Реноме

Дни полетели так быстро, как никогда прежде. Итачи столкнулся с новыми и очень непростыми задачами — восстанавливать поместье, встречаться со старейшинами, упражняться в дипломатии, разрабатывать планы перезапуска Военной полиции Конохи. Голова закипала от ежедневного нескончаемого потока разговоров, требований, мыслей. Шлейф темноты, тянущийся за Итачи, куда бы тот ни шёл, перманентно вытягивал последние крупицы энергии. Окружающие смотрели с опаской — даже старейшины, глубоко погружённые в тайное знание ещё с десяток лет назад, поглядывали недоверчиво. За три недели в Конохе Итачи вымотался, как вымотался бы за несколько месяцев сражений и слежки. Несмотря на повальную усталость, следовать на примерку было не удручающе, а интересно. В уютное ателье его влекли приятные воспоминания и лёгкое предвкушение — каким будет его церемониальное кимоно? — Добрый вечер, — Итачи вежливо поклонился и ответил лёгкой улыбкой на её — очаровательно радостную и искрящуюся. — Я ждала вас. Звучало правдоподобно, а потому неимоверно приятно. Итачи потянуло внутрь залитого светом помещения. Среди пёстрых тканей, казалось, можно было затаиться от всего мира. Интересно, сколько времени бы потребовалось, чтобы дотронуться до каждой из них? А чтобы рассмотреть все рисунки, линии и причудливые орнаменты? — Смотрите, я подготовила несколько вариантов. «Все» может он никогда и не рассмотрел бы, но вот на представшие ему глазел жадно. Несколько частей тканей — синей, тёмно-фиолетовой и угольно-чёрной Мэй разложила на столе. Она разгладила каждую руками, приговаривая: — Обратите внимание, какой здесь перелив, но на чёрной ткани светлый рисунок будет смотреться более выигрышно. А тёмно-фиолетовая ассоциируется с гравюрами богов… Итачи обратил внимание в основном на её руки — загоревшая кожа переливалась в свете желтоватых ламп, тонкие длинные пальцы перебирали ткани быстро-быстро, ладони разглаживали тяжёлые складки с мягкой силой. Должно быть, её прикосновения были очень горячими. Мэй сегодня выглядела немного иначе. Её светлое хлопковое платье струилось при каждом движении, подчеркивало излом талии широким поясом и обнажало зону тонких ключиц. Оно казалось кукольным, а сама Мэй глупо-беззащитной. — Итачи-сан, — она упёрлась руками в стол и заглянула в его глаза снизу вверх. — Не нравится? — Нравится, — тихо кивнул он. — Так с чего начнём? — Она высоко вскинула брови и оттого круглые глаза стали ещё выразительнее. — Какой цвет вам ближе? — Поторопила Мэй. — Чёрный, — Итачи отрицательно мотнул головой, отгоняя помутившие разум мысли. — Тогда проходите за ширму и раздевайтесь по пояс. Наверняка Мэй объяснила ему, для чего нужно раздеться и что предстоит сделать, но тот всё прослушал. Вдруг отключился слух и разум — было так безопасно и спокойно, как, наверно, не было долгие годы. На миг задачи и проблемы лишились своего веса. Ателье ощущалось, как обитель спокойствия и красоты. Созерцания, любви, радости, лёгкости. — Так, я захожу, — она с азартом внесла на плече несколько фрагментов ткани. — Сейчас приложим разные варианты, посмотрим, какое сочетание подойдёт больше. Ему нравилось наблюдать за искренним воодушевлением, с который Мэй набрасывала ему на плечи ткань и изучала отражение. Оказалось, у чёрного есть оттенки и глубина. И что Итачи категорически не идёт серый подтон. Даже стало как-то постыдно, будто он в этом виноват. — Ну, Итачи-сан, вы видите или чувствуете какую-то разницу? — С очень слабой толикой надежды она вглядывалась в его глаза через отражение. — Ну вот же! Итачи обдало жаром. Мэй перехватила его руку за запястье и подняла её, приложила к ткани на его груди, настойчиво провела. — Вы чувствуете или нет? — Воскликнула она. — Чувствую, — кивнул он. Сердце под ладонью учащённо застучало. — Она не нагревается от кожи так сильно, как предыдущая, но плотнее и жёстче. Вы же не перенесёте жару в чёрном! — Не перенесу, — повторил он только губами. Что-то разрушилось. Какая-то граница недопустимого, потому что теперь Мэй разгладила ткань на его плече, рассказывая, что ткань не мнётся, а затем настойчиво провела между лопаток. Волосы на затылке зашевелились. Разве его касались вот так легко и бесстрашно хотя бы раз в осознанном возрасте? — Ну! — Мэй почти сорвалась на нервный возглас. — Вы можете хотя бы немного мысленно побыть со мной, а не витать в облаках? — Итачи заметил в её руках ещё две полоски ткани — алую и золотистую. Бездумно ткнул в переливчатый красный шёлк. К его счастью, девушка удовлетворительно кивнула и принялась настойчиво его завязывать. Через отражение Итачи наблюдал, как легко казалось бы тонким пальцам поддаётся жёсткая ткань, как сосредоточенно, со знанием дела Мэй вяжет узлы. Интересно, её умелые пальцы… Словно молния ударила в голову, липкий стыд вперемешку с тревогой расползались в груди. Это были недостойные мысли. — Мне пора, — хмуро и жёстко обозначил Итачи, натягивая футболку и жилет. — Подождите! Мы даже не примерили другие варианты! Не выбрали рисунок, — Мэй настойчиво ухватилась за его руку, её голос стал звонче и резче, сорвался. — Вам не понравилось? Итачи разве что не застонал под нос. — Нет, — нашёл он в себе силы сказать медленно и настойчиво. — Мне очень понравился первый же вариант. Лучше не придумаешь. — Но это так банально — чёрный и алый! — Знаешь, когда я состоял в Акацуки, у меня тогда был плащ с такой же расцветкой. Так что очень привычно. — Он проговорил это так быстро, что едва ли успел осознать. А когда осознал — ещё больше погряз в ужасе. Шпионаж в преступной организации точно не нужно было упомнить! Теперь и она… — О, как интересно! А расскажите! Может, я смогу использовать это для создания орнамента. Итачи не поверил своим ушам. Его прошлое кому-то интересно? Не отталкивает? Не вызывает отвращения и осуждения? — У меня был чёрный плащ с алыми облаками, — тихо сказал он, опуская взгляд в пол. — Но это было давно, вряд ли стоит помнить. Доброй ночи. Не услышав, попрощалась ли Мэй, он выскочил на улицу. Небо окончательно потемнело, яркой белой россыпью мерцали звёзды. Итачи глубоко дышал, приподняв подбородок. Он не справлялся с объёмом чувств. Голову разрывало — острая боль прошлого и сладость настоящего смешивались в гремучий коктейль. Рядом с Мэй было приятно. Второй раз показаться не могло. Когда она прикасалась плечом к его, показывая ткани; когда невесомо поглаживала тело через ткань, волна приятного одухотворения и возбуждения прокатывалась по всему телу. Нельзя. Нельзя было даже мыслить и мечтать о любой связи с гражданской, нельзя было даже допускать, что любая нормальная девушка заинтересуется убийцей и преступником. Ни его притягательная внешность, ни благородное происхождение никогда бы не смогли компенсировать ужасающую репутацию. Итачи это знал и смирился. Снять напряжение он всегда мог в публичном доме. В будущем поклялся себе сделать всё, чтобы не напугать собой до смерти несчастную девушку, которой выпадет участь вступить с ним в дипломатически выгодный брак. Из топких мыслей его мгновенно вытащил въедливый запах. В широком коридоре поместья пахло одновременно чем-то одуряюще сладким и сгоревшим. — Саске, что за странный запах? — Итачи решительно распахнул сёдзи в спальню брата. Высокий девичий вскрик оглушил его. Зазвенело в ушах. — Итачи! Я не один! — Саске мгновенно отпрянул, но Сакура так и осталась лежать, вжавшись в футон. Она смотрела на Итачи перепуганными блестящими глазами и прямо на глазах краснела до кончиков ушей. Итачи отметил, что, к его счастью, Харуно была одета. Его брат — только без рубашки. — Сакура, рад приветствовать в нашем поместье. Ты ведь впервые у нас в гостях, верно? — Итачи пожирал их насмешливым взглядом. Сам он упивался их пристыженным испуганным видом. — Здравствуйте, — пискнула она, поспешно прижимая ладони к шее, чтобы скрыть цветущие засосы. — Ой, выйди уже, — Саске, одеваясь на ходу, вытолкал Итачи в коридор. — Что ты себе позволяешь? — Итачи долго учился подавлять это: животную бурлящую ярость. Считал, что это деструктивно и разрушительно, но всё равно сейчас сжимал кулаки. — Ничего такого, Итачи, просто романтический ужин, — Саске был взъерошен, злился и сгорал от неловкости под строгим взглядом брата. — Вот как. — Не сказал, процедил в ответ. — Хорошо! Даже если не просто ужин, что с того? Это настоящая любовь, если что! Сакура столько меня ждала и я… осознал, что больше не хочу терять время и… — Это проституток можно трахать сколько хочешь, а если у тебя серьёзные намерения — будь добр следовать традициям. — Ой, Итачи, только не рассказывай! Это когда брак фиктивный, хоть десять лет терпи, ничего сложного. Но когда есть настоящие чувства и желание, то теряешь контроль над телом и разумом… — Да, Сакура может позволить себе потерять самообладание, но ты — нет. Потому что ты мужчина, следует вести себя должным образом и брать ответственность за обоих, раз уж ты хочешь, чтобы она стала твоей женщиной. — Итачи, мы не собираемся жениться завтра, а видимся каждый день и… — Саске. — Итачи видел, как тот тяжело сглотнул. Потому что таким тоном старший брат не говорил давно. Так тяжело, пробирая до самых костей. — Теперь мы оба несём особую ответственность перед Конохой. Если ты не можешь управлять ситуацией, мне придётся взять её под личный контроль. Нам точно не нужны слухи, как ты по углам зажимаешься с подружкой. Скандал с внебрачной беременностью, история, как ты кого-то обесчестил и не женился — тем более. Если ты не пообещаешь мне жёстче относиться к своим желаниям, я расформирую вашу команду. — Эй, ты чего? — Саске даже вздрогнул от последних слов. — Придётся вам не видеться, значит. Да и вообще нельзя выполнять миссии с тем, к кому так сильно привязан. Это не безопасно для всей команды. Я уверен, что Какаши примет аргументы. — Итачи, ты не можешь, вот так вернуться и влезть в мою жизнь, да если бы тебя сейчас здесь не было… — Да. — Благо, за три года Итачи наслушался много раз «если бы тебя здесь не было», так что уже не обижался и не рефлексировал особо. — Всё было бы иначе. А сейчас, если есть желание, ты пригласишь Сакуру в беседку в саду, и мы выпьем чай. Если нет, ты проводишь её домой и через полчаса будешь в поместье. Саске закипел. Итачи это видел. Того разрывало от ощущения острой несправедливости, смущения и обиды. — Будь уверен, Итачи, с тобой случится именно то, от чего ты так старательно открещиваешься. И я буду мечтать о том, чтобы у тебя самого помутится рассудок. «Не хочу тебя разочаровывать, но это невозможно» Итачи так и не произнёс этого вслух. Не зажигая свет, он опустился на футон, не в силах даже принять душ. Его разум так много мутился от злости, боли, обиды, отчаяния и разочарования. Так способен ли он был хоть раз сдаться чем-то прекрасному?