Кому лжет Оливер Гудман?

Оливер Гудман, супруг преуспевающего бизнесмена и, скорее всего, будущего политика, Альберта Гудмана, определенно выбивался из рядовых посетителей закусочной на краю города. Хотя омега и был одет неброско, весь его внешний облик выдавал инаковость окружающему пространству — темная рубашка обличала себя качеством швов и ткани, в ушах блестели небольшие, но натуральные камни сложной огранки и высокой чистоты. «Да зачем я вообще сюда притащился? Будто бы это изменит что-то», — с безликой досадой размышляет Оливер, уперевшись взглядом в чистый, но уже явно отслуживший не первую пару лет стол, — «Еще и закусочная, ненавижу такие, прямо как тогда…». — Вы готовы сделать заказ? — из тягучих размышлений его вырывает звонкая трель чужого голоса. Официант-омега, стоящий подле него, был симпатичным, да что там симпатичным — хорошеньким. Стройная вытянутая фигура. Длинные ноги и упругие ягодицы, выгодно подчеркнутые небесно-голубой формой. Аккуратные черты лица — припухлые губы бантиком, маленький, чуть вздернутый носик, длинные темные ресницы, скрывающие светло-ореховые глаза. Копна легких, чуть вьющихся волос, забрана в высокий хвост. Смазливый. Не удивительно, что его падкий на такую вот кукольную красоту муж клюнул. — Простите, вы выбрали, или мне подойти чуть позже? — вопреки кислой мине гостя, официант разводит губы в милой, располагающей к себе улыбке. — А, — встряхнув головой, Оливер сбрасывает оцепенение, переводя взгляд с лица соперника на бейджик, болтающийся на груди, — можно кофе. — Какой именно кофе? — Американо, — сухо бросает он, отводя свой лишенный приязни взгляд от лица омеги: «Мишель, значит», — и глазунью. С каждым мгновением нахождения в этой закусочной неловкость внутри множилась, разрастаясь грядами ядовитого плюща. Радостную новость доброжелатели передали в его руки совсем недавно, буквально на прошлых выходных. — Ох, я так сочувствую, дорогой, — обволакивающе мягко произносит голос приятеля, который стал таковым исключительно потому что их мужья были коллегами. — Сочувствуешь в чем? — спустя паузу заторможенно отзывается Оливер, едва поворачивая голову в сторону говорящего. Светские рауты, положенные ему как данность, он терпеть не мог, и по большей части от них увиливал, и тем больше внимания порождали его редкие появления. — Мне так жаль, что между вами размолвка. И было бы из-за кого! — и, поймав тень недоумения, омега увлеченно продолжает, — Ах, ты еще не знаешь? На прошлых выходных я совершенно случайно встретил Альберта в компании одного омеги, и это явно была не рабочая встреча… Оливер же едва ли хмурится, слушая этот обличительный монолог, который разливается дальше излишними подробностями и уточнениями. Вообще-то, он и так подозревал, что Альберт ему изменяет. Нет, если быть честным, он знал это наверняка — никаких вещественных доказательств, разумеется, репутация превыше всего, но разве альфа, подобный его мужу, стал бы терпеть холодную постель столь долго? — Не переживай, — притворно сочувственно заканчивает его заклятый приятель, — Уверен, он скоро образумится! Тогда Оливер ответил равнодушной улыбкой, едва ли выдав какие-то эмоции. Увы, никакого ожидаемого эффекта правдоруб не получил — вечеринку не украсила скандальная сцена, что могла бы развеять великосветскую скуку наточивших коготки омег. Ссора не настигает Альберта и дома — они возвращаются как ни в чем не бывало, ночью засыпая каждый на своей половине постели. Зато, поколебавшись несколько дней, Оливер является в ту самую закусочную, почти сразу выцепив взглядом из стайки официантов нужного. «Вот увидел я его, и что? Убедился, что красивый?», — размышляет теперь Оливер, вяло ковыряя вилкой покрытую остывающей пленкой глазунью, — «Скандалы устраивать — смешно, только себя унижать, да и разве мне хочется разбираться в этом всем на самом деле? Разве по большому счету…мне не все равно?». Нельзя сказать, что он испытывал особую ревность или сильную обиду — скорее покалывающее чувство уязвленности. Выходит, что все их окружение смотрит на него со снисходительным сочувствием? «Ужасно жалко», — хмыкает Оливер, отвлекаясь на звон поставленной на стол тарелки, — «Но чего еще можно было ожидать?». — Такие омеги как вы редко заходят в такие забегаловки, как эта, — с искренней улыбкой произносит Мишель, выставивший перед ним вишневый пирог с шариком мороженого, — И вы выглядите грустным, с вами все в порядке? — Просто заскучал дома, — протягивает Оливер, притягивая к себе чашку с остывшим и едва ли отпитым кофе, — и я не заказывал десерт. — За счет заведения, — так же располагающе отвечает омега, одаривая его мягкой и теплой улыбкой. «Слащавый какой», — с раздражением думает Оливер, который в отсутствии сопутствующих обстоятельств вполне счел бы действия официанта скорее милыми, чем раздражающими, — «На чаевые надеется». Однако чаевые он все же оставляет, но лишь от того, что не желает ждать сдачи. Не притронувшись к десерту и едва расковыряв глазунью, он поднимается с места и не оборачивая, выходит прочь из закусочной. «Что ж, это понятный выбор», — размышляет он, следуя дальше по улице и досадуя, что приехал на такси, а не взял машину, — «Красивенький, наверняка приятный в общении…не такой замороженный, как я» — Подождите! — но из размышлений в который раз за день вырывает трель звонкого голоса. «Боги, что еще?», — с раздражением Оливер останавливается, оборачиваясь и видя, как через перекресток к нему бежит тот самый официант. — Подождите! — восклицает Мишель, взмахивая рукой, — Вы забыли свою сумку! В этот момент из-за угла перекрестка выезжает велосипедист, и, не успев затормозить, сбивает незадачливого официанта с ног, и тот летит прямо на землю, благо что успевая выставить руку вперед. — Ауч! — вскрикивает омега, хватаясь рукой за лодыжку. — Вы в порядке? — осознав, что велосипедист предпочел торопливо скрыться, Оливер наклоняется над пострадавшим. — Да-да, — бодро отвечает Мишель, умудряясь первым делом подтянуть с асфальта забытую сумку и протянуть в ее руки владельца, — Держите, у вас ведь там кошелек! — Болит? — Да нет, — омега неловко улыбается, но выражение его лица свидетельствует об обратном, — Сейчас встану, нужно вернуться, у меня ведь смена…ой! — и попытка подняться на ноги оборачивается гримасой боли. — Боюсь, вам нужно в больницу, — резюмирует Оливер, подхватывая незадачливого официанта под локоть и помогая таки встать. «Вот выбрался же из дому на свою голову», — внутренне ворчит он, ловя рукой первое проезжающее такси. — Неловко получилось, — бодро произносит Мишель, пока они сидят в очереди под кабинетом травматолога, — Навязывал вам свое общение, так что сбежать захотелось, а я в итоге догнал, да еще как! «Знал бы он, кого на самом деле догоняет», — хмыкает про себя Оливер, которому ситуация уже кажется скорее забавной, нежели раздражающей. — Да нет, вы не были навязчивы, — вздыхает он, привычным жестом заправляя прядь волос за ухо, — Мне самому следовало быть внимательней и не разбрасываться вещами. И я даже не поблагодарил вас за десерт. — Просто мне показалось, что вам…не помешало бы что-то приятное сегодня, — Мишель улыбается в ответ, — Выглядели вы все же немного грустными. От ответа на эту реплику Оливера спасет показавшийся из кабинета врач. — У вас просто сильное растяжение, — он протягивает омеге рентгеновский снимок, — Перелома нет. Зафиксируйте эластичным бинтом и дайте связкам хотя бы немного покоя. — Ага… — рассеяно отвечает Мишель: «Ох, не хорошо это, никто ведь не подхватит мои смены, и денег в конце месяца выйдет меньше…». — Я могу подвезти вас, — из вежливости предлагает Оливер, полагая, что раз уж взялся за помощь, следует довести дело конца. — Правда? — воодушевившись, Мишель снова улыбается, не скрывая облегчения. — А что, я выгляжу слишком пижонистым и надменным? — шутливо произносит Оливер, приподнимая бровь. — Нет-нет! — торопливо отвечает омега, — Совсем не так. Но я даже не узнал еще, как вас зовут. — Оливер. — Олли, значит? — Оливер, — чуть нахмурившись, повторяет он, едва удерживаясь от возмущенного фырка — мало того, что ему пришлось возиться с незадачливым любовником собственного мужа, так тот еще позволяет себе так фривольно сокращать его имя. Но он все равно выполняет свое обещание, а после возвращается в собственный дом, встречающий его тишиной. Сегодня снова задержусь, не жди на ужин — довершает картину дня сообщение от супруга. «Видимо, будет разминать подвернутую лодыжку», — невесело хмыкает Оливер, со вздохом опускаясь в кресло. Кто-то, наблюдающий за этим со стороны, мог бы сказать, что у него нет никакого достоинства, но скорее у него не было никаких сил. Он был вопиюще безразличен не только к собственному браку и мужу, но к самому себе, и поколебавшему болотистое течение жизнь происшествию было суждено просто упокоится в памяти, как и многим другим вещам. Однако этому помешало сообщение, пришедшее на телефон спустя пару дней: Добрый день, Оливер! Это Мишель, вы недавно возили меня в больницу. Откуда у вас мой номер? Вы заполняли заявление в приемном отделении. В общем, я хотел бы поблагодарить вас, вы были очень добры, а еще так и не съели десерт за счет заведения! Буду рад видеть и угостить вас, приходите! «Делать мне больше нечего», — хмыкает Оливер, отбрасывая телефон на противоположный край дивана и погружаясь в который раз перечитанный том классики. И все-таки, спустя пару дней он действительно приходит. — Решил проверить, правда ли так хорош ваш вишневый пирог, — небрежно роняет Оливер, в этот раз выбирая не столик, а место за стойкой — поближе к официантам, чтобы была возможность разглядеть получше. — Поверьте, он вас не разочарует, — Мишель одаривает его теплой улыбкой, — Как ваши дела? «Он красивый и легкий характером», — в итоге признается себе Оливер, наблюдая за тем, как ловко и изящно двигается омега даже со все еще больной лодыжкой, одновременно успевая вести с ним непринужденную беседу. — Если вам снова захочется поболтать — заходите, — произносит Мишель напоследок. Оливер же выходит из закусочной с твердым намерением больше не переходить ее порог. «Забавно было бы встретить здесь Альберта», — размышляет он, садясь в машину, — «Интересно, как бы он себя вел, стал бы оправдываться… Хотя, скорее нет». Но его муж, к счастью или нет, ему не встретился. Не сталкиваются они и в следующий раз, когда нарушив свое собственное обещание, Оливер вновь является в ту самую закусочную. Свои мотивы он понимал с трудом — легче всего было оправдаться желанием поймать супруга на горячем, но это едва ли было правдой. Откровенно говоря, ему давно не хватало компании, но едва ли он это осознавал — когда-то отгородившийся от мира, теперь он с удивлением осознавал, что вообще-то, в общении кроме перебора сплетен может быть и нечто приятное. — Быть может, сходим прогуляться вместе? — наконец предлагает сам Мишель. — Прогуляться? — Ну, ты заходишь только когда я на смене, а так все-таки толком не поболтать, — улыбается Мишель, — сам понимаешь, работа. — Можно, — кивает Оливер. В конце концов, если он уже и завязал это ничего не значащее и сугубо ироничное для себя приятельство, почему бы не расширить его границы в разумных пределах? Условившись встретиться в ближайшие выходные Мишеля, они планируют пройтись по парку, но дождь загоняет их в ближайшую кофейню. Расположившись и заказав напитки, они ведут плавно текущую беседу, пока Мишель внезапно не вытягивает шею, заглядывая за спину собеседника. — Там Альберт! — восклицает он, уже успевший мельком рассказать своему новому приятелю о своем романе со сложностями с красивым и перспективным альфой. «Черт!», — чертыхнувшись, Оливер сам не зная зачем подхватывает с блюдца чашку, прикрывая ей часть лица, — «Этого еще не хватало!». И пока в его голове быстро мелькают возможные варианты развития событий, на лице напротив радость сменяется недоумением, а после смятением. — Что-то не так? — осторожно уточняет Оливер. — Он с омегой, — замерев, произносит Мишель, и уголки хорошенького рта вздрагивают в огорчении, — Только не оборачивайся, не привлекай внимание! Черт, а вдруг это его муж! «О, это уж вряд ли», — хмыкает Оливер, едва не подавившись глотком чая. — Хотя нет, не думаю, что это он, — продолжает тем временем Мишель, нахмурившись. — Почему? — Альберт говорил, что он болеет, почти вообще не выходит из дома, не любит с людьми общаться, — на этой реплике Оливер чуть нервно косится в окно, слабо отражающее его лицо, — Нет, это явно какой-то другой омега, совсем молодой, даже моложе меня! — и голос Мишеля постепенно затухает, выдавая расцветающее огорчение. — Хочешь, уйдем через другую дверь? — предлагает Оливер, окинув помещение внимательным взглядом и обнаружив еще один выход, ведущий к пустующей в пасмурную погоду террасе. — Давай, — кивает Мишель, и оставив недопитые кружки, они чуть более торопливо, чем стоило бы, покидают кафе. Впрочем, пара, сидящая за несколько столиков от них, слишком увлечена своим разговором, чтобы это заметить. — Теперь понятно, куда он пропал! — с раздражением произносит Мишель, гневно оборачиваясь на оставшееся позади кафе, — Едва отвечает мне! — А сколько вы примерно были вместе? — осторожно уточняет Оливер. — Да не так уж и долго, около трех месяцев. Ладно, неважно, не хочу говорить о нем, — отмахивается Мишель, точеные черты его лица искажаются в огорчении, — Мне вообще никогда не везет с альфами, — шумно выдохнув, он опускается на ближайшую скамейку. И, хотя на словах Мишель явно бодрится, Оливер отчетливо осознавал, что тот расстроен, и расстроен сильно. Поколебавшись, он укладывает свою ладонь на его плечо. «Как нелепо…утешаю любовника мужа, тогда как сам рощу уже черт знает какой слой рогов на голове», — внутренне хмыкает Оливер, — «Еще и предстаю в россказнях Альберта какой-то немощью. Хотя в чем он не прав, я со своей растянувшейся депрессией вполне подхожу под это описание…». — Оставайся сегодня у меня, — внезапно произносит Мишель, — у меня как раз завтра выходной, посмотрим фильм, приготовим что-то на ужин, отвлечемся от всего грустного! «Остаться…у него?», — хмурится Оливер. Что ждало его, если откажется — еще один одинокий вечер в пустом доме, пока его альфа развлекается с очередным любовником? Книги, чьи сюжеты уже сливаются в одно, в лучшем случае — одинокое брожение по собственному саду из угла в угол? А вот если согласится — то что же будет тогда? — Это слишком? — неловко улыбаясь, добавляет омега, замечая смятение на его лице. — Просто со времен колледжа чего-то подобного не делал, — Оливер отвечает уклончивую правду. — Будет хорошо, — убежденно кивает Мишель, поднимаясь со скамейки. Долго страдать по ускользнувшему из своих рук красавцу он не намеревался, и оставаться один на один с тоскливыми размышлениями тоже не хотелось, — начнем с того, что зайдем в супермаркет! Ты всегда берешь вишневый пирог, а я вообще-то и сам могу сделать его даже лучше, чем подают у нас! «Шустрый какой, я ведь даже не согласился еще», — улыбается Оливер, и, поколебавшись еще несколько мгновений, поднимается со скамейки вслед, одновременно вытягивая из кармана телефон. — Привет, — вопреки своей занятости трубку Альберт берет почти сразу, — что-то случилось? — Не то чтобы, — он бросает взгляд в спину бодро двигающегося вперед Мишеля, — помнишь, я говорил тебе, что завел друга? — Да, конечно. — Я сегодня останусь ночевать у него. Знаешь, омежьи посиделки, кино, болтовня… — Отлично, я ведь и сам собирался позвонить тебе, сегодня придется задержаться на работе, хорошо, что ты не будешь скучать, — в голосе супруга звучат ноты удовлетворенного облегчения. — Да, — подтверждает Оливер, перед тем как положить трубку. «Ага, знаю я твою работу», — раздраженно, но почти уже беззлобно усмехается он, нагоняя решительно идущего впереди Мишеля. Закупив продукты на вечер, они добираются до квартиры омеги. — У тебя одна кровать, — запоздало резюмирует Оливер, оглядываясь. Жилище было совсем небольшим — маленькая комнатка, к тому же совмещенная с кухней. И нельзя сказать, что прибрано идеально, хотя и явного бардака не было, просто несколько вещей осели тут и там, выбиваясь из шкафов и полок. Вместе с тем квартира была полна уютных мелочей: пара цветов в керамических горшках, гобеленовый плед, расположившийся витиеватыми складками на узком диванчике, печатные постеры в простых рамах. — Да, — легко отвечает Мишель, сбрасывая с ног туфли и не заботясь о том, в какой угол коридора они попадут, — Но она полутороспальная, места хватит. Будешь чай или кофе? Вино, наверное, лучше открыть на ужин… «Интересно, а альф он сюда водит?», — размышляет Оливер, обводя глазами пространство, в котором ничего не указывало на второго жильца. — А как ты познакомился с Альбертом? — словно невзначай спрашивает он, аккуратно устраиваясь на диване. — Это он со мной познакомился, — раздраженно фыркает омега, выгружая продукты из пакета, — Забежал как-то на кофе, явно случайно, в нашем заведении знаешь… публика обычно попроще. Так получилось, что я обслуживал его столик, и он сразу заинтересовался, делал комплименты, а потом пришел еще раз и еще раз… Но я понимал, что особо далеко это интрижка не уйдет, особенно когда он признался, что женат, — вздыхает Мишель, и изящные плечи понуро опускаются, — Но все равно, он так галантно ухаживал, подарочки даже дарил. Красивый, успешный, приятно быть с таким альфой…хотя бы чуть-чуть, — голос его становится тише, он медленно погружается в собственные мысли: «Глупо было…но так хотелось поверить, что такому как он действительно может серьезно нравиться такой как я», — Все, не хочу говорить о нем! — Мишель быстро мотает головой, стремясь сбросить и тоску, и лезущие в голову мысли. «Пожалуй, действительно не стоит», — внутри Оливера перекатывается клубок неоднозначных чувств, — «Значит, кольцо снимает поначалу…». Но сейчас он с трудом мог разобрать, что именно таилось в сердцевине. Грусть за свои обманутые чувства? Да такие ли обманутые? Злость на Альберта, что оказывается, менял симпатичных любовников как перчатки? Что ж, в его положении логично не заводить постоянную интригу на стороне — вероятности попасться больше, а развод, судя по всему, в его планы не входил. Сочувствие Мишелю, что огорчен и расстроен куда сильнее, чем он сам? Пожалуй, что так, да не слишком ли это странное ощущение? — Расскажи лучше про своего мужа, ты никогда о нем ничего не говоришь, — вздыхает тем временем Мишель, выкладывая овощи на доску, — Он так легко тебя отпустил, наверное, у вас хорошие доверительные отношения, — и в голосе омеги отчетливо пробегает тонкая грусть, выражающая беззлобную, тихую зависть. «Скорее равнодушные», — внутренне усмехается Оливер, наблюдая за тем, как изящные руки ловко шинкуют овощи. — С мужем… Ничего вроде бы плохого, — и внезапно вместо того, чтобы выдать общие уклончивые слова, он на мгновение замолкает, упираясь взглядом в кухонный фартук с белыми лилиями. Когда-то он держал именно эти цветы, когда шел к алтарю. — Да о чем я…я знаю, что он мне изменяет, — и изящные губы изгибаются в тонкой усмешке: «Буквально даже в эту минуту», — Но это лишь следствие… — Следствие чего? — хмурится Мишель, оборачиваясь через плечо, — Альфы такие дураки, вот чего им вечно не хватает! — и очередному помидору приходится выдержать особенно сильный удар ножом, — С чего тебе вообще изменять, ты же такой хороший омега! Умный, красивый! — Я не то, что радую его своим вниманием, если честно. На самом деле, неудивительно, что он заводит связи на стороне. У нас была… — на мгновение он запинается, но все же продолжает, — перинатальная потеря. На большом сроке. И мне как-то с тех пор не особо чего-то хочется. Мы не спим вместе уже очень давно. — Ох, Олли, — отбросив в сторону разделочную доску, Мишель торопливо отирает руки о полотенце, — Мне так жаль, — продолжает было омега, но почти сразу его перебивают. — Ничего, прошлое в прошлом, все в порядке, — торопливо произносит Оливер, смущаясь своей откровенности, не желая слушать утешительные сетования, — Мы вроде как собирались отвлечься, разве не так? — и поднявшись с дивана, он подходит к кухонной стойке сам. — Тебе-то, наверное, повар готовит? — мягко подтрунивает Мишель, подмигивая. Несмотря на свою открытость, порой переходящую в болтливость, ему хватало чуткости понять, что расспросов и сожалений друг сейчас не желает. — Эм… да, — чуть тушуется Оливер, окидывая взглядом предметы утвари, которые не держал сам в руках со студенчества. — Что ж, посчитаю удовольствием позволить тебе замарать руки, — подмигнув, он протягивает нож — Справишься с чисткой картошки? Оливер осторожно берет овощ в руки, и, не желая падать в грязь лицом, приступает к делу, хотя едва ли имеет необходимую для него сноровку. — Ты осуждаешь меня, да? — спустя паузу произносит Мишель, выдавая голосом легкое волнение, — За то, что я связался с женатым. Ведь ты сам… — Омега, которому изменяют? — шутливо заканчивает Оливер, поворачивая голову к смущенному и стушевавшемуся Мишелю, до которого вся совокупность объединяющих и разделяющих их факторов дошла с неким опозданием, и благо, далеко не в полной мере, — Знаешь, жизнь сложная штука. «Такой странный день», — размышляет Оливер, счищая слишком уж щедрый слой картофельной шкурки, — «И вообще эта связь…» Да, они определенно были из разных когорт — его праздный быт состоял из того, чтобы заставить себя порой красоваться с мужем в высшем свете и вести интеллектуальные разговоры, он мог позволить себе тратить баснословные деньги на любые капризы, право что, ничего из этого не могло его вдохновить. Мишель же был омегой, что сам платил за свою маленькую квартирку, отрабатывая шесть, а то и семь дней на ногах, не мог похвастаться хорошим образованием и происхождением, и ему оставалась лишь надеяться на милости судьбы. Но с ним было до странного хорошо и легко, поэтому, вопреки желанию увильнуть в последний момент, Оливер действительно остается на ночь, впервые за несколько лет засыпая не один. — Ты сказал, тебе всегда не везло с альфами, — спрашивает он, когда они устраиваются на вполне себе вмещающей двоих кровати, а он впервые за долгое время накрывает себя одеялом в пододеяльнике, не совпадающим по цвету с простынею и наволочкой, — Так всегда было? Ты же тоже очень красивый омега. — Да…толку порой от красоты немного, — фыркает Мишель, вытягивая одну из своих вьющихся прядей, — Только привлекает кого не нужно. Начиная с отчима и заканчивая другими придурками. Т-с-с — и, предупреждая возможное сочувствие, или более подробные расспросы, он накрывает приоткрывающиеся уста Оливера пальцем, — Как ты и сказал, прошлое в прошлом, — отмахивается он, плотнее укутываясь в одеяло, — Будет и на моей улице праздник. И Альберта тоже забуду! К черту его, пусть лучше мужем своим займется! — И то верно, — сдерживая рвущийся из груди смешок, кивает Оливер, всматриваясь в длинные, подрагивающие от накатывающей дремы ресницы. Утром он просыпается первым, и, бросив беглый взгляд на посапывающего рядом омегу, осторожно выбирается из постели. «Я затеял все это, чтобы…разлучить их с Альбертом? Вроде должен был бы, но только едва ли этим занимался», — размышляет он, проходя в маленькую уборную, где в узком пространстве между ванной, раковиной и стиральной машиной едва ли можно развернуться, — «Это лишь повод, в действительности разве дело не в том, что мне правда одиноко?». Вздохнув, он умывается, внимательно всматриваясь в собственное отражение. Тонкие, аристократические черты, но его внешность была определенно бледновата по сравнению с Мишелем. Или дело было в потухших глазах, редкой улыбке? «Еще и разболтал ему вчера…лишнего. Или нет?», — Оливер выходит на кухню, устраиваясь за небольшой барной стойкой, — «О выкидыше зачем-то сказал, это точно лишнее было…». Его внимание привлекает несколько листов, неровной стопкой подложенных под вазу со сладким. Чуть сощурившись, он различает написанный от руки текст, и, поколебавшись, вытягивает несколько листов, погружаясь в чтение. Несмотря на простоту, история затягивала, тем необычней, что она была явно создана для детей. — Ты пишешь? — спрашивает Оливер, завидев поднявшегося из постели хозяина квартиры, и, судя по всему — автора прочитанных строк. — Ой, — встрепенувшись, еще заспанный, протирающий глаза Мишель, наклоняется через стойку, вытягивая листы из его рук, — Не надо читать! — Почему? Ты стесняешься этого? — с улыбкой вопрошает Оливер, наблюдая за смущенно заалевшими щеками омеги. — Да глупости же, дурацкое хобби, пописываю на досуге от скуки, раньше делал это для племянников, — бурчит Мишель, подхватывая листы и торопливо убирая их куда подальше, — Все, хватит, сделай вид, что ничего не видел! — Хорошо, — не удержавшись от смешка, кивает Оливер «А он ведь милый», — в который раз думает он, наблюдая за тем, как омега собирает спутанные за ночь волосы в небрежный, мягкий пучок, — «По-настоящему милый». Так это невольно завязавшееся приятельство перетекает в дружбу. Они видятся все чаще, именно Мишель открывает ему город, в котором он жил уже несколько лет, но совершенно не знал. Парки, аллеи, скверы, милые кофейни в укромных уголках — страшно подумать, сколько на самом деле Оливер упускал, едва ли высовывая нос за периметр своего особняка. — Хочешь зайти? — и, однажды чутко поймав его взгляд, Мишель останавливается напротив картинной галереи. — Эм… — он заминается, прислушиваясь к внутренним ощущениям, а легкий на подъем омега уже тянет его за руку. — Пойдем, я сам редко бываю в музеях! Так впервые за много лет Оливер оказался в месте, которому когда-то посвятил годы учебы и даже думал посвятить жизнь, а после избегал, как и все прочие напоминания о крахе былых мечт. Порой он остается у новоявленного друга на ночь, один раз даже забирает окосевшего Мишеля после вечеринки на работе. — Останься, — в тот вечер он не хочет его отпускать, буквально повисая на шее, — Ну останься, Олли! — Ладно, — вздыхает Оливер, не сильно жалея об утрате очередной ночевки в одиночестве. Мишель довольно улыбается в ответ, перекатываясь на постели к стене и уступая соседнее место, при том умудряясь запутаться в одеяле. «И как на него раздражаться?», — вздыхает Оливер, скрывая улыбку и стремясь сохранить строгий вид. — Ты чего? — спрашивает он, замечая какой-то момент слишком уж пристальный взгляд на себе. — У меня никогда ничего не было с омегой, — смущенно шепчет Мишель, — играли сегодня в было не было… Оливер улыбается в ответ, и сумрак вечера скрывает горький изгиб в уголках его губ. — Ничего может и не быть, — тихо произносит он, мягко упираясь лбом в лоб. — Немного любопытно… — спустя паузу произносит Мишель, — каково это. И, как обычно не делая большого промежутка и различия меж мыслями, словами и действиями, он подается вперед, утыкаясь губами в губы скользящим, во многом целомудренным поцелуем. — Ты приятно пахнешь, — протягивает Мишель, пьяно улыбаясь, — Как дорогие духи… — Это аромат зеленого чая, — отвечает Оливер, обхватывая схмелевшего друга и позволяя тому опустить голову на грудь, удобно умостившись. На утро об этих пьяных поцелуях никто не вспоминает, воспринимая как легкую, небрежную шалость, что, если не кривить душой, порой случалась между омегами. Однако в Оливере этот смазанный, легкий поцелуй поднимает глубокие и смутные воспоминания, бередящие грудь тупой тоской. — Знаешь, я раньше встречался с омегой. В колледже, — произносит он спустя пару недель, когда его друг уже и забыл о своей маленькой шалости. — Правда? — брови Мишеля приподнимаются в удивлении. — Да, — медленно кивает Оливер, а после отводит взгляд в окно. Тогда он был совсем юн и легок, полон сил и энергии, и всякий, знающий его сейчас, с трудном узнал бы в деятельном и ярком омеге блеклого и равнодушного ко всему, высокомерного со стороны, а на деле просто затаившегося внутри себя праздного домохозяина. Он учился на отделении искусствоведения, Итон был стипендиатом факультета прикладной живописи, подающим надежды художником. Встретившись на одной из многих студенческих вечеринок, после нее они почти не расставались — Оливер даже договорился поменяться местом с сокурсником, чтобы они могли жить в одной комнате. И никогда прежде он не чувствовал себя таким счастливым, ощущая себя на своем месте во всех смыслах этого слова. А потом об этом романе узнали его родители, и это был вопиющий скандал. Точнее вопиющим он был в стенах их дома — из колледжа его силой забрали под самым благовидным предлогом из возможных. А вернувшись, он обнаружил что Итон отчислился, уехав в никому не известном направлении. Но Оливер был слишком упорен и слишком влюблен, чтобы оставлять все так. И эти поиски привели его к очередному удару. Он нашел Итона в родном городе, и тот не то рад его видеть, не то хочет сбежать, но Оливеру удается уговорить возлюбленного хотя бы поговорить. — Твои родители против, — только и выдавливает явно подавленный омега, — очень сильно против. Оливер же, громко фыркнув, перехватывает лежащие на столе холодные руки, с жаром сжимая их и начиная вновь уверять, что они способны справиться и не с таким. Сейчас он готов бросить учебу, остаться без попечения родителей и их денег, все это кажется абсолютно неважным, лишь бы убедить возлюбленного в том, что они могут положиться друг на друга. — Дорогой мой, зря ты это затеял, — за спиной раздается звон колокольчика над дверью и голос его омеги-отца, что, методично цокая каблучками, подходит к столу, — Итон сам сделал свой выбор. — О чем ты? — хмурится Оливер, ощущая как лицо возлюбленного бледнеет, а руки — холодеют: «Он-то тут что делает!» — Я заплатил ему о-о-о-чень хорошую сумму, чтобы он больше не появлялся в твоей жизни. Покрывающую стоимость обучения и еще с лихвой сверху. И он согласился ее взять, правда, поторговался малость, да не сильно. Правда, обещал при том исчезнуть с горизонтов, и вот с этим не справился… — Это правда? — едва слышно спрашивал Оливер, переводя оцепенелый взгляд с одного лица на другое. — Да-да дорогой, это правда, — жеманно протягивает отец, не скрывая удовольствия от разворачивающийся сцены, — Так что не мучай мальчика, ему неловко. — У нас бы все равно ничего не вышло, — дрожащим голосом сдавленно произносит Итон, и Оливер, оледенев, наблюдает за тем, как запнувшись, тот поднимается с места и едва скрывая текущие по лицу слезы, уходит прочь, — Мы очень… разные. Прости! — Ох, ладно тебе, — папочка же продолжает как ни в чем не бывало, лишь брезгливо отодвигает тарелку со слишком жирным на его вкус сэндвичем, — интрижка с омегой не может быть серьезной, тем более с таким оборванцем как он. Тебе пора образумиться, стать нормальным… — а дальше слова расплываются, отдаваясь в ушах Оливера белым шумом, из которого полностью утекает смысл сказанного. Он леденеет, упираясь взглядом в стол. — Поехали домой, дорогой, — наконец произносит отец, вкладывая в эти слова примирительные нотки. Он молча кивает, ему уже все равно, куда ехать и что делать. Под веселый щебет старшего омеги Оливер возвращается домой, в свою спальню, садится на постель, упираясь невидящим взглядом в стену. В отличии от теперь уже бывшего возлюбленного он не плакал, тем самым внушая родителям обманчивые надежды. На самом деле, именно в те дни, стоя в декорированной мрамором ванной комнате, Оливер впервые задумался о том, что его существование бессмысленно. У еды нет вкуса, у мира вокруг — красок. Он долго смотрит в свое осунувшееся отражение, а после его руки тянутся к лежащей на краю раковины бритве. В таком состоянии его застает горничная. Случается еще один скандал, но на этот раз уже между родителями. Это ты довел его! Я хочу ему только лучшего! Что, нужно было позволить ему творить глупости дальше? Ты зашел слишком далеко! Оливер слушает доносящиеся с первого этажа особняка крики с оглушающим безразличием. Ему все равно на все происходящее, ничто и никто не может выбить его из равнодушно-отстраненного состояния. Забинтованные шрамы болят, а из спальни с поражающей сознание скрупулезностью забирают все мало-мальски опасные предметы. Платятся большие деньги, его академический отпуск продлевают, на тумбочке надолго поселяются блистеры с транквилизаторами и антидепрессантами, а в календаре — встречи с психотерапевтом. Потом отец подсовывает ему Альберта, амбициозного альфу уже достигшего немалого успеха, но нуждающегося в связях их семьи, чтобы продвинуться еще дальше. В целом, Оливер мог бы сказать, что его взяли упорством, если не сказать измором. Галантные ухаживания, подарки, и в конце концов, выйти замуж — чем не возможность наконец покинуть опостылевший отчий дом? Быть может, действительно можно начать все сначала? — Вот видишь, — с удовлетворением произносит папа, поправляя украшение на лацканах его свадебной рубашки, — Теперь все будет нормально. «Теперь я буду нормальным», — мысленно переиначивает Оливер, едва заметно кивнув и отворачивая голову в сторону от хладного поцелуя щеки. Переехав, он никому не рассказывал о прошлом, в том числе и мужу, и сейчас едва ли мог объяснить, отчего это во многом компрометирующее признание сорвалось с уст. — Серьезно встречался? — осторожно уточняет Мишель, откладывая в сторону кухонную лопатку и подходя к погрузившемуся в задумчивость другу. — Не знаю, — безмятежно пожимает плечами Оливер, ловя себя на том, что опасается испугать и отвратить этим признанием, — вроде того. — Тебе грустно, — Мишель чуть сощуривается, внимательно всматриваясь в собеседника. — Нет, — качает головой омега, испытывая укол досады: «И зачем вообще сказал…неуместные воспоминания». — Тебе грустно, Олли — теперь уже утвердительно произносит Мишель, обхватывая лицо друга, а после вовлекая его в крепкое объятье, — Мне жаль, что все так вышло, — тихо произносит он, поглаживая его по голове. И отчего-то Оливеру кажется, что Мишель действительно понимает, хотя ему не рассказано и толики подробностей этой истории. Коротко вздохнув, Оливер раскрывает собственные руки, позволяя себе сомкнуть объятье крепче, и, прикрыв глаза, пропускает через себя утешающую ласку. Какая-то часть замороженной, глубоко затаенной боли теплеет, мерцая болезненностью и облегчением одновременно. — Я не отвращаю тебя этим? — спустя несколько минут тихо спрашивает он. — Чем? — Не все относятся к такому с пониманием, — хмыкает Оливер. — Пусть лучше твой муж боится, — шутливо отвечает Мишель, разряжая сгущающееся было напряжение, — А вообще мой двоюродный брат-альфа встречается с альфой, кому какая разница вообще? «Да…», — подняв глаза, Оливер внимательно всматривается в мягкие черты лица, ласковую улыбку, яркие, блестящие глаза, — «А ведь быть может, ему стоит». И эта шаловливая мысль разводит уголки и его губ в стороны. — Ты стал часто бывать вне дома, — подмечает Альберт в один из дней, когда они умудряются встретиться за одним столом на ужин. — Я же говорю, завел друга, — безмятежно отвечает Оливер, едва бросая на мужа, сидящего на другом конце стола, быстрый взгляд, — с ним время и провожу. — А не альфу ли на самом деле? — шутливо усмехается Альберт. — Нет, — Оливер же свою усталую ухмылку давит, боясь того, что фальшивая улыбка превратится в оскал, — омегу. — На самом деле я рад, что ты наконец нашел какую-то компанию, — примирительно продолжает супруг, — мы ведь уже третий год живем здесь. — Да, нашел…тебя ведь так часто не бывает по вечерам, — протягивает Оливер, наконец поднимая глаза на мужа и одаривая его взглядом весьма и весьма глубоким, и многозначительным, — порой становится скучно. — Да, — кивает Альберт, и его улыбка на мгновение едва заметно искажается в уголках, — но сам понимаешь, работа. — Да, — помедлив мгновение, Оливер улыбается в ответ, подхватывая в руки бокал, — конечно. «Может, это и есть брак», — размышляет он после стоя у окна и вглядываясь в скрупулезно ухоженные дорожки и кусты, — «Врать друг другу, и быть на том довольными, изображая на светских раутах счастливую пару? И на самом деле все в порядке?». Их большой и дорого обставленный дом кажется блеклым и пустым, бывать в нем хочется все меньше. Зато маленькая квартирка на окраине города становится местом куда более привлекательным, и его не смущает ни теснота, ни пыль, которую у хозяина просто подчас нет времени протереть. — Я думал, у тебя свидание с Марком сегодня, — едва ли изображая сожаление о сорвавшейся встрече произносит он, в который раз переходя порог дома Мишеля. — Отменилось, — омега улыбается ему, привычным образом отгоняя от себя огорчение, — и черт с ними всеми, надоели уже! Этот вечер, в целом, не должен был отличаться от всех предыдущих, что они провели вместе — теплые разговоры, плавно перетекающие с одной темы на другую, стряпня Мишеля, который не отчаивался научить и Оливера управляться с хотя бы простыми блюдами, быть может, прогулка по городу. Так в чем же было дело? В паре лишних глотков вина, которые Оливер неосторожно себе позволил? Пока на экране разворачивается очередная мелодраматическая сцена, он, переведя взгляд на омегу, невольно отвлекается от происходящего, хотя в выборе фильмов они сходились на компромиссах. Мишель предпочитал романтическую линию, а Оливер готов был выдерживать ее на фоне достоверного исторического антуража. Его друг был весьма красивым омегой, и с этим едва ли кто-то стал бы спорить. Но сейчас взгляд Оливера цеплялся не за общий образ миловидного, приятного взгляду лица. Мелочи — выбившаяся из небрежного пучка прядь волос, что мягким завитком спускалась к аккуратному ушку. Надлом бровей, что живо изгибались в ответ на происходящее между героями фильма. Повидавшая виды растянутая домашняя футболка сползла в сторону, обнажая хрупкую ключицу. Родинка в уголке левого глаза. Юркие пальцы с аккуратно опиленными ногтями, подхватывают печенье, чтобы донести его до рта, попробовать на зубок. Даже крошки, падающие на колени омеги, вопреки скрупулезной любви Оливера к чистоте, казались очаровательными. — Ты чего? — наконец Мишель замечает этот долгий взгляд. — Хочу поцеловать тебя, — спустя недолгую паузу с губ Оливера невольно слетает неприглядная правда. В груди становится грустно и пусто, он ощущает себя дураком, даже хуже — придурком. К чему портить вечер? Они прекрасно проводят время вместе, и то, что однажды с пьяных глаз Мишель проявил любопытство, ничего не значит. Но, прежде чем Оливер успевает выдать торопливые извинения, он слышит совсем не тот ответ, что ожидает. — Так поцелуй, — тихо отвечает Мишель и в орехово-карих глазах вспыхивает теплый, чуть лукавый огонек. От этого не то разрешения, не то понукающей просьбы в подушечки пальцев разом втыкают тонкие иглы. «Он серьезно?», — замерев, Оливер пытается разглядеть в лице Мишеля, что даже отложил печенье в сторону, ответы на свои сомнения, — «Или шутит?». Искушение перевешивает. Прикусив губу, Оливер протягивает вперед руку, осторожно касаясь пальцами лица. Кожа мягкая, гладкая. Запах жасмина проникает в легкие, оплетает сладким дурманом. Тонкий, наверняка слабо уловимый, но он чует его с не оставляющей шансов неотвратимостью. Это еще один момент, где у второго омеги есть шанс перевести все в шутку — отстраниться, засмеявшись, а он сам может удовлетвориться этим мимолетным касанием. От добра добра не ищут, разве не так? Разве он не уяснил этот урок очень и очень давно? Но сердце уже ускоренно бьет в ребра, а Мишель, чуть опустив взгляд, смотрит исподволь, сквозь длинные темные ресницы. Набрав в грудь воздуха для храбрости, Оливер подается вперед и целует. Мягко, осторожно, сначала лишь слегка касаясь чуть приоткрытых малиновых губ. Никакого сопротивления он не встречает, наоборот, мягкое движение навстречу, которое так легко подхватить и углубить. Не рассчитывая ни на что больше, кроме как легкое прикосновение, Оливер сам не замечает, как придвигается еще ближе, а потом и еще, пока меж их телами не остается свободного пространства. Осмелев и осоловев, он укладывает одну ладонь на шею, а другой зарывается в волосы, распуская хвост и позволяя мягкому облаку осесть на хрупкие плечи. Тихий и сладкий, едва слышный стон, прокравшийся в расстояние промеж их уст, распаляет еще сильнее, не хочется отрываться от мягких губ ни на мгновение, и Оливер следует за этим желанием. Вновь и вновь пробует чужие губы, мягкий, податливый язык, что сплетает с ним в едином плавном и чувственном танце. — Мы целуемся неприлично долго, — наконец шепчет он, вновь проскальзывая от шеи и к уху, ловя себя на том, как причудливо сплетаются внутри стыд и желание: «И я совсем не хочу, чтобы это заканчивалось!..» На это омега в его объятьях ничего не возражает, только лишь сам прижимается крепче, смыкая руки на спине. Поцелуи постепенно становятся смелее, Оливер прикусывает нижнюю губу, спускается к подбородку и шее, чтобы после вновь припасть к влажному, манящему рту. Каждую секунду какая-то часть внутри него кричит, что нужно срочно остановиться, но тепло, расходящееся по крови, согревающее оцепенелый холод, ощущается таким правильным, таким приятным. В итоге сам Мишель тянет его вниз, опускаясь на диван и позволяя остаться сверху. Сперва робко, но затем все более решительно ладони Оливера скользят по льнущему навстречу телу, а губы спускаются по ключицам к груди. Он совсем не торопится, поэтому он исследует тело под собой с нежной бережностью, осторожно забираясь под футболку, оглаживая впалый, стройный живот подрагивающими пальцами. Его губы исследуют гибкое тело дальше — шея, ключицы, грудь, живот, пока наконец он не спускается еще ниже. — Можно? — едва слышно спрашивает Оливер, поднимая глаза к лицу лежащего под ним омеги. Тот на мгновение замирает, чуть приподнявшись на локте, по его лицу пробегает эмоция, похожая на удивление, а после Мишель отвечает кивком улыбаясь самыми уголками губ. — Уверен? — уточняет Оливер, которому, несмотря на расцветшее внизу собственного живота тепло, едва ли достаточно этого мимолетного жеста. — Да, — и Мишель подтверждает свои слова еще более активным кивком. Получив согласие, Оливер, едва заметно улыбнувшись, расстегивает пуговичку джинсов. Стянутая вниз молния обнажает мягкую кожу, к которой он сразу же припадает губами, добиваясь короткой дрожи, порожденной щекоткой. В нос ударяет сладость жасмина, и он вдыхает ее глубоко и жадно, так, как после долгой зимы в воздухе впервые улавливают ноты грядущего тепла. Тело, давно позабывшее действительное возбуждение, простреливает, жар путается с дрожью, прокатываясь мурашками вдоль позвоночника. «Боги, неужели я действительно сделаю это», — думает Оливер, стягивая с инициативно приподнимающихся бедер джинсы, — «Сделаю это с ним…». Его взору предстает кокетливое белье, даже повседневное, не предназначенное для свидания — с игривыми кружевами. «Хочу вылизать его», — мелькает в голове Оливера, пока он легко, едва ощутимо смыкая зубы на затвердевшем стволе, а после проходясь языком прямо по ткани, — «Всего и полностью!». Назвал бы муж его холодным, увидев это со стороны? Подцепляя край белья и обнажая головку давно вставшего члена, он сразу касается ее губами, наслаждаясь коротким, рваным выдохом, что издает партнер. Оливер уже забыл, как ощущается такое возбуждение — жаркое, пылающие, разгоняющее кровь по всему телу, клокочущее дрожью в кончиках пальцев, кружащее голову и дурманящее мысли. Белье отправляется на пол к джинсам, изящные лодыжки ложатся прямо на его плечи, и это первая за очень долгое время приятная тяжесть на них. Оливер скользит языком по паховым складкам, не понимая кого дразнит больше — себя или омегу в своих руках. Еще несколько мучительных мгновений, и наконец он накрывает ртом влажную головку, сразу начиная ласкать языком. — Олли, ох ч-ч-ерт, — Мишель, запустив ладонь в его волосы, подается бедрами навстречу, прикусывает распухшие от долгих поцелуев губы, — Олли…да… Он думал, что ему не нравится это фривольное сокращения его аристократического имени? Какие глупости. Олли Так легко переходящее в хриплый, гортанный стон, теряющееся меж прикусанных губ. Лучшее звучание, отзывающееся горячей волной в паху, что уже давно налился пылающей тяжестью. Его язык скользит по стволу к мошонке и дальше. В нос бьет сладковатый запах смазки, и, облизнувшись, Оливер проводит аккурат по влажной расселине. — Олли! — и этот резкий восклик сопровождается попыткой взбрыкнуть бедрами, но Оливер надежно сомкнул руки на ягодицах, не позволяя Мишелю стыдливо отстраняться. Он вылизывает омегу, обходя пульсирующие края, надавливая и проникая внутрь, без зазрения совести слизывая подтекающую на бедра смазку. Мишель, подавшись бедрами вперед, одной рукой вцепляется в спинку дивана, другой — в его волосы, стараясь не сжимать уж слишком сильно. Ощущая, что стоны, которые издает омега, меняют свой тон, становятся жалобными и просящими, Оливер укладывает ладонь на член, не прекращая интенсивных ласк языком, активно двигается вдоль головки до основания и обратно. Еще несколько мгновений — и в руку изливается теплая влага, а тело под ним, что еще секунду назад вытягивалось в струну, обмякает. Приподнявшись, Оливер вытирает влажный рот и подбородок ладонью. Вид полуобнаженного, распластавшегося по дивану с раскинутыми в разные стороны коленями Мишеля заставляет замереть, оцепенев. — Эй! — все еще отходящий от полученного удовольствия он приподнимается, цепко хватая Оливера за запястье, — Не убегай! — и, не давая возразить, он целует приоткрытые губы, одновременно расстегивая пряжку ремня. Оливер едва успевает понять, как они поменялись местами, и оседлавший его сверху Мишель обхватывает давно гудящий от напряжения член. Хватает несколько движений, и перевозбужденного Оливера накрывает волной. Оргазм ощущается яркой вспышкой, застилающей глаза, оседающей в ушах ровным гулом на одной ноте. Мишель опускается на грудь Оливера, и тот мгновенно смыкает свои руки на его спине, крепче прижимая и поглаживая. — Это… — спустя паузу тишины произносит он, слыша свой голос со стороны хриплым и глухим. Он мог бы подумать, что теперь они с мужем квиты, но в его голове и мысли об Альберте не было, нет, только не пока над ним нависает это лицо с ямочками на щеках и ярко блестящими глазами. — Что? — протягивает Мишель, одаривая расслабленно-сытой улыбкой. — Не думал, что… — медленно начинает Оливер, но мысли разбегаются, стекая с его опаленного наслаждением сознания так же, как капли дождя стекают с поверхностей после тропического ливня, оставляя за собой лишь отголосок прошедшей бури. Что ты позволишь мне это? Что я так легко зайду так далеко? Что это будет так хорошо? — Иногда думать надо меньше, — мягко улыбается Мишель, прикусывая кончик тонкого вытянутого носа, — и вообще, ты первый начал. О, гляди, мы как раз успеем досмотреть финал! — развернув голову, он едва заметно кивает в сторону телевизора. Ближайшей к столу рукой омега тянется за недоеденным куском печенья и лишь устраивается поудобнее, больше стекая в сторону, под бок Оливера, с легкостью переключаясь на происходящее на экране события. «Какой же он легкомысленный», — со щемящей нежностью думает тот, подхватывая сбившийся в складки дивана плед и укрывая их обоих, — «Ужасно легкомысленный…». Он ожидает, что после этой внезапно нахлынувшей страсти их обоих накроет неизбежная неловкость. Но нет ни ее, ни дискомфорта — покончив с фильмом Мишель подхватывает с пола одежду, одеваясь и продолжая разговор как ни в чем не бывало. Неловкости нет и на утро, но есть иное, щемящее чувство — словно окунувшись в теплую воду, Оливер вышел на берег, на котором теперь зябко обдувало прохладным ветром. Может ли он поцеловать Мишеля снова? Изменилось ли что-то между ними? Кто они вообще друг другу по-настоящему? — А ты… — он пытается обсудить произошедшее, но подходящие слова утекают, не позволяя облечь смутные чувства в нечто конкретное. — Что? — Мы можно сказать переспали, а ты вроде…ходишь на свидания сейчас? — осторожно уточняет Оливер, обходя этим вопросом свое отношение к произошедшему. — Я завел его, чтобы отвлечься от Альберта, — добавляет Мишель, фыркнув, — Да только шило на мыло. И разве с омегой — большое дело? «Да», — заторможено думает Оливер, чувствуя, как грудь тонко и глубоко укалывает, — «Большое ли дело…». — Эй, — Мишель же, заметив его смятение, подхватывает холодные ладони в свои руки, чуть сжимая, — не считается не потому, что было плохо. — Не считается, потому что было хорошо? — слабо улыбается Оливер, подмечая, что вопросы о том, смущает ли его измена супругу, Мишель ему не задает, видимо, действительно не считая произошедшее меж ними чем-то серьезным. Но для него все определенно было иначе. Вспыхнувшее влечение, разбудившее замороженное годами тело, сплеталось с отмершим от безразличия сердцем — ему нравилось быть с Мишелем, нравилось слышать его смех и видеть его улыбку, и вопреки всем различиям меж ними, ему не было скучно. Спустя несколько недель Оливеру снится сон — в равной степени возбуждающий и отторгающий. Размывающиеся края тьмы окутывают фигуру обнаженного мужчины. Мускулы не пренебрегающего тренировками Альберта двигаются под гладкой кожей, бедра ритмично подаются вперед-назад, соприкасаясь с мягкостью второго обнаженного тела. Мишель, приоткрыв рот в истоме, в бессилии скребет ноготками стену. Горячий воздух, пропитанный томным возбуждением, тяжелое дыхание переплетается с низкими стонами. Сильный альфа, берущий красивого, податливого омегу. Рука Альберта ложится на омежий член, лаская и соединяя в единый ритм с движениями своих бедер. Отвратительно. Притягательно Мерзко Желанно Горячий всполох жалит Оливера, облизывая пламенем с головы до ног. Зыбь сна двигается, и вот мужчина за спиной омеги — он сам. Кожа к коже, тело к телу. Уткнувшись носом во взмокший затылок, он вдыхает сладкий, распустившийся цветочный запах жасмина. Его зубы, не способные прокусить достаточно глубоко, опускаются на шею, мягко прикусывая и выкрадывая из возбужденного тела хриплый, гортанный стон. Оливер просыпается, резко садясь в кровати, выдыхая, словно загнанный зверь. В виски словно бьют молотком, грудь распирает от жара, а таз болезненно ноет. «Черт», — уложив руку на низ живота, он, поморщившись, осознает, что происходит — «Течка!». Вернувшийся цикл должен радовать Оливера, но он ощущает нечто среднее между тревогой и раздражением. «Да черт…должны же были быть тут!», — ощущая приливы жара, он роется в аптечке, находя залежавшиеся на дне подавители и залпом принимает несколько таблеток. Но состояние все равно вялое и размытое. Он проводит три дня в кровати, притворяясь болеющим простудой, отгоняя Альберта от спальни под надуманным опасением заразить любимого супруга кашлем. Тот, не настаивая, выражает комфортную для себя степень заботы — удостоверяется в том, чтобы прислуга передала лекарства, записывает отнекивающегося Оливера к врачу. Дежурный букет цветов так же приносят и устраивают на прикроватной тумбочке «Да уж, секрет счастливого брака — быть на достаточном расстоянии друг от друга», — хмыкает омега, всматриваясь в симпатичное сплетение лилий холодного белого цвета. Недомогание сходит через несколько дней, только теперь Оливер уже не может врать себе, смотрит на Мишеля взглядом, лишенным осознания своих истинных желаний. «Я…я слишком запутался», — размышляет он во время очередной встречи, переводя взгляд с лица омеги на собственную ладонь с безымянным пальцем, скованным золотым ободом, — «Затеял все это, чтобы… Разве не я сам разрушаю свой брак сейчас? А есть ли, что там сохранять?..». А Мишель рядом с ним легок и весел, как обычно, и это доставляет особую форму боли. «Я ведь сам замужем, лжец, которого он не уличает и не обвиняет», — и этот факт как никто отдается тяжелой досадой, давящими кандалами на ногах, — «Что я могу ему обещать? Как могу просить его быть серьезным к этому? И разве если попрошу — не потеряю хотя бы друга?» Собственных чувств становится слишком много, и Оливер бежит от них так же, как и от причины их появления. Хей, привет! Как там твои дела, куда пропал?) Терпение не относится к добродетелям Мишеля, поэтому спустя полчаса приходит следующее сообщение. У тебя все в порядке? я волнуюсь Да. — ответ мало того, что откровенно лживый, так еще и трусливо короткий, скрывающий ворох его истинных чувств, — В смысле, все в порядке. Только я думаю о тебе слишком часто, и это просто смешно — быть влюбленным в бывшего любовника своего мужа. В омегу с толпой ухажёров. Олли, я тебя чем-то обидел? (( Нет, Мишель, все в порядке. Просто навалилось всякое, неожиданно — он врет, и отвращение к себе только множится, ибо правда сдавливает грудь и горло тяжелым комком, — Расскажи лучше, как твои дела. Мишелю удается разговорить его и даже вытащить из дома. Они привычным образом гуляют, заходят в кошачий приют, после бродят по книжному магазину, в котором Оливер едва ли замечает, какие корешки вытягивает с полок. Пока Мишель с улыбкой рассказывает про прошедшую неделю, Оливер с ранящей неотвратимостью понимает, что влюблен, и ничего хорошего в том не было. Ему хочется коснуться рукой руки, обнять, поцеловать, зарыться носом в мягкие волосы на затылке. И ведь он мог бы, да только потравил бы себе душу, ибо едва ли значил что-то для Мишеля. Хотя нет, конечно, значит. Хороший друг, приятная компания, тот, с которым можно скоротать вечер, разделить сердечные неурядицы. Посмеяться, потанцевать, а быть может, даже коснуться губами губ, получить нечто большее. Но потом изящные руки с тонкими пальчиками все равно соскользнут с его плеч, разрывая дружеское объятие, устремляясь дальше. Мишель ощущается столь же близким, сколь недосягаемым и это мучает куда больше, чем Оливер был способен выносить. Назвать истинную причину разрыва этих отношений, мерцающих меж дружбой и чем-то неопределенно большим, он просто не мог. Да и разрыва толком не было — признаваться в чувствах было бы нелепо, но рубить с плеча Оливер не умел, поэтому филигранно сводил общение на нет, оправдываясь надуманной занятостью. «Я такой же малодушный, как Альберт», — размышлял омега, расположившись в ванной с бокалом красного вина, — «Может, даже хуже, мы два сапога пара и отлично друг другу подходим, нечего брыкаться». Вздохнув, он прикрывает глаза, чувствуя, как в груди предательски тянет. Не выдержав, на следующей день он приезжает к закусочной, и, оставшись в машине вглядывается в происходящее сквозь стекло, сразу прицельно вылепляя знакомую фигуру в голубой форме. Мишель скользит между столиками, улыбается, филигранно удерживая на подносе вереницу тарелок с закусками. «Вот что я?», — вздохнув, Оливер опускает лоб на руль, — «Могли бы хотя бы дружить, видеться… Нельзя быть эгоистом, думать только о своих желаниях». О, а его желания были весьма однозначны — дружбы было критически недостаточно, даже дружбы с привилегиями, но имел ли он право на подобные запросы? Ведь это на его пальце сиял золотой ободок с немалого размера бриллиантом. «Подать на развод? Уйти от Альберта, этот брак давно не нужен ни мне, ни ему, и тогда, быть может…», — прикусив губу, Оливер разворачивает голову в сторону окна. Он видит, как Мишель мило щебечет с очередным посетителем — широкоплечим альфой, что скользит по тонкой фигурке весьма заинтересованным взглядом. Его озлобленное против самого себя сознание рисует яркую, отзывающуюся болью в груди картину: Мишель стоит напротив, на его лице улыбка, наполненная неловкостью, той самой, которая возникает, когда хочется поскорее закончить неудобный и неуместный разговор: Ох, Олли, я не думал, прости! — и лицо омеги расплылось бы в уничижающем сочувствии, — Не обижайся, я не думал, что для тебя это так серьезно, но пойми, я не… «Нет, это было бы глупо. Ему было просто любопытно, или грустно, что с очередным альфой не вышло и в тот вечер все скверно совпало, ничего не значащий флирт зашел слишком далеко», — Оливер, желая сбросить наваждение, резко мотает головой, заводя машину и убираясь прочь, — «Все это — идиотская идея с самого начала!». Он заезжает в супермаркет, взяв почти превышавшее приличное количество бутылок вина, Альберт же вновь отлучается в очередную командировку. «Может, стоит вернуться к работе?», — вяло размышляет омега, не испытывая истинного вкуса ни к чему, — «Зря что ли защищался, можно попробовать курировать выставки…». Но эти жалкие потуги почти сразу затухают, и безликая бездна вновь принимает его в свои объятья. Редкие светские выходы с Альбертом, долгие вечера дома, и вспыхнувший было вкус к жизни оборачивается еще одним слоем ледяной корки, что круговым обручем смыкается на сердце. Пока в один момент на дисплее телефона не появляется номер, который он так не нашел силы стереть окончательно. — Олли, пожалуйста, — знакомый голос отчаянно шепчет в трубку — пожалуйста, только не бросай трубку, умоляю, послушай! — Что случилось? — встрепенувшись, Оливер резко садится на диване, нервно сжимая пальцами телефон, — Ты в порядке?! — Я…я… — на том конце провода раздаются задушенные, подавленные всхлипы, — я… Альберт… Мы… снова, и!.. — голос омеги затихает, и следующие слова выходят сиплыми, такие едва может выдавить сжатое спазмом горло, — пожалуйста, давай встретимся!