Балласт

Последующие дни сливаются для Чимина в бессвязное месиво событий без конкретного начала и конца. Омега, если честно, не очень-то стремится разбирать эти внутренние завалы, всё чаще проваливаясь в эмоциональную пустоту и прячась от внешнего мира и самоедства за хрупким щитом эскапизма. Избегание это, конечно, не имеет ни намёка на позитивный оттенок. Чимин просто спит, спит практически без сновидений большую часть времени, сморенный пережитым потрясением, таблеткой успокоительного и длинными пальцами Юнги в своих волосах. Конечно, омега ещё осознаёт себя и мир вокруг небольшими урывками. Видится это, правда, будто через пелену сволочного тумана, слышится словно через толщу воды и оседает неприятным горьким привкусом на корне языка. Чимин помнит тяготы вторых родов, медленно уничтожающих его изнутри осознанием того, что этот малыш не издаст ни звука после своего появления на свет. Помнит руки Юнги, крепко сжимающие его скользкие ладони или массирующие крестец, пока он стойко выносил предродовые схватки на розовом фитболе. Помнит, как проплакал час на груди у мужа, когда всё закончилось, прежде чем, наконец, провалиться в желанный сон. И то, как спустя два дня с трудом разбирал дорогу к машине, мягко направляемый ладонью Юнги на пояснице. Возвращение домой вопреки ожиданиям становится для омеги маленьким персональным адом. Чимин с огромным трудом отстраивает по кирпичику шаткий фундамент в отчаянной попытке подготовить себя к столкновению с реальностью. Той самой, в которой у него есть сын, семья, работа и мелкие бытовые задачи. Есть жизнь, на которую, кажется, нет ни физических, ни моральных сил. Омега лишь давит из себя улыбку и крепко обнимает несущегося к нему навстречу ребёнка, пытаясь не смотреть на траурные лица родителей Юнги, что привезли Джихёка и Холли домой после почти недельной побывки. И всё же Чимин благодарен им за немую поддержку. Он просто не может, не хочет, не станет говорить о случившемся прямо сейчас. Папа Юнги к личному изумлению омеги впервые за время их знакомства нежно обнимает его на прощание, сочувственно поглаживая по спине. Не говорит ни слова, будто бы чувствует, что в этом нет смысла, и так же молча скрывается на переднем сидении, оставляя Чимина один на один с его маленьким эмоциональным раздраем. Юнги, словно чувствительно настроенный приёмник, фиксирующий даже самые слабые сигналы, когда дело касается его омеги, тут же оказывается рядом, притягивая мужа к себе. – Пойдём в дом? – предлагает альфа негромко, позволяя Чимину внимательно разглядывать его осунувшееся лицо с отпечатком последствий глубокой личной трагедии. Омега осторожно касается подушечками пальцев серых мешков под глазами мужа, проводит пальцами вдоль впалой щеки и крепко обнимает за шею в ответ, ощущая себя слоем старой штукатурки, что расходится трещинами от пола к потолку, лишь чудом не осыпаясь к чужим ногам. Джихёк лепечет что-то о рисовании и новых трюках, которым научил Холли, пока они взбираются на крыльцо дома. Внутри всё на первый взгляд в точности так же, как было чуть меньше недели назад, когда Чимин сканировал просторную прихожую внимательным взглядом на предмет наличия забытых вещей. Впрочем, здесь всё абсолютно так же и на второй, и на третий взгляд, но правда в том, что между ним и тем Чимином сейчас пролегает огромная пропасть. Десятки високосных лет, втиснутые в пять мучительных дней. Омега снимает обувь и оторопело застывает у входа в гостиную, ловя себя на том, что понятия не имеет, что ему делать дальше. Он будто бы выпал из привычного обихода, выбился из графика, режима, расписания, вышел на время и против воли из бурного течения жизни – и вот он снова здесь, потеряно стоит на берегу, не зная, как влиться обратно. Чимин задумчиво смотрит на мелкие пылинки, сверкающие в солнечном свете, что пробивается через тонкую ткань полупрозрачной гардины, и подавляет тяжёлый вздох, делая бесцельные шаги вглубь комнаты. Растерянно тормозит и смотрит под ноги, когда ощущает, как Холли радостно прыгает на его голени, упираясь в них мягкими лапками и активно вертя неугомонным пушистым задом. Омега улыбается вяло, склоняясь к собаке, дабы потрепать её кудрявую холку, и прислушивается к шебуршанию за спиной. – Смотри, что я нарисовал, пап! Чимин разгибается и поворачивается к Джихёку лицом, вновь прилагая массу усилий, дабы не выглядеть таким опустошённым и разбитым. Он всё ещё любит сына больше себя самого и точно не хочет, чтобы это его состояние отрицательно сказалось на нём. Жаль, что само состояние от этого никак не меняется, вынуждая омегу тратить и без того ушедшие в минус силы на эту важную, но такую сложную роль вовлечённого и любящего родителя. – Покажи мне, родной, я очень хочу взглянуть, - выдыхает Чимин негромко, но искренне, аккуратно присаживаясь на пол на колени, дабы минимизировать это отвратительно болезненное и тянущее ощущение в промежности. Джихёк оказывается рядом в считанные секунды, прижимая свой драгоценный альбом к груди, и тут же плюхается по соседству, вынимая рисунки по одному и располагая их на полу перед отцом. – Это деда и Холли, – объясняет мальчик, когда Чимин склоняется ниже над первым рисунком, заинтересованно проводя пальцами по разукрашенной мужской фигуре. – Он ест яблоки, а она делает кувырок, чтобы деда дал ей тоже. – И как, у неё получилось? – уточняет негромко Юнги, проходя в гостиную следом и устало опускаясь на пол напротив мужа и сына. Джихёк важно кивает и достаёт следующую картину, раскрывая её сюжет. Чимин улыбается чуть шире, думая о том, что в тот день Джихёк, должно быть, хорошо провёл время с дедушками у ручья Чхонгечхон. Омеге нравится то, как рисунки сына становятся всё более детализированными. Он хвалит ребёнка за такой очевидный прогресс и переводит взгляд на следующую картину, чувствуя, как что-то в груди мучительно сжимается, а тёплая улыбка капля за каплей сползает с лица. – А это мы, – поясняется Джихёк, хоть в этом и нет необходимости. Чимин ощущает, как увлажняются его глаза, подскакивает пульс и потеют ладони, а губы бесконтрольно перекашивает от боли. Юнги ловит каждое мимическое изменение омеги с беспокойством и переводит взгляд на рисунок, медленно прикрывая глаза и чувствуя, как тяжесть всего произошедшего с ними вновь обрушивается на его плечи. – Я, Холли, папа, ты и братик. Чимин тяжело сглатывает, душа горестный всхлип ещё на подступах к горлу, и запрокидывает голову назад, крепко жмурясь в попытке сдержать подкатывающую истерику. – Сестра, – выдыхает Юнги негромко, сам не понимая, зачем он говорит это теперь, когда этот факт уже не имеет значения. Пытается отдать дань памяти, видимо. Осознать это сам после того, как им стало известно. Ранее они с Чимином условились, что не станут узнавать пол ребёнка до его рождения. Чего Юнги точно не мог представить себе даже в кошмарном сне – так это того, что узнает об этом из медицинского свидетельства о перинатальной смерти. Это несправедливо, думает он. Ужасно несправедливо, что всё, что им достанется после вскрытия – лишь урна с прахом их дочери. – Это была сестра, милый. Чимин ощущает, как всего одно тихое слово разрушает его окончательно и горько шмыгает носом, поднимаясь на ноги. – Я не могу, – выдыхает омега жалобно и качает головой, душа подступающие рыдания. – Прости, родной, я… побудь пока немного с отцом. – Пап… – Джихёк выглядит растерянным, немного напуганным и даже слегка виноватым, когда порывается ускользнуть на кухню вслед за Чимином, но крепкая ладонь Юнги тут же ложится на его живот, уверенно тормозя этот искренний порыв. – Не нужно, милый. Не сейчас. Папе необходимо немного побыть одному. Иди лучше ко мне. Мы с папой так по тебе соскучились… Юнги прижимает сына к груди и с силой зажмуривает веки, думая о том, что должен рассказать ему правду. Сейчас их семья переживает поистине непростые времена. Джихёк должен знать, что дело не в нём. Должен понимать, что взрослые иногда могут тоже быть уязвимыми. – Родной, – начинает Юнги негромко, думая о том, как это все-таки сложно – рассказывать ребёнку про смерть. Особенно когда речь идет не просто о явлении и его концепции. Когда неизбежный исход для всего живого затрагивает вашу семью напрямую. – Я хочу, чтобы ты знал: папа сейчас плачет не из-за тебя. Ты ни в чём не виноват и никак не огорчил его. Просто взрослые иногда плачут тоже, когда переживают трудные времена. Джихёк поднимает на Юнги внимательный взгляд и смотрит на него этими умными не по годам глазами, заставляя альфу невольно задуматься о том, как его маленький сын стремительно взрослеет с каждым днём. Он видит эту фундаментальную возрастную разницу даже за какие-то ничтожные пять дней. Или, быть может, для Джихёка они тоже стали его маленькой насыщенной жизнью, полной новых открытий, событий, людей. Юнги лишь надеется, что жизнь эта была куда счастливее той, что прожили они с Чимином за эти безумные сто двадцать с небольшим часов. – Мы сейчас столкнулись с очень… непростыми событиями. Дело в том, малыш, что мы с папой… потеряли ребёнка. Твою сестрёнку. Которую папа всё это время носил под сердцем. Её больше нет с нами. Джихёк непонимающе хмурит брови и смотрит на отца удивлённо. – Но как же так? Она ведь была у папы в животе! Где вы её потеряли? Может, нам нужно просто поискать её вместе? Нам Холли поможет, у неё же собачий нюх! Мы же в одном отряде, вместе у нас получится! Юнги ощущает очередной болезненный укол под ребра, что расползается по телу ядовитым чувством вины. В одном отряде. Юнги так отвратительно не справился даже с такой простой ролью. И вот сейчас, глядя в глаза такому воодушевлённому и полному надежд сыну, он открывает рот лишь для того, чтобы стать его первым серьёзным жизненным разочарованием. Юнги едва сдерживает слёзы, когда произносит негромко: – То, что случилось – необратимо, родной. Прости меня. Я обещал тебе, что папа и малыш будут в порядке. Но некоторые обстоятельства в жизни иногда смеются нам в лицо и плюют на наши обещания. Мне очень жаль, что я допустил это. Никак не смог предотвратить. Твоя сестрёнка… умерла. – Умерла? – Джихёк хлопает глазами и выглядит расстроенным и сбитым с толку. – Её крошечное сердечко перестало биться. Такое случается. Теперь она отправилась на небо и стала маленьким ангелом, который всегда будет в нашей памяти. Юнги прикрывает глаза всего на мгновения, не в силах больше выносить разочарованного детского взгляда. Плевать, что на ситуацию, плевать, что от столкновения с тем, чего ещё пока не понимает. Альфа всё равно принимает это на собственный счёт. – Но как? Мы же с ней ни разу не виделись, – ребёнок заметно теряется, не понимая, как можно помнить о ком-то, кого никогда не встречал. Юнги спотыкается о внезапный вопрос и временно замолкает, не зная, как объяснить. – Не виделись, – соглашается он в конце концов. – Но много думали о том, как… ну, знаешь, будем играть с ней. Заботиться. Учить её вместе новым вещам. Мысли об этом всегда будут с нами. Будут чем-то тёплым, что связывает нас с ней. Джихёк подвисает на пару мгновений, раздумывая над словами отца, и всё же кивает, обнимая Юнги за шею. – Я понял, пап. У меня не будет сестрёнки. Но у меня есть Холли и вы. Вы же не умрёте, правда? Юнги тяжело вздыхает, облизывая губы. Он втайне ожидал чего-то такого, но всё ещё не очень представляет, как отвечать на этот вопрос правильно. Так, чтобы не вызвать приступы паники или страха смерти у, чёрт возьми, почти пятилетнего ребёнка. – Когда-нибудь, нескоро-нескоро, с этим столкнётся каждый, милый. Но мы с папой будем с тобой рядом так долго, как только сможем. – Я не хочу, чтобы вы умирали, – Джихёк насупливается и жмётся к отцу крепче, будто в знак протеста против кого-то невидимого, кто может отнять у него отца. – Не думай об этом, мой хороший. Сейчас мы здесь, и мы всегда будет рядом с тобой, независимо от формы. Я просто хочу, чтобы ты знал. Мы с папой сейчас переживаем горечь утраты. Нам часто бывает тяжело, грустно, больно, обидно. Но причина не в тебе. Мы всё ещё любим тебя и будем рядом. Участвовать в твоей жизни, заботиться, поддерживать и играть. Нам просто нужно время, чтобы пережить это, принять и смириться. Я не могу сказать тебе точно, сколько это займёт. Но обещаю тебе, – Юнги морщится, пытаясь отмахнуться от мерзкого внутреннего голоса, что ехидно замечает: «Твоим обещаниям – грош цена. Одно ты уже не сдержал». – Обещаю, что мы сделаем всё возможное, чтобы наши проблемы никак не сказались на твоей жизни. Мы любим тебя. Очень сильно любим, сынок. – Я тоже люблю вас, – признаётся ребёнок, повисая на отцовской шее. – А когда мы будем ужинать? Юнги усмехается, оставляя несколько нежных поцелуев на щеках сына. Смерть смертью, а ужин по расписанию. Что ж, как бы там Юнги ни казалось, Джихёк – всё ещё ребёнок. В его жизни пока слишком много неизведанного и интересного, чтобы всерьёз и надолго задумываться о чём-то, кажущимся таким далёким, абстрактным и нереальным, как смерть. – Беги мыть руки. Я пока разогрею еду, что передал нам дедушка. Юнги отпускает сына и тяжело поднимается на ноги, направляясь в сторону кухни. Ненадолго замирает в проёме, глядя на уткнувшегося ладонями в поверхность острова Чимина, опустившего голову так низко, что не видно даже затылка. Щёлкает по клавише выключателя и медленно подходит ближе, обнимая омегу сзади за талию. Чимин судорожно всхлипывает, мотая головой, и шепчет совсем задушено и раздавлено: – Спасибо. Я просто… не смог бы. Прости. Я жалок. Альфа отрицательно качает головой, разворачивая мужа к себе, и сжимает его в крепких объятиях, касаясь губами горячего лба. – Ты не жалок. Это нормально – испытывать горе в случае утраты. Нам обоим ещё предстоит пережить его. Джихёк умный мальчик, он всё понимает. – Я помогу ему искупаться и почитаю на ночь, – решает Чимин, думая о том, что будет пока черпать силы хотя бы из чувства вины. Не лучший источник, возможно, но так он хотя бы находит в себе способность.