Любовь на литавры

      — Кто? — громкость голоса, пропитанного исключительной ненавистью, сотрясает стены затхлой комнатушки.       Здесь лишь стул: даже не посередине — у стены, где-то ближе к углу. И больше ничего, не считая прибитую на маленьком ржавом гвоздике картинку — уже выцветшую, безжизненную. Веспер могла бы постоять перед ней, посмотреть на засохшую твёрдую краску и подумать, зачем такой нестрандартный маленький декор для этой явно неприветливой комнатки. Даже без окон — пустая тёмная коробка под особняком Константино, не иначе. Но её не волнует ни картинка, ни сам хозяин дома. Своё он получил: Веспер отгрузила ему и его вампирским шавкам столько денег, что ещё полсотни лет они смогут спокойно существовать в тени этого города. И всё ради того, чтобы ей из-под земли достали крепкого мужчину с едва косящим подбородком.       Он молчит уже целый час, пока Веспер пока что вежливо — если её бешенство в тоне можно так назвать — пытается вытащить из его рта хотя бы звук. Но Эроде упорно молчит. Его ноющее от тугих верёвок тело даже не шевелится, позволяя мышцам застаиваться и прилипать к костям. Женщина делает вдох через сжатые зубы, прикрывая глаза. На обратной стороне век вновь мелькает образ Новы.       Всего один намекающий на боль выдох, без крика — и её нет. Умерла безмолвно, быстро, но с пугающе-застывшим взглядом. И именно в тот момент, когда почувствовала себя бесконечно счастливой. Как же подло, чёрт возьми. У Веспер осталось лишь её пальто — понимающий Шен гладил её по голове, когда она вжималась в ткань крепко, всем лицом. Он тоже плакал, но на умалишённый шёпот Верховной ведьмы не реагировал. Пусть шепчет куда-то себе под нос это бесконечное: «Не умерла. Она не умерла», — со временем всё равно примет. Но в этот раз не так стойко, как обычно.       Веспер рассматривает мужчину в форме Магистериума. Гнилые гады, которые на пару с Церковью порождают рознь между Обычными и Другими. И чёрные глаза смотрят в ответ на ведьму так гордо, словно он совершил подвиг. Желание выколоть их и повесить себе на шею вместо бус треплется прямо в желудке. Но она впервые — больше от постоянной усталости — утрачивает холодность и строгость в голосе. Теперь он звучит неподъёмно-тяжело и так бесцветно, почти спокойно.       — Я тебя убью.       Он знает. Поэтому и молчит. Если падать в могилу, то одному. Веспер делает шаг ближе, нависает над ним, ведёт взглядом по мужскому телу от самой макушки к подошвам в чёрных ботинках.       — Ты будешь умирать медленно, — она предпочитает коротко ввести в курс дела, чтобы не терять очередной драгоценный час. — Но я оставляю выбор за тобой, — её ладонь почти ласково касается нестриженых волос и начинает медленно, каждым выверенным движением, сжимать их у корней. — Скажешь, кто отдал указание, и я сделаю это быстро.       Она блефует, и он понимает это. Нет, ведьма точно не сделает ему такой подарок — неважно, расскажет или нет; неважно, насколько сильно ей хочется прирезать его, как свинью. Она разорвёт рёбра руками и будет вытаскивать его душу — по крупице, каждой отдельной капелькой крови, — если она вообще у него есть, конечно. И наплюёт в неё, осквернит, насколько это будет возможно. Веспер ждёт ответа секунду, пятую, восьмую… И наконец брезгливо выпускает его волосы из ладони с лёгким толчком. Взгляд падает на золотую «М» и пожирает эту нашивку по сантиметру. Зелёная вспышка в нетерпеливых пальцах прикладывается к ней, выжигает по круглому контуру — так сильно, так долго, что слои ткани под кителем выжигаются следом, достигая кожи. Эроде с силой поджимает губы.       Веспер прекращает, оставляя покалывающую обожжённую кожу на его груди. Пальцы подносят жалкий кусочек ткани прямо к лицу мужчины — он не отворачивается, смотрит. Молча.       — Они отдали приказ? — она суёт нашивку практически ему под нос.       В тишину комнаты не пробивается ни один звук. Тусклый свет одинокой подвесной лампы мрачно падает на её лицо: хмурое, сухое, жёсткое. Ведьма только сильнее раздражается, дёргая головой в сторону. Случайно, но так кстати. Она вытягивает руку к смежной стене, и зелёная дымка одним рывком выдёргивает гвоздь, шляпкой влетающий в её ладонь. Картинка одиноко и тоскливо падает на пол.       Веспер, бесспорно, могла бы похвалить его за такую преданность, но в иных обстоятельствах. Сейчас она только прикладывает «М» к его лбу, рассматривает — долго и медленно, поправляя её как рамку фото, желающую повесить на стену, чтобы смотрелось ровно — и издевательски хмыкает. А потом ржавый гвоздь силой разъярённого Присутствия врезается в его череп, и вместе с глухим тихим треском кости она произносит:       — Носи с гордостью, — легко, невинно.       Эроде издаёт нездоровый, мучительный вопль. А Веспер, наблюдающая за первой кровью, с безумием входит во вкус. Мысль о том, что ей даже немного его не жаль, холодком пробегает по коже. Но распалённая жестокость быстро поглощает это ощущение. Присутствие женщины опасно охватывает его сжатые в кулаки руки за спиной. Ведь нестрашно, что у неё не особо гладко получается управлять элементами и управлением состояния?       Кожа нагревается медленно, температура играючи-лениво повышается: от кончиков пальцев к кистям мужских рук. Он дышит сдавленно, каким-то по-особенному далёким звуком, пока из лба вытекает кровь: быстро-быстро, пачкая переносицу и щекоткой пробегая по лицу до подбородка. А ладоням становится только более горячо. Серые глаза с предвкушением, с больным наслаждением наблюдают за тем, как Эроде жмурится — с каждой секундой всё сильнее и сильнее. И вот он снова широко открывает рот и утробно кричит. На его руках выступают волдыри, вены лопаются изнутри от выжигающего зелёного пламени. Сильнее, горячее, неистовее — пока кожа не начинает отходить, пока варёный запах мяса не расползается по комнате. Тошнотворный и вместе с тем такой приятный, что Веспер даже не беспокоится, что мужчина может потерять сознание от болевого шока. Он кричит ругательства на жутком, нестерпимо-мучительном итальянском.       — Вот видишь, как хорошо. Мы уже пришли к тому, что ты не немой.       Он продолжает дышать, как загнанная пристреленная кобыла, зачастую прерываясь на болезненные стоны. Рука хрупкой, нежной женщины хватает его за щёки, чтобы поднять голову на себя. Чёрные глаза Эроде плывут, щурятся от боли. А она только наклоняется ближе и ликует.       — У тебя последний шанс, — Веспер позволяет ему выдохнуть, когда отходит на шаг, чтобы снять пиджак. Повесить его некуда, поэтому он падает на пол, оставляя её в оливковой блузке и строгих брюках. — Иначе я задамся вопросом, для чего тебе язык.       Эроде упрямо молчит. Знает, что за это она разорвёт его на безобразные ошмётки мяса, но не говорит ни слова. Пальцы Верховной ведьмы теперь хватаются за щёки сильнее, крепче, продавливая кожу ногтями почти до выступившей крови. Её глаза накрывает яркое зелёное свечение, которое пробегает по руке и расползается у губ Эроде, чтобы сковать его раскрытый в немом стоне рот в неподвижное изваяние. И только сейчас, в этот момент, его взгляд становится напуганным, обеспокоенным, бегающим по чертам её жуткого лица. И Веспер с предвкушением сглатывает.       Она поднимает вторую руку к его губам. Кончики пальцев надавливают на нижнюю, бесстрашно идут дальше, вперёд, пока она не ощущает влажность языка. И тянет за него, наполовину вытаскивая изо рта. Пальцы безжалостно сдавливают его у корня, посылая жгучую, нестерпимую боль. Тело Эроде начинает дрожать, брыкаться в нездоровых конвульсиях, пока очередная пелена слишком высокой температуры заставляет его громко скулить. Веспер стискивает зубы. Мужчина ощущает крайнюю степень боли: как его язык постепенно, каждым отдельным волокном, трещит. Как пар выжигает слизистую во рту. И как мышца, почти изжаренная на основании, разрывается и с липкостью отходит.       Выжженный у корня язык остаётся в руке, когда она отнимает её и раскрывает ладонь. Кровь мужчины булькает в горле: он захлёбывается ей, и его рёв становится хлюпающим, некрасивым, более жалким. Вот только ей по-прежнему не жаль. И она роняет его язык на пол, придавливая каблуком. Он умрёт прямо сейчас — от одной только потери крови, но этого всё ещё не достаточно. Внезапная свирепость захлёстывает её с головой, невидимые гарпии — ненасытные, хищные — хихикают на её плечах, призывая окончательно сойти с ума.       В последние секунды Веспер с жадностью хватает его за голову. И давит пальцами на виски с такой силой, что даже Присутствие можно было бы исключить, чтобы уничтожить мужчину. Но она даже не ощущает, что на её руках переливается зелёный свет. И Эроде, смотрящий на неё не менее безумно — от ужаса — тоже. Последнее, что он видит выкаченными из орбит глазами, — это родинка под её веком. А потом его череп с отвратительнейшим звуком лопается.       Мозги падают на плечи, на колени, на пол. Остаются на руках самой Веспер, когда она осматривает пальцы с нечитаемым выражением лица. Ведьма всего на секунду бросает взгляд на то, что сделала, сотворила с его телом: абсолютно вялый труп человека — без головы, — обмякает на верёвках, привязанных к стулу, словно кусок рваной тряпки; стена за его спиной захлёстнута кровью — такой отталкивающей по запаху, смрадной, — а по полу раскиданы части кожи, мозгов и черепа. Вот, что должно вызывать в ней тошноту на самом деле, а не холодные, стеклянные глаза Новы. Но вид Эроде вызывает лишь равнодушие. И её Присутствие, наконец, успокаивается, подчиняющейся мягкостью сходя с тела. Веспер коротко выдыхает, поднимая голову к потолку и прикрывая глаза. Как же, чёрт возьми, воняет.       Она разворачивается на каблуках, роняя взгляд на один из своих любимых пиджаков. Испачканный, тёмный от растекающейся по полу лужи. И вся женщина в целом в крови: от рук — уставших, изнемождённых — до брюк и рубашки, на которой красуются уже впитавшиеся капли, смешиваясь с тканью в грязно-коричневый. Она тяжёлой походкой уходит к двери, чтобы оставить за спиной месиво, с трудом напоминающее человека.       Едва она оказывается в особняке, её встречает Константино, знакомо-хмурый и серьёзный. От запаха крови его ноздри жадно дёргаются, но он не позволяет себе слишком изучающий взгляд. Всё-таки он патриарх, и его инстинктам не место в обществе Верховной ведьмы.       — Узнала, что хотела?       — Нет, — Веспер ненавистно выплёвывает горькое слово. Хочет упасть в кресло или на диван, но понимает, что замарает, и остаётся лишь стоять в его гостиной. — Он умер.       — Сам умер?       Женщина лишь неоднозначно пожимает плечом — даже не двумя. И Константино сильнее сводит густые брови на переносице.       — Веспер, у нас есть телепат.       — Он турок! — она закатывает глаза. От усталости, от гнева, от такой глубокой пустоты где-то в груди, в давящем на рёбра органе.       — Не жадничай. Всё равно лучше было бы перевезти его сюда, чем остаться ни с чем.       — Я за этим, кстати, и пришла. Ну, и попрощаться тоже, конечно, — она делает всего шаг, но этого хватает, чтобы Константино прищурился, взглядом прося её не передвигаться лишний раз по его дому. Туфли тоже пропитаны свежей кровью. Веспер уважительно кивает, замирая на месте. — Я хочу знать о нём всё: как его зовут, есть ли у него семья, с кем он общался и встречался в последний месяц. Даже два. Нужна информация о банковских счетах, даты и суммы поступлений, от кого эти поступления. И имя мне нужно настоящее, а не сфальцифированное. Копайте так глубоко, как только сможете. Ты готов мне помочь, Константино?       Вампир с аристократической вальяжностью складывает руки в замок и подносит к губам. Его поза, красиво и изящно сидящая в кресле, выдаёт глубокую задумчивость. Это не его дело, и даже в войне он участвовать не хочет — вынужден. Но его партнёрству с Веспер достаточно лет, чтобы не отказать сразу. К тому же, он тоже потерял однажды жену — знает, как это больно. Даже если Верховная ведьма из раза в раз повторяет ему, что между ней и Ловчей ничего не было.       — Готов. Сроки?       — Мы отправляемся в Израиль через три дня. Не планируем задерживаться там дольше чем на сутки. Успеешь к возвращению?       — Нет, — честно отвечает Константино. Веспер вздыхает, и грудь её медленно, размеренно опускается под тяжестью выдоха. Что ж, она предполагала такой ответ.       — Тогда по готовности. Цена вопроса?

***

      Назарет встречает её плавящей кожу жарой. От палящего солнца постоянно сохнут губы и хочется пить, а в глазах остаются белые, слепящие вспышки. Здесь темнеет поздно, может, даже позже, чем во всём остальном мире, ведь Веспер в самом сердце авраамических религий. Это чувствуется настолько отчётливо, что пробегают колючие, острые мурашки, и женщина даже не может осознать, приятно ей или плохо, — они кусают её кожу, словно блохи.       Здесь повсеместно идёт неделя Песаха. Шен шагает прямо у плеча, жуёт мацу и морщится от безвкусности хлеба. А Веспер лишь перекатывает в пальцах октаграмму, которую удалось достать из Франции, и рассматривает её, словно простую побрякушку.       — Что теперь? Ждём ночи? — серьёзный, собранный голос мужчины выводит из лёгкой задумчивости.       Веспер неудобно идти: на ней дорогое длинное платье с золотыми вышивками на плечах и груди — для вида чтит обычаи. Распущенные длинные волосы покачиваются от каждого шага, солнечно-пшеничной стеной закрывают спину. Добавить лавры на голову — и будет напоминать богиню.       — Да, — слышится достаточно сжатый ответ.       Веспер, наконец, останавливается, падая на ближайшую лавку. Вдали виднеется базилика Благовещения, и она щурится, чтобы вглядеться в чудесное архитектурное сооружение. Святейший, прекраснейший храм эпохи генуэзского барокко, сочетающий в себе строгость и выдержанность с мягкими величественными изгибами. Но внешне здание не такое запоминающееся, как изнутри: классическая римская колоннада, ажурная резьба, мраморные скульптуры и позолота, очень много позолоты повсюду, на каждом сантиметре потолка и арок между колоннами. Но этим чудом рук сотни мастеров сейчас наслаждается не она, а Оникс, ловко бегающая незамеченной под ногами людей. Наверняка её глаза уже встретились с фреской «Вознесение Богоматери» под самым куполом храма.       Веспер поднимает голову к небу, и солнце так беспощадно слепит глаза. Она не видит, но знает, что где-то там, сверху, кружась и внимательно оценивая обстановку, летает Таллис. Люсьена тоже пришлось взять с собой: тихого, бесследно ходящего по теням, чтобы изучить, какой путь к нужному им гроту окажется самым коротким. И наилучшим для отступления, если вдруг на них откроют охоту. Глупо полагать, что они не натворят шумиху.       — Как ты? — Шен садится рядом — достаточно близко, чтобы показать свою поддержку старой подруге, — а взгляд, тяжёлый и сожалеющий, вглядывается в точёный профиль.       — Пить хочется.       — Я не об этом, Вес.       Шумная, живая улица приглушается почти до звенящей в ушах тишины. Нагретая солнцем кожа моментально охладевает от внутреннего ощущения пустоты, а взгляд, ранее наблюдающий за толпами туристов где-то вдалеке, замирает на одной точке — она не знает, какой, не видит картинку. Воздуха не хватает: кислород будто съеден пылью улицы и навязчиво забивает ноздри. Заклинило.       — Веспер, — Шен помогает. Вырывает её из этого состояния своим бархатным тембром, мягко берёт за руку, кладёт на свои колени и сжимает широкой ладонью. — Она с нами, помнишь? Здесь, — он тянет её руку выше, к своей груди, и прикладывает со всей осторожностью, на которую только способен. Возможно, издалека они даже выглядят милой влюблённой парой, где он клянётся ей в верности. Но Веспер отнимает руку, мотая головой.       — Нет.       — Вес, — Шен стремится успокоить заранее, прекрасно понимая, что сейчас будет.       — Я ещё раз повторяю: она не умерла, не могла умереть. На войне, в Апостольском дворце, здесь в Назарете — где угодно, но не там, Шен. Не так.       Мужчина сдержанно поджимает губы — ему по-человечески больно за неё. Как же так? Она столько раз вытаскивала его шкуру из самой задницы, была опорой во многих вопросах, а он не может помочь с такой острой проблемой, которая продолжает резать каждый её орган: от альвеол — медленно, лопая по одной штучке, словно маленькие воздушные шарики — до буйного сердца, заводящегося нездоровым ритмом каждый раз, когда дело касается Новы. Шен понимает: Веспер ещё не приняла её смерть.       — Ты в порядке?       Нет, она не в порядке. Он знает это, но вкладывает в свой вопрос лишь заботу, чтобы выразить готовность быть рядом. Его внимательный взгляд продолжает медленно наблюдать за её профилем, за мимикой. Бровь знакомо дёрнулась, мышца на челюсти сократилась и сжалась — вероятно, от стиснутых зубов, — а глаза всё так же отрешённо, бездвижно смотрят в одну точку — гипнотизируя, вводя в транс. Мысли нещадно сжирают её светлую голову, и Шен вновь касается её руки: накрывая, твёрдо и уверенно касаясь собственной ладонью. И подбородок Веспер, прямой и непоколебимый, вздрагивает. Чернокнижник наблюдает за ним не дольше секунды, а, когда возвращает взгляд к глазам, её веко не выдерживает режущего блеска слёз, и одна их капля — горькая, тяжёлая — падает вниз.

***

      Они пробираются в грот Благовещения, когда луна уже величественно садится на небесный престол. Она наблюдает за ними: за каждым шагом, тихим и крадущимся, за безмолвными разговорами одними взглядами, за четвёркой почти настоящих всадников Апокалипсиса, во главе которых бессменная сильная женщина.       Люсьен в какой-то момент замирает. Всё его существо — нечистое, тёмное, мёртвое — противится давящей на кости атмосфере. С каждым новым шагом, с каждым приближением к призывно стоящему в самом центре грота алтарю. Это вызывает неподдельное удивление у всего Союза Сожжения, ведь многие храмы и церкви строят бездумно, на простой человеческой земле, где нет следа Господа. Значит ли это, что все легенды о непорочном зачатии Девы Марии на этом самом месте правдивы? Веспер скептически вздыхает, призывая Люсьена раскрытой ладонью оставаться на месте. И так уже почти надвое согнулся.       Оникс подбегает раньше всех, кружится вокруг алтаря, быстро переставляя лапами, изучает. Но сама не замечает, как шерсть встаёт дыбом, как хвост — напряжённый, вытянутый вверх — непроизвольно пушится. И даже молчаливый, обычно отстранённый Шен хмурится, начиная переживать за неё. Кошачье нутро тянется к чему-то странному, необъяснимому, влекущему, и вместе с тем её природа этому противится.       Веспер набирает в грудь побольше воздуха — внезапно спёртого, тугого, словно резина — и сжимает в кулаке октаграмму. Её края больно впиваются в ладонь, саднят кожу, но рука не разжимает её и почти трясётся. Костяшки белеют от силы сжатия, пока Верховная ведьма подходит ближе. Здесь, перед алтарём, плита из красного завораживающего мрамора, стойко и гордо держащая на себе светлый мраморный круг с иерусалимским крестом.       — Она стояла прямо здесь? — шёпотом интересуется Шен, выглядывая из-за спины Веспер. — Ну, во время Благовещения.       — Мне откуда знать? Я в такой ереси не разбираюсь, — тихо, приглушённо, но нетерпеливо отвечает Верховная ведьма. — Когда Куратор вернёт нам Нову, спросишь у неё.       Шен заставляет себя проглотить очередное переубеждение. Стоящие на алтаре свечи потушены, по всему гроту царит мрак, однако ему всё же удаётся прочесть высеченную на алтаре надпись, когда он садится перед ней на корточки. Узкие глаза сужаются сильнее, чтобы разобрать, кадык подрагивает от напряжения и адреналина — он тоже чувствует какую-то особую атмосферу этого места.       — Verdum cara hic foctum…       Веспер замирает. Шен плохо знает латынь, неверно и даже чуточку нелепо вычитывает сочетание букв, плохо складываемых в темноте. И женщина, в неверии и щекотящем плечи ужасе — от удивления — наклоняется к надписи. Ладонь с отточенной уверенностью вспыхивает зелёным, укрывая хоть каким-то светом — холодным, злым — надпись.       — Verbum caro hic factum est, — поправляет она едва дрожащим голосом: от волнения, от предвкушения, от истины, которую так старательно стремилась переврать Церковь. — Hic eius praesentia a mundo terreno salutata est, eam eius sanguis factus est.       Присутствие стало кровью, Слово — плотью, мир встретил Его… Веспер хмурится, искривляет губы, стремясь заглушить голос собственного сознания. Её собранные в тугой пучок волосы словно начинают стягивать кожу головы сильнее, виски трещат и пульсируют от эха анализа. Разум кричит ей ответы, которые так трудно принять, и почти разрывает перепонки. Быть такого не может. Иисус — первый Другой?       — Сын Господа… Присутствие — от Бога? — Веспер ровным, почти безжизненным голосом произносит свою догадку вслух.       Люсьен с Шеном замирают, не сводя с неё глаз. Ладони чернокнижника мгновенно леденеют, взмакивают. Политики же со всех трибун кричат, что Другие опасны, пока Церковь нашёптывает им, что те — порождения Дьявола. Веспер хмурится ещё сильнее, не понимая, что делать с этой информацией. Гнать весь мир в Назарет смотреть на мраморную плитку?       Оникс шипит где-то с другой стороны. Верховная ведьма дёргает головой, словно просыпаясь, и кивает, обходит алтарь — слава богу, в удобных ботинках, — видит следующую надпись. Вновь тянет к ней пальцы, осветлённые магией, чтобы разглядеть; вновь наклоняется к новым словам, навеки высеченным в мраморе.       — Occurret filiis suis, qui tamquam Filium suum spectant, Et veritatem illis patefacient.       Ну конечно, как же они раньше до этого не додумались? Веспер выпрямляется — быстро, бодро, почти до щелчка в спине, — не говорит ни слова и лишь дёргает ногой в сторону Оникс, чтобы она отошла подальше. Сейчас ей нельзя мешать. Веспер прикрывает глаза, раскрывает ладони — из одной с тихим отчётливым стуком выпадывает октаграмма — и призывает своё Присутствие в полном объёме. Оно крадучись, медлительно и бесшумно расползается по всему её телу: сначала по рукам, затем — обвивая торс и бёдра, поднимаясь к плечам и спускаясь к лодыжкам, после — доходит до лица, зелёным светом встречая открывающиеся веки.       Люсьен выжидающе, сгорбившись где-то у стены, наблюдает за Верховной ведьмой; разноцветные глаза Оникс ловят блики от падающего на них света чужой магии. И лишь Шен напряжён до предела — как арбалетная тетива, которая вот-вот сорвётся и пустит стрелу, — но не успевает даже разомкнуть губ, чтобы предугадать действия Веспер и остановить её от возможной угрозы.       Она прикладывает ладони к алтарю, к самому его сердцу, в самый центр. И держит их, не отнимая, напитывая собственным Присутствием до краёв, чтобы алтарь захлебнулся им. Ей в один момент начинает казаться, будто стены протяжно стонут, будто земля трясётся под её ногами, взывая к Богу, моля о пощаде. Её собственное сердце с рвением кентавра бьётся о рёбра, посылая дрожь по всему телу от силы выпущенной магии. Как же давно она не ощущала хлопок — сильный, болезненный, сворачивающий органы в плотные трубки. И она к нему готова, готова заплатить эту цену за одну лишь догадку о существовании Источника.       Но хлопка не происходит. Ей вдруг слепит глаза такой яркой, колоссально мощной вспышкой, что она отступает на ослабевших ногах на шаг. Алтарь разверзнут. Веспер моментально накрывает веки ладонью, чтобы проморгаться и прийти в себя.       — Источник, — одними губами произносит Шен, пока Верховная ведьма и бедный вампир пытаются сориентироваться в пространстве от света, исходящего из глубины алтаря.       Веспер не слышит, но понимает сказанное — тоже чувствует могущественную древнюю энергию, собранную в золотом кубке. Эта сила опьяняет, призывает и отторгает одновременно, ощущается каждой по́рой тела, вливается в них. И Веспер наконец чувствует вкус сладкой, безусловной победы. Она шумно сглатывает, отряхивает ладони о штаны, прежде чем протянуть к чаше, но их обжигает волна энергии, и она отдёргивает руки. Какого чёрта?       Шен в неверии подходит к алтарю, заглядывает, тянет свои пальцы и — с лёгкостью обхватывает ими кубок. Всё становится ещё запутаннее, но Веспер вытряхивает вопросы из головы — сейчас на них нет времени. Источник в её — условно — руках, а с остальным она разберётся.       — Доставай мел. Пора убираться отсюда.

***

      Веспер всю трясёт от переизбытка эмоций, но это не конец ночи — судьба будет играть с ней, пока та не потеряет рассудок. Потому что, когда они оказываются в Архивах благодаря порталу, их наконец встречает Куратор, который все эти дни игнорировал любые попытки Веспер связаться с ним. Куратор, на руках которого, подобно первому снегу на чистой траве, покоится тело Новы.