Making Lemonade

      На следующее утро, еще до того, как Цезарь поздоровался с ним, Мессина не пустил его на тренировочную площадку и велел держаться подальше от Джозефа.       — Я знаю, ты не хочешь этого слышать, на сейчас ты просто мешаешь своим тренировкам.       Цезарь проигнорировал его.       — Зачем так изнурять себя? Ты же знаешь, что это не поможет ему.       Эти слова ранили почти так же сильно, как острые углы его собственных бесконечных мыслей.       Следующей ночью он обнаружил, что на двери лазарета висел замок. И не только он, но и громоздкий ящик из светлого дерева с прозрачным стеклянным окошечком. Внутри коробки позвякивала дюжина медных колокольчиков, с трудом удерживаемые на веревочках, образующих импровизированное гнездо. Там сидела маленькая желтая птичка-молотобоец: с крошечной фиолетовой повязкой и хмурым выражением на клювастой мордочке. Узнавалась работа Логгинса. Записка гласила: «Только попробуй сломать это, и ты разбудишь весь остров».       Не в силах больше выносить вечерние визиты в покои ДжоДжо, он лежал в собственных, глядя в потолок, пока рассветный свет не окрашивал комнату водянисто-золотым светом. В своих раздумьях он проводил бессонные ночи напролет, тратя время впустую. Днем, когда появлялась возможность, он пробирался к лазарету или просто стоял под дверью. Просто чтобы убедиться, что Джозеф все еще дышал. Не раз Логгинс и Мессина, находясь в соседней комнате, ловили его с поличным. Иногда он подслушивал, как они вполголоса обсуждали его в перерывах между тренировками.       Дни шли, а Цезарь спал все меньше и меньше. Он огрызался на всех, кто комментировал его все более растрепанный вид. Малейшее неудобство вызывало у него гнев, но какой-то вялый. Дошло до того, что Мессина начал намекать на временный отдых от тренировок, но Цезарь категорически отказывался.       И вот, он тренировался наедине с Мессиной, вялый и расфокусированный. Без изрядно побитого Джозефа под боком он утратил свой привычный напор. В кои-то веки на него накричали за плохую работу.       — Достаточно, — с отвращением выпалил Мессина, когда Цезарь снова потерял бдительность и позволил ему сбросить себя в яму с шипами. — Иди поешь. Ты выдохся.       Выкарабкавшись из ямы, он побрел по привычному маршруту, даже не потрудившись переодеться. Казалось, не было смысла есть, особенно когда у него не было аппетита, но он понимал, что ему нужно было набраться сил для следующих тренировок. Стол казался опустевшим без ДжоДжо, а тишина в столовой — неестественной.       — Почему все ведут себя так, словно я сошел с ума? — наконец спросил он у Сьюзи. Последние несколько дней она без приглашения приходила обедать к нему, якобы чтобы составить компанию. На самом деле она приходила только ради того, чтобы заставить его поесть. — Вы все думаете, будто я слишком остро реагирую!       — Потому что так и есть, — с упреком ответила Сьюзи, ущипнув его за щеку. — Прошла всего неделя, как на тебя напало древнее существо и тебя поранили осколки фонтана, верно?       — Наверное.       — А теперь посмотри на себя. Встань и посмотри. Ни царапинки. — Она оттянула его воротник, чтобы взглянуть на шею.       — Но…       — Дело в том, что с ДжоДжо все будет в порядке, — хихикнула она. — Но ты ведешь себя так, словно он уже мертв.       — Я не… не… Слушай, не моя вина, что я единственный, кто относится к этому серьезно!       «Никто больше не видел этого ужаса, — подумал он. — И не слышал этого крика.»       — Мы тоже относимся серьезно, но не столь пессимистично. Ты слишком мрачен — в этом проблема. Давай поговорим о чем-нибудь другом, — ее глаза заблестели, хотя он уловил странный оттенок в ее голосе. Она присела на край стола, встряхивая столовые приборы. — Я говорила с мисс Лизой Лизой о том, чтобы изменить декор этого здания. Здесь слишком много красного! Красный не в моде! Думаю, слишком много одного и того же цвета — это чересчур, надо чем-то разбавить.       Ярче всего Цезарь запомнил этот крик. Ярче, чем брызги крови, струящиеся по обмякшему телу ДжоДжо, и чем глухой всплеск, когда его тело упало с высоты трех этажей в необъятный синий океан. Этот крик разорвал его нервные окончания и сорвал сердечные клапаны. Он будет преследовать его неделями.       — Я думаю, что симпатичный бело-голубой узор выглядел бы прекрасно, с ним не ошибешься. Или, может быть… может быть, сине-барвинковый! — она восторженно захлопала в ладоши.       Как это напоминало ему и другие крики: все его близкие умерли в болезненных воплях.       Сьюзи наклонилась, чтобы он мог видеть ее.       — Алло? Я спрашиваю, что, по-твоему, лучше: полоски или зигзаги?       — М? — он закрыл глаза. — Извини. Задумался.       — Уверен, что с тобой все в порядке? — спросила она, бросив на него оценивающий взгляд. Слишком долгий, как показалось Цезарю.       — Лучше и быть не может, — выпалил он, вонзая вилку в нетронутую еду. — Пойду на тренировку.

***

      Когда он заворачивал за угол, направляясь в спортзал, кто-то вдруг закрыл ему глаза ладонями и издал бессмысленный смешок.       — Угадай кто!       Его инстинкты резко обострились, а мышцы забыли об усталости. Через несколько секунд Цезарь вырвался из хватки незваного гостя и развернулся, занеся два пальца для атаки.       Но, когда он увидел, кто стоял перед ним, у него отвисла челюсть, а колени едва не подкосились.       — Дж… ДжоДжо? — он опустил руку. — Ты в порядке?       — Хамон исцеляет, детка! — воскликнул Джозеф. Левый бок все еще был забинтован, но тем не менее Джозеф выглядел бодрым. Его палец легонько шлепнул Цезаря по носу. — Привет! — улыбнулся тот, отчего рельефный шрам, тянущийся от его щеки до самой шеи, исказился. — Не знаю, что вы сделали со мной, но я чувствую себя довольно хорошо! Ну, то есть, сначала было просто отстойно, да и повязки менять было чертовски больно. Но сейчас мне лучше…       — Твое лицо, — выдавил он, почувствовав, как прирос к полу, а тело стало тяжелее свинца. Голос Джозефа, казалось, доносился откуда-то издалека.       — М? О, точно. Мне кажется, что с этими шрамами я выгляжу еще сексуальнее, не находишь?       Цезарь промычал что-то невнятное. Его мысли путались, пульс сбился, и он отчаянно боролся с головокружением.       — Эй, ты в порядке? Ты весь побледнел.       Он прочистил горло и попытался что-нибудь сказать, но лишь снова откашлялся.       — Я в порядке. Рад, что ты вернулся, ДжоДжо, — ответил он неестественным, официальным тоном. Голос колебался, словно конечности марионетки. — А теперь прошу меня извинить, я должен…       — ДжоДжо, вижу, ты снова на ногах, — голос Лизы Лизы прорезал воздух. — Цезарь, на пару слов.       Она стояла и ждала, скрестив на груди руки и поджав губы. На ее шарфе не было ни единой торчащей нитки.       — Конечно. — Он с трудом оторвал взгляд от Джозефа, развернулся, как в замедленной съемке, и заковылял к ней.

***

      Как только они ушли, Джозеф решил последовать за ними. Обычно к Цезарю было не так легко подкрасться сзади, но сегодня его вид действительно оставлял желать лучшего: цвет его лица напоминал черствый чизкейк, темные круги под глазами почти скрывали родимые пятна, и одет он был в поношенную и заляпанную одежду, что было для него совсем нехарактерно. И обычно он так не разговаривал.       «Не помешало бы проведать его», — подумалось Джозефу.       Он коснулся своего горла, наслаждаясь свободным и непринужденным дыханием. Постоянное давление на гортань и страх надвигающегося удушья исчезли. Ношение этой проклятой маски двадцать два часа в сутки и кольца, сдавливающего трахею, имели одно преимущество — теперь воздух казался ему особенно сладким.       Джозеф считал себя чертовски везучим. Щит частично защитил его от хлынувшей крови, поэтому его ожоги не превысили второй степени. Падающие обломки разрушили поверхностное натяжение воды под ним, а прилив прибил его прямо к берегу вместо того, чтобы утащить в глубины океана. Он не только избавился от одного из колец, преследующих его при каждом вдохе, но и пережил ожоги, сломанные ребра, коллапс легкого и чуть ли не утопление, отделавшись лишь шрамами на руках, груди, боках и спине. Мессина сделал все возможное, чтобы залечить рубцы на его лице, но они все равно выделялись розовато-белой каймой на остальной коже.       — Вероятно, следы все равно останутся, — сказал тогда Мессина. — Не такие страшные, как могли бы быть, но все же.       — Все в порядке, — отвечал он. — Шрамы придают характер! Воодушевляют! Только посмотри на Спидвагона.       Исцеление действительно было мучительно долгим, что неудивительно. Но благодаря тренировкам с маской он обнаружил, что его дыхание выровнялось само. С тех пор, как его легкие восстановились, он почти круглосуточно прогонял Хамон по коже, чтобы искоренить оставшиеся клетки крови Эйсидиси, которые теоретически могли проникнуть в его плоть и захватить его тело. В одном из своих кошмаров он превратился в чудовищное существо, став наполовину человеком из колонн. Одна его половина начала пожирать другую.       И все же это было лучше, чем те немногочисленные воспоминания о прошлой неделе, которые у него остались. Океан покалечил его едва ли не сильнее, чем кровь. Ему рассказали, что его выбросило на берег и он спал с рыбами. (Он старался не думать об этом слишком много. С глаз долой — из сердца вон. Такова была его философия.) Джозеф смутно помнил, как лежал в массе склизких морских водорослей, как ракушки впивались в его тело, обжигая и причиняя бесконечную боль. Каждый вдох был агонией, а каждое мгновение бодрствования — сущим адом. А затем наступило небытие.       Или, возможно, это все было лишь плодом его воображения. Он едва ли помнил события тех дней.       Что бы ни случилось, это оставило на нем свой отпечаток. Он провел рукой по челке, отметив, какой короткой теперь она была на ощупь. Часть его волос пропиталась кровью, и ее пришлось отрезать.       Он все еще не мог догнать Цезаря и Лизу Лизу. Было непривычно хромать, чувствуя, как натягиваются на коже бинты. Нечто жгучее — то ли зуд, то ли боль — причиняло дискомфорт глубоко в его теле, но ослабевало, когда он подавлял это с помощью Хамона.       Каждый шаг выбивал его из колеи, но Джозеф не желал изменять своим старым привычкам: хотел все также подначивать (или, скорее, раздражать) Сьюзи, благодарить и одновременно проклинать Мессину и Логгинса за те испытания, которые они уготовили ему в будущем.       Он чувствовал себя почти нормально, но было ощущение, словно что-то не так. Нервы требовали, чтобы он позволил им испытать ту боль, которую они должны были чувствовать. И нечто более глубокое, более значительное шептало ему, что мир вокруг был неправильным сам по себе, что все вокруг должно быть иначе…       Нет, с ним все было в порядке. Но мир был неправильным: слишком ярким и слишком неподвижным, слишком громким и слишком тихим, слишком тусклым и слишком подвижным.       «Я должен был пострадать гораздо сильнее. Но не пострадал, — подумал он, надавливая слегка на ребра. — Это так… странно.»       Мир был неправильным.       Как только Мессина одобрил его выход в свет, он тут же отправился на поиски Цезаря. Просто чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Он не мог объяснить, почему для него это было так важно, но он чувствовал, что должен был убедиться, не заболел ли Цезарь, не исчез или… или что-то в этом роде.       Джозеф остановился, переводя дух и прислонившись к стене. С Цезарем все было в порядке, на первый взгляд, так почему же мир казался таким неправильным? Стены проплывали мимо него бесконечными красно-белыми полосами. Но чего-то не хватало. Был некий пробел, отсутствие — или, наоборот, присутствие, ускользающее с неуловимой скоростью ящерицы. Была одна-единственная боль, от которой он никак не мог отделаться — отголосок чужого горя, похожего на его собственное. Его грудь болезненно сжалась. Он не хотел чувствовать эту скорбь, но понимал, что должен. Должен чувствовать эту тоску.       Он тряхнул головой, точно пытаясь прояснить мысли. Все это ему совсем не нравилось. Казалось, словно он был заражен чужими мыслями, чьими-то воспоминаниями, говорящими его голосом. Странные видения преследовали его во снах, искажая восприятие, как искривляется отражение на поверхности мыльного пузыря.       Было ли это просто сочувствие? Сострадание? Совесть? Нет, уж слишком характерное чувство преследовало его, будто сердце отягощал бетонный блок. Какое воспоминание он позабыл вместе с часами нескончаемой боли? Чем можно было объяснить его беспокойство, скрутившее желудок и пронизывающее до мозга костей? Его разум был переполнен тревогой, точно сорняками. Быть может, если бы он погрузил руку в эту гниющую, сочащуюся массу того, что схоронилось в глубинах его сознания, он смог бы вырвать это…       Нет, с глаз долой — из сердца вон.       Однако нельзя было забывать одну вещь: отчаяние, что таилось в его душе, было отголоском ужасающей уверенности, что все, кого он знал и любил, могут умереть. И умрут у него на глазах…       Будь он проклят, если расскажет об этом Цезарю. Бедняга казался расстроенным даже больше, чем Джозеф. Похоже, Цезарь провел последнюю неделю, хлопоча над ним, как заботливая наседка, и Джозеф понятия не имел почему. Не может быть такого, чтобы Цезарь переживал за него. Должно быть, тот просто терзался чувством вины. В конце концов, Джозеф спас его задницу. Пожалуй, так оно и было.       И все же ему было гадко видеть Цезаря таким понурым из-за подобной мелочи. Конечно, он спас его. Почему нет? Никто из них не мог предвидеть, что может случиться, и никто не мог взять вину на себя. Цезарь относился ко всему слишком серьезно.       В его сознании всплывали позабытые воспоминания: о мучительных ночах и зеленых глазах, затуманенных ужасом; об обрывках итальянских фраз и повторяющихся словах; об отчаянных и болезненных молитвах, произносимых шепотом. Да, это были молитвы. Он узнал некоторые латинские слова. Dei. А затем — туман.       Могло ли быть так, что…       Нет. Это было всего лишь чувство вины.              Хорошо, что он все же сначала отыскал Цезаря, учитывая его состояние. Хотя Джозеф никогда не признался бы ему в лицо, он привык к его компании и его неустанному надежному стоицизму. Ему не хотелось бы, чтобы тот хандрил. Цезарь был лучиком надежды — светловолосым лучиком с потрясающим телосложением, и ему не следовало гаснуть. Поэтому Джозеф пообещал себе, что будет стараться изо всех сил ради Цезаря. Будет вести себя так, будто все было нормально. Притворится, что ничего не произошло и что он не видел того, что видел. (А что он видел? Он не помнил.)       «Подумай о чем-нибудь другом», — приказал он себе.       А как изменилось лицо Цезаря, когда он увидел его? Это было бесценно: его рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег золотой рыбки, его тусклые глаза ожили, а желтоватая кожа побледнела, будто он увидел призрака — огромного призрака в зелено-белую полоску.       Он мысленно усмехнулся, вспоминая это, но смех застрял у него в горле.       Когда он остановился у кабинета Лизы Лизы, то заметил, что кто-то оставил дверь приоткрытой. Оттуда доносились бормочущие голоса. Один из них произнес: ДжоДжо.       «Никто не будет возражать, если я послушаю», — подумал он, навострив слух.       Услышанное ошеломило его.