Водоворот(временно заморожен, я выгорела)

Последний кусочек пазла становится на место, и Мицки шокировано замирает сперва, а потом внутри взбудоражено дрожит от готовой картины. Он сам сидел, собирая пазл, и вот теперь картина закончена. Полностью целая. Лицо почему-то волнительно тёплое становится, и он взбудоражено посматривает на Узукаге, что сидит тут с ним рядом, уткнувшись в бумаги. Мужчина тоже с ним собирает рисунок время от времени, но иногда просто сидит рядом, работая, как сейчас. Но у Мицки внутри трепещет, и он взволнованно цепляется в стол — так хочется, чтобы мужчина увидел, что он закончил. Так что-то дрожит радостно внутри, отчего он хаотично рассматривает пазлы и мужчину, что погружён в работу. Мицки губу закусывает, кажется, он не выдержит ожидания, но мужчина задумчиво отводит от бумаг взгляд, постукивая пальцами по документам. Мицки взволнованно смотрит за его голубыми глазами, почти задыхаясь от волнения, когда всё же взгляд отрешённо, но обращается к пазлу. Миг когда взгляд с отрешённого сменяется на осознанный и радостный, кажется, длится вечность. — О, ты закончил! — Видит мужчина, радостно улыбаясь и рассматривая картину и Мицки. От этого почему-то внутри так дрожит радостно, будто правда есть какая-то заслуга, будто это что-то значимое, но губы неконтролируемо улыбаются, а сердце взволнованно трепещет. Лицо тёплое, пока они рассматривают пазл и радуются вместе. — Собрать бы их как-то в рамку теперь… И повесить… Хочешь? Будет на стене висеть, как картина. — Улыбается мужчина. Мицки замирает и взволнованно кивает, чувствуя… гордость. И жмурится от радости, когда мужчина, смеясь, его обнимает и гладит по волосам. — Нравится такое, да? — Спрашивает уже спокойно после этого, поглаживая по спине. Собирать эти кусочки, и правда, так интересно… но… жалко как-то, если теперь они будут просто висеть на стене собранной картиной. Невольно Мицки хмурится слегка. — Купим ещё. — Тихо улыбается мужчина, и Мицки удивлённо смотрит на него, вскинувшись. Прямо в глаза, такие спокойные, ласковые. Ещё пазлы. В глазах немного расплывается от собравшихся слёз. Так… почему так странно от этого? Почему так лицу и дальше тепло, так сердце трепещет, пока они разговаривают, пока мужчина измеряет картину, что-то записывая себе, и спрашивает — какие картинки нравятся Мицки, чтобы купить новые пазлы. Так… так волнительно и хорошо от этого? Наверное, это так, но как Мицки от подобного отвык, забыл, что сейчас голова кружится от трепета в груди. От… радости. От этого дома, в котором он теперь живёт, можно сказать, любимой собачкой. Ведь раз ему столько игрушек дают, то он не безразличен. Так в глазах щиплет от этого, но Мицки старается не плакать и легонько держится за футболку мужчины, когда тот радостно его обнимает и треплет по волосам. Позже, через несколько дней, когда Узумаки, и правда, приносит рамку и стекло, сложить в неё все кусочки пазла — то ещё задание, потому что некоторые части опадают, и держать раму неудобно, но с клоном мужчины как-то это получается, и они переносят рисунок на дерево. Стекло Мицки трогать не решается, но мужчина сам собирает рамку, вертя её, что-то там зажимая со скрипом, и, в конце концов, это превращается в целую настоящую картину, только из пазла. И снова так радостно от этого. — Блин, а молоток не взял. О, давай тут её поставим? — Сумбурно бросается Узумаки к комоду, пристраивая картину рядом с телефоном. — Как тебе? Мицки кивает, чувствуя себя смущённо, и картина остаётся там, радуя, когда Мицки её замечает. Но вот когда ему Узумаки приносит несколько огромных коробок, он и вовсе, кажется, сгорит, так горячо лицу. Потому что пазлы мужчина тоже приносит ему в большом количестве, как и раскраски. Там разные картинки и абсолютно прекрасные — и красивые лодки, парусные корабли в море, и леса, и поляны, и разнообразные цветы, небо — и от всего этого глаза разбегаются. От количества и от рисунков. И размер у картин разный, но кусочков не меньше трёхсот в каждом, и это… это так долго будет собираться! И это так волнует, что губы дрожат, что его от волнения потряхивает. Потому что это ему такие сокровища. — Ну, ну, не волнуйся так. — Мягко гладит его мужчина, пока он подрагивает шокировано, сидя на полу среди всех этих коробок. Мицки так… хорошо, что он снова плачет, не в силах справиться с эмоциями. — Это будет так интересно собирать, правда? — Мягко гладит его мужчина, успокаивая и слегка покачиваясь с ним в объятиях. Да. Это будет очень хорошо. Коробки с пазлами потом ютятся у угла за столом, а самые понравившиеся — где на картинке море с волшебным закатом — расползаются по столу. Мицки собирает их и сам, и с мужчиной, и с другими Узумаки, когда те к нему приходят и не хочется играть во что-то другое. И Мицки чувствует себя таким радостным из-за этого, что голова немного кружится, наполняется мягким светом, которым наполнен этот дом и Узумаки. Кроме этого он так же продолжает раскрашивать картинки, которые мужчина тоже пополняет, играет с мячиками и много гуляет — запоминает дорогу к той речке, где иногда рыбачит господин Минато, гуляет вдоль неё, бродит по каменистому дну, слушая от, конечно, вернувшихся АНБУ, откуда эта маленькая речка здесь взялась. Оказывается, немного вдали есть небольшое озеро, из которого она и протекает, теряясь потом в море на восточном берегу. Мицки надеется, что когда-то побывает и там, хотя девушка говорит, что обычно много народа на озере, так что… как-то не очень хочется после такого. Ещё он гуляет в парке вокруг резиденции, с кем-то из Узумаки или АНБУ, проводя на природе много времени. Иногда гуляя, иногда просто валяясь то у реки, то под солнцем, то под тенью. В какой-то мере он даже привыкает, когда из деревни доносятся звуки, когда с Узумаки они подходят достаточно близко к началу деревни, когда видно дома сквозь заросли. И даже запоминает со временем — где там есть лавочки, в какой части парка гуляют жители деревни. Вообще, в этот момент ему мимолётно становится не по себе, когда он понимает, что, в принципе, любой человек из деревни может запросто подойти к резиденции Узукаге. Мороз тогда дерёт по коже от таких мыслей. Он косится на АНБУ, что тогда гуляют с ним, и вроде, как-то спокойнее становится. Вроде… ну, они ведь будут следить за окружением, верно? Да и если вспомнить, никого кроме работников Мицки вокруг не видел никогда. Да и вероятно, никто бы не решится тревожить дом Узукаге, пусть даже его и любят. Во всяком случае, живя под его опекой, Мицки думает, что правда он не чудовище, не тиран, которого из него делают страны на континенте. И жители Водоворота точно должны его любить. Хотя Мицки всё равно после осознания, что к резиденции можно подступиться, что люди спокойно гуляют в парке, нервничает из-за этого, но позже успокаивается. Он ведь никого не видел, так что просто запоминает, где в парке есть лавочки, и не отходит от дома так далеко. Лишь с Узукаге, бывает, прогуливается за руку там, где видны дома, посматривает из-за кустов на улицы, где ходят люди, отражают солнце стёкла. АНБУ, кстати, Мицки тоже, вроде как, перестаёт бояться. У него в голове вообще столько света и радости от всего происходящего, что он не часто испытывает страх, и временами даже, кажется, что может спокойно разговаривать. Правда, это всё равно выходит скованно, потому что как бы он не был спокоен, Мицки просто-напросто разучился подобному, забыл, что когда-то было в детстве. Но всё же он уже не так боится. Разве что растерянным и неловким, слегка непонимающим, как ребёнок, себя чувствует. Но в целом беззаботно. Только так и не читает, целыми днями греясь и гуляя под весенним солнцем, изучая природу вокруг. А потом, в один день он теряется, когда после завтрака в комнату влетает радостная госпожа Кушина и зацеловывает Узукаге. — С днём рождения, мой маленький! — Ну, мам, я уже не такой мелкий. — Слегка неловко отвечает мужчина, краснея, но из рук не вырывается, как Мицки позволяя себя обнимать и целовать. А он же растерянно сидит на дальнем конце стола, оторвавшись от пазла, не зная: как реагировать, и куда себя деть. Сбежать в ванную? Или просто делать вид, что его нет здесь? Но пока он только сжимается, пригибаясь к столу, будто сползая под него немного или сливаясь со столешницей. Не то что бы женщина не обнимала мужчину — всё же она его мать — но такие слова Мицки ещё не слышал. День рождение Узукаге… и что ему делать теперь? Он разве что тенью может прикидываться, тихонько дыша и не двигаясь. Но это не помогает, так как взволнованная женщина и к нему потом бросается обниматься. Мицки сидит тихо, прислушивается, но кроме этой одной фразы разговор идёт обычный, разве что женщина будто более радостная, весёлая. И господин Минато ещё тоже поздравляет Узукаге, подойдя и положив ладонь на голову. И Карин улыбается и целует его, на что мужчина тоже поздравляет её с днём рождения, крепко обнимая, целуя в ответ. А потом больше ничего такого нет, и они как обычно остаются одни после такого… поздравления. Несколько долгих минут бурного веселья, будто бы урагана, и снова всё как обычно. Мицки не то что бы знает, как это — праздновать день рождение, он успел забыть за эти года, но всё же что-то слышал, что-то замечал, да и Новый Год, приезд старших Узумаки праздновали, и наверное, и день рождения должны бы… или будет вечером как и в те разы? Он не знает… и что делать не понимает, но мужчина как обычно подсаживается к нему и тоже принимается за пазл, кажется, не собираясь пока уходить в кабинет. Мицки растерянно рассматривает кусочки картины, водя по ним пальцами. Впрочем, в этом поведении Узумаки как раз ничего необычного нет, это просто он в голове не понимает, как быть, а вот все остальные, кроме поздравления, ведут себя как всегда. И чай они пьют как обычно, будто ничего такого. Лишь он не понимает, что делать, отрешённо разыскивая нужные части пазла. Вот только будто этого замешательства ему не хватает, так Узумаки задумчиво, серьёзно на него смотрит. Мицки непроизвольно ёжится, а потом теряется совершенно, не зная ответа на его вопрос. — А у тебя когда день рождения? Столько времени прошло, а я так и не спросил, мы не пропустили? — Участливо спрашивает он, как-то волнуясь, а у Мицки… пустота. Пустота в голове. Тяжёлая, тёмная, давящая. Как и всё, что связано с такими давними воспоминаниями детства. Потому что даже если они хорошие, то они уничтожены, и никогда он больше не будет таким маленьким ребёнком, не будет с папой. От этого больно, даже если он помнит, хоть немного, его объятия в белых рукавах. Это всё давит, гонит в беспросветную темноту. — Мицки? — Осторожно касается Узумаки его щёки, пытается заглянуть в глаза. Он не знает. Что он может ответить? Он не помнит. Это так давно было… так страшно исчезло. Он просто не помнит. — Не знаю. — Отвечает он тихо, почти не размыкая губ, смотря куда-то в стол. Уже как-то не важно, что там с мужчиной, как ему себя вести, потому что сейчас в груди снова болит. Снова всё так пусто, так плохо, что нет сил даже сидеть. Узумаки волнуется от этого, прижимает его к себе, но он только горько глаза закрывает, не в силах выбраться из этой темноты. Не сейчас. После такого хорошего времени, это словно душу из него вытаскивает, и тело — лишь пустая, слабая, болящая оболочка. Мужчина его успокаивает, отнеся в кровать, хотя он не нервничает, просто пуст, и успокаивать его не нужно. Но говорить что-то не имеет смысла, Мицки просто лежит опустошённо, чувствуя тёплые руки, и не хочет думать. Ничего не хочет. Время тянется в тишине, заполняет его тоской и темнотой, снова наползая в груди, как туман на лес. Скрывая в себе, поглощая. — Как ты… как тогда ты знаешь, что тебе двадцать? — После долгого времени спрашивает мужчина, прижимая его к себе. — Ты же… что-то помнишь? Ты был не совсем маленьким… тогда. Это «тогда» звучит как вонзающийся в плоть кунай. Узумаки не хочет его обижать, потому и говорит так, но он знает, что, на самом деле, за этим словом. Тогда — когда умер отец. Тогда — когда его забрали в кошмар. Из его маленького, счастливого мира, где он был с папой. — Ты что-то помнишь? — Его вопросы, как в темноту падают, застывая в воздухе. — Знаешь, сколько тебе было? — Неспешно гладит мужчина спину, медленно пытаясь вскрыть эту всю темноту, что есть в Мицки. Он не хочет. Не хочет открывать, не хочет говорить. Он хочет это всё забыть, раз уж может жить здесь спокойно и без страха. Но всё-таки конкретно в этом нет ничего такого… — Знаю. Шесть. — Всё-таки после долгой паузы тихо и слабо выдыхает Мицки, смотря куда-то в плечо в розовой футболке. — И как ты считал дальше? — Новый год начинался. — Отвечает Мицки, и рука замирает на спине. На секунду, а затем мужчина продолжает его гладить. Мицки не помнит, когда у него день рождение. Всё, что знает из сказок папы, что тогда была полная луна. Красивая, яркая. Помнит, что было тепло, солнечно в его дни. Но цифру… он не знает. Потому что после этого папы больше не было. Был лишь кошмар и выживание. Он помнил, что ему шесть, помнил, что отвечал на такой вопрос в Конохе. А потом… а потом каждый новый год он прибавлял одну цифру. Потому что остальное без папы не имело смысла. Не было зачем, не было… когда и как. — Так? Ты… больше ничего не помнишь? — Так болезненно, глухо спрашивает мужчина, держа осторожно, будто Мицки может у него в руках разбиться. — Совсем? Совсем… он помнит луну, потому что каждый раз, когда её было видно на небе, он на неё смотрел. Странно, что сейчас забыл об этом. — Тогда полная луна была. — Отвечает он, зная как это важно. Зная, что он тоже луна. Пусть и поломанная, сделанная на земле. — Она каждый месяц полная, Мицки… — Тоскливо замечает мужчина, продолжая его гладить. Мицки согласно глаза закрывает и сворачивается клубочком. Это хорошо, что каждый, так Мицки помнил, кто он, зачем ему выживать. И он-то знает, что это важно. Важно… Это было важно для папы, он учил этому Мицки, и пусть сейчас он всё растерял, пусть бесполезен, и, возможно, не проживёт достаточно долго, он всё равно в глубине души знает, что это важно. И будет важно, пока, наконец-то, в мире мёртвых он не встретится с папой. — Ты не помнишь месяц? — Осторожно гладит по голове Узумаки, обхватывая Мицки, укрывая одеялом. Так тепло, даже жарко становится уже от такого, на улице ведь нет больше дождей и сырости. И в комнате тепло днём. Но Мицки не дёргается от этого, ему не хочется вообще двигаться, да и отвечать. Хотя… он про луну сказал уже, пусть для Узумаки это ничего не значит. Но месяц… нет, он не помнит. Было тепло тогда, да, светло, но это сколько времени. Это не ясно — когда, зачем. Да и… без разницы. Потому он молчит только, пока мужчина его гладит. — Может, знаешь, кто ты по зодиаку? Мицки хмурится на такой вопрос. Зачем такое? Да и… он плохо помнит… или всё же помнит. Но месяца он всё равно не знает, никогда не знал — какой день недели, месяц, да… да он даже и год не знает какой идёт. Только свои года мог считать, помня, сколько ему было, но потом календари были совсем не важны, и не было их у него. — Лев… — Неуверенно отвечает он. Что с этого толку? Всё равно не знает какой месяц и число. Но пусть Узумаки себе знает, раз спросил. — Ну, это в августе, получается. — Говорит мужчина. Мицки зависает. Это с чего Узумаки так решил, какое оно имеет отношение? Глупости какие-то. Да и август… Приходится напрячь мозг, чтобы посчитать когда это, потому что… ну, он давно перестал обращать внимание, и порядок месяцев помнил плохо. Ну, это лето, тепло, только что толку? Да и как вообще он решил, что август? Впрочем, не важно и дальше. Мицки на календари не смотрит, тут его и нет даже, он дальше не знает какой день. Пусть он уже не выживает, но знать это ему по-прежнему не нужно. Всё равно день рождение осталось далеко-далеко в детстве, в жизни, которой никогда не будет. Так что на слова мужчины он уже не реагирует, отбрасывая мысли и просто лёжа в кровати. На что мог — уже ответил, а что-то большее не имеет смысла. Разве что мелькает мысль, что весёлое утро Мицки портит мужчине, но тот, кажется, не особо волнуется, так и гладит Мицки. День так и проходит — медленно, меланхолично, Мицки лежит, свернувшись, игнорируя чай, а Узумаки занимается каким-то бумагами, но часто ложится или садится рядом с ним, чтобы погладить, на фоне тихо бурчит телевизор, на который Мицки уже тоже не обращает внимание, привыкнув к такому шуму. Разве что иногда его жужжание, за словами людей оттуда, бьёт по нервам. Но сегодня как-то безразлично, в такое ленивое, печальное состояние шум не пробивается. Как и желание что-то делать, и Мицки проводит день в комнате и кровати, в основном, ближе к вечеру только играясь мягким мячиком. Но тогда и это состояние отпускает понемногу. И мужчина лежит с ним, словно бы больше радостный уже — он куда-то уходил ненадолго и теперь обнимает Мицки явно довольно и взволнованно будто. — На ужин пойдём в зал, где Новый Год праздновали. — Говорит он позже, играя с Мицки мягким мячиком, сжимая его и будто бы пытаясь отобрать друг у друга. Возня невнятная. Мицки, правда, на это замирает. И как реагировать, что делать? Зачем… ах, ну, да — день рождения ведь, праздник. И от этого он в растерянности и неловкости снова. И так не хотелось бы волноваться, напрягаться после того разговора про его прошлое. Пусть после он уже… не то что бы тоскует, но это меланхоличное состояние ещё не проходит. Да и лежит он целый день практически, совсем вялый и наверняка встрёпанный. Но, наверное, на день рождение мужчины, вернее двоих Узумаки, не стоит упрямиться, а надо послушать и пойти за ним. В конце концов, и на Новый Год ничего такого не было… просто ужин. Хотя одеваться как-то празднично не хочется, и вообще он бы просто лежал и уснул бы. Может, разве что на балкон позже вышел, когда солнце чуть перестало бы палить. Однако ближе к ужину Узумаки его поднимает и всё-таки мягко заставляет переодеться, хотя Мицки и не противится, просто лень. Но оказывается, не нужно что-то красивое, он надевает своё обычное кимоно, в котором гулял вчера — хотя для него оно всё равно слишком прекрасное — и мужчина тоже одевается в свою привычную одежду. Да и остальные Узумаки не то что бы нарядные, разве что госпожа Кушина и Карин заколки на волосы цепляют, и Мицки думает, что ему стоило бы хоть пригладить свои волосы. После целого дня в кровати они обычно походили на что-то бесформенное и встрёпанное, мохнатое, как говорила женщина, причёсывая его. Впрочем, она и сейчас не упускает возможности запустить руки в его волосы, пока все обыденно болтают. И это не походит на что-то важное, особенное, просто в конце на десерт есть целый торт со свечками, которые зачем-то Узукаге и Карин нужно задуть. Как-то глупо… зачем их было поджигать ради одной минуты? Разве что фотографии сделать, от которых Мицки себя неловко чувствует, стоя под руками Узумаки. Но, кажется, Узумаки весело, они улыбаются, обнимаются, а торт оказывается вкусным, как кажется и любая еда в этом доме. И Мицки даже не переживает уже, только рассматривает тарелки с угощениями, медленно ест кусок торта и осматривается в зале, пытаясь понять — где в доме он находится, куда выходят окна. Да и просто осмотреться, запомнить, ведь, наверное, здесь ещё будут ужины. И ему нужно будет сидеть рядышком с мужчиной, с Узумаки. И, наверное, стоило бы слушать разговоры… но к такому Мицки всё никак не привыкнет, не цепляется за слова, когда понимает, что это не важно. Не опасно. И потому не знает, отчего мужчина рядом смеётся и треплет его волосы — он не слышал ни слова, лишь посторонний гул, сосредоточившись на торте и окне во двор. И немного это неловко, потому что на него смотрят все, а он понятия не имеет ни о чём, замерев под рукой мужчины с ложкой торта во рту. Щекам немного тепло становится, и он непроизвольно пригибается, как и утром. Но мужчина его гладит, и всё как обычно. А к разговору, когда темы скачут, Мицки так и не получается прислушаться, на миссиях было как-то проще, а здесь… а здесь не нужно напрягаться, и его мозг не хочет этого понимать. Да и если весело, то хорошо, к чему утруждаться. Зато когда в сумерках выходят прогуляться, он немного бодрится, с удовольствием вдыхая подбирающуюся ночь, и рассматривает звёзды. И убывающую луну, что тоже красива и отражается в сердце и памяти. В целом в конце, в кровати он думает, что день рождения просто… обычный день. Он слышал кое-что про такие праздники, но здесь всё просто. И отличие лишь в торте со странными свечами. Но значит, можно и не напрягаться, разве что постараться осторожно лечь поудобнее, когда Узумаки его обнимает засыпая. *** Дни так же медленно текут дальше, появляется и исчезает солнце, Мицки гуляет, играет, собирает пазлы и раскрашивает рисунки, даже вспоминает про медитации иногда, притаившись в одиночестве, или хотя бы в стороне от АНБУ, и иногда снова начинает читать. Всё идёт совсем размеренно. Разве что в один день быстро собирается гроза, проливаясь на землю мощным ливнем, а на следующий день сырость стремительно вытесняет тепло, солнце. Мицки замечает, что иногда они с мужчиной, гуляя в парке, больше подходят к кромке, за которой виднеется деревня. Водоворот, вообще, стоит на холмах, на севере даже горы есть небольшие, но вся деревня кривая, как Мицки понимает. И когда они подходят посмотреть на дома, то в одной части деревня оказывается ниже холмов, на которых резиденция возвышается, на довольно резком спуске, а в другой части — деревня с парком идёт вровень практически, и люди там тоже гуляют. Как и они. Туда, правда, Мицки не хочется ходить. Хотя стоило бы вспомнить, что к морю нужно будет идти через деревню. Но… не сейчас. Сейчас он не хочет, потому, когда мужчина его подводит к той части, где гуляют люди, кричат дети, Мицки немного, но противится. Тормозит, не желая идти. Узумаки его не тянет после такого, они не подходят ближе, гуляя в более пустой части парка. И Мицки вздыхает, спокойно бродя между деревьев и кустов, роясь в ветках и траве, гоняя лесных грызунов, птиц, иногда наблюдая за насекомыми и гусеницами, многоножками. Хотя это определённо не так приятно, но мелкие копошения в траве бросаются в глаза, и невольно он всё-таки смотрит на них, хотя, к счастью, такие существа всегда стремятся отползти от него подальше, даже летающие насекомые не подлетают к нему близко, не кусают, пауки стороной обходят всегда. Он рад даже, ведь куда приятнее, что он может подойти к коту или собаке, хоть последних здесь ещё не видел, пусть и слышал иногда лай из деревни, а толстый кот забредал не так что бы каждый день. Зато вот все змеи к нему тянулись. Они пробовали его языком, прижимались боками и обвивали руки, ноги, цеплялись за всё тело. Ластились, чувствуя своего, чувствуя… кого-то выше них. Мицки не очень знал и понимал почему так, со временем ему даже показалось, что его, возможно, принимают за самку, и потому ластятся, вот только и маленькие самки тоже к нему тянулись. Так что почему это происходило он не знал, просто ощущал, что они к нему… как животные к хозяину тянулись. Что они его слушают, даже если это самая простая гадюка, что не имеет отношения к призыву — просто подчиняется, выполняя что-то несложное. Например, кого-то испугать, укусить. Хотя такие змеи глупее, чем призывные, чем те, которых создаёт сам Мицки, и как-то использовать их было обычно ни к чему. Разве что натравить на кого-то, если Мицки был в лесу и чувствовал, что рядом есть какое-то кубло. Но по большей части они просто… общались, наверное, игрались, если можно так сказать. Просто ласкались друг к другу. Вот и в одну прогулку, роясь в траве и листьях, в кустах Мицки со змеёй находят друг друга. Она так же, как и любая встречная внутренне откликается на него и мягко, осторожно ползёт, неустанно пробуя языком воздух. Мицки улыбается, протягивая руку, давая попробовать свои пальцы, осторожно гладит матовые бока, отмечая, что никогда не видел такого вида. Но это не страшно, да и змея милая, и он подставляет ей руку, жмурясь от ощущений, пока её тело оплетается кольцами вокруг руки. Пахнет она вкусно, немного ядом, самую малость, и молодой самкой. Но размер у неё хороший, и чешуя красивая, и она приятно сворачивается на руке. Мицки поглаживает её и улыбается, продолжая гулять с ней. Недолго, правда… потому что это замечает мужчина и цепенеет. — Мицки… положи её обратно аккуратно. — Напряжённо просит он, явно стараясь не паниковать. Мицки удивлённо хлопает глазами, держа в руках милую самочку, что ласково сжимает бока на его руке. Мужчина нервный, будто бы готовый нападать, и Мицки непроизвольно прижимает змею к себе, отчего Узумаки дёргается. — Брось её, Мицки, она ядовита. — Ну, да, он ощущает, но яда так мало… Но даже если было бы много — на него не подействует, да и не посмеет никто из змей его укусить. Потому он хмурится и прижимает самочку к себе, гладя её голову и тельце пальцами, отчего она выгибается за лаской. — Мицки, осторожно, брось её. — Напряжённо просит мужчина. Но почему? О… он замирает, осознав — люди ведь боятся змей. Тем более мужчина считает её ядовитой. Но Мицки она подчиняется. И он осторожно её гладит, смотря на взволнованного, испуганного мужчину, что застывает словно в бою — готовый сорваться с места. Это хорошо читается в его теле. И… будто он готов убить змею. Мицки прижимает её к себе, и она совсем расслабляется в руках, слушая его. — Она не укусит. — Говорит он спокойно, почёсывая маленькую головку, чувствуя, как пальцев то и дело касается юркий язык. — Укусит, Мицки, положи, она ядовита. Плохо будет. — Злится мужчина. Мицки прислушивается к лесу — остальные змеи где-то далеко, не чуют его пока и не смогут прийти на зов быстро. Так что он просто повторяет: — Не укусит. — Как ты можешь знать, просто брось и пошли отсюда. — Нервничает мужчина. Мицки же спокойно подходит к нему ближе и протягивает руки, змея послушно лежит на ладонях. — Она слушается. — Тебе кажется. — Нервно режет мужчина и скрипит зубами, стараясь не отшатнуться, хотя ногу назад отставляет. — Я не хочу, чтобы ты пострадал… это не призывная змея, она не твоя. — Они все мои. — Спокойно отвечает он, ровно глядя в глаза. Мужчина недоумённо хмурится. Мицки опускает руки, прижимая змею к груди, гладит её, а потом, положив на одну руку, снова протягивает мужчине, заставляя её «шипеть» протяжно, глубоко, а потом раззявить пасть и показать клыки. Мужчина отшатывается, рефлекторно принимая оборонительную позицию, и нервно мечется, не понимая, как вырвать рептилию из рук Мицки. А змея же снова спокойно ложится на ладонь, и Мицки подносит её к лицу, мягко улыбаясь. Чёрные глаза блестят красиво, а язык так игриво щекочет кончик его носа, что смешно. — Мицки! — Отчаянно умоляет Узумаки. Он вздрагивает немного от этого. И как ещё показать? — Они все мои… — Слегка нервно, ёжась под этим взволнованным взглядом повторяет Мицки. — Меня никто не тронет, никогда. Узумаки, правда, это почему-то не успокаивает. Мицки кривится грустно, прижимая к шее змею, отчего мужчина дёргается нервно, бросаясь к нему. А самочка осторожно и чинно оплетает шею, ложась на плечи. И что делать? Он хочет ещё поиграть с ней, а мужчина так переживает. Мицки неловко снова кимоно сжимает руками. Узумаки нервно, резко выдыхает. — Может, ты умеешь с ними обращаться, но эта опасна, и не твоя, давай оставим её. Хочешь — принесут тебе не ядовитую. — Но они все мои. — Она дикая! — Они мои. — Спокойно повторяет он, смотря в глаза. — Все. Они все меня слушают. Все подчиняются. — Говорит он ровно. — Все тянутся, все хотят... быть рядом. Никто не посмеет укусить. Они все — мои. — Просто ровно повторяет он одно и то же. Были бы рядом другие, Мицки бы их позвал, но они далеко и ползти будут долго, и только несколько их. Потому он просто стоит и смотрит на нервного и растерянного мужчину. Вздрагивая невольно, когда у того снова сменяется один глаз, и прикрывает бок змеи. Мужчина долго хмурится, вглядывается, но Мицки старается держать его взгляд, сжимая губы. Пусть и начинает дрожать весь. Но он не хочет, чтобы змею обидели. Не у него на глазах. Но мужчина постепенно перестаёт хмуриться и удивлённо приподнимает брови. — Почему она… — Начинает было он, но осекается. Смотрит ещё недоверчиво, но становится почти расслабленным, уже не атакуя. У Мицки от нервов, от дрожи слёзы собираются в глазах. Нервно под этим глазом, да и он так долго смотрит на мужчину, говорит много и… не подчиняется. Узумаки вздрагивает, видимо, присмотревшись к его лицу, и осторожно ладони расправляет показывает безопасность. Странный глаз гаснет. — Не волнуйся… — Тихо просит он, немного неловко улыбаясь. Мицки продолжает дрожать. — Я… — Он вздыхает тяжело и висок потирает. — Ты уверен, что она не опасная? Я боюсь за тебя. Мицки нервно кивает, обнимая себя руками. Узумаки грустно сводит брови и осторожно подходит. — Ты можешь ей управлять верно? — Мицки снова кивает. — Тогда можно она меня не будет кусать? — Нервный кивок. Мужчина ещё немного приближается и опасливо гладит его по рукам, не сильно приближаясь к плечам, на которых змея успокаивающе прижимается к Мицки, осторожно оплетает шею и неустанно водит языком в воздухе. Тёплые руки всё-таки постепенно его успокаивают, и мужчина, вроде, тоже расслабляется, не давит на него, сердце перестаёт сжиматься нервно. Самочка тоже спокойно греется, время от времени сжимая его своим тельцем. — Ты знаешь, что это за змея? Она только у нас живёт, и ещё на паре островов дальше в море. Эта ядовита, не смертельно, но плохо будет очень от укуса. — Рассказывает мужчина, но, кажется, уже не собираясь сорвать с него и выбрасывать самочку. Мицки качает головой — не знал. — Они все меня чувствуют. — Тихо отвечает он, уже не поднимая глаза от кулона и белой футболки. — Подчиняются мне. — Я… знаешь такого даже в мире призывных животных нет, там ведь, м… они могут друг с другом сражаться, если у них разные люди в контракте. — Так всегда было. — Отворачивается Мицки, сжимаясь. Всегда все змеи ощущались, всегда все тянулись, всегда он и папа были для них выше. Мужчина от его слов замирает. — Хорошо… — Растерянно отвечает Узумаки, неуверенно придерживая Мицки за локти. Прогулка, кажется, вконец испорчена и нервная. И даже когда, вроде как, они стараются вести себя по-прежнему, всё равно нет той лёгкости. Но потом ближе к дому Узукаге, где уже есть солнце, Мицки сидит возле дерева и играет со змеёй, пока мужчина в стороне внимательно, напряжённо наблюдает. И вздохнув, Мицки отпускает самочку, приказывая ей отправляться по своим делам, и так она пропустила столько времени вместо охоты. — Ты не боишься змей, совсем? — Спрашивает позже мужчина, когда они вяло обедают. Мицки машет головой, не особо желая возвращаться к этому. — А… ладно, не будем. — Вздыхает он, снова передумав что-то говорить. — Просто я не знаю змей, они довольно страшные, и я переживаю, тем более знаю, что этот вид ядовитый, просто не хочется, чтобы ты вдруг пострадал. Они всё же не такие разумные как… кот или собака. — Мицки ничего не отвечает, вяло жуя бутерброд. — Ладно, я верю, что они тебя слушаются, просто… беспокоюсь, боюсь. На это Мицки тоже не отвечает и тему будто отрезает. А позже, когда мужчина снова уходит на пару часов в кабинет, а он собирает пазлы, нервы и правда успокаиваются. Дальше вроде ничего такого… необычного не происходит больше. Разве что лишь он замечает внезапно, что постепенно его тарелка с бутербродами стала меньше, там по одному кусочку хлеба с начинкой, а рядышком маленькая тарелка с мясом и овощами. И это Мицки незаметно тоже ест. Не то что бы он против, но интересно как давно ему это начали подсовывать, а он начал есть, не отказываясь от всего кроме бутербродов и сладостей. И это кажется более странным, чем то, что Узумаки водит его по кромке парка, рассказывая понемногу о деревне, и даже находит книги, что полностью про Водоворот, с историй, с какими-то путеводителями, про местных рептилий и земноводных, моря. Мицки с лёгким интересом это всё слушает, листает книги, больше предпочитая просто гулять и развлекаться со всеми своими игрушками, но всё же понемногу изучает эту маленькую страну. Удивительно даже, что она вся размером с Коноху, а её боятся пять великих стран. Впрочем, одну только охрану Мицки — Хатаке Какаши — знают на всём континенте и боятся. А сколько тут ещё людей, которые невероятно сильные, и куда опаснее Хатаке… Такой маленький остров, и так много в нём сконцентрировалось. Удивительно. Аж дрожь по коже идёт, когда он об этом думает. Вот только Узукаге — этот опасный, страшный, своевольный человек — каждый день треплет его по волосам и укладывает спать с собой, мягко обнимая. И как-то не получается больше беспокоиться о подобном. А вот о словах мужчины — да. Вроде, и говорит Узумаки логично, но всё равно Мицки замирает ошарашенно, как маленькая, вылупившаяся змейка, когда мужчина говорит о походе в деревню. Не сейчас, недалеко, ненадолго, но всё же про поход в деревню. За территорию парка, к чужим людям. И да, это правильно, если продумать, и да, нужно пройтись дальше парка, чтобы он потом попал на море, но… хочется спрятаться. Что он и делает, сжимаясь и отступая за дерево, скрываясь от мужчины, что мягко ему улыбается. Его не тянут, конечно, туда, но Узумаки говорит, что это будет хорошо, когда Мицки начнёт гулять в деревне и… перестанет бояться. От последнего сердце как-то сжимается. Мужчина за него волнуется, переживает, потому что Мицки ему нравится. Просто так. И логично всё, правильно, хочется послушать Узумаки, но сложно. Пока ему сложно собраться, решиться на такое. Однако после того дня Мицки невольно, а думает про это, вроде как, готовится морально, хотя всегда после таких мыслей внутри нервно скручивает. Как всегда, когда нужно было выходить из квартиры в Конохе. Неприятно, страшно, холодно внутри от такого. Только вот это Водоворот. Рядом Узукаге, который о нём заботится, и это его страна. И мужчина обещал позже отвести его на море, а там наверняка где-то будут люди, и туда идти тоже по деревне. Так что правильно, чтобы Мицки мог пройти по улицам. Гулять в деревне. Остаётся только перестать дрожать, и правда, пойти за мужчиной. Мицки, вроде как, соглашается на такое, понимает, но всё равно нервничает. Да и… гулять в деревне, где люди, — совсем непривычно, даже думать странно — он никогда не задерживался на улицах, понимая, какой он для людей, сам боясь их до жути. И не легко теперь это задушить в себе, даже если он понимает, даже если уверяет, что с Узукаге, под его рукой, ему совсем безопасно. Не страшно. Ему нужно… ему нужны нервы и время на это. И мужчина вполне их даёт, не давит, лишь иногда нервируя напоминаниями или прогуливаясь ближе к краю парка. В один из таких моментов Мицки даже с удивлением замечает, что в той части, где есть лавочки и дорожки для жителей, так же стоят и фонари. И в темноте, когда рядом стрекочут насекомые, особенно, по-ночному загадочно шуршат листья, летят мотыльки и мошки на свет — это волшебно. Чарующе. Мицки думает, что хочет сюда вернуться ещё одной ночью, потому что красиво, особенно уютно. Мужчина, видя его завороженность и радость, улыбается, понятливо предлагая гулять тут вечерами. Мицки с восторгом и волнением кивает. Но в остальное время, днями, всё-таки больше нервов из-за предстоящего, даже если мозгом он все понимает. Страх-то не вырвать из памяти. Но всё равно он с сомнением, но подчиняется и поглядывает на улицы и дома деревни, слушает про неё и одним вечером даже соглашается пройтись по каменистой улице вдоль парка. Ноги, правда, дрожат, так что даже подламываются. Мицки успевает всё же пройтись по улице, от страха не видя толком ничего кроме темноты и ярких пятен фонарей и окон, и лишь когда они возвращаются, он оседает на землю. Слишком оно нервно, слишком страшно. Узумаки правда его легко ловит и несёт на руках, улыбаясь, а Мицки сжимается и утыкается носом в его плечо, дрожа от пережитого шока — и самой прогулки и того, что он согласился и даже сам прошёл улицу. Пусть и не всю, пусть ноги больше не держат из-за нервов, но он что-то сделал. И в шоке, панике отключается сразу же, как мужчина укладывает его в кровать. После этого, конечно, его не дёргают, дают отдохнуть, отойти от этого потрясения и кормят сладким прямо в кровати, ложечкой, даже овощи не стараются скормить, балуя только тем, что он сам хотел когда-то. Он, правда, не особо этому удивляется, растерянный из-за расшатанных нервов, но постепенно приходит в себя и несмело кивает, соглашаясь снова ненадолго пойти в деревню. А там дальше и море. Узумаки напоминает ему про это, и Мицки сам старается думать с приятным волнением, желая снова увидеть такие огромные воды. Он собирается, правда, пойти с Узумаки сначала немного в деревню, а потом к берегу, правда, собирается, но сердце колотится, и он всё не может уснуть. Внутри всё крутит вечером, перед тем как они должны пойти утром дальше привычного парка, не даёт спать, не даёт расслабиться, то и дело потряхивая тело нервной дрожью. Мицки тяжело дышит, сглатывает, боясь ворочаться в кровати, под боком спящего мужчины, и сжимается нервно. Убеждение почему-то не помогает, и холодно становится. Очень. Ещё и от этого трясет. Но мужчина на его движения немного просыпается и обнимает, отчего становится теплее и его измученное сознание отключается. Но мучает и дальше. Изматывает так, что он не может утром глаз открыть, всё расплывается, всё невыносимо тяжело и холодно снова. Узумаки пытается его поднять, Мицки пытается открыть глаза, но всё так кружится, что он не в силах. Просто… так всё болит, так всё слабо, тяжело, что плакать хочется. На ручки, к папе, чтобы он пожалел и всё стало хорошо снова, и больше не было плохо. Потому что так жалко… Но просыпается он на руках Узумаки. Сжатый в клубочек, который мужчина укачивает, сидя в кровати. Лицо горячее и мокрое почему-то, и Мицки растерянно моргает. Всё ещё тяжело, тело слабое, вялое и плотно укутано в плед, отчего тепло. И так не хочется тоже ничего, но, кажется, не так, как ночью. — Не плохо? — Нежно улыбается мужчина, всё продолжая его укачивать, Мицки заторможенно моргает и пытается как-то дотянуться до лица, но он так закутан, что нет сил выпутаться, и он вместо этого просто утыкается влажным лицом в горячую футболку мужчины. Ещё теплее становится и сильнее хочется спать. Или просто так и лежать, хотя он немного всё же протирает влажное лицо. Мужчина смеётся на это, отчего в груди у него гудит, и Мицки всем телом это чувствует. И словно бы расплывается, проваливаясь во что-то мягкое. Ленивое. Усталое. А почему лицо мокрое? Это немного бодрит, и он хмурится слегка, не понимая, что происходит, что было вообще. Было плохо и… наверное, он правда плакал? Узумаки его ещё немного укачивает, а потом движется как-то криво, тянет его за собой, долго укладывается, поправляет плед и гладит голову, наконец-то, устроившись. Мицки устало моргает. — Тебе не плохо? — Снова спрашивает мужчина, немного приподнимая за подбородок его голову и склоняясь, чтобы в глаза заглянуть. Мицки устало прикрывает глаза. — У тебя поднялась температура сильно. Мама тебя проверяла и кровь брала на анализ. — Осторожно рассказывает он, делая паузу после этого. Мицки непроизвольно кривится, сжимается. — Всё хорошо, просто нужно было проверить, что случилось. Больше ничего. — Снова принимается его успокаивать Узумаки, ещё наклоняясь и целуя макушку, прижимает крепче, поглаживает руками. — Просто ты слишком долго принимал витамины, и наверное, потому что нервничал такое случилось, но сейчас уже всё. Тебе же не плохо? — После долгих укачиваний, когда Мицки почти засыпает, снова спрашивает. Ответить сил нет, и он только что-то неопределённо мычит тихонько, жмурясь и утыкаясь носом в такую тёплую футболку. Узумаки снова тихо смеётся, целует макушку. — Хорошо, — выдыхает он. — Хорошо. — И продолжает так же держать, пока Мицки засыпает в спокойствии, тихо говоря, что он отдохнёт, поправится и всё наладится. И потом Мицки увидит море. Когда он засыпает, то, кажется, слышит шум волн.