Что мы видим в окнах?

"Мы обнялись, помирились, и я сказал: "Ладно, поехали к Оле" (С) Александр Балунов.

Ноябрьский лесопарк темнел в окне уютной золотистой кухни. Небо было едва синее, чем черная масса деревьев. На кухне было тепло, чисто - даже слишком, хозяйка так успокаивала нервы – но тихо. Оля Горшенева сидела за столом, уткнувшись лицом в сложенные руки, и сидела уже долго. «Уже сутки его нет. Опять звонить? Опять дружки? Опять больницы? Устала, достал, сил моих нет!» Настя была у бабушки с дедушкой. За окном шумели только редкие машины. Мобильник молчал. Тишина уже начинала пугать. Поморщившись, Оля встала и включила радио. Звонким и потусторонним голосом певица запела: «Он чужой, он чужой, он плохой!!! – Ничего не говори! Он это лучшее, что было со мной!» Сорвав с крючка полотенце, Оля сорвалась сама: полотенце громко шлепнулось в угол, а она упала на табурет и всхлипнула. По щеке побежала слеза. - Да что же ты делаешь? С собой, со мной, с нами? – спрашивала Оля в пустоту у того, кто снова пропал, неизвестно куда. Хотя, нет, хуже, известно, КУДА. Миша оставался лучшим, что было с Ольгой, как и пела «Гостья из будущего»: и огнём страсти, и добрым весельем, и сладкой любовью, и источником всякого необычного. Оля была счастлива! За исключением вот таких дней срыва, похожих на обрыв» куда-то в черноту, как на «американских горках. Подняв несчастное полотенце и вытирая им глаза, Оля то смотрела в окно, то нехотя косилась на мобильник. В телефонных контактах жены рокера, увы, были не только эксцентричные друзья-музыканты…

***

Другое окно выходило на промзону: полуразвалины завода и дорогу. Редкие фонари и светящиеся квадратики заводских окошек только подчеркивали глушь ноябрьской ночи. В этой квартире было почти темно, только голубоватый торшер слегка освещал собранные для дальней дороги чемодан на колесах, спортивную сумку, гитару в специальном кофре. Вокруг валялся типичный беспорядок переезда. Шура Балунов, прислонившись плечом к стене и вроде бы глядя в окно, отвернулся от уже чужой съемной квартиры, не рассматривал индастриал-пейзаж и даже не грезил о том месте, куда завтра вечером его должен был унести «Боинг-777». Он грезил с открытыми глазами, меняя мир хотя бы внутри себя. … Туман стелется по асфальту, тихо и мрачно бухает бас на синтезаторе, он, откидывая назад длинные волосы, в рваных джинсах, футболке и кожаном жилете, находит по ультрафиолетовым знакам неприметную дверь. Дверь со скрипом открывается, а по черному небу проплывает шаттл, с каймой огней по бортам. Блондина с порога встречает полубессвязное шипение двух тощих бледных полуженщин-полурептилий. Длинные сальные волосы до колен, одежда-чешуя, угрожающие движения и злобный взгляд. - Зачем пришшшёл?! – раздвоенные языки скользят между блестящими клыками, глаза с вертикальными глазами сощурены. Балу в ответ поправляет бластер на поясе и рычит: - Не сметь. ЕМУ. Продавать. Ваш. ЯД!!! - Хорошшшо! Только убирайссся! … Южный морской порт. На перекрестках – огромные алебастровые статуи грифонов. Пестрые наряды, ноги, руки, лапы, тюрбаны и шлемы. Факир глотает шпагу, красавица взлетает ввысь над ахающими зрителями. Стаю чаек распугивает золотой птеродактиль. Балу толкает плечом дверь едко ароматной лавчонки. За его спиной – меч в ножнах. Продавцы в парчовых плащах с капюшонами слегка кланяются: - О, дорогой друг, с чем пожаловал? - Поговорить о СВОЁМ друге. Никто и никогда в этом порту не должен продавать ему… Вы знаете, что. - Конечно, конечно! А что, кто-то продал, поссорить нас захотел?!... … Мерцающая станция на кольцах Сатурна. Медленно крутятся гравитаторы, роботы разгружают грузовой лайнер с Альфы Центавра. Звезды тускло виднеются за защитным куполом. Гуманоидов в пёстрой толпе – меньше половины. Пройдя мимо неонового бара «Волосы Венеры», последнего рубежа перед криминальными проулками, Балу находит обиталище того жуткого киборга с челюстью-ковшом экскаватора и кожистыми крыльями. В её лязге угадывается: - Ты себя кем возомнил, Суперменом? Или Бэтменом? - Да если бы я мог с вами всеми разделаться! – в глазах Балу мерцает золото, по электроперчаткам пробегает разряд. – Не могу! Мне нужно, чтобы ты ничего не продавал ОДНОМУ человеку. - Ладно! – еще один лязг, красные лампочки в глазах мигают. – Охота с вами связываться! Не продам, не продам, иди теперь отсюда, супергерой! … Где-то неподалеку звонко разбилось стекло. Балу с глубоким вздохом вернулся обратно в Санкт-Петербург. Встречи с торговцами веществами тут, в реальности, а не в фантастических мирах, прошли как-то попроще. - Эх, Гаврила, не о таком мы мечтали, - буркнул Шура себе под нос.

***

… Третье окно, самое маленькое, было в такси. И видны сквозь него были совсем уж унылые блочные пятиэтажки. Зато четко, а не мутными пятнами. Горшок снова растер лицо ладонями, приходя в себя на заднем сидении. Водитель недовольно покосился на него через зеркало заднего вида: стоять в этом районе ему явно не хотелось. - Командир, мы поедем уже, а? Пока колёса не открутили и не утащили. - Да погоди ты! – Горшок проверил карманы, удивленно цокнул языком при виде уцелевшего за эти сутки мобильника. Открыл контакты. Закрыл. В нос бил запах сырости и кожи от улицы, салона, от его же плаща. - Блин, ну и куда ехать? – буркнул он под нос. – Шеф, вода есть? Шумно глотая из протянутой бутылку «Бон Аквы», Горшенёв сам с собой решал: «Ну не могу я ей еще показаться. - Ну, Оленька же ждёт. - Ага, и сразу всё поймет, расплачется, блин!» - Так, командир, шёл бы ты… - Эй! – Горшок грохнул «гриндерсом» по полу машины. – Ладно, поехали. Слушай адрес…

***

О, этот стук Балу сразу узнал: сильный, упорный и неровный. Вдохнул, выдохнул и пошагал к уже трясущейся входной двери. Распахнул, но скорчить фирменную ухмылку не успел: всклокоченный Гаврила просто впихнул его внутрь и сходу, размахивая руками, прорявкал: - Ты что, Робин Гуд, всех обошел?!! Напугал? Не надо тут меня нянчить! Думаешь, не нашел? Да меня самого нашли!!! Сердце Балу кувыркнулось, он не смог ни сострить, ни заорать, а, уходя в иллюзию, процедил: - Ну и кто? Рептилии, киборг или караванщики? - Чё? – Миха вдруг замер, смешно округлив глаза. Выглядел он неплохо, но Балу не мог не злиться: - Ходил я к ним, про тебя разговаривал, да! Как герой комикса по параллельным мирам, - Балу скрестил руки на груди и отошел к стене прихожей. – Не о таких путешествиях мы с тобой мечтали на Ржевке! Балу ждал новой Горшковой вспышки гнева, но тот резко отвернулся в сторону, пнул какую-то коробку и процедил: - Не о таких. Затем Миха, тяжело дыша, провел руками по бледному лицу, влажным волосам и свитеру. Он был в панковских коричневом плаще, заляпанных джинсах, гриндерах и – в уютном красном свитере, купленном Олей. Балу стиснул зубы от жалости: завтра он улетит – и на одного человека, способного помочь Мише в борьбе с демонами, станет меньше. Останутся Князь, Лёшка и Оля. Они явно подумали о ней одновременно. Горшок дернул плечами и нечастным тоном сказал: - Олька же уже с ума сходит. Я же на сутки пропал… - А что же ты ко мне приперся, а не к ней?! – Балу, стукнув кулаком по выключателю, зажег, наконец, свет, теплый и жёлтый. Миха сощурился, как большой кот, скидывая гриндера и заходя в комнату. Балу успел заметить его зрачки, а Горшок – взгляд самого Балу, и тут же оскалился: - Вот поэтому, Шурка! Она же тоже бросится проверять мои глаза, локти, будет кричать и плакать. Хорошо, если громко, а если тихо и в уголке – так иди хоть самому топись! Миха рухнул на диван и с размаху ударил кулаком спинку. Шура видел, как он мучается, но что он мог сказать, чего раньше не говорил? Но молчать он не смог. Ну и выдал сермяжную банальщину: - А что ж ты продолжаешь это, раз сам вместе с ней мучаешься?!! И тут же в Балу полетела со всего маха пущенная диванная подушка. Отбив её рукой, аки в волейболе, Шура увидел такое страдание на лице Миши, что… - А ты сам куда сбегаешь, а?! – Миха рывком головы показал на собранные вещи и грохнул ногой об пол. – Мать бросаешь, сыновей, всех! Чешешь за океан, ковбой, блин!!! И эти слова ударили в десятки раз больнее подушки. Как гиря. Всё внутри перевернулось, выпуская наружу изнанку и пацана Шурку. И Миха сразу это считал, ткнув в Балу пальцем, как «Родина-мать» с плаката: - Только не говори, что чисто ради любви! Ирка, конечно, - гром-баба, но я же тебя знаю, темнишь ты! Вот это апперкот! Пинать и швырять Балу ничего не стал, просто подошёл к Горшку, наклонился и зашипел, без своих юмора и вальяжности, выплескивая то, что только Гавриле и мог: - Я пьяница, Миха! И мне всё тяжелее завязывать! Прошипел, отскочил, отбрасывая лезущие в лицо патлы. Легкие судорожно качали воздух, сердце болело. Из шипения Балу сорвался на крик: - Да, я надеюсь за океаном завязать! С Иркой, ради Ирки, ради мальчиков! И знаешь, если я таки не смогу и сдохну от горячки, пусть уж мои дети надумают себе папку-героя боевика, который в Техасе в салуне сгинул, чем сами увидят мой проспиртованный труп где-то на полу клуба или вписки, в куче мусора!!! В пылающем разуме Балу замелькали возможные фото в газетенках: одно другого мерзей. А Миха… Вскочил, стиснув кулаки и, со страшными глазами, сделал шаг вперед. Они оба как окаменели, не в силах пошевелиться. В комнате словно потемнело. - Шурка! Шурка… Миха сказал это таким тоном, что "камень" разбился. Балу снова смог задышать: - Что? - Прав ты… - спокойным, даже светлым, на выдохе, голосом сказал Миша, глядя то в сторону, словно на что-то невидимое, то на Балу. – Я прямо увидел это всё. Извини… Прежде, чем Шура пришел в себя настолько, чтобы ответить, Миха подошёл, сгреб его в охапку и прижал к себе. Улыбаясь ему в плечо, Шура похлопал Гаврилу по спине и сказал: - Эх, за что? Ты же сам говорил, что мы столько вместе съели, что всё без слов ясно. Когда Миша отстранился, от разъяренного гоблина, вломившегося в дверь, не осталось и следа. Глядя на Шуру, Миша, со светлой полудетской улыбкой, сказал: - Ага. Ты там только на МакДак не налегай и в сюжеты ужастиков не ломись. - Не буду, - вздохнул Балу, снова, как идиот, улыбаясь, с плещущимся в сердце теплом. – Мишка, ладно, всё… А поехали вместе к Оле?! Миша с видимым облегчением хлопнул Балу по груди: - Поехали! Лучше на метро, давай, как в старые добрые времена! - Давай! Шапки наденем, под шапками никто никого всё равно не узнает! - в сердце Балу как солнце взошло, там пели коты, птицы и розовый дракон в панковской косухе.