Двенадцать сессий Одри.

Небольшая справка:

Болезнь Урбаха — Вите — редкое рецессивное генетическое заболевание. Известно менее 300 случаев с момента его открытия. Болезнь представляет особенный интерес, так как в ее ходе происходит разрушение отделов мозга, отвечающих за страх. Буквально: больные просто физически не могут бояться. Не умеют. Данных о болезни, как понимаете, очень мало: самой известной пациенткой является некая SM-046, она имеет семью, трех здоровых сыновей. Ее IQ определен как "в норме, но ниже среднего" - 86 пунктов, однако, социальной жизни это не мешает. Напротив, пациентку нередко отмечают как дружелюбную. Но это отдельный кейс. Так бывает не всегда. В некоторых случаях болезнь Урбаха — Вите сопряжена с такими заболеваниями как аутизм, шизофрения и эпилепсия. У больных нередко присутствуют невралгические проблемы, проблемы с памятью (разрушающееся миндалевидное тело отвечает еще и за кластеризацию информации в долгосрочную память), трудности с распознаванием отрицательных эмоций. Но выборка слишком мала, чтобы делать предположения о каком-либо генезисе. На данный момент болезнь Урбаха - Вите неизлечима. Есть разработки, позволяющие отредактировать ее на эмбриональной стадии, но такие опыты запрещены по этическим соображениям. Непосредственно на продолжительность жизни болезнь не влияет, однако, больные, ввиду отсутствия страха, склонны по понятным причинам к повышенному риску смерти.

***

- Эротические сны. Тема неисчерпаемая! На задней парте расхохотались первокурсницы, но преподаватель не обратил на них никакого внимания. Уже привык - на его парах полусмешков и красных щек хватало всегда. - Знаете, с чего начался раскол самой старшей из мировых религий? Еще жив Иоанн Богослов, Ислама нет и в помине - а Буддизм раскалывается на две колесницы: Хинаяну и Махаяну. И каков повод? Глубокие философские разногласия? Социальные противоречия? Нет, дорогие. Поводом послужило всего-навсего эротическое сновидение… Одри мечтательно закусила губу: вспомнился сегодняшний сон. Злосчастный экзамен по судебной психиатрии. Лекции она пропустила все до единой: и теперь в страхе листала какой-то справочник, до начала оставалось несколько минут. Одри слабо помнила сам экзамен: наверное, Малек послушал ответ по билету, задал несколько уточняющих вопросов и отпустил с отлом. Но во сне, профессор подобное благодушие проявлять не собирался. - Так что, мисс Браун? - он коснулся ее рук своими - вынул билет, чтобы прочесть вопрос самостоятельно. - Правовые рамки КССППЭ. Как интересно! Рассказывайте. Одри помнила: она учила, кажется, даже выделяла эту тему в пособии зеленым фломастером. Да, на сто семьдесят девятой странице… Она помнила все, кроме, непосредственно, материала. Вокруг гробовой тишиной распласталась аудитория-амфитеатр, сама Одри седела на стуле прямо перед преподавательским столом. Шум-гам сдающего потока куда-то подевался: это уже последняя пересдача и с профессором она тет-а-тет. Завалит - ее отчислят. - Что ж, я Вам подскажу: начните с расшифровки аббревиатуры. Одри отчаянно пыталась ухватить в памяти обрывки билета, но ничего там не находила. К-комплексная, кажется… Или клиническая? Совсем ничего, в голове - пусто. Она подняла большие глаза на Малека. Тот вздохнул: - Комплексная Судебная Сексолого-Психолого-Психиатрическая Экспертиза, мисс Браун. Раз Вы не удосужились постараться и выучить материал, постараться придется мне. Будем Вас натягивать, - фраза прозвучала максимально двусмысленно. Одри зарделась, вперила взгляд в пол. Даже не заметила, как Малек обогнул преподавательский стол и оказался прямо перед ней. Мужские руки опустились на ляжки, немного сминая кожу у края клетчатой юбки: прямо над чулками с кружевной резинкой. - Если я возьму Вас здесь и сейчас, что будете говорить в суде, чтобы доказать мою вменяемость? - А по-вашему, меня может захотеть только невменяемый? - В потоковой аудитории? Вы безрассудны, мисс Браун. Она накрыла его ладони своими: теперь, даже если захочет, как он любит выражаться, «дать заднюю» - ничего не выйдет. - Что это, логический аргумент? Значит, добро от зла отличить умеете, это бы я и сказала в суде. Малек засмеялся. Пальцы Одри на мгновение дрогнули, кончики чуть плотнее вдались в нежные перепачканные мелом и чернилами перьевой ручки пясти профессора, не желая никуда отпускать. Но руки Малека отстраняться не собирались. Напротив, заскользили выше, под юбку. Сам профессор грозно высился над ней. - Резонно. Но этого мало, чтобы сдать. Не хватит даже на тройку. - Что же мне делать, профессор? Это последняя пересдача. Шум хлопающих сидений-раскладушек и гвалт отпущенных студентов вывели Одри из таких сладких воспоминаний. М-м, и почему дурацкий будильник прервал сон на самом пикантном моменте? Это уже какая-то несправедливость: мало того, что и в жизни поебаться не удается, так еще и во сне… Знала бы она, от чего отвлечет ее будильник, запланировала бы посещение Альма-Матер на другой день. Но вчера идея поговорить с ее когда-то преподавателем психологии сексуальности показалась ей гениальной: она хотела довести планируемую с Малеком сессию о фетишах и парафилиях до совершенства. Ведь все ее прошлые старания канули в Лету, как только на пороге Астреи появился Малек и Руфь. Сказать, что Одри ахуела - не сказать ничего. - Меня зовут Руфь! А моего папу - Малек. Но у нас с тобой имена куда красивее егошнего, да? Руфь была девчонкой лет шести-семи, тощей и с побитыми коленками под сарафаном. Рыжие витые кудри (странно заплетенные, правда: половина - убрана в косу, а другая мотыляется, изображая хвостик), нос горбинкой и пронзительные не то синие, не то зеленоватые глаза выдавали в ней семитские корни, как и имя. Девочка была ладной, даже симпатичной. Но от отца в ней - ничего. - Д-да, это уж точно… - Одри и договорить не успела, девчонка уже умчалась скакать по дому, пропищав «наверх же, верно?». Малек аккуратно взял Одри за локоть: намекнул, если не хочется несчастий, за девчушкой лучше бы поспешить. Одри вздрогнула: столько нежности было в этом мимолетном жесте. Всегда холодный и отстраненный, нередко скучающий: Одри до сих пор помнила, как металлически он смотрел на нее впервые. А теперь не успел спрятать свое беспокойство за малышку (или за саму Одри?) и обронил крупицы тепла. Он и правда так привязан к дочке? Парочка поспешила наверх, и у Малека было порядка одиннадцати ступенек, чтобы объясниться: - Руфь - особенный ребенок, Одри. Будь с ней мягче. Не знаю, многое ли ты помнишь из лекций, но у нее Урбах-Вите, - они практически поднялись на второй этаж, где во всю ходуном стонала кровать. Руфь забралась в комнату Одри и старалась достать до потолка, пружиня от матраса. У Малека осталось буквально несколько секунд, чтобы договорить. - Извини за этот балаган: я обычно брал ее по субботам, но завтра в их детском доме какой-то праздник. Меня попросили заняться ей сегодня. Пока не подберут нового подходящего специалиста, я продолжаю занятия, начатые Рут: она волонтерила в детских домах время от времени. Вот и за Руфь тоже взялась, сочла для девочки самой продуктивной «семейную» терапию - забирала ее к себе на сутки раз в неделю-две, проводила обычный день - разбиралась с конкретными вопросами, возникшими по ходу. Руфь иногда может теряться в понятиях: назвать тебя мамой - меня вот - отцом назвала - или что-то в этом роде, не обращай внимания. У нее есть некоторые проблемы с неврологией. - Значит, она не… - Конечно нет. Я не настолько самонадеян, чтобы привносить в этот мир еще одну жизнь, - Малек попытался скорчить обиженное лицо, но выходило плохо - не особенно то он и старался. Вся его мордашка светилась и буквально кричала: «а что ты скажешь на это, Одри?». А Одри готова была плакать. Ебаный, сука, блять, Малек. На душе у Одри настоящий пожар: все шипит, клубит и пенится, рвется наружу и клокочет. Она только недавно жаловалась ему, что ей не с кем поговорить о Рут, а он… а он притаранил к ней девчонку. Маленькую сиротку физически не способную испытывать страх, и лишенную доброй половины стимулов к обучению. Неужели весь этот спектакль для него - куда проще, чем просто поговорить с Одри? Он, вроде, упоминал, что ему разговаривать с ней нравится… И неужели ему не жалко малышки? Новые места, новые знакомства… Хотя, бояться то она все равно не умела. Все, что оставалось Руфи - любопытство. Потому-то она так быстро и побежала исследовать дом, без вопросов обняла Одри, еще не будучи с ней знакома. Смелая малая. Да и Малек относился к ней… не то чтобы трепетно: менее холодно, чем ко всему остальному, скажем так. Одри никак не могла выбить из воспоминаний тот жест: он что, правда беспокоился, что Руфь может убиться? Одри оставалось надеяться: для девчонки и Малека - это взаимовыгодный симбиоз. Руфь получит терапию, а Малек… А Малек - возможность доводить Одри. Все больше и больше их сессии походили на блядский цирк: Одри из кожи вон лезла, чтобы убедить Малека в необходимости открываться и доверять. Они вроде как собирались строить что-то вместе, но ничего с сессии «номер ноль» так и не обсудили. А он все канил: в каждый следующий раз выкидывал что-то более абсурдное, чем в прошлый, повышал градус, или, выражаясь покерными метафорами, «шел ва-банк». Помещал Одри в абсурдистский роман и смотрел, как она себя поведет. Но сессии нужны для него - это Одри должна его изучать… Да, блять, хуй с ним с сессиями - ей бы изучить его не как пациента - как человека. Он - как неуловимая частица, ебаное нейтрино, узнавать о котором приходилось крохами, да и то при помощи танцев с бубном, опосредованно. Там посмотрит на круги на воде, здесь… И пытается сложить мнение о камне. Но это глупо: каким бы ни был камень, едва ли брызги будут отличаться. А Одри интересовал именно этот камень. Ей хотелось узнать больше, понять, попытаться помочь. Как бы Малек не кичился, но ведь и ему наверняка бывает нужна помощь? Ну ничего. Фел научила ее ментовской мудрости: дай подозреваемому говорить все, что его душеньке угодно. Кричит ли он, наезжает или вовсе вытворяет что-то безумное: не стоит останавливать. Там, глубоко в его речах и поступках, наверняка зарыты крошечные самородочки истины. И опытный следователь обязательно вытащит их на поверхность. С Малеком следователем себя чувствовала и Одри: ей приходилось раскрывать его, слой за слоем, как повисшее дело. Но что-то внутри подогревало интерес и отчаянно шептало на ухо: оно того стоит. Ведь если Малек вообще озаботился этой девчонкой, значит что-то в нем все же екнуло. И Одри хотелось верить, что сделал он это в память о Рут. Разумеется, по плану сессии пойти было не суждено. Как тут поспрашиваешь о фетишах и парафилиях, если в комнате не совсем здоровый ребенок, за которым глаз да глаз? Ребенок, который буквально не побоится броситься в окно, который принимает решения со скоростью наамфетаминенного наркомана? Впрочем, Руфь оказалась паинькой: порисовала с Одри и Малеком немного, внимательно послушала «доктора Браун», когда та описывала ее рисунки с психологической точки зрения. А еще попросила Одри заплести ей косички - она потеряла резинку с одной из кос, а Малек ничего, кроме как перетянуть волосы посередине, изобрести не смог. - Дурачок, да? Еще и доктор! - девчонка хихикала, сидя на полу, пока Одри магичила с ее волосами. А еще кроха, хоть и была по словам профессора Синнера не совсем обучаема, догадалась шпионить за реакцией Малека через маленькое зеркальце у себя в руках. Тот улыбался, а, значит, обиды не держал. И Руфь могла продолжать издеваться. Малек определенно позволял ей много: больше, чем кому-либо. - Я тоже доктор! - Ты - хороший! Потому что хорошо училась в уни-…. униситете. А все, что может Малек - рассказывать скучные истории, задавать странные вопросы и затыкать мне рот сладкой ватой. - Я думал, все дети ее любят. - А я и любила. Раньше. Но мама Рут сказала, это вредно для сердца, - типичная Рут. У девочки половина мозга ушла в расход, а она учила ее беречь сердце. Что, конечно, правильно, но… Как-то странно. Одри знала: она бы так не смогла. Не смогла бы отказать больному ребенку в маленьком удовольствии, хоть это и правильно. Рут могла бы стать хорошей мамой… Уже не станет. В общем, не получилось консультации. Отчиталась Одри о повéрке качеств Малека как детского психиатра, и не удержалась: не смогла не нажаловаться, что к детям подход у него разработан не шибко. Малек, правда, на детской психиатрии и не специализировался, едва ли ему влетит. Так что разговор о фетишах и парафилиях перенесся на сессию под номером три. И Одри решила сделать его более результативным: не без помощи бывшего преподавателя - профессора Бустье. Отловить профессора Бустье - задача невыполнимая, Одри еще с университетской скамьи помнила: если он вдруг понадобится - стоит караулить его прямо во время лекций. В лаборатории он не сидел и едва ли появлялся на кафедре. Профессор уже было юркнул в лекторскую, но вдруг увидел спускающуюся к нему с амфитеатра Одри: - Дорогая Одри! Как приятно! И давно ты тут меня поджидаешь? Чего не подошла? Я бы представил тебя студентам! Ты одна из моих любимых учениц! Ужасно жаль, что ты не осталась в университете: вошла бы в нашу группу по парафилиям… Или ты за этим? Надумала на постдок? - Пока нет, - Одри улыбнулась. Ну почему все профессора не могут быть такими, как мистер Бустье? Аккуратный и милый дядечка с безграничной любовью ко всему живому… - Я надеялась, вы сможете меня проконсультировать. У меня… достаточно сложный пациент, а передать я его не могу: комиссия настойчиво попросила заняться им именно меня. Хотела задать Вам парочку вопросов по поводу асфиксиофилии. Профессор кивнул, взглядом приглашая в лекторскую. Когда небольшие формальности (Бустье не смог оставить Одри без чая с печеньями и удобного дивана) были улажены, Одри приступила к расспросам. - Мм, асфиксиофилия. Одна из моих любимых парафилий! Ты знала, в штатах ежегодно сотен десять человек так придушиваются. И это только по официальным данным! Но, каждый раз говоря конкретно об асфиксиофилии, я рассказываю анекдот: «Приходит пациент к психологу на терапию, и спрашивает: доктор, я каждый день покупаю бутылку водки. Как думаете, я шопоголик?». С губ Одри сорвался смешок. - Это я к чему. С асфиксиофилией немного сложней, нежели с другими парафилиями. Тут есть физиологический аспект - избыток углекислоты всякое с мозгом делать может, еще и не такой кайф словишь. И тут как знать: нравится человеку именно душить? Или объективное повышение аффинности рецепторов? Подавляющее большинство асфиксиофилов - мужчины, тут может стоять вопрос об удовлетворении партнерши: при удушении оргазм наступает быстрее. Может стоять вопрос контроля процесса. Или доверия: некоторых возбуждает именно безоговорочное доверие партнера. Вопрос неуверенности в себе, такое тоже возможно. Вариантов масса, и не всегда работает фрейдистский мотив отправной точки. Да, корреляция между травмирующими событиями и склонностью к этой парафилии есть, но, сама знаешь, корреляция - не есть следствие. Тема неисчерпаемая! - Тема неисчерпаемая… - Одри повторила за профессором его любимую фразу. Действительно, есть над чем подумать: а до пятницы оставалось не так уж и много времени. - Спасибо, доктор. Буду рада, если перешлете мне какую-нибудь обзорную статейку на почту. У Вас наверняка есть. - Разумеется. О, вот, кстати, - Бустье раскрыл свой старенький (его видала еще и Одри), но прекрасно сохранившийся портфель, и начал копаться между отделами. - Вот, погляди, - на стол наконец упала толстая брошюрка журнала. Природа. Ну нихуя ж себе. - Есть немного по интересующей тебя теме: у пациентки с Урбахом-Вите, как оказалось, страх все-таки есть. Один-единственный. Удушья. Забавно, правда? Видимо, конкретно эта боязнь кластерезируется в других отделах мозга… Выделяет твою парафилию среди прочих, а? В такие моменты Одри готова была поверить в заговор мирового правительства, во вселенскую матрицу, в жизнь в симуляторе: ну не бывает таких совпадений! Больных Урбахом-Вите едва ли несколько сотен на всем земном шаре - такая редкая аномалия, а тут уже второй раз за неделю слышит об этой болячке. Но рациональность окунает в ледяную прорубь с головой: а нет никаких совпадений. Просто угадывать породу камня по кругам на воде - занятие неблагодарное, и она снова ошиблась. Малек не брал девчонку на «терапию» в память о Рут, как продолжение ее волонтерства. И даже не для того, чтобы уесть Одри. Руфь ему интересна, как научный образец, как подопытная крыска в клетке. Потому он так за нее переживал - еще бы! Редкий экспонат: одна на четверть миллиарда! Не дай бог убьется! Может, в нем и правда нет ничего человеческого? Она каждый раз старается угадать, но каждый раз - мимо… Одри едва нашла сил попрощаться с профессором и выйти из университета, грохнулась на лавочку у корпуса и расплакалась. Опять. Кусала нижнюю губу, приводя себя в чувство - тщетно. Все эти его нежные и аккуратные жесты, все эти его взгляды. Все рассказы про то, как ему больно от молчания Бога - так же, как и ей, про то, как так и не вышло научиться целоваться. Все эти странные, но все же попытки сблизиться - все это подкупило Одри, она верила: за облицовкой из вышеперечисленного стоит кто-то сильно раненный и жаждущий любви - просто неспособный ее попросить. Но так ли это на самом деле? Все, что она о нем знала - пустые догадки. Он никогда не искал ее помощи, может, она ему не нужна? Она - в смысле помощь. Да, может, и не помощь - может, не нужна ему и сама Одри? Как там было у Тарковского? «Один человек спасает другого из огромной глубокой лужи. Спасает с риском для собственной жизни. И вот они оба лежат у края этой лужи, тяжело дышат: устали. Наконец спасенный спрашивает:       — Ты что?       — Как что? Я тебя спас!       — Дурак! Я там живу!» Разве можно помочь кому-то, кому помощь нахуй не нужна? Кто не может помочь и себе: попросив другого? Даже Спаситель с большой буквы просто так спасти не может, требуется добровольное согласие: крещение или молитва покаяния хотя бы. Куда Одри тягаться со Христом?        И сессии еще эти дурацкие - не будь их, Одри бы послала все к черту, заблокировала бы номер Малека и выучила бы Бруно бросаться на любого, кто пахнет его парфюмом. Но она должна провести еще одиннадцать встреч. И, кажется, против всякой логики и доводов рассудка, она начинает влюбляться. Как еще объяснить: вот перед ней весь расклад: постоянные недомолвки, странные выходки, бесконечное прощупывание ее личных границ - и не прямыми вопросами, а действиями, хождением по проспектам ее души в грязных кирзачах. Но теперь во все это вовлечена не только она и хуй бы с ним со странным любителем заглядывать в окна. Теперь элементом игры стала больная девчонка: да, пока она периодически развлекается за счет профессора и ей деталью хитровыебанных схем Малека быть весело. Но это только пока. А Одри бы злиться… Но не получается: не верит, что так может быть. Ей бы думать, что профессор - конченый ублюдок и извращенец, раз берет на терапию малышку, которая из всего-всего на свете органически способна бояться только одного - того единственного, что вызывает в Малеке трепет - удушья. Но в Одри теплится крохотный росток надежды, она опять готова оправдывать: даже если все так, он просто хотел разобраться в себе. Понять себя, помочь девчонке заодно - разве ж это плохо?        И если раньше Одри надеялась на встречи в промежутки между сессиями, то теперь вздрагивала при каждом новом уведомлении. Пока она не готова с ним говорить - дай бог сможет к концу недели. А Малек как чувствовал (или просто ему было плевать? она устала догадываться), и не звонил. Позвонил только в пятницу, без пяти минут двенадцать - в дверь Астреи.        - Привет, Малек. Входи, поднимайся, - они прошли вверх по лестнице, Одри уселась вдруг на кушетку сама: Малек лишь повел плечами и занял кресло.        - Сегодня обсудим твои фетиши и парафилии. Ты мне как-то ставил в укор отсутствие их в анамнезе моих пациентов. Вот - исправляюсь.        - А то ты не догадываешься, какие у меня фетиши, Одри, - любитель играть, он не удержался: навис над полулежащей на кушетке Одри. Улыбается, смотрит - галстук выпал из жилета и ударил ее прямо по груди. Как же хочется этот галстук потянуть на себя и… Ебаный. Блять. Малек. Синнер.        Соломинка, переломившая горб верблюду: Одри не выдерживает, не выдерживает всех раздирающих ее противоречий:              • она верит, что Малек действительно нуждается в помощи и отчаянно хочет помощь эту ему предоставить. И это не синдром спасателя - нет, подобное она отрабатывала на положенных психиатру часах супервизии.              • ненавидит Малека за все слезы, что она периодически по нем льет. За то, что между ними все так не просто. За то, что она так от него зависит. За то, что не может просто оборвать эту связь. За то что он ее не слушает и не может (или не хочет) хотя бы попытаться открыться. И потому придумывает причудливые схемы, результатом каждой из которой является новая порция боли, слез и отчаяния. Колесо Сансары из ссанины и говна травм и попыток их залатать.              • ей страшно и кажется, бесконечные попытки обелить Малека в своих глазах имеют только одно объяснение - она влюбилась.              • ну и конечно она его хочет. Хочет, чтобы он ее выебал во все щели, а она охрипла от стонов и криков.        Все это давит с такой силой, что плотина социально приемлемого поведения не выдерживает, и река чувств разносит ее к хуям: Одри вскакивает с кушетки, упираясь Малеку в грудь:        - Знаешь что? Уебывай нахуй-ка ты, профессор Синнер. Заебал отвечать вопросами мне на вопрос, заебал унижать хоть какие-то мои попытки узнать тебя ближе. Ебала я, на лицензию - похуй, в Астрее и без нее все знают: я хороший специалист, им бумажка-подотри какашку не нужна. Она того не стоит. Не стоит того, чтобы за разом раз выводить тебя на диалог, строить целые схемы, пытаться переиграть - и все равно обламываться. У меня ощущение, что я шахматистка против ребенка, играющего в Чапаева. Ты умнее меня, ты выиграл: молодец, запутал своего надсмотрщика. Я не понимаю, кто ты. И вообще перестала тебя видеть. Не понимаю, что из показанного тобой - правда, а что - я додумала. Не понимаю, в кого начала влюбляться. Все, баста! Я напишу в коллегию: откажусь от этих сессий. Тебе выдадут другого специалиста, он твою квалификацию подтвердит без проблем.        Малек и не представлял, что творится у Одри в душе. Каким-то уголком сознания догадывался: рано или поздно его постоянные увиливания и отшучивания от ответов должны ей надоесть, но… Чтобы сделать ей больно? Начала влюбляться? Браво, профессор Синнер! Как всегда осторожный, он прощупывал почву под ногами: его пугала привязанность к Одри, его пугало количество всего доверенного ей. Не хотел допускать лишних чувств, пока точно не будет уверен: ему не причинят боли. И даже не заметил, как своими действиями сделал больно другому… Тому, кому боли желал, наверное, меньше всего.        - Одри, постой, - ухватил за руку, собирающуюся выбежать из комнаты Одри. - Мне не нужен другой специалист. Мне нужны сессии с тобóй.        - Зачем? Нравится надо мной издеваться? - Одри рвано дышала, и ее дыхание - перебивчивое и резкое - Малек ощущал на своей шее, так близко она была… Ее дрожащие губы, нижняя - вся искусана, но едва ли это заметно за слоем темной помады в несколько миллиметров.        И он подался вперед - немного, но этого хватило, чтобы закрыть расстояние между ними. Теперь уверенней - попытался поцеловать и почувствовал, как она дрогнула. Знала, сколько для него значит простой поцелуй. На «сессии номер ноль» Малек разоткровенничался: рассказал, что к практически середине четвертого десятка целоваться ему как-то не довелось. Секрет постыдный, и Малек держал его подальше от всех своих многочисленных любовниц. Вот так вышло как-то: женщинам в постели он уже давно потерял счет, а первого поцелуя все не было… До недавних пор. Еще бы: вырос в монастыре, лицемерные монашки - хороши ебаться, но целоваться стеснялись, как же. Так вот первая девушка, вторая, третья. А потом уже, после двадцати лет, как-то стыдно было признаваться дамам: целоваться он не умеет, Малек и молчал. Забавно, за всю жизнь он целовал только Одри…        Так вот, теперь уверенней - попытался поцеловать ее. Почему попытался? Одри вздрогнула и шагнула назад. Стоило это ей неимоверных усилий - отстраняться не хотелось, хотелось продолжить и зайти дальше… Одри поняла, что вляпалась: осознала, теперь любопытство и жажда - нет, болезненная необходимость даже! - ответов куда сильнее похоти. Она и правда втрескалась. Забавно, правда, что сама не знала в кого. Но узнать так хотелось!        - Я ведь об этом говорю. Ты опять уходишь от ответа… - она болезненно подняла на Малека большие глаза.        - Я… не знаю, что сказать, Одри.        - Зачем тебе эти сессии? - настойчиво повторяет вопрос. Выкрутиться не получится: не сейчас, придется ответить честно. Если, конечно, не хочет ее потерять. А потерять он себе не позволит.        Потребовалось с несколько минут времени, прежде чем Малек решился:        - Потому что я к тебе привязался. Потому что ты мне интересна. Потому что мне чертовски приятно твое внимание, но я не хочу этого признавать, не хочу тебя о нем просить. Потому что показать свою в тебе необходимость - значит прежде всего признать ее для себя самого, отмерить как факт. И я боюсь, Одри, что как только это сделаю - обратной дороги не будет. И если у нас не сложится - я останусь один, с мыслями, что проебал все. Я знаю: я себя не соберу. В любом случае, едва ли это меня оправдывает. Прости, что сделал тебе больно: все было глупо с самого начала, не стоило затевать этот «секс без обязательств» и… Извини.        Одри дрожала - даже присела, так сложно ей было себя удержать в руках. Хотелось не то влепить пощечину, не то расцеловать самой, не то - расплакаться. Потребовалось все самообладание: уж она не упустит возможности воспользоваться небывалой откровенностью Малека. Хотя сказанного уже - хватило, чтобы расплавить ее сердце и подбросить дров в угасающий огонечек надежды. И хватило с лихвой.        - Зачем тебе Руфь, а? Это все из-за болезни? Интересно, почему единственное - чего боится девчонка, и единственное, что возбуждает тебя - одно и то же?        - Честно? Не без этого. Я случайно узнал - рассказала про нее Рут - еще жива была. Малышка слишком юна, чтобы ее включили в какие-то базы по Урбаху-Вите, так что иным образом выяснить бы и не получилось - воля судьбы. Но… Привел ее к тебе скорее потому, что видел, как тебе больно: в лице подружки ты потерла единственное светлое воспоминание из детства, и - сама сказала - ни с кем даже не могла это обсудить. А малая знала Рут и…        - Спасибо. Я это ценю. Правда. И твои попытки открыться - тоже. Я понимаю: не все сразу, но можешь считать это моим фетишем.        - Скорее парафилией.