Бесконечное замкнутое

      Скорбному пути их скитаний суждено было продолжиться, судя по всему, в окутанном лунной ночью лесу.       Миновав около трех сотен вагонов, они наконец нашли стоп-кран, и Антон, не дав даже присесть на минуточку, перевести дыхание и унять боль в ступнях, сорвал его рычаг, притормаживая несущийся в лиминальную бесконечность локомотив.       Выпрыгивать пришлось, взявшись за руки, наугад в какие-то прижелезнодорожные кусты.       Выплюнув их, поезд, не думая и секунды, с разочарованным и одиноким пыхтежом покатился дальше.       Стоило им спуститься с насыпи в чернеющую плотной стеной деревьев лесную долину, Арсений поднял глаза к небу.       Воздух приятно холодил кожу, но в одежду потеплее той, что имелась, пока что завернуться не хотелось. Небо оказалось не скрыто облаками, что позволило соль звезд осыпаться прямо на его глаза, до слез дразня своим блеском и неприглушенной яркостью. Таких ярко выколотых звезд Арсений не видел никогда. Даже у бабушки в неосвещенной фонарями деревне.       — Лучше не надо, — Антон, подходящий с шелестом окропленной росой травы, оказался рядом, слегка сжимая его плечо, чтобы точно установить связь с потерявшим ощущение реальности Арсением. — Они не любят, когда на них смотрят.       Арсений не спросил, кто такие эти «они», поняв по выражению чужого лица, что это не имеет смысла, и лучше без выяснения послушно опустить голову.       Вдалеке завели песни о незатейливой болотной жизни лягушки. Редко им аккомпанировали сверчки, но при звуке приближающихся к себе шагов те сразу умолкали.       Антон зря решил полакомиться его хлебом с театрального поприща и заделаться актером, когда утверждал, что его ноге не требуется осмотр, потому что по тропинкам, таинственно протоптанным кем-то вглубь леса он, стараясь быть в этом незамеченным, уже слегка захромал, подволакивая ногу, что точно говорило об обратном.       Усталость, оставшаяся неудовлетворенность коротким сном и обострившийся голод взаимно проявлялся между ними в том, что Антон зримо отмалчивался про уровень, на который они попали, а интереса Арсения в этом вопросе хватало лишь на то, чтобы выражать удивление некоторым частям леса только где-то внутри себя, не трудясь даже поднять брови и расширить глаза.       Главное, что это место, с зелёными точками света между травы — светлячками, такими яркими, какими их изображают в мультиках, — неимоверно успокаивало его, погружало в незнакомое ни прежней, ни нынешней жизни ностальгию, заставляя вспоминать то, чего не было, и приятно скучать по тому, чего никогда не случалось. Он бы удивился, имея в запасе больше душевных сил на это нехитрое действие. Но, и без того оскудевших, их приходилось тратить, чтобы плестись на свинцовых ногах за Антоном.       — Клянусь, если мы не дойдём до хижины лесника в ближайший час, я попрошу тебя шмальнуть мне в голову из арбалета. Можешь потом не закапывать даже, до березки дотащи только, — почти неразборчивый бубнёж спереди лишь однажды на их пути вывел Арсения из полусонного состояния погружения в темно-пурпурные краски подсвеченных луной цветов по обе стороны от широкой тропинки.       Состояние Антона он понимал прекрасно. И надеялся, что у того с собой всегда имелся ещё один запасной болт на случай подобных просьб, чтобы принять эстафету следующим.       Когда вдалеке показалось озеро, поблескивающее сквозь стянувшиеся вокруг него ветки деревьев, Антон приостановился, меняя их направление на появившейся на ровном месте развилке.       По гладкой поверхности озера, покрытого молочной луной, точно слоем льда, бесшумно скользили лебеди. Как в немом кино, достойном получить за эстетику таких кадров все Оскары века.       Понимая, что никакая усталость не притупила бы в этот момент испытываемого трепета, Арсений завороженно и с улыбкой такой наивности, на которую способен только ребенок до пяти лет, остановился перед озером, отражая блестящими глазами вид свисающих кос плакучих ив и как по маслу передвигающихся длинношеих белых двоек.       Его посетила мысль, что завершением этой картины волшебного сентиментализма мог бы стать только вышедший по шелестящим листьям на другом берегу пегас. Он бы даже маленько не удивился такому исходу.       Антон позволил ему остановиться и понаблюдать всласть, расслабленно дыша рядом.       Арсения впервые околдовало Закулисье. И впервые он допустил в свою голову мысль о том, что этот мир, такой же как и его, достоин любви, хоть и без опьяняющей привязанности — в его случае.       Домик, который они искали, стоял прямо на берегу озера — идти до него было не так далеко. Больше в ближайшее время беспокоиться не о чем.       Неимоверное желание спать отсекло на корню все прочие потребности. У них обоих явно накопилось своих планов и взглядов на то, как провести время с пользой на новом пристанище, но и те слились в одну точку, стоило им переступить темный порог и найти двуспальную кровать в комнате, свет в которую сочился тусклой белой полосой через единственное, не подающее признаков хищных нападений, окно.       Антон лениво обронил, пытаясь в привычную колкость, что-то про одну кровать в номере, но теней усталости на его лицо наложилось так много, что за этой темнотой Арсений, взглянув на него, не обнаружил ни неловкости, ни смущения, ни даже иронии.       Словесно Антон не планировал никак своими комментариями воздействовать, что-то там вызывать в нем и будоражить, как обычно. Тем более перед перспективой снова делить с ним одну постель.       Сняв ботинки, тот свалился на свою половину кровати навзничь, словно его чем-то пронзило.       Арсений, под лунным освещением успевший практически на ощупь сориентироваться и взять со стоящего возле каменного камина кресла плед, кинул его на кровать, закатывая глаза на то, что Антон тут же заграбастал покрывало себе, заворачиваясь в него с руками.       Мешающий своей громоздкостью китель Арсений скинул на то же низенькое кресло, неожиданно не встречая холода верхней половиной тела.       Притихшего сзади Антона он уже принял за спящего, когда матрас кровати прогнулся под ним на заслуженной половине личного пространства.       Однако тот вполне осознанно повернулся к нему, начав целенаправленно и стратегически приближаться со спины, пока не оказался беспредельно рядом, вжимаясь теплой грудью в его лопатки.       Слова, вынуждающие спросить, что он делает, застряли, запутались, не сумели перепрыгнуть через ограждение толкающихся в голове мыслей.       Плед тут же длинной рукой был подтянут и на его грудь, укрывая спереди. Столько заботы в одном жесте Арсений, хоть убей, не мог вспомнить в своей жизни, на сонную голову прокручивая всю картотеку памяти.       — В темноте лень верёвку искать. Давай так… Привяжемся. — и если до этих реплик у Арсения еще как-то проскальзывала в голове мысль между сотнями подобных, ворочающихся в усталости, что Антон всё же не специально начал этот акт нападения с тыла, то теперь все сомнения отпали. Тот делал это с прекрасно работающей осознанностью. — Хоть какую-то подстраховку иметь всё же надо.       Привяжемся так привяжемся.       Произнесенного «угу» на шумном выдохе оказалось Антону достаточно для того, чтобы он крепче оплел его своими руками поперёк тела, напоследок обдав его шею горячим:       — Спокойной нам тогда ночки.       Арсению захотелось ответить, чувствуя очевидное бьющее по низу живота тянущее ощущение, чтобы тот сходил нахуй сразу после того, как после этой спокойной ночки проснется, с такими провокационными жестами, но вместо этого, сломав последние доски на крыше своего и без того подтекающего чердака, обхватил теплые руки, провел пальцем вокруг костяшек, и, вдыхая запах старой шерсти от накинутого пледа, погрузился в сон.

𓁹 𓁹

      Когда настало время разлепить глаза, комнату уже облизывали оранжевые, скачущие по стенкам отсветы разожжённого камина.       Антон, по негласным законам мирозданья, проснулся первым.       — Я будто трое суток проспал, — потянувшись, Арсений наконец загрузил полную программу внешнего мира в голову, вспомнив не только то, кто он, но и всё входящее в это осознание собственного «я».       — Всё может быть, — Антон повернулся, перестав чистить ножом и тут же разламывать сваленные в кучу ветки перед камином.       Лицо его, освещённое спокойно потрескивающим огнем, вновь разгладилось, ушли неглубокие морщинки, ставшие печатью усталого бессилия, а глаза приятно заблестели ореховой зеленью.       Не понимая, имел ли Антон в виду постоянно тёмное время суток на этом уровне, их изнеможенное состояние с переживанием всех этих событий или искаженное понятие времени в Закулисье и решая не выяснять это, Арсений откинул плед, невольно проехался рукой по другой стороне постели, отмечая, что от той веяло давней прохладой.       — Как думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы ушли из той желтой комнаты?       Антон точно догадался, что Арс не решался задать напрямую вопрос «как долго я уже здесь пропадаю?», но, особенно резко проехавшись лезвием ножа по палке в руке, он как бы отстранённо пожал плечами.       — Учитывая то, что моё ощущение времени короче, чем оно есть, и я думал, что встрял максимум на год и пару месяцев, а не на четыре… года… — ещё одно пожатие плечами уже выдавало нервозность. — Месяца четыре. Готов принять смирение при таком раскладе дел?       Игнорируя притворство вылетевшего смешка, Арсений поднялся с кровати, подсаживаясь рядом на пол.       Антон подбросил очищенную от длинных назойливых веток палку в камин, от которого, к удивлению Арсения, не исходило тепла. Значит, если его прерогатива не заключалась в распространении тепла, он мог излучать исключительно свет. Иных источников для этого, если Антон не прибегнул к их использованию, а потащился аж за дровами, очевидно, не нашлось.       — В шкафчиках найдешь мыло, полотенца, они, правда, жёсткие, как будто их из рогов оленей сделали; всё, что без этикеток и маркировок — это либо шампунь, либо пенка для ванной, других вариантов нет. Можешь искупаться в озере, оно безопасно, потому что всё здесь, на тридцать девятом, не природное, неживое. Лебеди не являются сущностями и даже животными, деревья не имеют корней, а стоят, как декоративные. Чувствуй себя спокойно как дома. Обещаю через на редкость такое прозрачное окно не подсматривать.       Ну наконец к Антону помимо красок в лице вернулась просвещённая болтливость об уровнях, и следом полетели нескромные комментарии.       Арсений взял две ветки из-под его ног, заставив того привстать, и кинул их в костёр со словами:       — А что, присутствует сильный соблазн?       Глупо было ожидать, что заигравшая на губах улыбка с наглецой хоть как-нибудь смутит Антона, вытянувшего уже три палки, чтобы тоже кинуть их в камин.       — Еще спрашиваешь! Ты такой привлекательный… — пауза после этих слов была с ювелирным садизмом рассчитана Антоном только на предательский кульбит сердца в грудной клетке Арсения. — Для сущностей, которых всё время находишь на свою голову. Если безобидные лебеди, как заведённые плавая по одному маршруту, вдруг накинутся на тебя — я удивлюсь последним.       Загребая пять палок возле Антона и готовясь швырнуть их в костёр, Арсений ощутил, как их посиделка у камина начинала набирать обороты минного поля с непредсказуемостью активировавшейся цепной реакции.       — Не волнуйся за меня. Пока моя привлекательность распространяется только на сущностей, в подсматривании такого закулисного авторитета в целях собственной безопасности не нуждаюсь, — позиции Арсений откровенно сдавал, нес языком то, к чему мозг в осмыслении даже не прикасался, что заставило его выкинуть зажатые в руках палки небрежно и быстро, беспокоя ранее аккуратно уложенную разгорающуюся кучку дров.       Антон, будто пытаясь вслушаться в его почти вышедшее из ритма дыхание, указал пальцем себе под ноги.       — Если продолжишь без надобности разбрасываться ветками, то невольное подсматривание «закулисного авторитета», вышедшего за кончившимися дровами, тебе обеспечено, — и всё же Антон сгрёб столько палок, сколько Арсений не успел сосчитать, но их было явно больше, чем у него в прошлый раз, и подбросил следом, оставив лишь одну, зажатую ногой.       От стремительно разошедшегося по сухому хворосту пламени в комнате стало слишком светло, что позволило Арсению сделать вывод, от которого губы его расплылись в улыбке.       Если камин не источал жара, то откуда у Антона взялись эти красные пятна на скулах?       Посчитав видное только ему прекрасной кульминацией этой сцены, Арсений притворил за собой дверь, направляясь к упоминаемым Антоном шкафчикам со всеми купальными принадлежностями.

𓁹 𓁹

      Вода в озере оказалась слегка теплой, а помытые синим бутыльком без маркировок волосы пахли мыльными пузырями и маминой пудрой в шариках. Непослушно распушившись, они напоминали один из этих мыльных пузырей, только полностью черный, будто похоронный, а запах пудры источали на всю комнату, причем не только по его наблюдениям, но и по замечанию Антона, севшего за завтраком в кресло в полутора метрах от него, но всё равно сказавшего, что тот пахнет детским спокойствием. Ну хоть не неожиданностью, только этого Арсению не хватало для счастья.       Штаны, перепачканные во всём, в чем только можно, но в пределах разумного, он в этих же озёрных водах саморучно отстирал и, повесив снаружи на бог знает когда и бог знает кем протянутую верёвку с прищепками для сушки, переоделся в вельветовые коричневые брюки, найденные в шкафу, которые из-за собственной худосочности и чьей-то чужой громоздкости, того же бывшего владельца, пришлось подпоясать ремнем.       Китель, накинув серую футболку, он решил использовать как кофту. Про ту внутреннюю тряску за сохранность гусарского костюма он уже не мог вспомнить без смешка, наблюдая за тем, как тот истаскивается с каждым уровнем всё больше и больше, падая с театральных помостов до бытовой повседневности.       Теперь в углу у них лежала приличная куча сухих веток, которую Антон приволок, точно этим наигранным волонтерским жестом говоря «можешь теперь хоть в две руки загребать и подбрасывать». Но спор был исчерпан, к веткам Арсений больше приближаться не хотел.       Хоть он и не отрицал, что это место как нельзя лучше располагало к долгим беседам.       — Я думал над словами Егора. Точнее, «не-Егора». Он говорил много того, о чем можно задуматься в контексте того, что он не человек, а сущность, — Арсений покрутил в руках железную кружку с налитым туда из найденного Антоном чайника чаем, заваренным из безымянного пакетика, пахнущего базиликом. Закулисье ничего из продуктов не приватизировало, хотя могло бы хоть в уголочке отметку «ИП Бэкрумс» поставить, что ли.       Арсений почувствовал, не отрывая взгляда от чая, как губы Антона сжались, хотя до этого не был уверен, что умеет так — определять, не глядя.       Это не помешало ему продолжить.       — Как ты думаешь, почему это место вообще существует? И почему люди попадают в него? Может, в этом кроется некий секрет?…       Антон, даже не пытаясь сдержаться, ударил по столу ладонью и тут же, дернувшись всем телом от этого порыва, опустил её на сжатый в тонкую прямую линию потерявшего признаки жизни аппарата жизнеобеспечения рот.       — Я готов говорить о чем угодно, хоть о твоей привлекательности, хоть о четвертом сезоне ОСД, хоть вновь продолжить те теории заговора про жившего здесь лесника, которого убили и сбросили в озеро, и теперь его душа живет в одном из лебедей, на чем мы и остановились за завтраком, но не касаться всего этого. Пожалуйста.       Антон любил умело издеваться над ним, несерьезно фонтанируя сарказмом. Арсений тоже умел издеваться, но делал это в иной ипостаси, не замахиваясь на поверхность, не отражая ее, а разрывая, обнажая, отыскивая то, что являлось таким же темным и загадочным лесом, который окружил их здесь, на этом уровне, только уже не внешне.       Он едва ли насторожился, не желая отступать. Не всё дрова в костер швырять и палками в руках мериться, пора и поговорить о чем-то, что больнее и неприятнее, но важнее забавных перепалок, что звучало смешно в контексте того, что они этими самыми палками устроили с камином.       — Тогда дай мне осмотреть твою ногу, — попросил Арсений осторожно, но уверенно. Это было почти ультиматумом.       Антон устало выдохнул, прикрывая веки на секунду.       — С ней всё в порядке, максимум лодыжку подвернул из-за этой твари — это многорукий, он почти на многих уровнях обитает и...       Не дав ему завести беседу, явно преследующую цель заговорить, Арсений похлопал по подлокотнику кресла, вынуждая Антона закинуть стопу в каком-то огромном шерстяном носке, который тот тоже отыскал в одном из шкафов после принятия озерных ванн.       — У тебя с головой всё в порядке, или мне тоже стоит попросить осмотреть её? — Антон снял носок, закатывая штанину до колена.       Арсений вскинул на него голову, одаривая коротким взглядом. Он был уверен, что тот специально выбрал такую формулировку вопроса про состояние его затылка после произошедшего на поле.       — Теперь моя очередь играться в доктора. И с головой, — Арсений положил руку на чужую протянутую ступню. — У меня всё в порядке. Шрамик останется, не больше.       Когда собственные горячие в сравнении с чужой кожей пальцы провели по выступающему бугорку косточки на щиколотке, Арсений, делая вид, что не заметил импульсивного движения со стороны резко шелохнувшегося Антона, заговорил:       — Может, Закулисье не так агрессивно, как ты его рисуешь?…       — Арс, не надо, я же сказал, — Антон ещё больше ссутулил плечи.       Арсению не надо было быть психологом, чтобы понять, что тот намеренно этой позой закрывался от всего этого: от слов, от него, от всего внешнего мира.       — Должен же быть какой-то смысл. А следовательно, какой-то выход, — голос, Арсений сам не заметил, дрогнул и опустился до шёпота, пока пальцы принялись круговыми движениями, разогревая, разминать чужую лодыжку.       Антон уныло улыбнулся и фыркнул.       — Я же говорил, что это когда-нибудь начнётся. Лучше перестань сразу, пока в своих поисках смысла и выхода не стал таким же, как все те безумцы, сошедшие здесь с ума от вот таких же философских размышлений.       Арсений массировал голень будто на автоматизме, больше ушедший в себя, чем в процесс массажа.       — Что если оно зовёт нас присмотреться к неочевидному? Давай просто поговорим об этом, построим общие теории и не больше. Ты можешь одёрнуть меня в любой момент, если мои размышления зайдут слишком далеко.       — Я тебя и одёргиваю. Сейчас, — Антон попытался вдруг невесомо высвободить ногу из его рук, явно чувствуя себя некомфортно в таком положении. Психологически некомфортно в психологическом положении.       Но Арсений рефлекторно кольцом сжал пальцы на ноге сильнее.       — Я еще даже не начал и мыслю вполне ясно, — растирающие движения рук замерли, точно тоже с затаенным ужасом наблюдали за тем напряжением, пушечными ядрами перекатывающимся по воздуху.       — Мыслить о том, чтобы разгадать Закулисье — само по себе полная беда с башкой, Арс! Это не «ещё», это «уже»! Если бы я умел решать проблемы, просто осознавая причину их появления, я бы это давно сделал! Или что, ты всё ещё ждёшь от меня гениального ответа, что сюда люди попадают за грехи в виде мужеложства или кражи черешни из палатки дяди Ашота на рынке в две тысячи шестом? И, излечившись от детских травм и постригшись в безгрешную душу, я отсюда вылетел бы, как вазелиновая свечка из жопы? — Антон, закончив контролируемо спокойным тоном свою тираду, ещё раз с силой брыкнулся ногой, пытаясь вырвать её.       Арсений, сам не отдавая себе отчета в том, что делал, продолжал удерживать её подле себя, с каждой попыткой Антона вырваться стискивая ногу ещё сильнее.       — В этом вся проблема. Ты говоришь о себе. Это ты, — он выделил последнее слово с нажимом. — Поставил себе главную цель не умирать здесь, и был упорен в ее достижении каждый раз, что достойно безусловного уважения, ведь ты её всё ещё придерживаешься, насколько мне удалось услышать и увидеть, с ебейшим энтузиазмом — это сильно. Но это снова ты не поставил при этом даже банальной цели найти выход отсюда, или поставил когда-то там, а потом сдался. Но какой смысл в достижении первой, если забыл про вторую, а? — Арсений, глядя в зеленые глаза, мысленно пытался докричаться, растормошить, заставить вслушаться и наконец услышать. — Мы здесь для того, чтобы разобраться с этим заново. И именно это я пытаюсь сделать сейчас и буду пытаться сделать потом, пока у меня наконец не получится.       Антон слегка откинул спину, скрещивая руки.       — Ой, да правда? Я надеюсь, попытка доломать мне ногу не входит в первый же пункт твоего наполеоновского плана по нашему спасению? А то как-то нелогично получится.       Пальцы Арсения, до этого сдавливая лодыжку с силой, уже переходящей все грани дозволенного, вдруг разжались.       Антон с напряженными бровями подобрал ногу в тот же момент, быстро натянув на неё отсутствующий носок.       — Извини...       — Забыли. Мы сможем справиться без понимания всего этого, — подтянув ногу к себе и согнув ее, Антон уложил на колено подбородок, устремив бегающий взгляд в ровно горящий камин.       Тишина вдруг обрела более расслабленный характер, накрывая комнату прозрачным тюлем.       Арсений не прерывал этого молчания, хоть ему было что сказать — ещё бы, если он всё это с самого начала затеял. Но он давал время Антону.       Наконец тот, отпрянув от колена, развязал узел своей скрученной позы, почесывая крыло носа.       — Иногда я думаю, может, каков бы не был смысл этого места и происходящего в нём, он заведомо неверен, потому что я сам давно стал сущностью и не заметил этого? Поэтому оно меня никогда больше не отпустит?… А вдруг я вообще и есть Закулисье? — Антон пару раз туда-сюда взъерошил кудрявую голову. — Мысли вслух. Здесь настолько часто приходится сталкиваться с сущностями, что невольно всех в их ряды приписываешь уже, пока в своих расследованиях не выходишь на самого себя, конечно же.       Арсений встал с кресла, пересаживаясь к нему на кровать.       Их взгляды вместе устремились в камин.       Может, в это всё с самого начала, с момента сотворения, если на то пошло, не вложили смысла и оно заведомо неверно, как и сказал Антон.       Его самого всегда до кирпичных следов пугали вещи, которые беспричинно создались неизвестно кем и продолжили так же беспричинно существовать для человеческого сознания, только по своим законам, необъяснимым и непознаваемым для мозга людей.       Особенно, если эти вещи ко всему прочему являлись пугающими и опасными по большей части.       Но без смысла и понимания что им останется?       Смирение?       Арсению это слово даже произносить про себя горько было, не то что пытаться ужиться с ним бок о бок в этих лиминальных мирах.       Рука сама потянулась к острому плечу. Хотелось бы, чтобы она сжала поддерживающе и успокаивающе, но жест вышел немо сквозящим мольбой.       Наверное, Арсения выдали подрагивающие пальцы.       На его лице залегла, присоединяясь к прочим, еще одна тень печального осознания.       Даже если они выберутся отсюда, во что верилось порядком устало, но с полыхающим до конечного сгорания отчаянием, то оно — это место, этот опыт, каждая секунда здесь — въестся в их кожу химическим ожогом воспоминаний.       Кожу Антона оно и вовсе, скорее всего, разъест до костей. Но и с этим ему придется жить. С этим можно жить.       Для этого они будут рядом друг с другом. Для этого они будут друг у друга. Это уже решено.       Антон, не поднимая на него ни головы, ни глаз, вообще словно застыв под положенной на плечо рукой, сделал вдох, растерянно начиная нанизывать слово за словом:       — Я не знаю человека, кроме тебя, с которым я прошел бы больше, чем… всё это, — и если до этого момента Арсений обнаружил в себе удивительную способность видеть, не поднимая глаз, то Антон явно мог похвастаться умением читать мысли. Может, поэтому их таких, суперспособных, судьба и свела. — Это может звучать пафосно, но давай без осуждений, просьба всё же учесть моё потерянное ощущение времени, вселяющее в меня мысль, будто я тебя знаю десятки лет, ок? — Антон с легким покашливанием наконец повернулся к нему лицом. — Ты единственный, кто — впервые за долгое время, благодаря тебе же, не побоюсь так далеко заглядывать в будущее — поймет меня, когда, а не «если», если ты настаиваешь, мы вернемся на Сцену. Домой. — пару секунд прикусывая верхнюю губу в раздумьях, он стремительным потоком зачастил: — Я чувствую, что готов пройти такой же путь и даже больше прямо сейчас. Но в этот раз, только если ты будешь рядом, да. Только с таким условием. Оно такое же необходимое, как воздух. Или даже больше.       Арсений сморщил нос в умилительной улыбке. Он боялся спугнуть эту осторожную неловкость, в которой искренности было больше, даже чем в слёзных извинениях перед кошкой, которой ты случайно наступил на хвост.       Антон, размахивая ладонями и не поднимая на него глаз, продолжил:       — Если ты в ответ на мою сентиментальную херь из «пятидесяти оттенков розовых соплей» сморозишь ещё более поплывшее нечто по типу «мы сделаем это. Вместе.», клянусь, я кринжану и не смогу сдержать ора.       Арсений, вновь замечая этот виденный ранее румянец на бледных скулах, возвёл степень своего умиления на критические высоты. Заниматься смущением Антона он готов с разгорающимся с каждой секундой всё больше и больше энтузиазмом хоть часами. Особенно если обычно тот делал то же самое с ним самим.       Арсений театрально простер свои руки к нему и залепетал:       — Именно это я и хотел сделать. От себя добавлю, ну, знаешь, пока мы есть друг у друга, нам ничего не страшно. Мы путеводные звезды друг друга, пока вокруг бушующий океан проблем, лодки наших судеб сошлись...       Приобретающие малиновый оттенок щеки Антона заставляли Арсения внутренне кричать, пока какая-то скрытая годами внутренняя малолетка ощущала себя так, точно он прошёл мимо того самого мальчика в школе, у которого урок на этаж выше, и они успели столкнуться взглядами.       — Хватит, пожалуйста, — кошачья улыбка с мелкими зубами и умоляюще-миловидно блестевшие в свете огня глаза остановить Арсения уже были не в силах, скорее, наоборот.       — Ты можешь на меня положиться, потому что...       Антон начал оказывать шуточное сопротивление, схватив Арсения за тянущиеся к себе руки, и, разводя их в стороны между ними двумя, прыснул:       — Не могу, я тебя раздавлю.       Не прислушиваясь к этой вставке, Арсений, развернувшись к Антону полностью, поддался грудью вперед, надавив на их сцепленные ладони.       — Теперь мы взаимопомощь друг для друга! Я разделяю веру в нас двоих! Ты тоже нужен мне, но даже не как воздух, а как кислород...       Даже через чужую шутливость и подхихикивание Арсений ощущал на себе в безумной скорости блуждающий взгляд. И от взгляда этого лицо его невольно зарделось под стать лицу Антона.       — Насколько я помню, это одно и то же, или в мире всё прям очень кардинально поменялось, пока меня не было? — Антон сжал его руки, останавливая неумолимый движущийся на него напор в виде напролом лезущего непонятно куда Арсения.       — Сразу видно, кто прогуливал уроки химии и не читал «Непоседу». — Арсений укоризненно покачал головой, с прищуром цокая.       Непонятно куда, но куда-то точно хотелось его впустить и позволить там, где-то под кожей — вот так же беситься, играться, заставлять краснеть оттенком маминого наваристого борща, сжимать руки, переплетать пальцы, позволять дыханию замирать, а нутру обнажаться — шипеть сквозь стиснутые зубы, но продолжать открываться перед ним грех за грехом, страх за страхом, добродетель за добродетелью, надежда за надеждой.       Арсений же, замерев и вдруг перестав устрашающе двигаться вперед, когда отключившееся во время этой сцены сознание обратило его внимание на их положение с критически срубленному под корень по его же воле личному пространству, уставился в глаза Антона, отчеканив в острую тишину:       — А вообще, это твоё то самое «или даже больше».       Антон резко потянул его руки на себя, в последний момент перехватив в локтях. Перед этим издав неразборчивый звук, Арсений ткнулся в тёплые губы.       Вкус этих губ осел в его легких, вышибая оттуда весь оставшийся воздух с хриплым выдохом, заставившим рот приоткрыться.       Ткань серой футболки ощутимо натянулась на его спине, когда Антон переместил ладонь на лопатки, притягивая к себе ещё ближе. В этой близости хотелось обмякнуть, раствориться и спрятаться от всего, что выходило за пределы комнаты с мерно горящими сучьями в камине.       Но пока что они прятали только глаза с одинаково дрожащими ресницами друг от друга, осторожно сцеловывая неловкость и избегая резкости в том, как подстраивались друг под друга без напора изгибы губ.       Арсений почувствовал скользящую вверх ладонь уже на затылке, аккуратно, словно на пробу, перебирающую всё также пахнущие мыльными пузырями волосы.       Когда длинные пальцы не нарочно задели пластырь на месте той злополучной раны, мягко касающиеся движения горячих губ замерли.       От неожиданного отстранения из груди вырвался протяжный выдох во всё еще находящийся рядом, но не слишком близко, как секунду назад, приоткрытый рот.       Арсений растерянно отпрянул, и картина перед лицом заставила его притихнуть.       Антон никогда не выглядел так уязвимо, как сейчас. Расширившиеся зрачки отражали его же, растрёпанного, с раскрасневшимися губами, всегда суховатыми, а часто вздымающаяся от глухих вдохов грудь, видимо, перекачивала не только воздух, но и постепенно сходящую со скул багровость.       — Твой пластырь. Его надо поменять. Я всё принесу, — Антон подорвался с кровати, но, замечая рваную дикость в этих движениях, похожих на попытку побега, Арсений, надавливая на широкие плечи, усадил его обратно на кровать.       — Я сам принесу, а ты посмотришь. Подыши пока тут, заземлись, — погладив большим пальцем скат между плечом и предплечьем, Арсений встал и, не прикрывая двери, пошел с дрейфующей головой и ослабшими ногами рыться по полкам, которые каждый раз генерировали совершенно разные вещи. Но пластыри в аптечке там имелись всегда.       Он замер перед стеной из дерева, пока ноги, потонув в блеклых цветах вязаного коврика у порога, пригвоздились к полу.       — Анто-о-он? Напомни мне, а как давно в доме имеется еще одна комната?       Хриплым криком отдав распоряжение стоять на месте и не приближаться к двери, Антон с топотом примчался к месту обнаруженного искажения.       — Собирайся, пойдём смотреть, что нам приготовил новый уровень, — отвесив свой профессиональный комментарий, он двинулся за портфелем.       Тем самым, Дашино-путешественническим.