Что мы видим в окнах?

Распахнув, на резком выдохе, дверь, и увидев ИХ, Оля не знала, засмеяться ей или заплакать, скандалить или психовать. В шапках, еле держащихся на рок-шевелюрах, взъерошенные, слегка посыпанные снегом Миша и Шурка Балунов безумно напоминали героев какой-то комедии. «Вместе с тобой — трио героев шоу «Деревня дураков»!» Дополнял картину большой сверток, который Миша прижимал к груди. И Оля почти уже улыбнулась — но вдруг увидела болезненно красные, как фломастером обведенные, веки мужа… И тут же, в отчаянии, с грохотом хлопнула дверью, откуда только сил взялись. Застыв, с силой прижала ладонь к губам. Совсем сдавила их, услышав из-за Мишин голос: — Олечка, мы, конечно, уродцы, но Балу завтра улетает… Сказал, как всегда, громко, — и робко, как школьник. «На жалость давим», — подумала Оля, но «приличия хозяйки» взяли верх. Вновь открывая дверь, она постаралась сделать максимально ледяное лицо, но Шурке удалось на секунду её рассмешить: — Ты нам хоть коврик и мисочку вынеси? — Хи… Так, не позорьте меня перед соседями, заходите! — Оля резко кивнула головой внутрь, как охранница в колонии. В прихожей, Шура вдруг ускользнул в сторону, и Оля с Мишей встретились взглядами. В этих её любимых глазах дотаивала отрава, мерцали тоскливое упорство и очередные безмолвные просьбы. Интересно, что муж видел в ее глазах? Снова упреки и тоску! «Сколько можно?!» Стаскивая ботинки, Миша подошел к комоду в прихожей и положил на него сверток, глухо сказав: — Это тебе, Оленька, если понравится. — Знаешь… — начала было она, но тут из ниоткуда возник Балунов. В белой кофте, весь такой золотистый и странный, он показательно бодро держался как человек, пытающийся отогнать бурю: — Честно, Миха сам это выбрал для тебя. Возможно, даже угадал с размером. … Всё вокруг было синим, и дома, и асфальт, с круглыми хлопьями падающего снега на ветру, прямо как на акварелях советских иллюстраторов. К метро Балу с Горшком шли молча, только слякоть из-под гадов разлеталась. Балу разглядывал его сбоку. Весь рок-н-ролл как-то разлетелся в стороны. Впервые за долгое время, они шли, как простые пацаны, как будто возвращались из школы. Он даже собирался это озвучить, но тут Гаврила резко остановился и встал, как вкопанный, у витрины недобутика. — С чего тормозим?.. Оу! — Балу взглянул и понял. Миха не ответил, сощурившись на роскошное бордовое платье в золотистой витрине. Оно было вполне в стиле «Короля и Шута»: длинное, слегка пышное, с длинным рукавом и неглубоким вырезом. Гладкая ткань слегка переливалась, а на рукавах и талии была «средневековая» шнуровка. — Как ценитель красоты, панк и недокутюрье с мебельной фабрики — одобрям-с, — Шура потер подборок. А Горшок решительно кивнул в ответ: — Оле в подарок куплю! Размер только у неё чуть побольше. — Эммм, Гаврила, ты супермуж, раз помнишь её размер, но деньги-то у тебя с собой есть? — Шура спрашивал осторожно, но на него все равно по-волчьи клацнули зубами. Пошуршав по бездонным карман плаща, Горшок с довольным видом фокусника извлек пластиковую карточку: — Я уже этот, КИБЕРпанк. Лёха мне сделал. Дико полезно, когда кэш… Кончается. — Ну ты красавчик, — Балу хлопнул его по спине. — Иди, а то вдвоём мы слишком колоритны. Если потащат тебя на сувениры — зови спасать! Но, к счастью, в бутике или не слушали панк, или были очень воспитанные, но Горшок уже через 15 минут вышел из магазина с большим свертком. По его глазам и тому, как он прижимал свёрток к груди, Балу понял, насколько друг боится, действительно боится встречи с женой и той боли, которая обязательно выплеснется наружу… … Чашки, блюдца, какой-то салат, этикет, прием гостя «как положено — типичный способ для «истинной хозяюшки» утопить свои чувства! Ольгу так воспитывали, ведь так жили почти все. Но тяжелое, наэлектризованное молчание между ней и Мишей, который то садился на диван-уголок в кухне, то подрывался помочь, становилось всё тяжелее. Пара фраз типа «Со мной всё в порядке! — Вижу, вижу!» его только усугубляла. И как хорошо, что с ним притащился Балу! Олю порой напрягала его показушная энергия, как у героя американских фильмов — небось, потому туда и укатывал — но рядом с ним действительно было легче. Шура напоминал Оле большого солнечного кота-хулигана: пока за его проделками угонишься, пока он тебя обмуркает — забудешь, о чем ссорились. И поэтому, когда они с Балу случайно столкнулись в ванной — а еще — на правах свидетеля на свадьбе — Оля позволила Шуре взять её за руку и сказать: — Олечка, зайчонок, ну у Гаврилы же стало получаться! Он любит тебя и меняется! Оля лишь вздохнула и сжала его мягкую и большую ладонь. Взглянула в эти глаза, большие и странные, светлые: — Да, Шур, у тебя есть право говорить мне такие вещи. И тебе я скажу, что люблю его. Но я не эти ваши эльфийские-вампирские царицы, я простая женщина! Шура ласково сжал её локоть другой рукой: — Ну я и снова пришёл тебе помочь с нашим Гаврилой, как тогда. Оля улыбнулась, но слегка нажала пальцем на его губы. Шура понимающе замолчал. Они никогда не обсуждали пропажу Миши после свадьбы, то, как Балу с Ириной примчались к плачущей Оле, ночь в ожидании и, собственно, возвращение Миши утром. Но, конечно, после такого между людьми устанавливается особая связь. — Пойдем на кухню, Шур. На кухне они с удивлением обнаружили, что Миша донакрыл стол, доделал салат и бутерброды и с деловитым видом открывал банку соленых помидоров. Выглядел он действительно свежо, с мило прилипшими к щекам прядками волос, и хорохорился: — Между прочим, сегодня этот, Хэллоуин! Так что, и его отметим, и Шурку проводим! Оля не удержалась и подбоченилась, скорчив рожицу и подумав, что ей сейчас скалки не хватает для полной картины: — Он же этот, МТВшный! «Заработок бездушный на том, что людям чего-то хочется.» КТО так говорил, а? Миша в ответ тоже завел глаза куда-то под чёлку и развел руками. Краем глаза, Оля заметила довольно фыркающего, Балу с печеньем в зубах. Мишка — ох, Мишка! — был рад, что она говорит с ним, не молчит: — Не без этого, знаешь! Но если уж нравится людям сказка, то пусть радуются, Оль! Хоть так, а то ж не жизнь у некоторых, а селёдка. — Или масляная газета от неё, — заметил Шура, слизывая с пальца крошку от печенья. — Мих, Оля, садитесь, я вам чаю налью, да и себе тоже… Оля, устало и благодарно кивнув, упала на диван-уголок. Миша сел на противоположный конец, явно чувствуя, чтоб ближе придвигаться и не надо. Шура, разлив им чаю, восседал на стуле, со своей гривой, а ля «Король-Лев, который пару лет назад Настя закрутила до дыр. Оля посмотрела еще раз на него, на своего мужа и вздохнула. Конечно, они порой здорово мотали ей нервы Идеальным символом была бочка солярки, в которую врезался свадебный фейерверк. «Ольчик, ну я проверил сто раз, куда пускаю, ну не было ее там!» — разорялся потом свидетель. Но, при этом, рядом с ними Ольга постоянно оказывалась в другом мире, интересном, совсем не таком, как её юность в провинциальном дворе, на дешевых дискачах и в склочной конторе. Здесь сочиняли музыку, мрачно-крикливую для неё, но мелодичную. Она могла свернуться клубком на диване и слушать, как Миша с друзьями подбирают мелодии, настукивают какие-то ритмы, ловить момент, когда ритм и мотив, сливаясь, начинают по-особенному задевать ее сердце. Были шумные, странные поездки под солнцем и луной, встречи с не очень мытыми, но дивными людьми. Оля особо не лезла в разговоры, но это было интересно. И в центре был ОН, её всклокоченный серый волк, с горящими ласковыми глазами и мягкими «лапами». Дома Миша читал ей книги, всякую советскую и западную фантастику, и это было много лучше сплетен из журнала «Лиза» на работе… Потом смешил её, обнимал, тискал, радовал, а не «требовал с бабы супружеский долг». — Оль, а ты… — Оля моргнула и выпрямилась, а Шура снова спросил, склонив голову на бок. — А ты когда-нибудь в жизни видела что-то необычное? Мистическое? Домового хотя бы. — Я? — Миша тоже с интересом посмотрел на нее, и Оля запнулась. — Ребят, да ну вас, нам по пять лет, что ли? Сказала — и сама поняла, как фальшиво это прозвучало в ЭТОЙ компании сказочников. Она попыталась было отшутиться: — Самый фэнтезийный случай, как вы говорите, у меня был в 17 лет, когда мы с девчонками пошли на дискотеку на особую «точку». Сначала марш на каблуках в ночи, а потом — встреча с цветом местных «пацанчиков» на танцполе. — Оля поёжилась и фыркнула, а Миша аж салат отдовинул. — А потом что? — спросил он так, будто вся гопота сейчас стояла вокруг его жены. Оля вскинула ладони: — А дальше — чудо! В парке у дискотеки гуляли мой братик с друзьями, ну и отбили нас… Пара зубов на бетоне валялась. — Пеленнорская битва! — взмахнул вилкой Балу. — Меня бы туда! — Миша сдвинул брови, наверняка представляя, как он месит Косого, Кувалду и самого мерзкого, по Олиной памяти, — Банкета. Ей даже вдруг захотелось его успокоить: — Не волнуйся, Миш, нас не успели тронуть, только напугали. Оля сказала это — и резко загрустила. Она не знала, где произошла Пеленнорская битва, но рассказ о разборках на дискаче оказался, для неё же самой, грязным и неуместным. «Банкет, пустые бутылки, сломанные шпильки, ну что за дрянь?» Шура и Миша захрустели салатом и бутербродами, а Оля, вытянув руки по столу, как кошка, вдруг взглянула на жестяную банку из-под чая на полке. Это была еще советская прямоугольная упаковка, с узорами и картинкой: Данила-мастер с Хозяйкой Медной горы. Оля любила рассматривать её совсем маленькой и забрала с собой сюда на память… Память. В ней что-то шевельнулось, булькнуло, выплыло из зеленоватой темной воды… — Хотя… — медленно сказала Оля, глядя на свои пальцы. — Было кое-что в детстве. Четыре мужских творческих глаза как по команде повернулись к ней, как прожекторы. Оля неловко хихикнула, приложив руку к груди. — Ты мне не рассказывала, зай, — осторожно и с интересом сказал Миша. А Шура положил подбородок на руку и вытаращил глаза: — Мы — два больших сплошных уха! Давай. Воспоминания заструились медленным поток, как зарастающая река вдоль камышей. Оля снова вытянула руки, прикрыла глаза и стала тихо рассказывать, удивляясь себе же самой: — Мне было 9 лет, меня отправили в деревню к бабушке. Там было еще три мои ровесницы, и мы то слонялись по улицам, то набивались к кому-то в гости. … Она не помнила, кто им рассказал про русалок, якобы живших в излучине реки за колхозным полем. Чья-то бабушка, такая же местная девчонка? В истории были утонувший в реке перед Революцией кавалерист, странные звуки, похожие на пение, слышные летними полнолуниями над рекой, и, главное, несколько историй от местных, от тети Луши до тракториста Семеныча, которые оказывались у реки в сумерках и «ничего не поняли, но сердце чуть не выскочило!»… — Тааак! — Миша сильно оживился. — И как скоро девчонки туда поскакали? Надеюсь, сказку не променяли на сплетни на лавке?! — Через неделю, — Оля улыбнулась, но ей самой что-то стало неуютно, она поежилась. Рука Миши дернулась было, но обнять не решилась. Оля потерла виски. — Не томи, зай! — у Миши стал совсем мальчишеский вид. Да и у Шуры тоже. — Да я не знаю… Было часов восемь вечера, темнеть начало. Мы, с охапкой полыни «от нечисти», крались от поля к берегу, — снова перенеслась к речным зарослям Оля. — Ноги поцарапали… … Пахло осокой, сладостью, речка журчала в паре метров от них. В темную, но прозрачную воду попрыгали лягушки. Качались от течения кувшинки. Девочки застыли, ища неясно, чего. Маленькой Оле было страшно, но она не могла оторваться от стеблей кувшинок, уходящих в глубину. — Тааам! — сдавлено взвизгнула Катя, тыча пальцем на другой берег. Они все увидели, как пошевелился камыш. Без ветра. — Может, это кошка на охоте! — Лена была самой рассудительной. — Или утка с гнездом. Едва Катя и Оля с облегчением кивнули ей, как в середине реки, ближе к ним, что-то громко плеснуло. — Наверное, это был сом, но мы развернулись — и побежали! — Оля смахнула волосы с лица, глядя в окно, мимо парней. — А я, дурочка, вдруг обернулась… Отпечаток в памяти заставил Олю застыть, с рукой в прическе. — И? — тихо спросил абсолютно серьезный Балу. — Что там было? — Не знаю. Были сумерки, блики, напуганные девахи, — дернула плечами Оля, но полузабытый отпечаток быстро, как на «Полароиде» проявлялся, всё ярче и ярче. — Расскажи! — Миша аж наклонился вперед. Оля словно провалилась в ту речку, настолько вдруг вспомнила всё. — Там был рука, — Оля шумно глотнула чая. «Что-то даже сердце забилось.» … Белая, тонкая, вызывающая ледяной ужас. Рука высунулась из воды и схватилась за стебель кувшинки, как бы отодвигая её. К счастью, Оля смогла отвернуться и бросилась вперед, перепрыгивая коряги и забывая дышать, не видя и не слыша ничего. — Мы пришли в себя только дома у Кати, они ближе всех жила… — Оля приложила ладонь ко рту, глядя в чашку. — И словно договорились обо всем забыть, никогда это не обсуждали. Я и забыла… — Значит, действительно Увидела! — Миша, подняв бровь, серьезно кивнул. — Круто, Оль! А Оля помотала головой: — Миш, я сама не помню, что я там видела! Мало ли, что померещилось, а потом в памяти осталось. Но она это говорила — и самой себе не верила. Красивая и жуткая рука в реке была реальной. Оля встретилась взглядом с Балу, который посмотрел на неё с большим пониманием. Потом ласково улыбнулся и тихо сказал: — Тебе удалось коснуться другого мира, недаром, ты, так сказать, попала к нам!