Реноме

Счастье находиться бок о бок с братом казалось невозможным. Получить прощение Конохи — неисполнимым. Вернуться в поместье клана Учиха жить — немыслимым. Итачи придирчиво изучал своё отражение в зеркале. Старания целительницы не прошли напрасно. Но вместе с вновь обретённой силой шарингана и остротой зрения, Итачи не получил лёгкость и радость во взгляде, не налились его скулы нежным румянцем, ничуть не посветлели глубокие фиолетовые синяки под глазами. Он был слишком измотан. И даже три года странствий бок о бок с Саске не придали ему юношеской беспечности. Он усмехнулся, упираясь руками о края раковины — на это нельзя было и рассчитывать. — Итачи нии-сан, ты чего там делаешь так долго, а? — Ехидный голос Саске до сих пор поднимает внутри волну непривычного трепета. — Предпочитаю в ванной не заниматься тем же, чем и ты, — отвечает Итачи, наконец выходя в коридор. Это всё до сих пор было очень странным и непривычным — шутки, короткие хлёсткие перепалки, совместные тренировки, утренний кофе, разговоры перед сном. Как будто так не могло случиться. Но случилось. — Не понимаю, почему нельзя было привести поместье в порядок, пока мы отсутствовали… — Саске, уже приняв душ, сидел со спутанными влажными волосами, лениво поглощая тамагояки. — Наверно, потому, что мы об этом не просили, — ответил Итачи, задумчиво глядя в окно. За годы отступничества он привык к условиям куда более худшим, чем единственная рабочая ванная комната в поместье. — Хорошо, что хоть спальни две. А то привёл бы я Сакуру в гости, пришлось бы нам в одной комнате ночь проводить, — Саске замирает, довольно изучая, как перекосило лицо Итачи. — Так мыслить и так вести себя — недостойно. Мы это обсуждали. Репутация. Слово, невидимым, но ощутимым клеймом горевшее на коже каждого представителя клана Учиха. Да и любого элитного клана. На протяжении всех трёх лет странствий Итачи почти каждый день напоминал Саске об этом — не распивать спиртные напитки в общественном месте, не позволять эмоциям вырываться наружу, не быть замеченным с женщиной… — Вот ты так говоришь всегда «не быть замеченным с женщиной лёгкого поведения». А то есть незамеченным не считается? Итачи нервно повёл плечом. Эти разговоры ужасно утомляли, но он понимал: объяснить Саске нерушимые правила клана — его первоочередная задача. — Никто не говорит об игнорировании физиологии, просто будь осторожен. Если ты хочешь заключить союз с достойной девушкой, должен сам быть ей под стать. А ещё Итачи отчетливо заметил, каким нервным возбуждением его брат преисполнился, встретившись со своей бывшей сокомандницей. Сакура в своём белоснежном халате медика или коротких тренировочных шортах уже больше двух недель постоянно была на расстоянии вытянутой руки. Руки, к счастью, Саске пока не распускал, но взгляд его был предельно красноречивым. — Ты бы лучше сам повнимательнее осмотрелся, может, изменил бы своё отношение к запрету внебрачных связей на территории поместья. Это же надо тебе вообще было придумать такую формулировку! — Предельно ясную, Саске. А ты будь спокоен, я-то точно правила не нарушу. — Не зарекайся, — он стукнул Итачи по плечу как-то особенно тяжело и ощутимо. — Ты кстати к инаугурации готовиться собираешься? Итачи в ответ лишь тяжко вздохнул. Клану Учиха нужен был новый глава. Они обсуждали это не раз, Итачи морально готовился, потихоньку разбираясь с ужасными воспоминаниями из прошлого. Саске не по годам мудро поддерживал — напоминал, как тайны были обнародованы, как все узнали, что Итачи оберегал Коноху, чем жертвовал ради её процветания. Дата церемонии стала ударом под дых. Как только Итачи задумывался о том, что вот-вот официально возглавит клан, пальцы крутило от невыносимой тревоги. Как ему справиться? Как ему заново сформировать впечатление жителей о себе? Ответ казался очевидным — теперь обоим братьям (бывшим нукенинам, к слову) нужна была безупречная репутация. Саске предстояло доблестно служить на благо Конохи, вести себя скромно и сдержано, демонстрировать неподражаемые навыки и знания. Итачи — пройти инаугурацию, погрузиться в политический контекст, заключить дипломатический брак, согласовав со старейшинами, завести потомство… Он шумно выдохнул. Сами мысли о грядущем лишали сил и самообладания. Былая слава нависала мрачной тенью. Разве что какой-то юный беспечный мальчишка в Конохе не знал о том, что его руки по локоть в крови. И причины выяснять было лишним. Направляясь в ателье, он в этом лишь крепче убеждался — на Итачи смотрели. Выглядывали сквозь полупрозрачные занавески из окон дома, застывали, взяв овощи с прилавка, оборачивались, сбиваясь с маршрута. Он брёл по деревни с высоко поднятой головой, старательно игнорируя чрезмерное внимание, но явственно ощущал, как каждый шаг лишает его сил. Переступая порог, он был морально готов стерпеть волну отчётливого презрения в чужом взгляде. Дверь поддалась легко, перезвон колокольчика над головой зазвучал нежно и трогательно. Очень тихо — как будто лишь предвещая встречу, а не обозначая её. Итачи привык молниеносно считывать обстановку, но здесь будто растерялся — от обилия расцветок и текстур тканей закружилась голова. Он сразу видел так много — орнаменты, кружева, рюши, сияние шёлка и тяжесть бархата. Они были разложены и развешены повсюду, между слоями и складками ткани поблёскивала сталь иголок и ножниц. Воздух был густым и насыщенным — сладость парфюма, ноты жасминового чая, ещё что-то химическое, резкое, вроде клея. — Добрый день. Могу я просить о вашем внимании? Мэй знала, что братья Учиха вернулись в деревню. Все об этом знали. И она настойчиво вглядывалась в незнакомые лица, осматривалась, ужиная в идзакая, изучала толпу покупателей субботним утром на рынке. Но знакомые черты не мелькали. Она не представляла, каким будет его голос спустя столько лет, но услышав раз, знала, что не ошиблась. От низковатого бархатного тембра по спине разбежались мурашки. — Здравствуйте, Итачи-сан, — она так и замерла вполоборота, не в силах подавить широкую улыбку. Сцепила пальцы рук перед собой, чтобы унять лёгкую приятную дрожь. Обрадовалась, что ещё несколько секунд он молчал, потому что кровь зашумела в ушах, и любое веское слово утонуло бы в этом потоке. Словно наконец-то опомнилась и склонилась в вежливом глубоком поклоне. — Я рада видеть вас снова, — от широкой улыбки свело щёки, и Мэй на мгновенье опустила взгляд. Этого хватило, чтобы вернуть самообладание. — Мы знакомы лично или…? — Он нахмурился, несколько раз скользнул взглядом вверх-вниз. Подметил, как отвык общаться с людьми не в форме. Широкая тёмно-синяя юбка ниже колен, свободная белая рубашка с неглубоким v-образным вырезом, яркий розовый блеск на губах, распушенные русые волосы ниже плеч. Нигде не видно хитай-ате. Очевидно, гражданская. Итачи надолго засмотрелся в тёмно-зелёные глаза. — О… Мэй? Она рассмеялась заливисто, и даже обилие тканей не поглотило звонкую вибрацию. — Даже не знаю, что более странно — то, что вы меня не узнали, или то, что всё-таки вспомнили. — Волнение и тревога трансформировались в яркое одухотворение и чистую радость. Сердце стучало часто и ровно, тёплый румянец окрасил скулы и влажный-влажный блеск подсветил глаза. — Я видел… вас, когда вам было шесть или семь лет, так что да. Сильно. Мэй очень хорошо помнила эту улыбку — мягкую и скупую. Едва уловимую. И контраст тёмных глаз, которые по-прежнему оставались печальными и серьёзными. — Рада возвращению, — она никак не могла разорвать зрительный контакт. К приятному удивлению — он тоже. — Нужно кимоно для инаугурации, верно? — Да, — Итачи кивнул, проходя в глубь помещения, ближе к прилавку, за которым Мэй стояла, словно за защитным барьером. — Новости по-прежнему быстро распространяются по Конохе? — Ага, вы ещё себе не заказали, а Хьюга сняли мерки позавчера. Проходите, — она мягко указала рукой на бумажную ширму, исписанную витиеватым орнаментом и огнедышащим алым драконом. Итачи засмотрелся на его узкие изумрудные глаза и длинные золотистые усы. — Последовательность не изменилась. Клан Акума, сколько Итачи себя помнил, шил кимоно для многих именитых семей в Конохе. А Мэй была в их поместье чуть ли не с первых месяцев жизни — перебирала детскими руками игрушки, пока её родители снимали мерки, резали и подгоняли ткань, собирая роскошные кимоно. Позже иногда оставалась порезвиться во дворе с Саске. — Можно? — Итачи нервно повёл плечом от её голоса. Только встретиться вновь и уже стоять в трусах было как-то не слишком комфортно и очень неправильно по его внутреннему субъективному ощущению. Мэй, кажется, его практически полная нагота никак не смутила. Скорее придирчиво она осмотрела поджарое тело и вооружилась сантиметром так же решительно и твёрдо, как он сам вооружился бы катаной. — А ваши родители продолжают дело? Ему хотелось верить, что да. Что ни Четвёртая Мировая Война Шиноби, ни иной рок судьбы не затронул их. Уж мирные люди высокого искусства точно этого не заслуживали. — Да, они шьют, закупают ткани, но всю мелкую работу вроде примерок, вышивки и росписи я беру на себя. Руки и зрение уже не те. — Разве это не должен делать ваш отец? — Итачи отчаянно не хотелось, чтобы Мэй приближалась к нему, но она делала это неумолимо. — В смысле разве вам комфортно лицезреть наготу мужчин? Акума смотрит на него недоверчиво. — Ну, Итачи-сан не такой уж вы и нагой, — она вновь рассмеялась, параллельно присаживаясь перед ним на колени. Приложила сантиметр к его ноге — от стопы до косточки бедра. Сонм мурашек покрыл, кажется, всё тело. Лента была прохладной, её пальцы горячими. Положение — двусмысленным. Итачи поднял взгляд и пообещал себе больше вниз не смотреть. — С мужчинами проще работать, — задумчиво протянула она, пока Итачи судорожно дышал носом. Она касалась его ног, рук, живота, бёдер, груди. Прикосновений было слишком, слишком много. И очень неожиданно! Всё это — и встретить её, и наконец-то столкнуться с теплом воспоминаний в чужом взгляде, и почувствовать, как кто-то притрагивается к телу без предварительной договорённости, не за деньги и — что ещё более удивительно — не чтобы убить или ранить. — Потому что мы не такие капризные? — Нервно спросил Итачи. — Нет. — Мэй поднялась и удивительно серьёзно посмотрела ему в глаза. Как будто и не чувствовала никакой неловкости в их ситуации. — Потому что мужчины не знают, чего хотят. И не умеют этого требовать. А потому соглашаются на всё, что настойчиво предложить. Одевайтесь. Она легко развернулась и ушла. Итачи остался один на один с осознаем очевидной, но непростой истины. Люди меняются, дети вырастают. Вырос его брат, выросла Мэй. Повзрослел он сам. — В среднем необходимо провести четыре-пять примерок с интервалом в неделю. Как раз до церемонии хорошо успеем. Какой у вас будет график? Итачи не знал. Он даже примерно не представлял, какие распоряжения поступят от Какаши. — Может, семь вечера? — Мэй видела его замешательство, решила предложить сама. — Да, пойдёт. — Тогда жду в следующий четверг. Я подумаю над концепцией и предложу варианты цветовых решений и росписи. Найду и подготовлю ткани, будем выбирать. — Да, спасибо. До встречи. Итачи вышел на залитую летним солнцем улицу и вдохнул полной грудью. В этой самой груди что-то тянуло — от её искренней радости, от его красочных воспоминаний, от прикосновений — её к нему, его — к прекрасному. Учиха пока не догадывался, что всю неделю ему предстояло мысленно возвращаться в этот день. Мэй тяжело выдохнула. Итачи едва ли её вспомнил. Она его не забывала никогда. Образ Итачи был запечатлён с раннего детства — вечно занятой, неприступный старший брат Саске. Может, даже немного пугающий, но не отталкивающий. Она много раз видела, как тот возвращался с заданий, не раз наблюдала, как тренировался во дворе поместья. И вспоминала очень часто на протяжении почти пятнадцати лет. С чувством восторга и трепета она открывала альбом с фотографиями клиентов и находила заветную, самую любимую карточку. Семья главы клана Учиха незадолго до трагедии. Итачи уже очень серьёзный, высокий, статный. На их отце, матери, на них самих роскошные тёмные кимоно. Мэй и сама не заметила, как интерес и восхищение с возрастом трансформировались в какую-то безосновательную эмоциональную зависимость. Это было глупо — влюбляться в давно запечатленный образ. Но взгляд от фотографии было не оторвать, воспоминания из головы не выбросить. Иногда случались сны на грани безумия — она сидит на энгаве, а прямо перед ней, сталкиваясь, искрят лезвия катаны. Мэй наблюдает за тренировочным боем. Взрослый Итачи ещё притягательнее. Фантазии априори были порочными и постыдными — каждый в Конохе знал, что совершил Итачи. Но Мэй всё равно себе их позволяла. Апеллировала к тому, что мечтала о честном, воспитанном, галантном юноше. Сама себе не признавалась, что никак не хотела верить в его виновность. Она даже думала об Итачи очень бережно. Конечно, Мэй пробовала заводить и другие отношения. Первый неудачный раз списала на собственную неопытность, во второй решила, что нечего связываться с шиноби, в третий убедилась, что нужен кто-то постарше, а не такой же девятнадцатилетний, как и она сама. Пелена самообмана обрушилась, когда был обнародован факт помилования Учихи. С каждой новой сплетней сердце билось чаще и тяжелее — «иначе поступить было нельзя», «двойной агент», «защищал Коноху». «Возвращается». И первый взгляд глаза в глаза разрушил все сомнения. Он был таким, как в её снах — высоким, мускулистым, обольстительно красивым, с тонкими длинными пальцами. Говорил вежливо, осанку держал образцово. Даже пахло от него так вкусно, свежо. И наверняка во всём остальном она угадала — Итачи совершенно точно был мудрым, сдержанным, головокружительно умным и образованным. Идеальным. Лишь длинные волосы, небрежно стянутые в низкий хвост, апеллировали к расслабленности. И такое яркое впечатление это производило! Мэй не находила себе места — не могла сидеть и стоять, вернулась за ширму, где всё ещё пахло им. Взглянула на себя в зеркало и ободряюще улыбнулась. Она точно знала — никакой семьи и троих детей у них никогда не получится. Ей не подступится к представителю элитного клана. Но Мэй верила в судьбу и в силу женской привлекательности. Ей выпал шанс воплотить свой самый постыдный и одуряющий сон. Она планировала этим воспользоваться.