Лисий танец

Однажды Лань Чжань пережил большое горе. Разом осиротев, он не сумел сразу принять это, потому так много времени провёл на коленях у закрывшихся навечно дверей. Его не надежда приводила к остывшему порогу, не вера, будто можно смерть повернуть вспять, но нежелание мириться с подобной несправедливостью. Пусть в его руках не было достаточно силы, пусть он был всего лишь ребёнком, росшее с каждым часом в нём чувство поистине могло затмить собой небо. Да, горе его было велико, боль столь огромна, что он и дышать не мог свободно. Возможно, он сошёл бы с ума, может, у него началось бы искажение ци, однако на третьи сутки пришёл брат. Пришёл не чтобы горестно вздохнуть и легко коснуться волос, как прежде, но чтобы сказать: «Мы всё ещё есть друг у друга, Ванцзи». С того дня много времени утекло, многое изменилось, но в глубине души Лань Чжань никогда не сомневался в том, что Лань Сичэнь будет на его стороне, что бы ни случилось. Даже когда вместе с Вэй Ином они стали размышлять о том, какие всё же планы строит Мэн Яо, и в те дни ни тени сомнения в брате не омрачало души Ванцзи. Лань Сичэнь был в его жизни чем-то неизменным. Наверное, даже в тот миг, когда Лань Чжань услышал: «Сначала я должен знать, когда он лгал мне, а когда говорил правду. Да, даже если это он принёс отравленное вино, даже если это он снял печать со статуи танцующей богини, даже если он хотел убрать с пути господина Вэя, я прощу ему это. Сумею простить и измену. Но только если он не солгал мне, когда утверждал, что отдал мне сердце. Если же он играл со мной… Что ж, я сам разберусь с этим», не поверил, что Лань Сичэнь действительно решится уничтожить и Мэн Яо, и себя. Должно быть, Лань Чжань в этом был всё ещё тем самым ребёнком, тем маленьким лисом, который верил — несмотря ни на что, брат будет с ним рядом, поддержит, поймает, убережёт, если будет нужно. Однако теперь брат был всё равно что мёртв. Долго ли проживёт лис с разбитым вдребезги сердцем? Лань Чжань знал, что нет. Болью отзывались в душе некогда произнесённые Лань Сичэнем слова: «Какими бы талантами мы ни обладали, Ванцзи, дядя считает, что наша кровь испорчена». Значит, не только Лань Цижэнь так считал? Всё же во всём заклинательском мире немало оказалось тех, кто был убеждён: встретишь лису — убей? Пусть даже эта лиса — совсем маленький ребёнок, который никакими лисьими талантами пока не владеет, едва научился показывать уши и хвосты. Неужели им на самом деле нет места в мире заклинателей, пусть они не отступались от правил и действовали по справедливости?.. Или это настигла кара за то, что он сам открылся Вэй Ину? За то, что и он, и брат решились любить? Лань Чжань чувствовал себя опустошённым и обессиленным. Вопросы до дурноты кружили голову, а ответы никак не складывались. Разве он думал, что и сейчас во многом, как и в детстве, полагался на брата, во многом брат оставался для него опорой и мерилом? Теперь он остался один, так? Наверное, Лань Чжань сдался бы в то же мгновение, как осознал своё одиночество. Сдался бы, если бы не Вэй Ин. Вэй Ин… Вэй Ин рядом с ним собирался бороться до конца. Не желая показывать возлюбленному супругу собственную слабость, Лань Чжань привычно запер чувства, скрыл их под маской, как давно не приходилось. Всё же этому он научился ещё ребёнком. *** Вэй Ин вернулся с ребёнком на руках ровно в тот момент, когда последние солнечные лучи вызолотили порог дома. Он возник в дверях, осенённый сиянием заката, и Лань Чжань на миг затаил дыхание — его возлюбленный был прекрасен, и сердце не могло спокойно биться, пока он смотрел на него, пусть даже горе ворочалось прямо в груди. Он поднялся навстречу. — Мама? — сразу же спросил Лань Жусун, и Вэй Ин осторожно поставил его на пол, позволяя самостоятельно пройти к постели и поднырнуть под полог. Лань Чжань рванулся было остановить его, но Вэй Ин тут же поймал его за руку, удержал за запястье. Глаза его были тревожными, печальными, но в то же время полными решимости. Лань Чжань кивнул — согласился не вмешиваться более. Если и могло сейчас произойти чудо, если мощи в артефакте, что они создали вместе, было достаточно, подтолкнуть к тому мог только самый крохотный лис в Облачных глубинах. Лань Чжань всей душой ощущал собственное бессилие. Всё то время, что Вэй Ин был занят, все те часы, когда он смотрел на печальное даже во сне лицо брата, он чувствовал, как утрачивает надежду. Вэй Ин не должен был узнать об этом! Лань Жусун тем временем вскарабкался на постель. За струящимся пологом было не разобрать, что за чувства отражаются на его лице, и Лань Чжань постарался не вспоминать собственных. Им когда-то владело отчаяние, но всё же он был старше, всё же он понимал куда больше, а Лань Жусун пока не знал, что такое смерть. Для него, наверное, всё это было странно — и оттого страшно, но этот страх не был ужасом перед неизменным и неодолимым, этот страх не лишал его сил. Мэн Яо, бывший для него заменой матери, выглядел не безвозвратно потерянным, а всего лишь глубоко спящим. Лань Чжань едва ли не позавидовал лисёнку, хоть прежде почти не знал такого чувства. — Мама! — повторил Лань Жусун. Звонко и требовательно, слишком громко для дома, погружённого в траур. — Тише… — почти сразу раздался ещё один голос. Лань Чжань вздрогнул, сознавая, что это пробудился Лань Сичэнь. Какие бы грёзы ни навеяла музыкальная техника, он смог разбить её оковы и открыть глаза. Вэй Ин рядом судорожно вздохнул. Взгляд его был прикован к постели, он замер в напряжённой позе, будто бы готовый встретить удар. Лань Чжань невольно взглянул туда же. — Тише, маленький, — повторил Лань Сичэнь, поднимаясь с пола и пересаживаясь на край кровати. — Посмотри, мама устала и спит, — он хотел взять ребёнка на руки, но тот увернулся. Говорил он пока совсем плохо, но в тоне слышалось возражение. Ясно было — Лань Жусун соскучился, он испугался, и теперь ему хотелось снова оказаться в кольце материнских рук. Он стоял на постели на четвереньках, выпустив хвосты и уши, и каждая шерстинка на них наверняка трепетала. Этого нельзя было различить за ниспадающей тканью, но Лань Чжань чувствовал это в запахе, разлившемся повсюду. Мимолётно он подумал, что, должно быть, Мэн Яо был действительно расположен к ребёнку, раз тот так жаждет теперь его тепла. В самом деле, разве иначе малыш тянулся бы к нему с подобной силой?.. Для А-Суна и Лань Сичэнь, и Мэн Яо были настоящими родителями, он не знал других. Он не знал никого ближе, и это тоже отдавалось болью в сердце. — Тише, — повторил Лань Сичэнь. Голос его будто надломился. Может, сразу после сна он краткое мгновение не помнил, что за ужас приключился здесь, в Облачных глубинах, но теперь уже не обманывался. Он замолчал, будто и слова другого не мог вымолвить, закрыл лицо ладонью. Его Золотое ядро готово было расколоться. — Ма, — отозвался Лань Жусун, не глядя на него. Говорил он тихо, но требовательно, как ребёнок, что испугался кошмара, пробрался к постели родителей и теперь хочет, чтобы его утешили. Лань Чжань отвернулся. Он бы и уши закрыл ладонями, но горестный плач, что ему чудился, звучал внутри него самого, ему самому и принадлежал. Лань Жусун не рыдал сейчас, полный уверенности, что сумеет разбудить, сможет дозваться. Тишина обняла дом, удушающая и вязкая. Лань Чжань зажмурился, втайне ожидая, когда же крик внутри станет и криком снаружи. В нём самом всё дрожало, будто это он там, на постели, зовёт свою мать, а госпожа Лань, чьи волосы побелели в одну ночь, чьи глаза потеряли краски от горя, не просыпается, не приходит в себя, не хочет больше обнять его. Вэй Ин стоял рядом, плечом к плечу, но смотрел в другую сторону. Лань Чжань вдохнул его запах полной грудью, желая успокоиться в нём — или найти подтверждение своим путанным чувствам, своей тоске, печали и боли. Невыносимым было это ожидание. Казалось, что вот-вот он услышит, как брат потеряет себя от невыносимых страданий. — А-Сун… — хрипловатый и слабый, голос не принадлежал ни Лань Сичэню, ни Вэй Ину. Едва слышный, он заставил Лань Чжаня задрожать всем телом. Он походил на голос призрака, но никакой призрак не сумел бы проявить себя здесь, за стеной Облачных глубин, укреплённой тысячами заклинаний. — Что случилось, А-Сун?.. Ты чего-то испугался?.. — А-Яо! — Лань Сичэнь почти вскрикнул. — А-Яо, ты… — он не сумел окончить фразу, потому что слишком много чувств разом рванулись из него. Никакая налобная лента не смогла бы запереть эти эмоции, лисье чутьё Лань Чжаня на миг сошло с ума, пытаясь разобраться во всех оттенках запаха. Вэй Ин вдруг тронул Лань Чжаня за плечо, заставив прийти в себя. — Идём, теперь им нужно побыть вместе, — прошептал он. Лань Чжань так и не оглянулся, не посмел посмотреть на то, что там творилось за спиной. Не позволил себе убедиться, что рыдания ему не почудились. Он позволил Вэй Ину вывести себя из дома, закрыть плотно створки дверей, а потом обессиленно опустился на ступени. Он не мог больше сделать и шага. Слабость, напавшая на него, закружила голову, а потом кровью оказалась на губах. Вэй Ин встревоженно заглянул ему в лицо. — Лань Чжань? — Прости… — выдохнул он в ответ. Вина на миг заставила опустить плечи и голову. Он не рискнул посмотреть в глаза Вэй Ину. — Прости, я не… я не верил, не думал, что получится, — он едва не сказал «не верил в тебя», но всё же в последний момент понял, что только себе и не мог довериться. Вэй Ин горько усмехнулся и сел — а может, почти упал — на ступеньку рядом. Прислонился виском к плечу Лань Чжаня. Некоторое время они дышали друг другом, как могут только лисы. — Думаешь, я сам до конца был уверен?.. — спросил он тихо и горько. Теперь стало ясно, насколько он устал за этот безумный день. — Вовсе нет, Лань Чжань. Но теперь они увидят, как меняется мир, разве не чудо?.. — Чудо — это ты, пришёл в Облачные глубины и всё изменил в одночасье, — признался Лань Чжань. Он хотел бы подобрать куда больше слов, рассказать обо всём сразу — и о том, о чём они уже говорили, и о том, о чём пока не успели, даже о том, о чём никогда не собирался сказать, но, конечно, дыхание перехватило, не осталось ни единой мысли в голове. Лишь образ Вэй Ина, смотревшего на него с невыразимой нежностью, затмил собой всё. Закат угас, вокруг них разливались сумерки, готовые вот-вот обратиться ночью, и вспомнилось вдруг, как он увидел Вэй Ина освещённым луной — дерзкого и смелого нарушителя всяких правил. Не тогда ли сердце раскрылось, чтобы запечатлеть его в себе навечно? Вэй Ин не ответил ему, но поймал за подбородок и поцеловал — жадно и с жаром. Потом подскочил и потянул за собой, но вовсе не в их покои. Затерявшейся среди кустарника тайной тропой он увлёк Лань Чжаня к горной реке. Они шли в молчании, и с каждым шагом что-то внутри менялось — то ли отпускало напряжение, то ли запоздало приходило осознание, что им всё же удалось, у них получилось. В наступающей ночи холодный поток пел особенно громко. Несмотря на холода, обнявшие горы, он бежал по камням, легко сбрасывая оковы льда. Они выбрались на берег и замерли на дышащих сыростью камнях, покрытых инеем. Вэй Ин немедленно сбросил и верхнее, и нижнее ханьфу, помедлил немного, но затем разделся совсем. В темноте кожа его будто светилась изнутри. — Что ты… делаешь? — удивился Лань Чжань, в первый момент подумав о том, что слишком холодно сейчас для подобного, и собственный голос едва узнал, настолько тот оказался тусклым и лишённым жизни. Хоть взгляд и обнимал желанного супруга бережно и с нежностью, боль, горечь, ужас, что он пережил, никак не хотели отступать, превращая всё в грёзу, не более. Может, он всё-таки уснул, глядя на печальное лицо брата, и заблудился в призванных утешать снах с ним вместе?.. — Собираюсь смыть с себя этот день, — откликнулся Вэй Ин, но не бросился тут же в воду. Он приблизился, не стесняясь наготы, в одно мгновение развязал пояс Лань Чжаня, распутал завязки верхнего и нижнего платья, доказав тем самым, что вовсе не снится. — Пойдёшь купаться со мной, — добавил он, не спрашивая. — Но если хочешь, оставлю тебе рубашку и штаны, — и улыбнулся лукаво. — И без того знаю тебя, как себя. Скулы Лань Чжаня заполыхали от запоздалого смущения. Не оглядываясь, он собрал собственную ци и бросил себе за спину, силой мысли обращая в печать. Никто теперь не сумел бы прокрасться к ним, увидеть их вместе. Затем он сам сбросил с плеч рубашку, а когда Вэй Ин чуть отступил — и штаны тоже. Страхи и боль, отчаяние и горе остались за пределами печати. На краткий вдох Вэй Ин и Лань Чжань застыли друг напротив друга полностью обнажёнными, а после оба ринулись в холодные струи. Горный поток тем и был хорош, что в борьбе с ним не оставалось ни единого мига, чтобы думать о чём-либо. И когда Лань Чжань вынырнул, выбрался на камни, слишком замёрзнув, он почти пять ударов сердца не помнил никаких своих мыслей. Потом и вовсе стало не до них. Нет, Вэй Ин не столкнул его в воду снова, но привлёк к себе, заставив всем телом ощутить жар нагой кожи, на которой в свете восходящей луны сияли капли. Вэй Ин увлёк его в поцелуй, утянул к сброшенным одеждам, заставил упасть на них. — Сегодня ночью, Лань Чжань, — прошептал он, — верх берёт жизнь, а не смерть. — В глазах его качнулась луна, и вдруг он наклонил голову, чтобы оставить горячий поцелуй чуть ниже пупка. Лань Чжань вздрогнул всем телом. Он хотел бы повести, как привык, но Вэй Ин поймал его запястья, распустил ленту, что удерживала его волосы, и связал их накрепко, будто показывая, что сегодня всё будет иначе. Доверившись поцелуям Вэй Ина, его рукам, прикосновениям, отдавшись ему целиком, быть может, даже сильнее, чем обычно, растворившись в нём, Лань Чжань наконец понял, что жизнь действительно восторжествовала.