Любовь на литавры

      Веспер не шевелится, не верит глазам. Её Нова, такая безжизненная и болезненно-бледная, висит на чужих руках. Не дышит — лишь длинные каштановые волосы, такие же безжизненные, едва покачиваются от любого действия Куратора. Она выглядит ровно такой же, какой Веспер видела её в последний раз, — мёртвой. Только уже нет лишней крови, и одежда на абсолютно нагом теле совершенно иная: белые облачения из мягкой, эластичной ткани, золотые вставки с вышивками солнца и луны на воротнике и рукавах — в том же наряде она была, когда сила Проводника медленно, но верно убивала её. Одежда для ритуала.       Веспер против воли делает шаг вперёд: осторожный, не настойчивый, мягкий, словно боится, что от резкости Куратор исчезнет повторно. Она смотрит не отрываясь, почти не моргая, не давая себе никакого шанса оставить собственное утомлённое сердце в покое, а затем видит лицо Новы. Бесцветное, невыразительное и такое тусклое, что подбородок Верховной ведьмы вновь вздрагивает. Но она лишь проглатывает каменный ком в горле и не издаёт ни звука — даже не выдыхает.       — С возвращением, — наконец, неизмеримо тяжёлую атмосферу разрезает спокойный голос Куратора. Он отворачивается к высокой каменной плите, на которых — Веспер помнит — ещё каких-то два месяца назад лежали Шен и Нова, не способные нести ответственность за свою жизнь. Веспер тогда поклялась всё исправить. Она обещала это — самой себе, Нове, — потому что не знала, как бы жила с собой дальше, если бы девушка погибла. Но сейчас Нова погибла. А как жить дальше, Веспер по-прежнему не знает.       Верховная ведьма едва приоткрывает губы — внезапно окаменевшие, стянутые в невозможности пошевелить, — но не успевает произнести ни слова. К Нове подрывается сначала Оникс, затем Шен, прикрывающий кубок в полах пальто, но его свет по-прежнему не гаснет, по-прежнему наполняет своей энергией каждый дюйм Архивов. Осунувшееся, сильно исхудавшее тело встречает над собой две пары обеспокоенных глаз, пока Веспер не решается на очередной шаг. Она в один момент прекращает чувствовать на всех уровнях восприятия: обоняние, зрение, слух — словно превратилась в пустую оболочку, потерявшую любую способность к жизнедеятельности.       — Госпожа Верховная, — сзади доносится голос, и Веспер только со второй секунды удаётся понять, что он принадлежит Люсьену. Смуглая ладонь опускается на её плечо, и она поворачивает к нему голову — вяло, нехотя. Вампир всё ещё в не самой лучшей форме, всё ещё с сопротивлением в теле чуточку горбится. — Мне необходимо доложить Константино о результатах поисков.       — Иди, — таким же бесцветным, до ужаса замученным голосом отвечает женщина.       — Я могу заглянуть позже, чтобы узнать о состоянии госпожи Ловчей? — он одним плавным кивком указывает на столпившихся, намеренно не произнося имя.       Веспер не находит слов. У неё начинают чесаться ладони — так сильно, так явно, что она едва сдерживает себя, чтобы не расчесать их в кровь. Что он хочет знать о состоянии Новы? Пусть откроет глаза — она мертва. Мертва.       — Конечно, Люсьен. Спасибо за помощь.       Он учтиво кивает, делает шаг назад, следом ещё один — до тех пор, пока его лопатки не упираются в стену и пока эта стена не начинает постепенно поглощать его, скрывая из ритуального зала. А Веспер в очередной раз тщетно пытается сделать вдох, чтобы решиться подойти ближе.       Шен поджимает губы, ощущая сильную горечь в горле — она рвётся изнутри, но он не позволяет себе ни слова, ни жеста — лишь смотрит на полупрозрачную кожу Ловчей. А Оникс дрожащими пальцами держит её за запястье: крепко-крепко, не отнимая руки, несмотря на жуткий, пугающий холод тела. Их связь разорвана, но Оникс чувствовала это и раньше: плакала сильнее всех, пыталась донести до Веспер, но та маниакально доказывала обратное. И, в отличие от Шена, Оникс не сдерживает себя и сейчас: поднимает вторую ладонь к своему лицу, трёт глаза, но это всё равно не помогает остановить безмолвные слёзы; её плечи напрягаются и подрагивают, тряска спускается вниз к локтям, от них — по всей фигуре. И Веспер, наконец, вспоминает, кто она такая и что должна делать.       — Шен, оставь кубок здесь, и отправляйтесь с Оникс в Гнездо, — она вынуждает себя подойти к ним и положить тяжёлые — от усталости — руки каждому на спину. — Таллис будет позже, лететь ему не больше трёх дней.       Чернокнижник разворачивается к ней первым. По его синякам под глазами, по сощуренным — от горечи? Осуждения? — глазам видно, что он не разделяет её решение. Они должны быть здесь все вместе, изучать Источник, оплакивать Нову. Но вместе с тем он понимает, что всем им пора просто по-человечески отдохнуть. И он с трудом и неохотой, со скрытым несогласием кивает. И Веспер кивает в ответ, но более благодарно.       Шен отходит ко второй каменной плите, достаёт — аккуратно, трепетно — золотую чашу со святой, достаточно осязаемой энергией: будто в ней собрано Присутствие тысячи Других, смешанных в один ровный, яркий свет. Он ставит её прямо на середину, пока его спину разглядывают серые глаза — Веспер всё ещё не находит смелости взглянуть на Нову. Ведь если она это сделает, то любая надежда в ней рассыпется окончательно. А Веспер к этому не готова.       Шен разворачивается, так же молча, почти угрюмо, подходит к Оникс, но от одного её вида понимающе смягчается. Ладони чернокнижника берут её сначала за плечи, встречаясь с сопротивлением, с коротким «Нет»; затем спускаются на талию, оттягивают за неё настойчивее и сталкиваются с такой же настойчивостью в ответ — Оникс не хочет, не может уйти. И Шен вынуждает себя схватить её со спины так крепко, что девушка почти шипит, а повторяющиеся «Нет. Нет!» становятся только громче.       — Убери свои руки! Я серьёзно, старик, иначе от твоего многострадального пальто останутся одни клочки.       Веспер безрадостно мотает головой, пока наблюдает за попытками Шена оттащить Оникс от её фидельяра. Эта картина, печальная и даже трагичная, бьёт по ней: сильно, жестоко, выбивая любые остатки самообладания. Нет, если Веспер услышит ещё хоть слово от неё, то заплачет сама. У неё не осталось никаких сил: ни после смерти Новы, ни от постоянной работы, ни от их маленького приключения. Но она всё равно вытягивает руку к Оникс, прикладывает к её лбу, пока та пытается отвернуться и не дать ведьме сотворить задуманное, и произносит нужное заклинание: шёпотом, легко и быстро. И девушка, наконец, успокаивается и засыпает в руках Шена — лишь ухо единожды беспокойно дёрнулось.       — Шен, пожалуйста, — начинает Веспер, прекрасно замечая в нём абсолютно идентичное желание остаться.       — Не надо. Я всё понимаю, — он одним рывком забрасывает Оникс себе на плечо. Не хочет таким заниматься, но осознаёт собственную ответственность. И с весьма красноречивым взглядом уходит к двери — тяжёлыми, шумными шагами.       И Веспер впервые ощущает хоть какую-то — жалкую, неполную — возможность вдохнуть, когда её оставляют наедине с Куратором. И Новой — если точнее, её телом. Взгляд против воли, наконец, опускается на черты знакомого, но такого бескровного лица. Куратор с особой внимательностью наблюдает за Верховной ведьмой: как она закусывает собственную губу, как сглатывает наверняка что-то огромное и острое, как негнущиеся пальцы тянутся к холодной щеке, едва касаясь самыми подушечками.       — Поздравляю с находкой, — Куратор не смотрит в сторону Источника — ему достаточно собственных ощущений, чтобы понять, что он не ошибается.       Веспер горько усмехается, не поднимая взгляд, не отрывая его от лица Новы. Она даже успела забыть о кубке, об Источнике и о своих целях, стоило её глазам встретить закрытые веки девушки. Больно? Бесспорно. Но нужно продолжать бороться, не забывать о своей миссии — это непозволительно для неё.       — Мы не знаем, что с ним делать. Достать вышло слишком легко, но что толку, если не получается воспользоваться?       — Не получается у тебя, Верховная, — коротко поправляет Куратор, и Веспер наконец встречается с ним взглядом.       Он стоит за пару шагов от неё: белые ресницы мягко укрывают почти родительский, мудрый взгляд, плечи и руки расслаблены, а на губах играет странная, едва заметная полуулыбка — словно он по-доброму смеётся над ней. Вот только ей не смешно.       — И что это должно значить?       Куратор молчит: оценивает её, испытывает. Ведь именно в руках этой женщины, как она считает, судьба этого мира, судьба Других, — она банально интересна ему. Но Нова, конечно, интереснее. И принёс он её сюда не просто так.       — Источник — отражение божественности в вашем мире. След, оставленный Сыном, когда Он покидал эту землю.       Веспер подносит руку к лицу, давит пальцами на веки — не сильно, разглаживая — и чуточку морщится. Ещё одна религиозная пыль, которую пытаются пустить в глаза? Но ведь это Куратор, а не очередной лжеправедник. Веспер упрямо мотает головой.       — В гроте Благовещения говорилось, что мы подобны Сыну Бога. Почему тогда я не могу его касаться? Ведь Вам это известно, Куратор, — она делает попытку сыграть на его самолюбии, но это глупо. Она и так по гроб обязана ему за прошлое спасение Шена и Новы, когда он избавлял их от силы Проводника.       — У тебя на руках кровь.       — У всех нас, Куратор, — Веспер силится понять, по какой логике работает Источник, если не менее грешного Шена он не отверг.       — «Предоставьте месть Мне, Я воздам».       Верховную ведьму пробивает внезапно холодный тон собеседника, а взгляд вновь привлекает к себе Нова. Одинокая, бледная, такая недосягаемая до прикосновений, что сердце непроизвольно сжимается тугим жгутом, а по спине пробегают фантомные вспышки боли — на тех местах, куда ранее попадало стекло и застревало в коже. Но если кожу она исцелить смогла, то…       — Ты взяла на себя роль Всевышнего, — голос бесстрастный, далёкий, несмотря на то, что Куратор подходит ближе. — Твоя месть не достойна светлой силы, которую Он оставил нам.       — Я поступила так, как он того заслуживал.       — Люди ограничены, они не могут судить своих обидчиков справедливо. В отличие от тебя, Он никогда не мстит из нечистых побуждений, а ты хотела сделать больно простому человеку из-за неё, — ладонь Куратора с заботой и меланхолией ложится на лоб Новы, но её пульс по-прежнему замерший, беззвучный.       — Значит, этот так называемый Бог лицемерит? Другим мстить нельзя, Ему — позволено?       — Мстить и воздавать — не одно и то же. Ты Верховная, тебе не допускается подобное поведение. Разве не дисциплиной ты себя воспитывала?       Веспер проглатывает попытку возразить. Она поворачивает голову на собеседника, просит — взглядом — ответы, но знает, что он предоставит их лишь в том объёме, в котором посчитает нужным. И лишь на те вопросы, которые покажутся ему верными.       — Значит, Шен сможет контролировать Источник? — на это она получает только молчаливое мотание светлой головы. — Почему?       — Не его — не ему использовать.       Веспер с тяжестью выдыхает, закатывает глаза — не из неуважения — из бессилия — и ощущает, как в них ноет каждый сосуд. После того, как Нову пристрелили, сон окончательно оставил её, она не выдерживает. Если Источник — след Христа, им нужен Иисус? Где она его сейчас достанет, интересно.       — Я не понимаю.       — Ты можешь ответить мне на вопрос, почему куб Богородицы открылся в руках Новы?       Вопрос влетает в её лоб, как обжигающая пуля — внезапно, резко и неожиданно чётко. И правда, почему она решила отодвинуть этот вопрос «на потом» к тысяче таких же других? Шен объяснял ей после случившегося, как ощущалась энергия куба: будто его Присутствием начал пользоваться некто совершенно другой, раздувать его, подчинять. А Ловчей не было ничего — более того, она сумела открыть.       — Нет.       Куратор награждает её улыбкой: той самой, снисходительной и благосклонной, — а его ладонь ласково и осторожно перемещается со лба Новы выше, почти поглаживая по голове.       — Тогда скажи мне, что тебе удалось узнать о её семье.       — Я… — фраза обрывается, не начавшись. Веспер непонимающе хмурится, но не отказывает в ответе. — Ничего. Ни единой, чёрт возьми, зацепки. И как она попала к кардиналу — тоже.       — Ты всё время стремишься копнуть глубже, даже когда всё лежит на поверхности.       Нет, она всё ещё не понимает, к чему он клонит. Серые глаза скользят уже по чертам лица самой Ловчей. Что ты за загадка, Нова? Веспер ведь так и не сумела разгадать, прежде чем та покинула её. Ресницы подрагивают от вида девушки, веки чуть сужаются, чтобы отогнать такие навязчивые слёзы — даже во рту мнимый вкус соли. Хочется повернуть время вспять, вновь покусаться с Новой в первую встречу, услышать от неё такое глупое «Может, я поймаю тебя прежде, чем ты — меня», а потом поймать её саму, словно крысу за хвост. Увидеть в этот момент её напуганный взгляд, почувствовать дыхание на своих губах, но уже не отстраниться, а поцеловать. И целовать каждый раз, когда они бы оставались наедине. Так много сожалений за несделанное, невысказанное, упущенное раз и навсегда.       — Простите, Куратор, кажется, нам стоит поговорить позже. Не думаю, что моя голова способна адекватно мыслить сейчас.       — Обрати внимание на даты, — тихо, вкрадчиво объясняет он, — тогда поймёшь, что у нас нет возможности перенести разговор.       — Даты?       Она уважает Куратора, она слушает его, она благодарна. Но у неё нет ни возможности, ни желания разгадывать его слова. Сейчас единственное желание — рухнуть на чёртову каменную плиту рядом с Новой, держать её неестественно холодную руку и забыться — сном или скорбью. Но Куратор не позволяет: протягивает к Верховной ведьме пальцы, касается ими подбородка, чуть приподнимает за него, чтобы взглянуть прямо в глаза. Ловит её взгляд, понимает, что вопрос прозвучит болезненно, но всё равно его озвучивает:       — Когда она умерла?       Веспер мотает головой, сглатывает вязкую, безвкусную слюну — не хочет вспоминать. Но против воли смотрит в его глаза, чувствует в своих резь от почти выступившей влаги, и отвечает:       — Неделю назад.       — Число, — уточняет Куратор.       — Семнадцатого апреля.       — Четырнадцатого Нисана, — поправляет он. И её сердце с треском разбивается о пол, разлетаясь на крупицы.       — Распятие, — не своим, каким-то холодным, ровным тоном произносит женщина.       — Сегодня последний день Пасхи, — кивает Куратор, отпуская её подбородок.       Воскрешение Христа. Христа, который погиб ровно тогда, когда смерть беспощадно забрала Нову. Глупое совпадение — Веспер борется против подобной религиозной ерунды, не ей в неё верить.       — Но Нова не Иисус, чтобы воскреснуть. Она не дочь... — хочет сказать «Бога», но даже не решается произнести это слово.       — Она дочь Солнца и Луны — вот её истинные родители. Солнцем всегда был и есть Иисус, Луной было отражение его света в этом мире, — его рука продолжает медленно, чутко поглаживать Ловчую по голове. — Как луна отражает свет солнца, так и церковь призвана отражать свет Христов в мир — для этого она была послана кардиналу в такое смутное время. Но он этого не понял.       Куратор смолкает. Веспер остаётся в тягучем молчании на целую минуту, но даже не стремится нарушить его. Щеки Ловчей касаются уже не пальцы — женщина прикладывает всю ладонь, тёплую и живую, так резко контрастирующую с встречающей её кожей. Веспер хмыкает про себя. Как глупо и отвратительно: влюбила в себя девочку — теперь страдает. Влюбилась в девочку — теперь страдает. Не такого она от себя ожидала в подобном возрасте.       — Значит, Источник принадлежит только Нове? — ведьма не позволяет Куратору ответить, спрашивает дальше. — Но как она сможет его использовать, если… — она смыкает губы в нерешительности озвучить. Но ловит взгляд собеседника: он намеренно молчит, ждёт, когда она наконец признает — и с медленным, глубоким вдохом завершает мысль. — Если она мертва.       — Никак.       Вот так. Гналась за древней силой, желала подчинить её, но всё бессмысленно. Обида перекрывает горло, жмёт лёгкие друг к другу почти до боли. Архивы смеются над ней: каждая стена, каждая каменная плитка пола — и теперь на языке остаётся лишь вкус подлого, унизительного поражения. Ну не могла она упасть лицом в грязь так нелепо, не могла.       — Эта сила — её, — Куратор отходит от них, вновь приоткрывая завесу тайн, доступных только ему. — И может вернуть её.       Весь воздух разом выбивает из груди. Веспер дёргается, отнимает руку от лица девушки и ощущает, как некрепкие колени подкашиваются. Серые глаза мечутся от Куратора к Нове и обратно; и ещё раз, и ещё много раз. Тело изнутри скручивает, органы трясёт, а губы на выдохе выпускают из себя неслышное «Что?»       — Источник способен на это? Как? — на каждом слове, каждой букве голос оживает, становится громче. Ещё несколько фраз — и Веспер закричит. Но Куратор вовремя прерывает её вытянутой к кубку рукой.       — Ты можешь напитать его энергией Ловчую времени.       — Мы потом сможем использовать его? — воодушевление в её тоне моментально исчезает, когда Куратор мотает головой.       — Она поглотит его.       Веспер хочется убиться головой о стену, рвать волосы, царапать ногтями плитку — пока не сломаются, пока от них не останутся только кровавые кончики пальцев. Как же так? Любое её решение приведёт в тупик.       — Но у неё останется сила Источника? Внутри, — новый вопрос озаряет её давно потухший взгляд. Ну же, пусть хотя бы сейчас кивнёт. Но собеседник вновь мотает.       — Жизнь стоит слишком дорого, Верховная. Твой выбор?       Веспер опускает голову — так, словно её ведут на казнь. Своей совести, своего сердца. Вырезать бы этот кусок из тела и выбросить в окно, чтобы не мешал — от неё требуются взвешенные, хладнокровные решения. Но взгляд так некстати в очередной раз цепляется за Нову. За её прекрасную, нужную, незаменимую Нову. Веспер закусывает стенку щеки, рассматривая каждую черту на её безжизненном лице: запоминая, впитывая, словно на прощание. Рука поднимается к чужой, медленно и осторожно переплетает пальцы ведьмы и девушки. И женщина, подобно Ловчей, тоже перестаёт дышать. В горле скачет обжигающее «Прости», но не может, не хочет вырваться вслух. Сердце разбивается уже во второй раз, однако Веспер, как и в первый, мысленно твердит себе, что даже с разбитым сердцем пойдёт до конца.       Так нужно — и всё. Нова бы поняла, Нова бы простила. Вот только Веспер себя не простит. У мира нет спасения без Источника: Другие застрянут в этой несправедливости навечно и никогда из неё не выберутся. А Веспер не выберется из своей боли. Но она лидер — настоящий, непоколебимый, — и именно она должна ставить собственные желания под удар. Ведь судьбы тысяч Других важнее? Веспер кивает самой себе.       Не сможет использовать Источник? Найдёт способ, вырвет зубами любой шанс, но не даст этой силе исчезнуть. Она выпрямляется, и колени уже её не подводят: вытягивают фигуру в полный рост, становятся опорой. Пальцы с трудом и сожалением выпускают чужие, разверзнув — навсегда — замок их рук. Горечь жжётся на губах, когда она прикладывает немыслимое усилие для ответа, когда ломает себя, чтобы вынести решение о судьбе Новы. Сейчас больно, но она придушит эту боль, истопчет, станцует на ней, когда добьётся свободы для Других. Вердикт о жизни Ловчей звучит страшно и болезненно:       — Нет.