Роза Ветров

Приближающийся рассвет уже окрасил золотом горизонт, но солнце пока не показалось даже краешком. Тем не менее, открыв глаза, Арно увидел острые лопатки, обтянутые бледной кожей, и жёсткие выступающие позвонки. Эта спина никогда не видела солнца. С тех пор, как мудрый казар решил, что его младшая дочь будет сыном… — Ты чего? — он прижался губами к мокрой от пота шее. — До рассвета ещё далеко. — Знаю, — Баата медленно откинулась назад, прижимаясь спиной к его груди, расслабляя до этого согнутый позвоночник. — Мне просто… Не спится. — Дурные сны? — Арно приобнял её за талию, стараясь говорить спокойно, но внутренне напрягаясь — подобное не могло предвещать чего-то хорошего. — Я не знаю, — в темноте её глаза казались чёрными. — Можно ли назвать этот сон дурным… Он приобнял эти острые плечи, которыми любовался последние несколько минут, и уткнулся носом в спутанные тёмные кудри. Они пахли шадди и немного — персиком. — Расскажешь? Некоторое время они сидели в тишине — Баата поглаживала его руки кончиками пальцев, Арно просто дышал её волосами, её телом, её дыханием. И холодным предутренним воздухом, полными запахами мокрых лошадей, сырого пороха и смолянистых горных сосен. Вчера был дождь. — Я видела птицу, что сидела в клетке, — всё-таки начала она, несмело поглаживая его пальцы, что будто бы случайно касались груди. — Синюю такую, с длинным носом… И красным пятном на груди. Красное пятно? Быть может, это рана? Хотя как понять, что имелось ввиду во сне? — Ты знаешь, что это за птица? — на всякий случай уточнил Арно. — Она не была похожа на ворона? — Кажется, похожа, — голос Бааты звучал не слишком уверенно. — Хотя мне показалось, эта была меньше… Это важно? — Не так важно, на самом деле, — поняв, что вопрос был лишним, Савиньяк опустил голову на её плечо. — Продолжай, пожалуйста. Она молчала ещё несколько мгновений, глядя на чуть приоткрытый вход в казарский шатёр. С рассветом Арно должен будет покинуть его. Он прикрыл глаза, чувствуя, как руки сами сжимаются на чужих плечах. Птица в клетке… У Бааты ведь тоже нет как таковой свободы. Корона, жена, будущий ребёнок… Что будет с ней, с ними после войны? И стоило ли начинать, на самом деле? — Там была ещё одна птица, — продолжила она тем временем. — Такая же, как первая, но у нее не было пятна на груди… Она пыталась вскрыть замок на клетке. — Я бы на её месте тоже пытался, — фыркнул Арно, и получил в ответ тёплый взгляд, полный беззлобной иронии. — Что? — Я знаю, солнце, — тонкий палец прошёлся по его щеке. — Ты из тех людей, кто хочет спасти безвинно лишённых свободы… Поэтому я так тебе нравлюсь, м? Он лишь фыркнул в ответ. Когда она научилась читать его мысли? Или дело не в ней, а просто он сам… Думает слишком громко. — Мне перечислить всё, почему ты мне нравишься? — брови сами сошлись на переносице. — Или ты расскажешь сон до конца? — Стукнуть бы тебя за такое, — не похоже было, что Баата собирается исполнить сказанное, вот вообще не похоже. — Но о чём это я… — О птице, — напомнил Арно. — Птица пыталась вскрыть замок, — вспомнила она, потирая острый подбородок. — А когда у неё не получилось, села мне на руки и… Просто смотрела на меня. — Это и правда… Весьма пугающе, — холодок прошёлся по спине. — Я тебе клянусь, — Баата смотрела на него растерянным взглядом. — Я видела звёзды в её глазах.

***

На полу старой домашней церкви, что казалась древнее самого замка, рядком стояли винные бутылки. Двое отпевали — или отпивали? — прежние планы, Альдо Ракана, старую дружбу и Талигойю. А ещё — старый добрый мир, где можно было прятаться в почти роном замке, пить вино и вести непринуждённые беседы. Глаза, полные звёзд, светились печалью, и цветные витражи отражались в них неприлично весёлым радужным дождём. Старого мира больше не было и быть не могло. Девичья тень в белом платье стояла в уголке, наблюдая за этой попойкой. Словно это могло спасти их души. Но Робер Эпинэ не смотрел на неё. Он гляделся в разноцветные окни и видел только хаос. — Я должен написать Матильде, — сказал он наконец то, что терзало бы его всю дорогу, если бы не дурное состояние Алонсо. — Она должна знать. — Должна, — кивнул Воронёнок, и голова его резко опустилась, как у тряпичной куклы. — Хочешь, помогу? — Ты пьян, друг мой, — Иноходец фыркнул, прекрасно понимая, что и сам не в состоянии и двух слов связать. — Завтра… — Завтра, — согласился Алонсо, косясь в угол, где его сестра, скрестив руки на груди, смотрела на них смертельными синими глазами. — Думаю, мне хватит… — Ты… Робер прервался в самом начале фразы, не дав себе упасть лицом в грязь. В конце концов, новый друг оставлял его не в одиночестве. Робер попытался встать, но неожиданно тяжёлое тело село обратно помимо его воли. Тонкие девичьи пальцы легли на его плечи. Голова сама повернулась в сторону стоящей за спиной Изабеллы. Шрам под её глазом превратился в молнию — она улыбалась, впервые за эту ночь. И почему-то ему казалось, что эта улыбка шла от сердца. — Ты же позаботишься о Робере, сестрёнка? — Алонсо тоже улыбнулся, но ему почему-то верилось с трудом. — Конечно, — синие глаза сверкнули в сторону гостя, и он снова почувствовал себя пленником. — Можешь на меня положиться, братец. Когда холодный ночной сквозняк захлопнул дверь, Иноходец поднял последнюю бутылку и отвернулся от девушки. — За мёртвых? — Вам хватит, — перегнувшись через его плечо, она отобрала у него вино. — Не стоите уже… Не дав ответить, Изабелла опрокинула её в себя. Красная струйка стекла по её тонкой шее, и Робер протянул руку, чтобы собрать непослушные терпкие капли. Нельзя же так глупо пачкать платье… — Что вы… — она замерла, когда он коснулся её. — Робер… — Простите! — Эпинэ тут же отдёрнул руку. — Я не… Это само произошло… Простите меня. — М-м, — Изабелла по-птичьи склонила голову, на манер отца. — Я вам нравлюсь, не так ли? — Как вы можете не нравиться? — он отвёл взгляд, чувствуя, как горит лицо. Бутылка звякнула о каменный пол. Она взяла его за подбородок и развернула к себе. Горло сжалось само. — Правда? — в синих глазах виднелась влага. — Не отвечайте… Вижу, что правда. — Белль? — Иноходец опустил взгляд на пухлые влажные губы. — Молчите, Робер, — она провела пальцами по его губам. — Лучше… Не дав ей договорить, он притянул её к себе и поцеловал. Её губы были сладковато-кислыми от вина. Она не сопротивлялась, напротив, прижалась к нему, почти села на колени. Так и не поняв, что её остановило, Робер положил руки ей на талию и притянул к себе. Изабелла послушно села. — Ах, — она нежно улыбалась, держа его лицо в своих руках. — Нам определённо стоит пить меньше… — Это почему же? — Робер почти касался губами её губ. — Я хочу почувствовать ваш настоящий вкус, — прошептала Изабелла, глядя ему в глаза, горячо и открыто. — Робер, я… — Молчите, — он поцеловал её сладкие губы и тут же соскользнул на шею. — Я запрещаю вам говорить. — Слушаюсь, монсеньор, — Белль схватилась за его шею, будто боялась упасть. Робер едва удержался от того, чтобы укусить её. Тонкая нежная шея так и просилась… Он уткнулся в ямочку между ключицами. Руки сами потянулись к лентам на корсете. Она запустила пальцы в его волосы и прижала его к себе. Он так и замер с лентами в руках и лицом в её шее. Девочка хотела быть ближе. Она ничего не говорила, повинуясь его запрету, но всё её тело и душа просили тепла и защиты. Близости. Ощущения дома. — Белль, — Робер чуть отстранилась, чтобы посмотреть ей в глаза. Она склонила голову набок. Влажные губы слегка дрожали, а ресницы напоминали трепетные тонкие крылья ночного мотылька. Робер смотрел ей в глаза, и в голове его роились мысли, которые было неприлично говорить вслух. Он слышал стук её сердца. Глубокий и размеренный. Его собственное билось так же и, казалось, было таким же разбитым, как его. Серебристый лунный свет проникал сквозь старые витражи, окрашивая золото её волос во все цвета радуги. Синие глаза почти светились в темноте, и Роберу казалось, что он смотрит в глаза своей смерти. Которая почему-то носит личину красивой юной девушки. Хотелось сказать, что он понимает её боль, что он скорее умрёт, чем заставит её испытать подобное ещё раз. Что его сердце всегда будет биться в унисон с её. Что он никогда её не оставит… И как он хочет, чтобы у их будущих детей были её синие глаза. Но всё это было слишком неприлично, чтобы говорить вслух, поэтому он сказал лишь одно слово: — Раздевайтесь.