Роза Ветров

Небо спокойно. Слишком спокойно. Для этого времени года. Дочь Ветров любит Фельп, его невыносимо жаркое лето и противную дождливую зиму. Любит его тяжёлые облака и лёгкий вечерний бриз. Любит мелкое Устричное море и особенно этот залив… Ибо люди обожают гибнуть в нём. А кацхен, как и многие её сёстры, терпеть не может людей. Пожалуй, кроме одного. Он стоит у окна, что выше его вполовину, и смотрит на север, туда, где его драгоценные детёныши истекают кровью. Из его синих глаз смотрит смерть. Дочери Ветров умеют летать, но эта предпочитает стелиться по земле, как снежная позёмка, и жаться к его ногам. Кто сказал «свободен, как ветер»? Кто решил, что служение есть грех, покорность — порок, а бунт — благо? Ветра смеются над теми, кто боится их покорить. Волны поют, ценя каждую капельку чувств, будь то великая гордость или жалкий страх. Скалы молчат, копя недовольство внутри, чтоб оно стало холодным и мёртвым. Молнии танцуют над пеплом тех, кого испепелил их гнев. Ветра же ценят лишь тех, кто не побоялся загнать их в свои паруса. — Монсеньор? — раздражающий юнец обожает говорить с чужой спиной, но тот, из чьих глаз смотрит смерть, терпит его, а значит, кацхен тоже должна. — Вы всё-таки объясните, что это было? — Ричард, ты можешь найти ответы самостоятельно, если хорошо подумаешь, — бледные губы кривятся в горькой усмешке, и дочь Ветров трётся об его ногу, кажется, так можно успокоить человека. — Как, по-твоему, Алонсо сообщил Рамиро о том, что надо отвлечь кардинала от путешествия Робера? — Через сон, — бурчит в ответ названный Ричардом. — Алонсо, кажется, говорил, что у них разные души, но одно сердце… Синие глаза скрываются под пологом чёрных ресниц. Изрядно поседевшая прядь падает на лицо. Кацхен робко подаёт голос, и он поднимает ее на руки. — Ты ведь видел шрамы у них на груди? Ричард смотрит на неё и медленно кивает. Дочери Ветра хочется откусить ему нос, но вместо этого она прижимается к горячей живой груди и начинает мурчать. Он знает, что она притворяется. Она знает, что он знает. — Это не метафора, Ричард, — бледные губы вздрагивают. — Когда они родились… Их сердце было одним.