Making Lemonade

      — Эй? — снова позвал его Джозеф, и на его лбу появились морщинки. — С тобой все в порядке?       Руки Цезаря безвольно опустились. Он уставился на мужчину перед собой: целого, здорового и почти идеального. Он заставил себя сделать шаг вперед, хотя ноги не слушались, и коснулся шарфа Джозефа там, где нити почернели от огня.       Волна эмоций захлестнула его, почти сокрушив своей внезапной тяжестью. Он сделал глубокий, прерывистый вдох.       Затем он сделал две вещи. Сначала прокричал, что было мощи:       — Ты, конченый ублюдок, подкрался ко мне вот так! Я собирался ударить тебя по горлу, и, если бы ты был врагом, ты уже был бы мертв и не смог бы даже пожаловаться на это!       А затем он заключил Джозефа в самые нежные объятия, на которые был способен, стараясь не задевать забинтованные участки. От ДжоДжо все еще веяло жгучим и резким запахом антисептика, но за этим все еще чувствовался он сам. Это действительно был он.       — Я тоже скучал по тебе, — произнес Джозеф, похлопывая его по спине, и в его голосе угадывалась усмешка.       Цезарь держал его в объятиях так долго, как только мог — гораздо дольше, чем он считал приемлемым. Он заставил себя ослабить хватку.       — Черт, я так волновался! — разглагольствовал он, отталкивая от себя Джозефа. — Не могу поверить, что ты действительно пожертвовал собой ради меня. Я не разрешал тебе. У меня чуть сердце не остановилось…       — Ты волновался? — спросил Джозеф, казавшийся несколько разочарованным тем, что их объятия закончились. Но после слов Цезаря его лицо просияло.       — Конечно, волновался, — ответил тот успокаиваясь. — Почему я не должен был?       — Я думал, ты на меня злишься.       — Злюсь на… это не значит, что я хочу твоей смерти! — воскликнул Цезарь, начав бродить кругами. — Я… это совсем не то, чего мне хочется. Неужели я был настолько жесток с тобой, что ты так обо мне думаешь?       — Вроде того…       Цезарь замер на полпути.       — Я… — его кадык дернулся. — Прости, если у тебя сложилось такое впечатление, — произнес он напряженным тоном. — Я имею в виду… это было трудное для тебя время.       — Для меня? А как насчет тебя? — Джозеф указал на его волосы, всегда взъерошенные, но не столь неопрятные, как сейчас. Его пристальный взгляд скользнул по лицу Цезаря, без сомнения, отмечая его бледность и отсутствие блеска в глазах. — Выглядишь так, будто не спал несколько суток.       — Я не спал, — признался Цезарь.       — Ты заболел? Тебе тоже досталось от Эйсидиси? — глаза Джозефа расширились от беспокойства. — Тебе что-нибудь нужно? Я могу принести.       — Нет, не надо, я в порядке, — произнес Цезарь. — Я просто… был так…       И тут его колени подогнулись, и он отчаянно прильнул к Джозефу.       — Уверен, что ты в порядке? — обеспокоенно спросил тот, положив одну руку ему на спину, а другой поддерживая его на ногах.       — Я так счастлив, что ты жив, — яростно прошептал Цезарь, уткнувшись в его грудь: твердую, настоящую.       Он улыбался сквозь пелену слез. Живой. Живой. Это слово вспыхнуло у него на губах и разрядом электричества пробежало по телу. «Ты живой.»       — Конечно, жив, — безмятежно ответил Джозеф, теряя нить их разговора. — Я великолепен. Моя смерть стала бы национальной трагедией для всего мира, — он на мгновение задумался. — Если подумать, мой день рождения должен стать всемирным праздником. Куда мне обратиться, чтобы подать петицию?       Цезарь не мог понять, шутка это или нет, но ему было уже все равно. На глаза навернулись слезы.       — Ты засранец. Я думал, что потерял тебя. Не знаю, что сделал бы с собой, если… если бы ты…       — Что ж, можешь больше не беспокоиться. Потому что я вернулся и собираюсь надрать зад остальным Людям из колонн, — похвастался он, а затем чуть смягчил тон: — Не переживай обо мне, Цезарь. Я всегда справляюсь. Всегда.       — Я боялся, что в этот раз не справишься. Мы не знали… твои раны были очень серьезными. Ты упал с такой высоты, что твои легкие… Мы не знали, поправишься ли ты. Понимаешь? Я думал, что мы потеряем тебя.       Цезарь вновь обнял его за плечи, и слова хлынули с его губ потоком. Он никогда прежде не признавался в стольких своих чувствах сразу.       — Ты хоть представляешь, как сильно я… это бы… — его голос оборвался на полуслове. «Это бы убило меня.»       Джозеф окинул его долгим испытующим взглядом, а затем потащил в ближайшую свободную комнату и толкнул на грязный диван.       — Оставайся здесь, — приказал он. Прежде чем Цезарь успел бы его остановить, Джозеф, прихрамывая, вышел из комнаты.       Не хотелось упускать его из виду, но Цезаря трясло слишком сильно, чтобы последовать за ним. Внезапно на него нахлынуло облегчение. Абсолютное облегчение, успокаивающее, как бальзам, и в то же время яростное, как морской прилив. Его нервы были напряжены до предела, а сердце понеслось вскачь так, что у него закружилась голова.       ДжоДжо был жив. Он был в безопасности. Цезарь с трудом мог в это поверить.       Закрыв глаза, он крепко сцепил руки и уткнулся лбом в костяшки пальцев.       — Спасибо, — произнес он по-итальянски, как только вновь обрел дар речи. И повторил это столько раз, что сбился со счета: — Спасибо, спасибо…       — Не за что, — ответил голос Джозефа.       Цезарь резко открыл глаза. ДжоДжо вернулся с чашкой горячего черного кофе, от которого шел обжигающий пар, и сунул ее Цезарю под нос, предварительно подув на нее, чтобы немного остудить.       — Выглядишь так, будто вот-вот упадешь. Ты правда не спал?       Цезарь медленно кивнул, с благодарственным бормотанием принимая чашку. Кофейная гуща наполнила его легкие своим насыщенным землистым ароматом, а разум — чем-то похожим на спокойствие.       — Не знаю. Может быть, в какой-то момент я все-таки засыпал.       — Божечки. Не понимаю, как ты можешь отчитывать меня за плохие привычки, когда ты сам не лучше. — Джозеф взгромоздился на подлокотник дивана и закинул ноги на сиденье, явно не заботясь о том, что на нем останется пыльный след. — Кстати, Логгинс показал мне кормушку для птиц, которую он смастерил. Он идеально изобразил твое лицо: с маленькими хмурыми бровками и всем прочим. И он даже нарисовал меня на яйце. Не знаю, почему ты птица, а я всего лишь яйцо, но, думаю, главное…       Наблюдая за тем, как Джозеф устраивался поудобнее, все не переставая болтать, Цезарь позволил своим мыслям обрести покой, подобно лодке, останавливающейся на песчаной отмели.       Каждый сказал бы, что Джозеф был красив, подобно скульптуре греческого юного бога. Хотя, как и во всем остальном, своим отношением тот разрушил все свои природные данные. Но здесь и сейчас…       Цезарь никогда раньше не позволял себе думать о нем в таком ключе и ни за что на свете не произнес бы это вслух, но… у Джозефа были самые душераздирающе красивые глаза, которые он когда-либо видел. Длинные густые ресницы обрамляли радужки, похожие на стеклышки цвета морской волны или полупрозрачные кусочки полированной бирюзы, всегда сияющие и полные радости. Чистота и лучезарность этого цвета были почти неземными, соперничая по глубине с морем и по яркости с небом.       Это было лучшее в Джозефе, но и другие его черты могли составить конкуренцию: полные, надутые губы или блестящие и шелковистые каштановые волосы. Его сердце замерло, когда он заметил, что часть пришлось отстричь. Взгляд Цезаря переместился на его щеку. Шрамы, которые он теперь был вынужден носить, заставляли Цезаря испытывать вину и сопереживание, но в то же время и восхищение его мужеством и самопожертвованием. А когда Джозеф улыбнулся своей самой искренней улыбкой…       Цезарь позволил себе полюбоваться им еще немного. Как давно он не видел этой жемчужной улыбки! Он упивался ею и этими сияющими глазами, точно они были водой посреди пустыни. И за тысячу лет он не смог бы насытиться этим зрелищем.       Отрывая от него взгляд и переводя его на фарфоровую чашку в своих руках, Цезарь подумал, что его первая мысль была ошибочной. Глаза ДжоДжо не были лучшей его частью.       Но именно эта черта приходилась ему по душе — простое сострадательное сердце, которое Джозеф прятал за слоями грубых манер. И сейчас Цезарь держал в руках доказательство этого сострадания.       Кофе согревал его, словно второе сердце.       Подперев подбородок рукой и упершись локтем в колено, Джозеф приготовился к разговору:       — Итак, что произошло, пока меня не было? Держу пари, у тебя все было чертовски хорошо, и тебе не на что жаловаться.       — Да, — прошептал Цезарь, до сих пор не притронувшись к кофе.       — Что не так? — спросил Джозеф, глядя на его чашку. — Не похоже, что ты просто тянешь время. Я постарался приготовить кофе именно той обжарки, которую ты любишь. Разве это не…       — Это прекрасно, чудесно, — ответил он, сжимая чашку в руках и даже не делая попытки отпить из нее. — Спасибо.       Джозеф покосился на него, прищурив свои глаза-стеклышки цвета морской волны.       — Сначала ты говоришь мне приятные вещи, а теперь продолжаешь их повторять. И ты ни разу не сказал… — его обычный акцент стал гораздо более заметным: — «Убери свои ботинки с мебели и сядь по-человечески, ты портишь обивку, животный мешок с грецкими орехами!»       — Так я выгляжу в твоих глазах?       — Да, — согласился Джозеф, потирая подбородок в притворном раздумье.       — Я не британец.       — Я бы изобразил итальянский акцент, но Сьюзи может быть поблизости. Она сказала, что если я попробую, то она насыплет мне соли в чай. Не хочу так рисковать, — ответил тот, и на его лице на мгновение появилось настороженное выражение. — Серьезно, что с тобой?       Цезарь ответил далеко не сразу.       — Ты в порядке? — спросил Джозеф уже в третий раз, садясь прямо. — Уверен, что тебя не тошнит? Я могу пойти и сказать Лизе Лизе…       Цезарь отставил кофе в сторону, нахмурился и помассировал виски.       — Прости. Я просто… это была… паршивая неделя для меня.       — Не сомневаюсь, — Джозеф протянул к нему руку, прижимая тыльную сторону ладони к его лбу. — Хм, температуры нет. Думаю, тебе просто нужен послеобеденный сон. Тебе не помешало бы выспаться, а то твоя уродливая рожа еще уродливее, чем обычно.       — Заткнись, — на автомате ответил Цезарь и вздохнул, сжав губы в тонкую линию. — Почему ты всегда так легко прощаешь меня? Было бы легче, если бы ты злился…       — За что я должен тебя прощать? — его брови сошлись в замешательстве, а затем в ужасе взлетели вверх. — Блин, нет! Ты снова пользовался моей зубной щеткой? Я же говорил тебе…       — Нет, болван…       — Фух, — Джозеф расслабился, уверенный в том, что его зубной щеткой никто не воспользовался, пока он лежал в отключке. — Так ты хочешь, чтобы я простил тебя за то, что ты все время называл меня идиотом? Знаю, ты просто завидуешь моему изворотливому уму и коварству. Но иногда я должен давать тебе фору, иначе ты просто взорвешься от стыда…       — Не это.       Он не знал. Действительно не знал.       — Лабиринт, — Цезарь оторвал взгляд от клубящегося пара. — Зачем ты это сделал? Зачем подставился под удар вместо меня? — уточнил он прежде, чем разговор мог бы зайти не туда.       Джозеф моргнул раз или два, склонив голову набок.       — Так вот в чем дело?       — Я бы предпочел взять удар на себя.       — Да, точно… ты бы предпочел, чтобы у тебя облезла половина лица, треснула половина ребер и тебя покусали дурацкие песчаные блохи, когда вместо этого у тебя выпал шанс избавиться от меня на неделю, — насмешливо хихикнул Джозеф, но стал серьезнее, как только увидел лицо Цезаря. — Оу… ты на самом деле имеешь в виду именно это.       — Я бы предпочел взять удар на себя, — тихо повторил Цезарь.       — Ну, все было не так уж и плохо, — поправил себя Джозеф. — Песчаные блохи на самом деле довольно дружелюбны, если познакомиться с ними поближе. И с ребрами у меня уже все в порядке. Извини, что заставил тебя поволноваться…       — Это не то, что я имел в виду, — пробормотал Цезарь, закрыв глаза, точно силясь отогнать боль. — Но я рад, что ты чувствуешь себя лучше. Тебе… не нужно извиняться.       — Цезарь, — начал тот вдруг смертельно серьезным тоном. — Это не твоя вина. Если уж на то пошло, то это вина Карса. Это он натравил на нас Эйсидиси. Тут нечего прощать.       — Если бы не я, тебя бы вообще там не было, — произнес Цезарь, все еще держась руками за голову. — Если бы не я, ты бы там не остался.       — Это чушь собачья. Эйсидиси все равно нашел бы нас, это было неизбежно, — Джозеф взглянул на него с тихой тревогой. — Если ты и правда так серьезно относишься к этому дерьму… не переживай, ладно? Серьезно: перестань винить себя, это только вредит тебе.       — И даже в этом случае, — продолжил он, будто Джозеф ничего не говорил. — Тебе было не обязательно оставаться. Ты мог бы сбежать и доложить обо всем Лизе Лизе или кому-нибудь из наших тренеров…       — И позволить тебе умереть? — в его голосе звучало недоверие. — Ни за что на свете.       — Ты сам сказал, что я был жесток к тебе. Ты даже уверен, что мне было бы все равно на твою смерть. У тебя не было причин рисковать своей жизнью ради меня.       — Эй, я просто пошутил тогда. Я знаю, что ты любишь меня очень, очень сильно, до глубины души, — игриво произнес Джозеф, и сердце Цезаря екнуло от любви. — Может, ты и осел, но я тоже не хочу, чтобы ты умирал! Тебя бы поджарили, если бы я оставил тебя там! — когда он заметил, что Цезарь вновь опустил взгляд, он добавил: — Ты превратился бы в сухарик с цементом вместо изюма! Совсем неаппетитно… Как итальянец, ты должен понимать, насколько жутко было бы превратиться в столь ужасное блюдо.       Цезарь невольно рассмеялся, и Джозеф просиял от его реакции.       — Кстати, о еде. Не знаю, как ты, но я уже несколько дней не пробовал стряпню Сьюзи, — продолжил Джозеф. — Не хочешь пойти перекусить?       — Да, — сказал Цезарь. — Я умираю от голода.       (Потом они ушли и вместе сражались с Людьми из колонн. «А еще, я твоя мать», — позже сказала Лиза Лиза, ведь прошло уже двадцать лет и все давно позабыли о том, что она натворила. Наверное.)