Балласт

Раньше Чимин не особо задумывался о том, насколько по-разному люди проживают утрату. Конечно, он знал, но воспринимал это скорее как данность, как очередной удивительный факт об индивидуальных человеческих различиях. И никогда доселе не размышлял об этом крепко и всерьёз. Возможно, потому, что прежде омеге не доводилось делить это горькое послевкусие потери на двоих. Конечно, Юнги и до этого день ото дня был вынужденным свидетелем и невольным участником процесса, но всё, что происходит с ними сейчас, разительно отличается от прошлого болезненного опыта. Та чиминова утрата ощущалась в моменте совсем иначе и головой, и сердцем, и телом. Сопровождалась набором из сотни глупых сценариев и призрачной надеждой на скорое воссоединение и счастливый финал. Сейчас из этой новой дыры в груди омеги веет лишь холодом, пустотой, отчаянием и необратимостью. Горе Чимина не имеет заданного графика или схемы. В один день омега чувствует прогресс — и вот уже на завтра не находит в себе силы даже на самые, казалось бы, простые повседневные задачи. Чимину обидно и больно от чёртовой несправедливости. И вместе с тем омегу придавливает ко дну, словно увесистой бетонной плитой, тяжёлым грузом вины. Вина эта вязкая, густая, плотная, совсем не похожая на статичную твердь бетона. Чимина обволакивает ею всё крепче, фиксирует по швам и варит на медленном огне в её разъедающих ткани соках, медленно убивая изнутри. Заключение кариотипирования, заверенное подписью Намджуна, уверенно гласит: гибель их дочери наступила вследствие структурных перестроек хромосом. Нелепая случайность, не поддающаяся контролю. Грустный пример естественного отбора, сделавший их частью печальной статистики в двадцать процентов от всех пар. Чимин это знает прекрасно, но всё равно не испытывает облегчения. Не может отделаться от этого отравляющего чувства. Как будто он сделал недостаточно. Словно он мог постараться лучше, чтобы предотвратить столь печальный исход. Как будто он самый паршивый на свете отец, погубивший по неосторожности одного ребёнка и не нашедший в себе силы жить ради второго. Чимин ощущает себя одиноким, потерянным и безутешным. Брошенным один на один со своей болью, физическими и гормональными изменениями и целой горстью таблеток, выписанных Намджуном для восстановительной, гормональной, антибактериальной и иммуностимулирующей терапии. И вместе с тем — поражённым тем, скольким парам в самом деле приходится проходить через это. И тем, насколько это замалчивается и игнорируется обществом. Как будто нерождённый ребёнок не стоит того, чтобы его оплакивать. Словно тот факт, что в Чимине совсем недавно перестало биться второе, крохотное сердечко — не полноценная утрата, потеря, смерть. Гибель человека, которого он ещё не успел узнать, но уже успел полюбить. — Все вокруг притворяются, будто ничего не случилось, — говорит он как-то Юнги, пусто пялясь в потолок в окутанной темнотой спальне. Голос его, едва различимый и ровный, звучит так оглушающе громко в абсолютной тишине комнаты. Юнги открывает глаза и пялится на профиль мужа, чувствуя злость и беспомощность от незнания, чем он может помочь им обоим. Его структурированная вселенная, где каждая проблема имеет решение, претерпевает серьёзный сбой каждый чёртов день с того самого момента, как Намджун сообщил ему о гибели их ребёнка. — Просто они не знают, как себя вести, — уверяет альфа негромко, нащупывая руку супруга поверх одеяла и осторожно сжимая тёплые пальцы ладонью. — Боятся травмировать тебя повторно своими словами или вопросами. И потому предпочитают избегать прямых разговоров о случившемся. — И ты тоже? — омега, наконец, поворачивает голову в сторону мужа. В его глазах стоят слёзы, холодно поблескивающие во мраке комнаты. — Ты тоже не знаешь, как вести себя со мной теперь? Юнги тяжело вздыхает и прикрывает глаза, прекрасно понимая суть вопроса. Альфа нашёл свой способ избегания где-то на границе с отрицанием, уйдя с головой в работу. Не то чтобы его всерьёз спрашивали или давали выбор, в конце концов, на его плечах — огромная ответственность за тысячи людей, их рабочие места, позиции в музыкальной индустрии и собственное влияние и доход на этом конкурентном поприще. И всё же Юнги находит в этом своеобразное утешение. Находит такой необходимый ему сейчас контроль напополам с возможностью блокировать даже намёк на болезненные воспоминания об их личной семейной трагедии. Нельзя сказать, что у него получается идеально. Мысли о случившемся порой атакуют внезапно, пробиваются назойливо даже сквозь плотно забитое расписание и утрамбованные так, что яблоку негде упасть, рабочие нюансы, что альфа вынужден постоянно держать в голове. И всё же Юнги постепенно учится ограждаться. И это ощущается… хорошо. По крайней мере, намного лучше, чем то, тёмное и убийственное, что время от времени вновь рушится на его плечи в те редкие моменты, когда альфа пытается ослабить контроль. — Чимин, родной… — выдыхает Юнги, наступая себе на горло. Видит бог, это последнее, о чём он хотел думать перед сном. — Я знаю, что тебе тяжело, и… — Нет, ты не знаешь, — решительно перебивает омега, выпутывая руку из хватки мужа и размашисто вытирая затекающие в уши слезы. — Ты ничего не знаешь, потому что мы не обсуждаем это. С тех самых пор, как ты нанял Хёнджи помогать мне с Джихёком на круглые сутки, тебя почти не бывает дома. Юнги тяжело вздыхает, испытывая жгучий укол вины, что спазмирует мышцы, но отчего-то раздражается, преисполненный решимости отстаивать возведённые им же границы тех безопасных территорий, на которых он прячется от гнетущей действительности, дабы не сойти с ума. — Нам не обязательно обсуждать это, чтобы я знал, — произносит Юнги, стараясь держаться спокойно, но Чимин буквально слышит этот звук, с которым альфа захлопывается. — Не забывай, что я тоже тот, кто потерял ребёнка, Чимин. Тот факт, что я пытаюсь справляться с этим иначе, ещё не говорит о том, что мне не больно. Омега садится на кровати и раздражённо трёт глаза, бесясь из-за того, что слёзы всё никак не хотят униматься. — Прекрасно. Тогда почему бы нам не поддержать друг друга в столь сложный момент? Или ты уже нашёл для себя другую поддержку, м? — О чём ты? — Юнги опасно сверкает глазами, садясь на постели вслед за мужем и прилагая массу усилий для того, чтобы оставить тон голоса привычным. — У тебя появился кто-то? — спрашивает Чимин прямо, глядя на альфу в упор, пускай и видит его размыто из-за стоящих в глазах слёз. Омега уже не раз думал об этом за те несколько недель, в течение которых муж стабильно возвращается домой за полночь и засыпает ещё до того, как Чимин покинет зону душевой. Юнги недоверчиво хлопает глазами, надеясь, что ослышался. — Ты сейчас серьёзно? Нет, правда? Не думал, что из нас двоих именно ты станешь тем, кто будет задавать этот вопрос. Юнги открыто бросает камень в его огород. Чимин ощущает, как слова альфы хлёсткой пощёчиной бьют его по лицу, но даже эта жгучая боль кажется сущим пустяком в сравнении с тем, в чём он варится день за днём в полном одиночестве. Омега шмыгает носом и смотрит на мужа так, будто видит впервые, вдруг осознавая нечто важное: они отдаляются. Закономерно. Возможно, они и раньше не были столь близки, как это принято у семейных пар. Но прямо сейчас над ними висят десятки неразрешённых вопросов и недосказанностей, кажущихся такими незначительными в страшном сравнении с тем, что им пришлось пережить, но неизменно выстраивающих между ними высокую стену. И именно из-за их мнимой незначительности о них теперь так непросто заговорить. — Извини, — Юнги выглядит так, будто искренне сожалеет о сказанном, внезапно осознав, как низко он пал. — Я просто… У меня никого нет, Чимин. — У тебя есть право таить на меня обиду, но нет права делать мне больно вот так, исподтишка, особенно сейчас, — выдыхает омега гневно и трясёт головой, чувствуя слишком много всего, от злости до сожаления. — Почему бы нам просто не поговорить обо всём? Не поделиться тем, что мы чувствуем? — Да потому что мне не становится легче от этого, — Юнги вскидывает руки вверх от досады и трясёт головой, с силой закусывая нижнюю губу. — Пустая болтовня не даёт мне ничего, кроме очередного осознания того, что я ничего не могу сделать, никак не могу исправить случившееся. Просто делает мне больно раз за разом, крошит, ломает, сводит с ума. Я просто пытаюсь жить дальше, пытаюсь отвлекаться на работу и не думать о том, через что мы прошли, хочу… — Мы не прошли! — Чимин повышает голос и раздражённо подрывается на ноги, нависая над альфой хрупкой фигурой и запуская пальцы в волосы от досады. — Мы проходим через это прямо сейчас! Это не какое-то досадное событие из прошлого, а непрерывный текущий процесс. Я рад, что у тебя есть эта возможность отвлечься на работу и сделать вид, что всё это осталось позади, но что ты прикажешь делать мне? Омега откидывает голову назад и глотает слёзы, чувствуя, что больше не может молчать. Он не выбирал потерять ребёнка. Не выбирал проживать это горе и боль. И он не станет держать рот на замке лишь для того, чтобы другим было удобнее наблюдать со стороны за тем, что он вынужден нести за собой до конца своих дней. — Все мои попытки вести прежнюю жизнь обречены на провал, потому что каждая клеточка меня — буквально прямое напоминание о том, что я теперь отец. Ребёнка, который умер. Неделю назад у меня пришло молоко. Представь себе, моему организму плевать, что наша дочь мертва. Вот она была в матке, вот были схватки, и вот её уже нет. Значит, самое время пытаться производить для неё еду. Моя кожа покрылась акне из-за гормональных перестроек и жутко болит даже от соприкосновения с подушкой. У меня лезут волосы, а чёртов геморрой не даёт мне нормально вести машину. И мне совершенно не с кем поделиться этим, потому что весь этот чёртов мир, включая тебя, пытается сделать вид, что всё это в прошлом. Я чувствую себя прокажённым. В студии все отводят глаза, только бы не столкнуться со мной взглядом, Тэхён говорит со мной шёпотом и держит за руку так, словно я нахожусь при смерти. И, знаешь, что? Он не так уж далеко ушёл от правды! И я пытаюсь, правда пытаюсь жить дальше, но, думаешь, у меня это выходит, Юнги?! Чимин размашисто вытирает слёзы и взвывает, обнимая себя беспомощно в этой попытке пожалеть. Ему совсем не стыдно за этот срыв, за это бессилие и никчёмность. Потому что если не он, то кто, чёрт возьми, кто? У него никого не осталось больше на эту роль. Юнги молчит, ощущая, как оборонный режим сдувается с каждой секундой, уступая место осознанию. Чимин выглядит таким маленьким, хрупким, беззащитным. Совсем убитым горем и растоптанным жизнью. Альфа так отчаянно хочет обнять его, вернуть в постель и укутать в свой плотный феромон, но отчего-то не может сдвинуться с места, пригвождённый к матрасу безмолвным тошнотворным ужасом. Чимин проживает всё это. День за днём, пока альфа просто пытается спасти себя. Может ли он винить себя за это? Определённо, нет. Может ли он проявить эмпатию и дать своему мужу ту самую поддержку, которая так необходима ему сейчас? Он, чёрт возьми, просто обязан. Чимин разбито всхлипывает, низко опустив голову и гладя себя по плечам, и продолжает, уже чуть спокойнее, но всё так же сломлено: — Я пытаюсь быть хорошим отцом для Джихёка, пытаюсь делать всё, чтобы он не замечал. И вот буквально вчера… — Чимин чувствует, как рыдания бесконтрольно вырываются из его гортани, а слёзы становятся сильнее. — Буквально вчера я смотрел на него и думал… как это несправедливо. Когда незапланированный ребёнок легко рождается на свет вопреки всему, а желанный малыш… я подумал об этом. Всего на секунду, неосознанно, но я как будто… предпочёл бы, чтобы это был Джихёк, а не она. Мне так стыдно, Юнги. Я такой отвратительный отец. Лучше бы это был я. Чимин рыдает громко и горько, вываливая как на духу всё то, что отравляет его день за днём, утягивая всё глубже и глубже на дно скользкими щупальцами, но чувствует внезапный рывок, как будто наверх, ближе к свету, тут же оказываясь в крепких объятиях Юнги. — Мой маленький… — альфа утыкается носом в макушку мужа и с трудом сдерживает слёзы, пытаясь переварить услышанное. Чимин, продолжает обнимать себя, но расслабляется в его руках так беспомощно, признавая собственное поражение. Он никогда не стремился быть самым сильным, но жизнь упорно проверяет его на прочность. Омегу уже тошнит от бесчеловечных «бог посылает нам лишь те испытания, которые мы способны вынести» и «ты ещё молодой, родишь», прочитанных им бессчётное количество раз на глупых онлайн-форумах, где он так отчаянно искал поддержку в отсутствии альтернатив. Он просто не знает, не знает, как ему, чёрт возьми, жить с этим дальше. — Прости меня. Прости, что предпочёл смотреть куда угодно в сторону, только бы не замечать, насколько тебе тяжело. Прости, что оставил тебя один на один с последствиями, уйдя с головой в работу. Я всё ещё не знаю, как я могу помочь и как всё исправить, но я… обещаю тебе, родной, я больше не оставлю тебя одного. — Юнги, мне так паршиво, — признаётся омега негромко, окончательно размякнув в объятиях мужа. Альфа сжимает их крепче и бережно покачивает Чимина из стороны в сторону, выпуская феромон. Запах миндаля ощутимо горчит в самом начале, но альфа довольно быстро берёт его под контроль. Повисает недолгое молчания. Чимин успокаивается не сразу, но постепенно выравнивает дыхание и унимает слёзы, пусто пялясь в пространство через плечо мужа. — Что ты думаешь по поводу семейной терапии? — спрашивает Юнги негромко, когда понимает, что Чимин потихоньку приходит в себя. Омега жмёт плечами безучастно, но всё-таки задумывается над предложением. В конце концов, это имеет смысл. Чимин об этом знает не понаслышке: подобранный Намджуном специалист в своё время помог ему справиться с ужасами послеродовой депрессии. — Думаю, мы могли бы попробовать. Просить о помощи ведь не стыдно, если мы не справляемся сами, верно? — Верно, — Юнги улыбается слабо, оставляя на лбу мужа нежный поцелуй. — Я хочу сохранить то, что есть между нами. Хочу крепко держать тебя за руку, пробираясь через этот кошмар. — Я тоже, — омега говорит негромко, но Юнги слышит, вновь ощущая, как что-то в израненном сердце несмело шевелится, подобно семенам одуванчика, и, подчиняясь обратному геотропизму, упорно тянется вверх навстречу солнцу, стремясь пробиться сквозь асфальт. — Правда хочу, Юнги.