Хочешь стать казэкаге

      — Хочешь стать казэкаге?       Вопрос прозвучал так неожиданно, что Шинки пришлось нахмуриться, дабы осознать его суть. Приоткрыв один глаз, он с недовольством вынырнул из приятного дурмана объятий.       — Это вопрос о готовности? Казэкаге я хочу быть с тех пор, как ты меня усыновил.       — И то верно, — Гаара улыбнулся неточной формулировке вопроса. — Так что на счёт занять мой пост?       — М, — парень снова прикрыл оба глаза и уткнулся носом в рыжие с редкой сединой волосы, крепче прижав к себе мужчину. — Думаю года два уже, как готов. Хотя, если объективно, то сейчас удобное время.       — Почему? — Песчаный чуть подвинул локтем руку сына, вернувшись к тому, чем занимался до того, как задал вопрос: к нарезке овощей.       — Из-за твоего отпуска, — легко поцеловав Отца в висок, Шинки со вздохом расцепил объятья и отступил. Приблизился к одному из навесных ящиков, достал оттуда упаковку риса. — Ты же по этой причине принял решение уйти?       Пятому почти удалось скрыть удивление.       — И да, и нет, — улыбка в очередной раз коснулась его губ. — Тому несколько причин.       — Спокойное время? Смена наших отношений? — парень высыпал крупу в миску, залил водой.       — Есть и ещё кое-что.       — М? — преемник вопросительно выгнул бровь, скосив взгляд на собеседника.       Гаара отложил нож и посмотрел на сына.       — Уверенность в тебе.       Шинки всегда знал, что Отец уверен в нём. В его силе, преданности, в том, что их виденье будущего Суны совпадает, пусть на часть вопросов сын имел собственный взгляд. И это было хорошо. Конечно, без сомнений не обходилось, но Гаара редко демонстрировал его непосредственно сыну — вопреки собственным опасениям, он стал хорошим родителем. Не идеальным, но тем, на кого его мальчик мог положиться в сложной ситуации, к кому обратиться за советом, в ком он не сомневался и кому верил. Их мнения по поводу воспитания и развития не всегда совпадали. Временами это приводило к обиженному или недоумённому молчанию одной из сторон, но никогда — к ссорам. Нередко понимать друг друга лучше им помогал Канкуро. В более поздние года — Шикадай. Но, в целом, они куда чаще были на одной волне и могли осознать просьбу другого без слов. Постепенные изменения в их доверительных отношениях стали происходить вскоре после того, как Шинки исполнилось шестнадцать. Это было не отдаление, не бунтарский период, которого с волнением ждал Гаара (наслушавшийся родителей сверстников своего чада), а что-то иное. Сын стал незаметно для окружающих более молчаливым (особенно когда оставался рядом с мужчиной) и, при этом, именно с Пятым он и предпочитал проводить своё время. А на вопрос «не хочешь ли побыть с друзьями?», зелёный взгляд едва отличимо темнел. Отец не настаивал на разговоре, хотя неоднократно пытался его провести, и напряжение медленно росло, в итоге разразившись самым неожиданным образом.       В тот день свободный вечер в их семье привычно проходил в просторной гостиной: стоявший в центре низкий столик окружали два кресла и диван, а замыкал неровный периметр большой телевизор. Канкуро после ужина ушёл по своим делам и казэкаге с преемником, на пару облюбовавшие диван, в блаженном отсутствии управленческих дел смотрели какую-то историческую передачу.       Шинки, заинтересованный больше в звуке, чем в изображении, по старой закалке вскоре пересел на пол и занимался очередной вышивкой. Гааре эта привычка сына не нравилась. Но, в своё время осознав, что ребёнку так комфортнее, сдался переучивать и заказал утеплённые полы, дополнительно постелив в гостиной (и спальной сына) мягкий ковёр. Довольны остались все (особенно Канкуро, восхвалявший возможность наконец-то ходить по дому босиком) — в том числе и сам Пятый, нашедший особенный уют в тех моментах, когда сын, сидя на полу, временами касался своими плечами ног старшего.       «Быть может, если бы мы завели какое животное, Шинки бы меньше скучал, сидя вот так», — во время рекламы отвлекшись на склонённый затылок сына, подумал Песчаный. — «Хотя, какое животное с нашей работой? Дома мы редко бываем. К тому же, зверёк мешал бы его вышивке… и есть Шукаку. Пусть домашним его назвать никак нельзя», — он уже перевёл взгляд обратно на экран, как боковым зрением уловил дрогнувшие плечи преемника.       — Укололся? — когда Гаара наклонился вперёд, сын как раз сунул палец в рот.       — Ничего страшного, Отец, — Шинки выглядел привычно собрано. — Через минуту пройдёт.       — Под ноготь загнал, — мужчина успел рассмотреть рану, пока сын отвечал. Поднялся. — Подожди, я сейчас.       В ситуации не было ничего неожиданного — Шинки всегда работал без защиты и, при всей сосредоточенности нет-нет, да укалывался. Гаара сам регулярно резался бы о бумагу, если бы не Абсолютная Защита, ограждающая его даже от подобных мелочей.       Но при виде сына внутри опять шевельнулось то странное чувство, которое не давало покоя последние пару лет.       «Он что-то от меня скрывает?» — беря аптечку, нахмурился Пятый. Коротко дёрнул плечом, прогоняя дурную мысль. — «Да, даже если так, это Шинки. Значит, есть объективные причины не делиться со мной», — опустившись на прежнее место, казэкаге уверенно потянул раненную руку молодого человека на себя.       Тот не оказал сопротивления, пусть и выглядел смущённым.       Странное предчувствие продолжало вертеться волчком в груди, и Гаара решил предпринять очередную попытку выяснить обстоятельства происходящего в голове младшего песчаника.       — У тебя всё в порядке?       — М? — сын, без особого интереса следящий за процессом обработки раны, медленно поднял на родителя взгляд.       — Ты немного рассеян в последнее время.       Секундная пауза с мелькнувшей в глазах тенью выдавали парня с головой.       Только сдавать свои позиции молчания он пока не собирался.       — Я буду внимательнее, Отец.       Закончив с повреждением, мужчина умышленно задержал руку младшего у себя на коленях, намекая, что разговор ещё не окончен. — Шинки. Ты знаешь, я всегда готов выслушать тебя и помочь, если это в моих силах.       И снова принц Суны ответил не сразу. С полминуты он рассматривал лицо старшего с таким выражением, будто собирался попрощаться если не навсегда, то на очень долгий период точно.       Затем, без сопротивления подняв руку, коснулся щеки Гаары, вынудив того удивлённо моргнуть.       Состояние, охватившее каге, было настолько близко к гипнотическому, что, когда молодой человек изменил своё положение, плавно приблизив своё лицо к лицу Песчаного, тот словно разом растерял всю свою боевую подготовку, никак не отреагировав.       — Со мной всё в порядке, — губы сына коснулись его щеки. — Отец.       Прежде, чем мужчина пришёл в себя от неожиданного действия, Шинки уже отстранился и встал, чтобы уйти на кухню.       Новую попытку заговорить оборвал скрип ключа в двери — вернулся Канкуро.       Остаток вечера Гаара провёл в мысленной прострации, внешне мастерски сохраняя подходящий для времени и места настрой. Сын также не подавал виду, что случилось что-то необычное, а брат пребывал в неведении.       Они привычно каждый в свою очередь посетили ванную, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по комнатам.       «Мы так и не поговорили», — лёжа на спине в своей постели и смотря в потолок, заключил казэкаге.       Поцелуй он воспринимал, как желание сына показать, что с ним всё в порядке.       «Но Шинки не свойственно такое поведение. Если только я не заставил его волноваться своими вопросами», — вывод казался логичным. Однако чувство напряжённости не исчезало. — «Мне кажется, я упускаю что-то важное между нами. Но, если это так, почему он избегает разговора?»       Перевернувшись на бок, каге невольно зацепил взглядом фоторамки, что висели над рабочим столом. В темноте комнаты изображений было не разглядеть, однако мужчина прекрасно знал, что там изображено.       Семейное фото песчаного трио времён до четвёртой мировой войны шиноби. Снимок, сделанный вскоре после инаугурации Наруто. Семья Нара. Отдельно он с племянником и с маленьким Шинки. Фото, где они втроём с сыном и Канкуро, сделанное совсем недавно, стояло на рабочем столе.       «Может стоить обратиться за помощью? В конце концов, Канкуро знает его немногим хуже меня», — засыпая, решил Гаара.       Эта мысль и с утра показалась ему дельной. Потому оставалось только улучить момент, когда можно будет поговорить.       Случай представился на удивление быстро.       В обеденный перерыв, закончив все утренние дела, Пятый предложил своему советнику и телохранителю подняться на крышу резиденции, дабы «подышать свежим воздухом и поговорить о делах насущных… семейных».       Канкуро, не заметивший подвоха, легко согласился — пусть полуденное солнце Суны будет нещадно палить им головы, наверху они могут спокойно пообщаться, почти не менее комфортно и безопасно, чем дома — преимущества мирного времени, лишённого диких угроз в виде Акацки, Учиха или Ооцуцуки. Вежливо отослав охранника на этаж ниже, Гаара приблизился к перилам и занял одинокую лавочку, поставленную тут ещё со времён окончания четвёртой мировой войны шиноби — маленькая прихоть Пятого казэкаге, которая, по счастью, никому не мешала, чтобы её сносить. Кукловод, только сейчас почуявший необычный настрой младшего брата, удивлённо моргнул. Но, всё также не стирая с лица дружелюбную ухмылку, занял место рядом.       — Тебя что-то беспокоит? — выудив из кармана бумажный веер, советник принялся методично обмахиваться им, заняв такую позицию, чтобы освежающий поток доходил и до каге.       — Да. Хотя я не уверен, что мои сомнения уместны.       Песчаный сидел прямо, спиной к перилам. Всем своим видом выражая сосредоточенность и внимание, готовность к разговору. Но смотрел при этом не на брата, а куда-то вперёд, найдя отдалённую точку на границе каньона, окружающего деревню.       — И это касается?       — Шинки.       Темп подачи воздуха веером на секунду сбился, что дало Гааре основания думать — его подозрения не беспочвенны.       — Что с ним? — голос Канкуро остался ровным, но когда Пятый посмотрел на него, то заметил неподдельный интерес, ярким блеском отливающий в чёрных глазах. — По твоему мнению?       — Я не знаю. Но он ведёт себя несколько странно. Будто скрывает что-то.       — Ему почти девятнадцать. — Марионеточник чуть развернулся, убирая прямое пересечение взглядов. — Всякое возможно.       Возражение звучало всё также уверенно-спокойно. Но младшего брата, столько времени проведшего рядом, было не обмануть: старший что-то знал, но почему-то придерживал этот туз в рукаве. Пусть обычно ему были свойственны прямота и бесхитростность, особенно если дело касалось семьи.       Тогда Песчаный решил, что и ему пора говорить в лоб.       — Он поцеловал меня.       Удивлённо-восторженный взгляд брата сменился разочарованием, когда, повернувшись, кукловод увидел, что младший касается скулы.       — В щёку? — с явным пренебрежением скривил губы он.       — Д-да… — смутился Пятый, не понимая реакцию старшего. — Но… это было странно.       Выпрямившись и скрестив руки на груди, Канкуро с полминуты молча сверлил брата взглядом, что-то прикидывая. Затем, буркнув под нос «а, была, не была», громко выдохнул.       — Скажи, Гаара, а тебе не показалось, что он хотел тебя поцеловать вовсе не в щёку?       Нахмурившись, Песчаный уже приготовил однозначный отрицательный ответ, когда собственные сомнения остановили его.       Проявление подобных нежностей не подходило сыну — по крайней мере, в отношении Отца. Одно время Гаара пытался ввести поцелуй в висок (или просто волос) в качестве жеста родительской привязанности, но Шинки в тот момент оказался слишком ершист и позволял максимум лёгкое касание головы рукой, так что мужчина быстро отошёл от сомнительной практики в пользу молчаливого кивка и мягкой улыбки. Которые и закрепились.       А в той ситуации преемник пошёл на близкий контакт сам.       — Возможно, — медленно произнёс Пятый, смотря перед собой. Крыша резиденции была привычно чистой и выбеленной солнечным светом. — Исходя из его действий, я ожидал немного… иного результата.       Тяжёлый вздох вернул взгляд младшего к брату.       Расцепив руки, Канкуро принялся махать веером куда энергичнее, чем в первый раз.       — Вообще неправильно говорить это за него. Но, полагаю, мир рухнет, прежде чем Шинки что-то скажет сам.       Кукловод замолчал, остановив веер, и только многолетняя практика помогла Песчаному не задать уточняющий вопрос, а позволить собеседнику собраться с мыслями.       — Я его понимаю, потому что сам не могу представить, как именно ты отреагируешь. Но ситуацию нужно как-то разрешить. Желательно, конечно, без потерь для вас обоих, — вид у каге с каждым словом становился всё более непонимающим, обратившись ошарашенным, стоило старшему произнести главное: — Твой сын влюблён в тебя, Гаара.       — Влюблён? — через долгую паузу обронил мужчина.       — Да. — Канкуро опустил взгляд. Он положил веер на колени и, сцепив руки в замок, теперь медленно оборачивал большие пальцы друг о друга. — Ты и без этого всегда был центром его мира — любому дураку это понятно с первого взгляда. Но последние пару лет его чувства изменились. Стали глубже, интимнее.       — Ты об этом так говоришь…       — Я спрашивал. — Брат снова горько вздохнул. — Ты же сам заметил, что он стал вести себя иначе. Поэтому мы сейчас здесь. А я допытывался, неоднократно. И мне он сказал. — Кукловод невесело ухмыльнулся. — Не сразу, конечно. Пришлось основательно его потрепать. Не один месяц. И дать ему слово, которое я только что нарушил. — Гаара понял, о чём речь, но старший уточнил: — Не говорить о его чувствах тебе.       — Тогда…       — Почему сказал? — младший медленно кивнул. Брат сопроводил начало речи очередным тяжёлым вздохом: — Совсем измучался парнишка. Так и до срыва недалеко. Я прямо вижу, что ещё шаг-другой в пропасть самоотрицания и он наделает глупостей. А племянника я, знаешь ли, люблю, чтобы просто стоять в стороне и смотреть на то, как он себя кромсает, — Канкуро перевёл взгляд на своего каге. — А вот ты хорошо, что у нас бревно. До сих пор же не понимаешь.       — Почему ты…       Кукловод принялся крутить веер.       — Я понимаю его тревогу,— он взглянул на единственную дверь, чтобы подтвердить, что их не подслушивают. — Изначально и мне его чувства к тебе показались глупыми, слишком подростковыми, с завышенным ожиданием и излишней фиксацией на твоей фигуре. Но… когда я стал размышлять об этом… Зная Шинки, понимая, какой он человек и как к тебе привязан, как уважает тебя и старается лишний раз заставить тебя им гордиться, всё неизбежно сводилось к выводу, что его любовь настоящая, искренняя, сильная. — Канкуро легко подкинул веер в руках и, словив, снова принялся теребить его. —Пусть и извращённая. Абсурдно допускать, что вы можете быть вместе… Но…       Взгляд брата, обращённый на каге, был одновременно сочувствующим и виноватым.       — С другой стороны, почему нет? Ведь это вы.       Он тут же нервно рассмеялся неестественно выпрямившись и закинув руки за голову.       — Из-за того, что я знаю вас близко, для вас обоих мне хочется одного — счастья. Понимаешь? Даже если оно будет такое… странное.       — Поэтому ты нарушил клятву?       — Да.       Нервозность исчезла с лица кукловода так же быстро, как редкое облако растаяло в безграничном небе над Суной.       — Потому что вместе у нас больше шансов придумать отказ, который не сломает Шинки. —Он помолчал, внимательно изучая озадаченного младшего. —Но будет ли он?       — Он?       Гаара переспросил скорее машинально, всё ещё тщетно пытаясь постичь глубину описанной советником трагедии.       — Отказ.       — На что?       — Бревно.       С неуместно-облегченным вдохом поднявшись, Канкуро обошел брата и похлопал по узкому плечу.       — На чувства Шинки. Ты готов зайти с ним дальше? Стать ему не только отцом, но и любимым. —Поджав губы, перефразировал. —Возлюбленным. Любовником.       — Ты думаешь, что Шинки хочет со мной секса?       Свет понимания, наконец-то проглянувшийся в бирюзовых глазах, приятно порадовал телохранителя.       — Я это знаю.       — Но я его…       — Давай без этого. —Кукловод с небольшим усилием сжал плечо Пятого. —Без баллады, что ты его отец, а он твой сын. Он именно поэтому тебе и не говорит о своих новых чувствах. И не скажет, как бы ты не расспрашивал. Потому что это ты. — Он ослабил хватку. —Давай ты сразу подумаешь над сутью проблемы, Гаара — его любви. А не над окружением типа вашей нынешней связи и общественного мнения.       — Но…       — Не важно. —Канкуро был на редкость упрям и непреклонен. —Я думал об этом. Он думал об этом. Ещё немного и парень сломается, понимая, что в принципе не должен тебя так любить. Поэтому… даже как отец. В первую очередь как любящий отец, ответь, сможешь ли ты принять новые чувства Шинки.       Вопреки расхожему мнению о неосведомленности в вопросах интимных, о существовании секса Гаара знал. Он относительно понимал техническую часть процесса (по крайней мере, между мужчиной и женщиной) и то, что это должно быть приятно. Очень приятно, ведь абсолютное большинство людей так восторгается им. Другой вопрос, что пробовать секс, испытывать такие ощущения на себе —казэкаге не доводилось.       Больше того. Он знал, что сексом можно заняться самому с собой. Доставить себе удовольствие руками (и не только). И, после аккуратных исследований, да ненавязчивых вопросов хорошо знакомым окружающим, Пятый выяснил, что факт самоудовлетворения считался нормальным и даже полезным.       Но, говоря начистоту, заниматься подобным с собой Гааре было стыдно.       И куда более важно — не необходимо.       Вероятно из-за особенностей своего развития, искалеченного детства и тяжёлого отрочества Песчаный просто не чувствовал потребности в сексе.       Определенное время интим был ему интересен. Но, поскольку все свидания заканчивались то предательством то покушением на убийство, и без того вялую охоту окончательно отбило.       А сейчас происходит вот это.       Выясняется, что Шинки, его единственный, пусть и приёмный, сын, желает заняться с ним, именно им, сексом.       «В желании получить обусловленное самой природой удовольствие ничего зазорного нет». —Размышлял Гаара после продолжительного разговора с братом, толком ничем не закончившимся. — «И, даже если опустить на время наши некровные, но всё ещё родственные, связи, мне не понятно, почему Шинки выбрал своим объектом именно меня».       Пусть сам Пятый не считал себя привлекательным и красивым, слишком многие в окружении делали ему комплименты (в основном те, кто понятия не имел ничего о его кровавом прошлом). И элемент внешней симпатии казался каге относительно понятен.       Однако, со слов Канкуро, у Шинки всё гораздо серьёзнее и сложнее, чем поверхностное увлечение «красивой мордашкой»: «Он считает тебя своей единственной любовью. До конца жизни. Ему никто не нужен кроме тебя и ничто этого не изменит. Поэтому, давая свой ответ, ты должен понимать —это изменит ваши отношения навсегда».       Тогда брат замолчал, грустно осмотрев младшего.       «Довольно несправедливо взвешивать всю ответственность на тебя. Но любовь не то, с чем можно справиться в одиночку... Безболезненно».       Тень Яшамару настойчиво всплыла в сознании, когда речь шла о чём-то столь же глубинном, недосказанном и искаженном.       Конечно, Песчаный понимал, что чувства дяди к нему не были такими же, как у Шинки. Но этот пример был слишком хорош, если вести речь о разрушительности последствий: предательство Яшамару сломило Гаару. А ведь член АНБУ пошёл на это не по своей воле, отказавшись от своих чувств к племяннику. Принеся в жертву собственную любовь.       Потому отказ, равно как и попытка обмануть свои или чувства сына, приведут к не меньшей трагедии.       — Но что мне делать, если я просто не знаю ответа? — прошептал Пятый, рассредоточено смотря на фото на стене в своей спальне.       — На какой вопрос?       Голос преемника, прозвучавший со стороны входа, едва не заставил каге подпрыгнуть. Он так ушёл в свои мысли, что проигнорировал приближение знакомой чакры.       Именно Шинки было проще остальных приблизиться к нему незаметно — он чрезвычайно хорошо подстраивался под ритм мужчины и иногда, как сегодня, сконцентрированого на мыслях Отца появление сына могло удивить.       — Шинки…       Столкновение с объектом тревог и сомнений в реальности очистило разум каге до одной единственной мысли: «Он в меня влюблён».       Только сейчас, смотря на статного, мужественного, надёжного молодого человека, которого сам с такой заботой, вниманием и, без сомнения, любовью (чисто отцовской), воспитывал и растил столько лет, Гаара осознал весь смысл этой фразы.       «До бревна дошло, аплодисменты!» — разразился бы хохотом Канкуро, стань он свидетелем этой каверзной сцены. Но вспыхнувшие от смущения щёки заметил сын и мгновенно изменился в лице.       — Вы плохо себя чувствуете, Отец? — тон его голоса приобрёл столь же обеспокоенный оттенок, что и малахитовый взгляд.       Парень успел сократить разделявшее их расстояние вдвое, когда охваченный волнением и мысленной неразберихой казэкаге вскинул руку в останавливающем жесте.       — Не приближайся. — Поняв, что фраза звучит слишком резко, быстро добавил: — Мне надо подумать. Побыть одному. Некоторое время.       Шинки нахмурился, с недоверием смотря на приёмного родителя. Смятение настолько ярко отражалось на обычно спокойном лице, что молодой ниндзя решил, что сейчас не самое лучшее время допытываться до сути: проблема явно не физического плана. Опыт их общения подсказывал, что всё можно будет выяснить немного позже.       — Хорошо, Отец.       Однако когда преемник пусть с неохотой, но сделал шаг назад, намереваясь покинуть комнату в соответствии с просьбой, Песчаный снова запротестовал:       — Нет, подожди. Останься. — Волна понимания ситуации и собственного отношения к ней поднималась всё выше. Пусть и горящий от творящегося в голове сумбура, Гаара почти без сопротивления смирился с тем фактом, что нахождение Шинки здесь и сейчас в пределах видимости (но без прямого контакта), поможет ему найти желанный ответ. — Присядь куда-нибудь, пожалуйста. И ничего не говори.       Сын удивлённо выгнул бровь, слабо представляя, что могло привести Пятого в столь неоднозначное состояние, но с кивком повиновался и, вместо двери, приблизился к кровати, опустившись на её край. Эмоции редко захватывали Гаару с головой, но, допустив минутную слабость, он уже мог взять себя в руки, чтобы с толком и расстановкой наконец-то найти ответ на вопрос.       Канкуро просил брата отвлечься от всего — вообще всего кроме чувств — и понять, сможет ли он ответить на такую, совсем не сыновью, любовь Шинки. И первое, что действительно осознал мужчина, пока искоса смотрел на своего драгоценного приёмного ребёнка: ему приятно. Гаара не понимал, почему Шинки выбрал его. Ему было крайне смутно доступно, что подразумевается под любовниками (тем более двумя мужчинами), и какие изменения произойдут в их с преемником отношениях, если он, внезапно, согласится принять новые чувства сына. Но, вопреки всему, избегая хотя бы мысленно возможных препятствий, Песчаный не против попробовать.       Этот робкий в своей смелости шаг навстречу решению тяжёлой чувственной дилеммы неизменно вызвал водопад тех самых противоречий, от которых Пятому с трудом удалось увернуться в начале.       Однако разобраться с ними в приемлемо-напряжённой атмосфере, созданной неожиданным появлением сына, у Гаары так и не получилось.       Пока Отец, чем-то крайне взволнованный и напряжённо размышляющий над ответом к некоему сложному вопросу, странным образом рассматривал преемника со своего стула за рабочим столом, Шинки сам принялся анализировать ситуацию.       Исходных данных насчитывались крохи: смущённый Отец, едва не дёрнувшийся от его появления; вчерашняя попытка поговорить; эти взгляды, которых парень никогда раньше не видел и никак не мог правильно истолковать; и ещё слегка напряжённый дядя, который усиленно делал вид, что всё в порядке и не о чем беспокоиться…       Что-то в Шинки оборвалось.       Вопреки просьбе старшего остаться, молодой джонин поднялся с явным намерением как можно быстрее уйти. Волна гнева тут же сменилась бездной отчаянья от понимания, что то, что он столь тщательно скрывал от Отца, стало тому известно. А, в понимании Шинки, это значило только одно — конец.       Желание придушить Канкуро за нарушение слова клокотало где-то внутри, заливаемое горечью собственного бессилия и удерживаемое слабой, стремительно тающей надеждой на то, что он ошибся в своём суждении. Да только в анализе событий принц Суны едва ли когда оказывался не прав.       И сын бы метнулся прочь, если бы Гаара, заметивший его резко побледневшее лицо, не поднялся следом.       — Шинки, — теперь каге шагнул навстречу, надеясь, что сближение принесёт успокоение. Но не прошёл и половины, остановленный взглядом полным ужаса, отчаянья и сожаления. Пусть до сих пор тонкие материи представлялись вещами неподвластными его уставшему разуму, сейчас Пятому не сложно было догадаться, что сын понял, что он знает. — Послушай, я…       Слова предательски застряли в горле.       Да и что он мог сказать?       «Не против»? Это не было правдой, потому что Гаара не знал, отвергает он или допускает.       «Согласен попробовать»? Пожалуй, ближе к истине, но как быть со всем этим градом условностей, что поджидают их прямо тут, хотя бы в званиях «отец» и «сын»?       «Хочу поговорить»? Сколько раз он просил о разговоре и был аккуратно, профессионально-убийственно обведён вокруг пальца обыденной фразой «всё в порядке»?       И, раз уж такое дело, кем Песчаному сейчас надо быть? Просто мужчиной? Лидером? Или, всё же, Отцом?       «Довольно несправедливо взвешивать всю ответственность на тебя». — Неожиданно всплыли в голове слова брата. — «Но любовь не то, с чем можно справиться в одиночку...»       — Безболезненно… — медленно вдохнув, Гаара наконец смог собраться. — Наверное, это будет очень больно. — Он уверенно приблизился, взял сына за руку. — Расскажи мне всё, Шинки. Я хочу услышать это от тебя.       Парень обессилено смотрел на мужчину, не понимая, каким чудом он ещё не рассыпался в брошенную на произвол ветрам горстку сатецу.       — Я люблю тебя, что тут ещё объяснять, — слова, на которые преемник не решался произнести вслух более двух лет, бесцветно сорвались с пересохших губ. Глаза воспалились и чесались от желания плакать, только слёзы никак не приходили, делая и без того паршивое состояние ещё хуже. — Люблю всего. Во всех смыслах.       Вопреки ожиданиям молодого шиноби, глаза его приёмного родителя просветлели. И на лице появилась очень грустная, лёгкая и невероятно нежная улыбка.       — Мне приятно. Спасибо?       — Спасибо? — удар, по великому счастью так и не остановившегося от волнения, сердца резкой болью отозвался в виске. — Почему «спасибо»?       Эмоциональные качели от ярости к безысходности и теперь к надежде явно не нравились организму — только потому, что он не задумывался над тем, как пол скользит под ногами, Шинки ещё стоял.       — Пока это всё, что я могу тебе ответить. — Пятый рассеянно махнул свободной рукой, предлагая им обоим опуститься на кровать.       Всё ещё каким-то чудом, принц Суны сел, а не рухнул.       — Наверное, ты догадываешься, что мне сложно даже осознать такую любовь. Не то, что принять её. Хотя я в принципе представляю, что она существует. Но не могу примерить её на себя.       — Разве Отцу никогда не признавались в любви? — вопрос прозвучал очень сухо, но, эмоционально взвинченные, они оба не обратили на это внимания.       Гаара подозрительно долго молчал, перебирая воспоминания.       — Было пару раз.       — И… разве это не было приятно?       — Я не могу вспомнить.       Шинки нахмурился, пытаясь поверить в абсурдные слова старшего. Но Отец никогда ему не лгал. В этом не было никакого смысла. Тем более, когда он раньше интересовался у родителя на предмет отношений с противоположным полом, Пятый примерно так же криво съехал с темы, рассказав только про свидание, закончившееся покушением. Не потому, что не хотел говорить — а поскольку не воспринимал случившееся как нечто особенно-личное.       — Тогда почему моя любовь приятна? — в принципе, сын уже догадывался о том, как ответит каге, но ему важно было это услышать.       — Потому что это ты, Шинки.       Где-то в «мире грёз и розовых пони» (как любила выражаться Йодо), Гаара отвечал ему взаимностью, и тем сложнее было просыпаться от сладкого сна в жестокую, холодную реальность, в которой, в случае признания, повелителя сатецу ждал резкий и безапелляционный отказ. Куда больше соответствующий натуре властителя Суны, чем «спасибо».       — Допустим, — не сказать, что ответ, в кои-то веки совпавший с ожиданиями, вернул парню эмоциональную стабильность, но, определённо, восстановил часть привычной силы. — Тогда как на счёт такого? — почти повторяя ситуацию вечера накануне, Шинки приблизил своё лицо к лицу Отца, остановившись в считанных сантиметрах. — Я хочу поцеловать… тебя. В губы.       И, как и в прошлый раз, Гаара почувствовал лёгкое оцепенение. Неспособность или даже — нежелание сопротивляться.       — Ладно. — В этот раз мужчина успел понять, что то, что сковывает его, это запах. Специфичный аромат, присущий только приёмному сыну. Грубый металл, свежесть трав и пряность корицы. А ещё любопытство: почти детский, невинный интерес, что произойдёт, когда к нему прикоснутся именно таким образом.       Касание оказалось лёгким. Влажным и тёплым, оставшимся привкусом солоноватости на губах.       Шинки отстранился, пристально рассматривая выражение отцовского лица.       — Это было… странно. Если ты хочешь знать, — опережая вероятный вопрос, произнёс казэкаге. — В положительном смысле.       — Я не отвратителен тебе?       — Почему ты выбрал это слово? — искренне изумился Гаара.       — Сын, желающий собственного отца — разве это не противно и порицаемо?       Песчаный слабо нахмурился.       «В принципе — да», — только соглашаться с преемником именно в этом пункте конкретно сейчас представлялось плохой идеей. — «Но я так не чувствую. К тому же…» — Канкуро настаивал подумать о подобных вещах позже. Сначала разобраться только с чувствами. Между нами.       Едва почувствовавший прилив сил, повелитель сатецу так же резко ощутил их упадок.       — Дядя единственный кто знал, — Шинки хотелось обвинить кукловода в предательстве, в том, что он рассказал то, чего не стоило. Но он лишь безвольно склонился, уткнувшись головой в грудь каге. — Не хочу говорить ему «спасибо».       — Не говори. По крайней мере, сразу. — Привычная честность сына вызвала у Пятого очередную улыбку: раз так шутит в отношении Канкуро, ему явно лучше. Улыбка пропала, когда Гаара опустил руку на спину преемника. — Ты дрожишь.       Тот недовольно фыркнул и, скользнув ниже, уложил голову на колени мужчине. Такое поведение не очень состыковывалось с привычным Шинки, но Отец допускал, что в сложившейся ситуации это нормально.       А сыну было стыдно, потому что от этой эмоциональной центрифуги он возбудился, хотя трясло его, скорее, от потрясения, сменившегося почти-эйфорией, нежели от притока крови к низу живота.       Несколько минут прошли в тишине, разбавленной тяжелым дыханием младшего песчаника.       — Почему ты не отказал? — почти успокоившись, спросил преемник.       — Не только потому, что не хотел тебя ранить. — Гаара замолчал, раздумывая над более подходящей формулировкой следующей фразы.       «Хотел узнать, что будет?» — но «желание» не совсем подходящее определение к его чувству. — «Что-то не столь очевидное и понятное».       — Мне стало… любопытно? Из-за того, что понял, что твои чувства мне приятны, я допускаю возможность… сближения? По крайней мере — попытку к этому. — Он странно выдохнул, будто тихо цокнул. — Хотя количество окружающих нас условностей требует много времени на обдумывание. Я, всё же, твой отец. — Сын чуть повернул голову, чтобы была возможность встретиться взглядом с родителем. — Тебя оскорбляет такое отношение?       — Я был уверен, что услышу отказ. — Глаза у парня всё ещё были воспалены, от того фраза воспринималась с долей обиды — на самого себя. — Что Отец не может принять подобные чувства. Потому что это я.       — Я всё ещё не уверен, что смогу их именно принять, — спокойно возразил Гаара.       — … и любой другой вариант, в котором ты позволяешь мне остаться с собой рядом — даже как сыну — для меня спасение.       — Почему я должен отказаться от тебя?       Шинки не нашёл в себе сил объяснить: просто закрыл глаза, устроив голову на коленях мужчины как можно удобнее — он не делал так, лет, по меньшей мере, десять. Усталость, резко подмявшая парня под себя, была сравнима с многодневной миссией по пересечению дьявольской пустыни без привалов. Не прошло минуты, как Шинки уснул.       «Потому что сын не может так любить своего отца. Даже приёмного», — казэкаге молча сместил руку на волосы молодого шиноби. Осторожно погладил. — «Но сердцу разве можно приказать? Даже если для нас, наёмных убийц, привычно подавлять свои эмоции и чувства, они от этого не исчезают. Просто мы стараемся с ними не считаться. А для тебя даже это оказалось невозможным».       Его сын вырос великолепным ниндзя. Способным всегда быть рассудительным и принимать самые трезвые решения в сложнейших ситуациях. И факт того, что этот талантливый юноша не смог заглушить зародившуюся в сердце любовь спустя столько времени и усилий, объяснял Гааре куда больше о сложности и глубине проблемы, чем все слова, сказанные недавно братом. «Но нам ещё очень многое предстоит решить», — Гаара снова мягко провёл пальцами по волосам спящего сына. — «Вместе».