задержаться в форме старшеклассника как можно дольше. — Суоу, а давай поступим в один университет? Ты же планируешь переехать в Токио? Было бы здорово видеть хоть одно знакомое лицо. «Вот уж не подумал бы, что ты настолько боишься будущего, что будешь просить меня о таком». — Не говори со мной так, словно мы прощаемся навсегда. У нас целый год впереди. — Если ты проведешь его со мной, а не с Умико-чан, — непродолжительный свист Кирю походил не на дружеское поддразнивание, а на тоскливую песню соловья. — Вряд ли мы с Умико ещё раз пересечемся. Так что можешь не волноваться. — Я не о ней тревожусь, а о тебе, парень. Ты не знаешь, во что влип. Только вежливость не позволила Суоу закатить глаз, когда он отвернулся. Умико всего лишь вызвала его интерес, но это ненадолго: быстро остываешь к тем, с кем не встречаешься регулярно.

***

Умико спросонья протерла глаза. Через створки жалюзи пробивался солнечный свет. Она поднялась с заправленного футона с чувством головокружения и тошноты. Перевернув календарь, она какое-то время бессмысленно и тупо пялилась на сегодняшнюю дату. Воскресенье. Значит, ей нужно посетить храм. Она быстро покончила с утренними процедурами и позавтракала омлетом с рисом. Выбирая закрытую одежду — редкий зверь в ее гардеробе — включила фоном радио Kansai и слушала спортивные новости недели. Телефон, лежащий на книжном стеллаже, завибрировал. Наверное, сообщение от Юрэй, подумала Умико и не стала отвечать сразу. Ее выбор остановился на черных лосинах и синем халате-юкате с цветками сакуры. Возможно, кто-то посчитал бы такой выбор слишком неформальным, но Умико до пятнадцати лет жила на территории дацана, поэтому чувствовала себя там как дома. Монахи, знавшие ее, не стали бы делать ей замечания хотя бы из уважения к ее отцу. Когда девушка разблокировала телефон, то обнаружила сообщение от матери, а не от подруги. Это огорчило. Мама писала:

«Милая, привет, как ты?»

«Привет, мам, все хорошо. Здоровое питание, оценки выше среднего. С веерами продолжаю заниматься. Не переживай, они безопасные, без игл. Ты как?»

Мама проигнорировала вопрос, но задала собственный:

«Не хочешь приехать к нам на каникулах?»

«Чтобы еще раз полюбоваться на твоего ебыря-педофила? Нет уж, спасибо»,

— автоматически, подгоняемая гневом, напечатала Умико, но стёрла и написала по-новому:

«Ты же понимаешь, что в этом году я оканчиваю старшую школу. Мне нужны хорошие оценки, чтобы поступить в Токио, поэтому все каникулы я буду заниматься». «Конечно, я все понимаю. Но ты могла бы заниматься и у нас…» «Прости, мам. Нет». «Ты все еще не можешь простить меня?» «Ты ни в чем не виновата. Я просто хочу остаться дома. Вот и все». «Ты называешь этот город своим домом, но при этом хочешь переехать». «В этом нет противоречия, на которое ты намекаешь». «Ладно. Как скажешь. Но ты все равно можешь на меня рассчитывать. Помнишь, да?»

К горлу подступил комок омерзения. Умико не стала отвечать — врать касательно доверия она не могла. Умико сохраняла вежливость только в память о былом и из чувства благодарности; в конце концов, благодаря матери она появилась на свет, окончательно отречься от нее даже после ее предательства — значит обречь ее на страдания, которых Умико, вопреки всему, ей не желала. Мама уже доказала своими поступками, что на нее нельзя положиться. Особенно после смерти Джиро. Взгляд Умико невольно зацепился за семейное фото, стоявшее в рамочке на прикроватной тумбочке. Собрав волосы в аккуратный пучок, скреплённый лиловой заколкой кандзаши, Умико на прощание поцеловала фотографию. Ожог под эластичным бинтом невольно зазудел. Она почесала руку, но зуд не прошел. Чертыхнувшись, девушка взяла сумку и поспешила в храм.

***

Дацан уютно располагался на холме в окружении небольшого сада. Вдоль забора расставлены таблички с буддийскими мудростями. Умико знала их наизусть. Она подошла к одной из них и отчеканила про себя: «Счастье не придёт к тем, кто не умеет ценить того, что уже имеет». Эта мудрость била ее каждый раз под дых. Она не ценила то, что имела, и именно поэтому все потеряла. Выровнив дыхание — не зря отец учил ее медитативным техникам — девушка ступила на извилистую каменную тропинку, которая привела ее к главному входу в храм. Она почтительно поклонилась. Со стороны поклон выглядел так, словно она выражала уважение к учению. Это было правдой наполовину. Больше всего Умико уважала не мертвого Будду, а живого настоятеля храма — ее отца. Она направилась прямиком в его покои — он принимал ее без приглашения — но ей навстречу из кельи вышел Тензин-ла — монах, которого Умико знала с детства. Он улыбнулся ей и мягко подтолкнул в зал Дхаммы, добавив, что ее отец слишком занят, чтобы ее принять. Умико нахмурилась. За все время, что она навещала отца, он никогда не отказывал ей во встречи. Но в прошлом месяце ему не удалось утаить, как стремительно ухудшилось его здоровье. Возможно, дело в этом. Правила, по которым он жил, запрещали ему жаловаться и роптать на судьбу. Иногда Умико хотелось видеть отца живым человеком, дающим волю своей слабости, а не безликим призраком, посвятившим свою жизнь смиренной борьбе с колесом перерождений. В молитвенном зале пахло сандаловым деревом, мускусом и можжевельником. Отец считал, что особые масла и ароматы создают успокаивающую и медитативную атмосферу — и не прогадал. Умико устроилась на дзафу в позе лотоса, сделала глубокий вдох и погрузилась в миросозерцание внутри себя. Она представляла, как ее ступни омывают волны, как чайки кричат в небе и спускаются к воде, чтобы поймать рыбу. Но картинки идиллии, мелькающие в ее голове, не мешали наблюдать за дыханием. Умико не знала, сколько прошло времени. Когда она открыла глаза, то увидела перед собой знакомую мужскую спину. «Но где же я его видела?» Подозрение иглой кольнуло душу. Она инстинктивно втянула голову в плечи, словно это делало ее невидимой. Только бы он ее не заметил. Через несколько мучительно долгих секунд парень грациозно, как пантера, повернулся всем телом к ней, удивлённо вскинул брови и, не скрывая радости в голосе, поприветствовал: — Привет, Умико-чан. Девушка сморщилась. Ей было неприятно, что он помнил ее имя, и уж тем более неприятно, что они снова встретились. — Уже забыл? Я Мэрилин Монро. — Точно. И с каких пор Мэрилин Монро — буддистка? — С давних пор. Мой отец — настоятель храма. Я навещаю его по воскресеньям. «Ты тупая дура, Умико, — она обрушила на себя лавину гнева, стараясь при этом, чтобы ее лицо выглядело невозмутимо. — Назови ещё свой точный адрес, имя лучшей подруги и бывшего парня». — Надо же, как мило. А твой отец по молодости не был туаньпаем? Все прихожане знали, что отец Умико — китаец. Этим вопросом Суоу подчеркивал, что тоже является завсегдатаем дацана. Тем страннее, что раньше они не пересекались. — Он не коммунист, если ты об этом. У него просто добрая душа. — Хорошо, если так. Японцы — добрая нация, если это не касается коммунизма. — Да. Нанкин помнит доброту Японии. Лицо Суоу было всего в полутора метрах от ее: она решила воспользоваться возможностью рассмотреть его получше. У него были коричневые волосы, разделенные пробором таким же безупречным, как его осанка, и умные карие глаза, которые, в отличие от его рта, не улыбались. Он всегда держал руки за спиной, словно сдерживал агрессию — даже во время драки. Коралловые серьги-кисточки покачивались в такт его движениям. Их короткий разговор напомнил Умико, что в ней боролось два противоборствующих начала — мужское и женское, отцовское и материнское, китайское и японское. «А может, ну его на хуй, этот Токио? — всерьез задумалась она, хотя все ее прошлое, настоящее и будущее было сосредоточено в Японии. — Перееду в Шанхай. Заведу себе мужа-китайца, собаку-китаянку и детишек-китайцев». Ради какого дьявола Суоу понадобилось ее провоцировать? «Думай, Умико, — успокаивала себя девушка. — Какая цель у любой провокации? Правильно: вызвать эмоции. Но здесь напрашивается встречный вопрос: зачем ему мои эмоции? Может, ему просто нравится играть с людьми? Отвратительно. Любые игры с национальностью, политикой и религией античеловечны». Суоу ничего не возразил Умико — досадно было признавать, но, кажется, какую бы цель он не преследовал, он ее добился. Тогда Умико взяла инициативу в свои руки. — Оказывается, ты близкий друг Кирю. Почему раньше я о тебе не слышала? Хаято встретил ее взволнованную реплику своей обычной, словно наклеенной, холодной улыбкой. — Я не имею привычку напрашиваться в подвал к своим друзьям. — О-очень остроумно, — закатила глаза она. — Лестно, что ты обо мне расспрашивала. — Только не обольщайся. Все дело в том, как ты двигаешься. У тебя есть, чему поучиться. — Ты бы хотела, чтобы я стал твоим учителем? — Я никогда об этом не думала, — Умико удивилась тому, насколько новаторски звучала идея Суоу. — Но, если ты предлагаешь, то почему бы и нет? — Зачем тебе учиться драться, если ты не профессионал? У тебя достаточно навыков для самообороны. Или тебе тоже хочется примкнуть к славе «защитников города»? — Идиот, — она тяжело вздохнула, — кого вообще интересует настолько эфемерное и ненадёжное понятие, как слава? — Ну, почему же эфемерное? Вот доказательство славы, которое можно понюхать и прожевать, — он подвинул к ней пакет с булочками из пекарни Кандагава. — Это так стрёмно, что вас подкармливают местные, — она скривилась, — как будто вы нищие, просящие подаяния. Суоу вскинул брови, будто впервые столкнулся с таким мнением. Возможно, так и было — мало кто разделял скептицизм Умико насчёт школы Фуурин. — Так ты это воспринимаешь? Любопытно… — Если у тебя здравая мысль вызывает любопытство, у меня для тебя плохие новости, — не удержалась Умико. — Так почему ты хочешь тренироваться у меня? «Он же это… специально!» — способности Суоу к переговорам не оставили Умико равнодушной. Как ловко он переводил тему и подменял понятия. Но она, превозмогая неприязнь, решила подыграть ему. Интерес, что из этого получится, был сильнее здравого смысла, который она так ценила в людях. — Это сложно. Одна причина наслаивается на другую. А, впрочем, тебя это ебать не должно. Ты согласен или нет? — Я бы не упустил шанса узнать тебя получше. — Отлично. Думаю, следует составить расписание. Я свободна в… Прости, забылась. В этом мире бесплатно раздают только подзатыльники. Чего ты хочешь взамен? — Суоу не ответил, но посмотрел на нее так, будто приглашал ее саму перечислить то, что она могла ему предложить. — Ох и не нравится мне твой взгляд. — За каждое занятие — одна маленькая просьба. Если бы у Умико во рту была вода, она бы ее благополучно выплюнула. — Ты охуел или да?! Откуда я знаю, что у тебя на уме? А если ты попросишь о чем-то, что я… — Ключевое слово «маленькая». Мои просьбы не причинят тебе ни малейшего вреда и не отнимут много времени. — Если так, то ладно. Мне ведь ничего не остаётся кроме как положиться на твою порядочность. — Как и мне — на твою. Ты же не собираешься отдавить мне ноги? — Не скрою, что я думала об этом. Но, похоже, для того, чтобы наступить тебе на ноги, нужно попотеть? — Очевидно. Но я питаю слабость к своим ученикам. Возможно, я пойду на уступки. — Не надо играть со мной в поддавки, — Умико тускло улыбнулась. — Я хочу, чтобы меня воспринимали как равную. — Уважительное отношение — это то, что нужно заслужить. — Я совершенно точно сказала, что хочу, чтобы ко мне относились, как к равной, а не с уважением. — Для тебя это не одно и то же? — Нет. Равного себе можно и ненавидеть. — Надеюсь, до ненависти у нас не дойдет. Не только ее лицо, вся ее фигура выражала полную боевую готовность. Вне всяких сомнений она надерет этому горделивому придурку зад.

***

— Не хочешь рассказать мне, как так вышло, что вы с Суоу теперь тренируетесь вместе? — Дай мне пройти хоть, а то допытываешься с порога. Постыдился бы хоть. — Это тебе надо постыдиться, что такую информацию я первым получил от него, а не от тебя. Умико закатила глаза, на что Кирю ткнул ее в пупок. Миг — и она уже счастливо улыбается, с трудом сдерживая смех. Он всегда умел успокаивать ее одним своим присутствием. Рядом с Кирю она чувствовала себя в безопасности. Ей не нужно было, как ежу, выпускать свои иголки. Умико бросила сумку с веерами и сменной одеждой в прихожей, а сама спокойно, как у себя дома, прошла на кухню, достала из холодильника апельсиновый сок и плеснула в прозрачный стакан. Кирю с загадочной полуулыбкой наблюдал за ее действиями. Несмотря на то, что он поприветствовал ее раздраженно, радость встречи переселила негативные эмоции. В конце концов, их влияние друг на друга было взаимным. Подумав, что разрешение копаться в холодильнике — это высшая форма доверия, Умико с удовольствием осушила стакан и, сев на высокий стул напротив друга, призналась ему в том, что не до конца осознала: — Все произошло так внезапно, будто без моего участия. Он просто спросил, хочу ли я видеть его своим учителем, и я подумала: «почему бы и нет?» — М-да, — Кирю отвел глаза и почесал пирсинг на подбородке, — знакомая ситуация. Умико не понравилась густая атмосфера неопределенности, сомкнувшаяся вокруг них кольцом. — О чем ты? — Суоу-кун умеет посадить в голову семя идеи. — Семя, не растение? Семя прорастает, пускает корень, и человек думает, что идея принадлежит ему. Если бы он сразу попытался пересадить в голову растение, то это было бы грубо. Не его стиль, не так ли? — Да, — Кирю кивнул. Он привык, что они с Умико притерлись друг к другу достаточно, чтобы улавливать малейшие изменения в интонации. И сейчас эти интонации подсказывали Умико, что она в опасности. — Суоу — превосходный манипулятор. — Но у него бы ничего не получилось, если бы я не была рада поддаться. Умико возражала против того, что она поступила необдуманно. Какую угрозу ей представлял этот одноглазый мальчишка? Он просто самодоволен, но в их возрасте кто не самодоволен? — И все равно: будь осторожна. — Ты сомневаешься во мне? — Я сомневаюсь в нем. — Разве вы не друзья? — Ещё какие друзья, прямо-таки бести. Но я понятия не имею, что у него в голове. Только делаю вид, что понимаю, а он, кажется, иногда верит — как повезёт. — Что-то мне не нравятся все эти разговоры. Пойдем на крышу? — Погнали. На крыше трехэтажного коттеджа было просторно и свежо — теплый майский ветер обдувал лицо. Кирю достал электронную сигарету. Умико в ответ распаковала новенькую пачку «Mevius Original» и затянулась. — Детский сад, Кирю. Настоящие мужики курят нормальные сигареты, а не эту жалкую подделку. — Каждый дрочит, на что хочет. — Ты даже не дрочишь — ты просто симулируешь. — Знаешь, у вас с Суоу больше общего, чем тебе кажется. — Упаси Будда. Обычно, если Умико заведется, ее было тяжело заткнуть, но одно упоминание Суоу отвратило ее от споров на ближайшие лет сто. «Хоть какая-то от тебя польза, парень». Думая так, Кирю, конечно, лукавил. Сложно найти человека, который бы брал на себя столько ответственности, как Суоу. Он никогда не боялся испачкать руки, но при этом сохранял свою извечную улыбку и элегантность во всем: не только в движениях, речи, поведении, но и в ходе мыслей. Чем Умико, небрежная и вспыльчивая, его полная противоположность, могла привлечь Суоу? Это загадка, разгадать которую по силам ей одной. — Как твой отец? — А? — Умико имела привычку далеко летать в своих мыслях, пока курила. — На прошлой неделе ты говорила, что он выглядит бледным. — А, да. Папа… никогда не жалуется. Но я подозреваю, что его мучают боли. — Мне жаль, Умико. — Пустяки. Главное, чтобы за квартиру платил вовремя, — за цинизмом она прятала истинные переживания. Кирю приобнял ее за плечи, и она не оттолкнула его. Это говорило о том, что ей требовалась поддержка, как бы она ее не отрицала. — А что насчёт твоих родаков? Они вообще возвращаться планируют? — Папа, как обычно, в командировке со своей любимой секретаршей, а мама изменяет ему с каким-то африканцем на Мальдивах. Они оба притворяются, что верны друг другу. Только не говори, что тебе жаль, ладно? — И не собиралась. Жить без родаков — это круто. — Хоть кто-то меня понимает, — плечи Кирю мелко задрожали от смеха, но когда он заговорил, его голос был серьезен: — Ты ведь могла бы попросить меня, если бы хотела научиться драться. Мои движения, может, и не такие плавные, как у Суоу, но я тоже знаю парочку приёмчиков. — Я же сказала — все вышло спонтанно. Дело не в том, кто лучше, а кто хуже. — Остаётся надеяться, что ты об этом не пожалеешь. — Надежда — штука паршивая. Я лучше возьму быка за рога. — Зная тебя — не за рога, а за яйца. Кирю лукаво ухмыльнулся. В средней школе некоторые особо наглые мальчишки задирали девчонкам юбки. Когда такой бесчестный трюк попытались провернуть с ней, она просто оттаскала бедных парней за яйца. Один из них предложил Умико встречаться, и она имела глупость согласиться. Но все это в прошлом. — О, не напоминай. Он это заслужил. — Не хотелось бы быть на его месте. — Думаешь, ему стоит сочувствовать больше, чем мне? — Думаю, вы оба отличились. Умико издала глухой смешок. Лучше бы она ни с кем не встречалась в средней школе — нервы целее были бы.